– Да, я должен был понять – с ним что-то происходит. Мне следовало что-то предпринять. Может быть, не надо было уезжать в Принстон и поступать в колледж.
– Но ведь ваш отец учился в Принстоне, – сказала Бонни. Она не хотела говорить ему, что, по мнению врачей, Клиффорд Арнольд когда-нибудь все равно сделал бы то, что сделал. Было бы слишком жестоко сообщать об этом сыну. Но она не хотела, чтобы Кирк обвинял себя в том, в чем не был виноват. – Он хотел, чтобы и вы там учились. Вам не в чем себя винить.
– Если бы только я пригласил его пообедать, – говорил Кирк, – все было бы в порядке. Это был день его рождения. Мне надо было что-нибудь придумать. Что-то особенное…
«Если бы только», – повторял Кирк. Я должен был, я мог, мне следовало – эти слова терзали его измученный мозг. Почему я не сделал? Почему? – на эти невысказанные вопросы он не мог найти ответа, и как бы Бонни ни старалась его разубедить, он по-прежнему винил себя.
Кирк все говорил с Бонни о себе, своих переживаниях, своей вине, своем прошлом, своих недостатках, своих страхах, о том, что никогда не станет таким человеком, каким был отец, что никогда не оправдает отцовских надежд.
– Ведь я даже не могу толком позаботиться о матери, о брате, – говорил он, измученный грубым обращением Скотта и мрачной задумчивостью матери.
– Ну почему не можете, вполне можете, – успокаивала его Бонни. Чем ближе она узнавала Кирка, тем больше он ей нравился. С братом он был терпелив, с матерью – внимателен и чуток. В сравнении с Кирком любой из ее знакомых девятнадцатилетних парней казался ребенком. Кирк же выглядел как мужчина, как человек, который умеет заботиться о других; на жизнь он смотрел так же, как и она сама.
Час за часом, бродя по дорожкам, Кирк делал то, чего раньше никогда себе не позволял – думал о себе и говорил о себе. И это тоже усиливало чувство вины.
– Странно, что вы меня терпите, – сказал Кирк, кляня себя за то, что нарушает все правила приличия. – Всегда презираешь тех, кто разглагольствует о себе.
– Ко мне это не относится, – заметила Бонни. – Мне интересно, когда люди рассказывают о себе.
– В самом деле? – спросил он и, услышав утвердительный ответ, не знал, верить ей или нет. В конце концов он решил, что она так говорит просто из вежливости.
– Я люблю тебя. Я не забуду тебя, – обещал он Бонни, когда Скотт выписывался из Ковингтона. Кирк собирался отвезти брата домой и вернуться – на этом мать настаивала с необычной для себя решительностью – в Принстон, чтобы завершить курс. Скотти вернется в свою школу, которую ему предстояло окончить в этом году, и будет наблюдаться у местного психиатра. Доктор Маршан считал, что возвращение к привычной обстановке благотворно скажется на здоровье котти.
Бонни улыбнулась и от души расцеловала его. Пациенты, а иногда и их родственники, регулярно влюблялись в медсестер; это были издержки профессии, и никто не воспринимал подобные заверения всерьез.
– Забудешь, забудешь, – сказала Бонни. – Уезжая из Ковингтона, люди хотят забыть о нем. И не любят, когда им напоминают.
– Я не такой, – сказал Кирк. Ему было так плохо и так одиноко тем летом. Отца уже нет; брат терпеть его не мог; мать занята собой, и только с Бонни он не чувствовал себя таким покинутым. Только Бонни, казалось, понимала, каково ему. Только Бонни могла ободрить его.
Глава IV
В 1954 году Кирк Арнольд закончил учебу в Принстонском университете и намеревался осесть в Нью-Йорке, где ему уже предложили место в одном инвестиционном банке. Жить он предполагал со своими двумя приятелями, все вместе они собирались насладиться холостяцкой жизнью, а потом, через несколько лет, и остепениться. Но все вышло иначе. По просьбе матери Кирк вернулся домой, чтобы возглавить семейное дело, которое сейчас находилось в руках душеприказчика отца Билла Уоррента и вице-президента фирмы Гордона Марбли.
– Дела обстоят неважно, – откровенно призналась Элисса. За год, прошедший со смерти мужа, она сильно постарела. Было ей сорок пять, но выглядела она лет на десять старше. Кожа на лице стала дряблой, в волосах появилась седина, и вся она как-то погрузнела. Но самым неприятным в ее внешности, на взгляд Кирка, был странный контраст между полуулыбкой губ и застывшим выражением глаз.
– Билл – честный человек и, конечно, хочет нам добра; но он слишком занят своей судебной практикой, – сказала она Кирку. Элисса с детства была приучена полагаться на мужчин. Теперь, когда мужа не было, она отчаянно цеплялась за сына. – Гордон – человек способный, но ему далеко до твоего отца. Он не так печется о деле, как привык твой отец, – и как, надеюсь, будешь ты.
У Билла Уоррента был свой взгляд на вещи.
– Твой отец вовсе не был таким уж выдающимся бизнесменом, как считает твоя мать, – сказал он. – Дела пошли неважно задолго до его смерти. – У Билла были редеющие волосы песочного цвета и загар игрока в гольф. Его адвокатская практика, связанная в основном с завещаниями и недвижимостью, приносила ему неплохой доход. В работе и жизни он основывался на старых понятиях: внимание, точность, консерватизм. – Твой отец принял несколько неверных решений. Мы начали терять клиентов еще до… несчастья. Компания залезла в долги, доходы резко упали.
Слышать все это было неприятно, особенно нелестные отзывы об отце.
– А вы уверены в этом? – спросил Кирк, явно не желая соглашаться с оценками Билла.
– Если хочешь, я покажу тебе цифры.
– А как насчет Гордона? – спросил Кирк, одновременно просматривая бумаги и поражаясь объему долга и падению прибыли. – Папа ему очень доверял.
– Гордон хороший менеджер, но фантазии ему не хватает, – сказал Билл.
– Так что же делать? – спросил Кирк. Ему не хотелось возвращаться в Гросс-Пуант, ездить теми же дорогами, по которым ездил отец, дышать тем же воздухом, что и он. А больше всего его отпугивал отцовский дом. Всякий раз, как он вылезал из машины, ему казалось, что он чувствует острый запах газа. Всякий раз, когда он проходил мимо того места, где лежало испачканное кровью тело отца, у него появлялась тошнота. Всякий раз, как он подходил к комнате Скотта, вспоминалось открытое окно и развевающиеся на ветру шторы. Все в этом доме напоминало ему об утратах и поражении. Больше всего ему хотелось уехать отсюда.
– На мой взгляд, лучше всего продать компанию, – сказал Билл. – Попробуй получить за нее побольше, а там занимайся чем хочешь.
– А сколько она стоит? – спросил Кирк, вспоминая, что отец всегда отказывался от таких предложений, говоря, что компания не продается, ее унаследуют дети и внуки.
– Одно дело – сколько она стоит, другое – сколько ты сможешь получить, – сказал Билл, тщательно протирая очки. Он считал разумным готовить клиентов к худшему. Клиенты, как он убедился, не любят сюрпризов.
– Да оставьте вы эту адвокатскую дребедень, Билл, – нетерпеливо сказал Кирк, инстинктивно отмахиваясь от деталей, которые напоминали о том, что хотелось бы забыть. – Просто назовите цифру.
– Пожалуй, ты мог бы получить полмиллиона чистыми, – сказал Билл Уоррент. Цифра скромная, но реальная. – Вложи эти деньги куда-нибудь, а твоя мать будет жить на проценты.
– Шесть процентов, – быстро подсчитал Кирк, – это тридцать тысяч в год. Матери придется продать дом.
– Ну что же, приспосабливаться приходится многим вдовам, – сказал Билл. Он не был бессердечным – просто деловой человек. – Не все могут продолжать жить так же, как при мужьях.
– А как насчет Скотта? В этом году он начинает учиться в Мичиганском университете. Из чего нам платить за обучение?
– Может, он подаст на стипендию?
– Нет, – сказал Кирк, качая головой. – Исключено. Скотт никогда не был примерным учеником, а после смерти отца стал учиться еще хуже. Слава Богу, его хоть приняли в Мичиганский. К тому же, помимо платы за обучение, нужно думать еще о расходах на лечение у психиатров. Скотт с детства был раздражителен и угрюм, а сейчас его состояние стало еще более подавленным и угнетенным. Психиатр, который наблюдает Скотта, не обещает скорого выздоровления.
Впервые в своей обеспеченной жизни Кирк столкнулся с финансовыми проблемами.
– Надо продавать, Кирк, – серьезно сказал Билл. Клиффорд Арнольд был для него не только клиентом, но и другом, и ему хотелось помочь его семье найти наиболее разумный выход из трудного положения. – И продавать надо сейчас, пока компания вконец не разорилась.
– Продать? – Элисса была потрясена. – Но ведь отец хотел, чтобы компания была вашей со Скоттом. Ты же знаешь, как для него было важно, что одно дело ведет третье поколение Арнольдов.
– Компания превратилась в бремя, – Кирк старался сохранить реальный взгляд на вещи. Билл Уоррент показал ему балансовый отчет – он производил удручающее впечатление.
– Бремя? – Элисса готова была до конца защищать интересы мужа. – Эта компания была для отца делом всей жизни! Компания кормила два поколения нашей семьи. И дальше будет кормить, стоит только захотеть.
– Я не смог спасти отца, – сказал Кирк, понимая, чего от него хочет мать. При одной мысли о том, что придется жить в Гросс-Пуанте, ему становилось нехорошо. – Что, если у меня снова ничего не получится?
– Получится! – Элисса судорожно схватилась за руку сына, словно от него зависела ее жизнь. – У тебя все получится. Ты со всем справишься!
– Но ведь у меня нет никакого опыта. – Кирку очень хотелось уехать в Нью-Йорк, начать новую жизнь, освободиться от воспоминаний, которые впивались в него, как колючки. – Будь же благоразумна, мама.
– У тебя получится все, чего бы ты ни пожелал, – упрямо повторяла мать. Ей нужен был Кирк. И Скотту тоже нужен. Она пойдет на что угодно, лишь бы удержать его, – это все, что у нее осталось. Кто еще позаботится о ней? – В школе ты был круглым отличником. Принстон окончил с отличием. Тебе сразу предложили отличную работу в Нью-Йорке. Так кто же справится, если не ты?
– Ну и что с того? – Кирк старался умерить энтузиазм матери. Он стремился уехать, а она изо всех сил пыталась оставить его дома. – Говорю же тебе, что у меня нет опыта, знаний и твердости тоже не хватает.
О чем он умалчивал, не признаваясь в этом даже самому себе, так это о том, что компания убила отца. Так что же будет с ним?
Главной продукцией «Дирборн Пейпер энд Принтинг» были брошюры с техническим описанием автомобилей. Типографии компании печатали также годовые отчеты крупных автомобильных фирм из Детройта, рекламные брошюры и буклеты. На другой линии печатались карты туристических маршрутов различных районов страны – Новой Англии, атлантического побережья, Роки-Маунта, Юго-Западных штатов, Дальнего Запада. Эти карты раздавались бесплатно на заправочных станциях.
И Элисса, и Кирк, и Скотт знали, что Клиффорд Арнольд все силы вкладывал в дело, основанное его отцом. Тот ни в какие авантюры не пускался, и компания благополучно пережила гуверовские годы, превратившись в небольшое, но вполне прибыльное семейное предприятие. В сороковые и пятидесятые доходы его росли, и под руководством Клиффорда Арнольда дело значительно расширилось. И ничего, казалось, не могло помешать дальнейшему процветанию Арнольдов. Ничего, кроме душевного расстройства, под названием «маниакальная депрессия», о котором тогда мало кто знал.
Становясь богаче, Клиффорд Арнольд все больше уверовал в собственную непогрешимость. С ростом его доходов увеличивалось и его самомнение. Клиффорд все убыстрял и убыстрял рабочий темп, пока, наконец, не утратил контроль за его скоростью. Когда нужны были новые мощности, он покупал типографию; когда требовалось расширить продажу распространяемой продукции, он покупал автомобильную фирму; нужна была бумага – он покупал бумажную фабрику. В конце концов, он стал владельцем нескольких тысяч акров канадского леса, компаний по производству грузовых автомобилей, по изготовлению химикалий для обработки древесины и даже литейного цеха, производившего свинец для печатных машин.
Закупочная мания была одним из ранних симптомов болезни, хотя в то время это никому не приходило в голову. Расточительство тоже являлось одним из ее признаков.
Становясь богаче, Клиффорд Арнольд расшвыривал деньги направо и налево. Рубашки и костюмы он заказывал дюжинами, в шкафах висели сотни галстуков, на полках лежали десятки свитеров, а обуви было столько, что пришлось вызвать плотников достраивать новые полки.
– Боже мой, Клиффорд, – говорила Элисса, – зачем тебе столько?
– Я не хочу, чтобы мне чего-нибудь не хватало, – отвечал он. – Я боюсь, что чего-нибудь вдруг не хватит. – Потом, намного позже, стало ясно, что говорил он не о вещах – он боялся, что ему не хватит жизни.
Однажды он купил новый «кадиллак», наездил сорок две мили и поставил в гараж, заявив, что ему не нравится цвет. Эта история превратилась в семейный анекдот. Последние рождественские праздники в жизни Клиффорда вылились в оргию дарений: подарки поднимались до самой верхушки рождественской елки, теснились на креслах и диванах, загромождали холл, гостиную, гараж. Элисса стеснялась приглашать гостей. Она считала, что неприлично так демонстрировать собственное богатство.
– Но мне нравится дарить, – говорил Клиффорд. – Я обожаю делать подарки. Не лишай меня этого удовольствия.
Элисса покорялась. Да и что ей оставалось делать?
Клиффорд был удивительно энергичен. На сон ему требовалось совсем мало времени. Казалось, этот человек способен быть одновременно повсюду, решать проблемы, которые другие находили неразрешимыми, работать без устали, избегая неудач. Он излучал энергию, идеи одна за другой рождались в его голове, но в какое-то время вдруг стали проявляться и другие качества натуры Клиффорда Арнольда. Он сделался на редкость раздражителен, срывался по пустякам, оскорблял опытных работников так, что они вынуждены были увольняться.
Однажды он едва не задавил ребенка. Решив, что свет на перекрестке слишком долго не переключают, Клиффорд нажал изо всех сил на акселератор и проскочил мимо школьника, ехавшего на велосипеде, так близко, что на крыле остался след от металлической застежки ранца. Клиффорд испугался. Однако и после этого случая он по-прежнему, несмотря на все усилия, часто впадал в бешенство.
– Мистер Арнольд, я считаю, что вам не надо покупать эту землю, – сказал ему как-то ревизор. – Вы превысили банковский кредит, наличных едва хватает, чтобы покрыть страховку…
– А я считаю, что надо, – почти что взревел Клиффорд. Кончилось дело тем, что он уволил этого работника. – Вы счетовод и всегда им останетесь, – бушевал он. – А я – гений и всегда буду гением!
Клиффорд поступил по-своему и подписал документы на покупку ста пятидесяти акров земли во Флинте под строительство фабрики. Через шесть месяцев, как и предсказывал «счетовод», платить по накладным было нечем. Ему пришлось продать за бесценок бумажную фабрику, но еще через восемь месяцев, когда во Флинте случился пожар, выяснилось, что Клиффорд не подписал договор на страховку.
– Это моя вина, – сказал он Элиссе. Подобно тому, как все успехи он приписывал только себе самому, за неудачу он тоже готов был нести полную ответственность. – Все это моя вина.
– При чем тут ты? Ведь загорелся подземный склад с горючим. Все началось с короткого замыкания, – Элисса не могла понять, почему муж так настаивает на своей вине, не знала, чем помочь ему. Она еще не понимала, что он вообще нуждается в помощи. – Так сказали в пожарной команде. Ты тут ни при чем.
– При чем, при чем, – нетерпеливо прервал ее Клиффорд. – Если бы я там был, ничего бы не произошло.
– Но ты ведь не Бог, – Элисса отчаянно пыталась пробиться к разуму Клиффорда. – Этот пожар никто не мог предотвратить.
Кирк, который в это время находился за тысячу миль от дома, в Принстоне, так ничего и не узнал об этом случае.
Если бы Клиффорд был игроком, он мог бы перестать ходить в казино, если бы был алкоголиком, мог бы бросить пить. Но он был бизнесменом, и перестать ходить на работу он не мог.
Когда Кирк учился на третьем курсе, Клиффорд по-прежнему каждый день появлялся в своем рабочем кабинете, но это был уже другой Клиффорд. Исчезла его решительность, а с нею и остроумные решения многочисленных проблем, живость, даже болтливость; прошли и неожиданные вспышки ярости. Теперь он был уныл и подавлен. Он не мог забыть о пожаре во Флинте, казнил себя за то, что не оформил страховку, и боялся заключать даже обычные коммерческие сделки. Он начал поговаривать о самоубийстве, но всерьез это никто не воспринимал.
Карбонат лития, который, скорее всего, мог помочь Клиффорду, был изобретен безвестным до того австрийским психиатром в 1949 году. И лишь через двадцать лет фармацевтическое ведомство рекомендовало препарат для лечения пациентов, страдающих душевной депрессией. Но для Клиффорда это было уже слишком поздно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Но ведь ваш отец учился в Принстоне, – сказала Бонни. Она не хотела говорить ему, что, по мнению врачей, Клиффорд Арнольд когда-нибудь все равно сделал бы то, что сделал. Было бы слишком жестоко сообщать об этом сыну. Но она не хотела, чтобы Кирк обвинял себя в том, в чем не был виноват. – Он хотел, чтобы и вы там учились. Вам не в чем себя винить.
– Если бы только я пригласил его пообедать, – говорил Кирк, – все было бы в порядке. Это был день его рождения. Мне надо было что-нибудь придумать. Что-то особенное…
«Если бы только», – повторял Кирк. Я должен был, я мог, мне следовало – эти слова терзали его измученный мозг. Почему я не сделал? Почему? – на эти невысказанные вопросы он не мог найти ответа, и как бы Бонни ни старалась его разубедить, он по-прежнему винил себя.
Кирк все говорил с Бонни о себе, своих переживаниях, своей вине, своем прошлом, своих недостатках, своих страхах, о том, что никогда не станет таким человеком, каким был отец, что никогда не оправдает отцовских надежд.
– Ведь я даже не могу толком позаботиться о матери, о брате, – говорил он, измученный грубым обращением Скотта и мрачной задумчивостью матери.
– Ну почему не можете, вполне можете, – успокаивала его Бонни. Чем ближе она узнавала Кирка, тем больше он ей нравился. С братом он был терпелив, с матерью – внимателен и чуток. В сравнении с Кирком любой из ее знакомых девятнадцатилетних парней казался ребенком. Кирк же выглядел как мужчина, как человек, который умеет заботиться о других; на жизнь он смотрел так же, как и она сама.
Час за часом, бродя по дорожкам, Кирк делал то, чего раньше никогда себе не позволял – думал о себе и говорил о себе. И это тоже усиливало чувство вины.
– Странно, что вы меня терпите, – сказал Кирк, кляня себя за то, что нарушает все правила приличия. – Всегда презираешь тех, кто разглагольствует о себе.
– Ко мне это не относится, – заметила Бонни. – Мне интересно, когда люди рассказывают о себе.
– В самом деле? – спросил он и, услышав утвердительный ответ, не знал, верить ей или нет. В конце концов он решил, что она так говорит просто из вежливости.
– Я люблю тебя. Я не забуду тебя, – обещал он Бонни, когда Скотт выписывался из Ковингтона. Кирк собирался отвезти брата домой и вернуться – на этом мать настаивала с необычной для себя решительностью – в Принстон, чтобы завершить курс. Скотти вернется в свою школу, которую ему предстояло окончить в этом году, и будет наблюдаться у местного психиатра. Доктор Маршан считал, что возвращение к привычной обстановке благотворно скажется на здоровье котти.
Бонни улыбнулась и от души расцеловала его. Пациенты, а иногда и их родственники, регулярно влюблялись в медсестер; это были издержки профессии, и никто не воспринимал подобные заверения всерьез.
– Забудешь, забудешь, – сказала Бонни. – Уезжая из Ковингтона, люди хотят забыть о нем. И не любят, когда им напоминают.
– Я не такой, – сказал Кирк. Ему было так плохо и так одиноко тем летом. Отца уже нет; брат терпеть его не мог; мать занята собой, и только с Бонни он не чувствовал себя таким покинутым. Только Бонни, казалось, понимала, каково ему. Только Бонни могла ободрить его.
Глава IV
В 1954 году Кирк Арнольд закончил учебу в Принстонском университете и намеревался осесть в Нью-Йорке, где ему уже предложили место в одном инвестиционном банке. Жить он предполагал со своими двумя приятелями, все вместе они собирались насладиться холостяцкой жизнью, а потом, через несколько лет, и остепениться. Но все вышло иначе. По просьбе матери Кирк вернулся домой, чтобы возглавить семейное дело, которое сейчас находилось в руках душеприказчика отца Билла Уоррента и вице-президента фирмы Гордона Марбли.
– Дела обстоят неважно, – откровенно призналась Элисса. За год, прошедший со смерти мужа, она сильно постарела. Было ей сорок пять, но выглядела она лет на десять старше. Кожа на лице стала дряблой, в волосах появилась седина, и вся она как-то погрузнела. Но самым неприятным в ее внешности, на взгляд Кирка, был странный контраст между полуулыбкой губ и застывшим выражением глаз.
– Билл – честный человек и, конечно, хочет нам добра; но он слишком занят своей судебной практикой, – сказала она Кирку. Элисса с детства была приучена полагаться на мужчин. Теперь, когда мужа не было, она отчаянно цеплялась за сына. – Гордон – человек способный, но ему далеко до твоего отца. Он не так печется о деле, как привык твой отец, – и как, надеюсь, будешь ты.
У Билла Уоррента был свой взгляд на вещи.
– Твой отец вовсе не был таким уж выдающимся бизнесменом, как считает твоя мать, – сказал он. – Дела пошли неважно задолго до его смерти. – У Билла были редеющие волосы песочного цвета и загар игрока в гольф. Его адвокатская практика, связанная в основном с завещаниями и недвижимостью, приносила ему неплохой доход. В работе и жизни он основывался на старых понятиях: внимание, точность, консерватизм. – Твой отец принял несколько неверных решений. Мы начали терять клиентов еще до… несчастья. Компания залезла в долги, доходы резко упали.
Слышать все это было неприятно, особенно нелестные отзывы об отце.
– А вы уверены в этом? – спросил Кирк, явно не желая соглашаться с оценками Билла.
– Если хочешь, я покажу тебе цифры.
– А как насчет Гордона? – спросил Кирк, одновременно просматривая бумаги и поражаясь объему долга и падению прибыли. – Папа ему очень доверял.
– Гордон хороший менеджер, но фантазии ему не хватает, – сказал Билл.
– Так что же делать? – спросил Кирк. Ему не хотелось возвращаться в Гросс-Пуант, ездить теми же дорогами, по которым ездил отец, дышать тем же воздухом, что и он. А больше всего его отпугивал отцовский дом. Всякий раз, как он вылезал из машины, ему казалось, что он чувствует острый запах газа. Всякий раз, когда он проходил мимо того места, где лежало испачканное кровью тело отца, у него появлялась тошнота. Всякий раз, как он подходил к комнате Скотта, вспоминалось открытое окно и развевающиеся на ветру шторы. Все в этом доме напоминало ему об утратах и поражении. Больше всего ему хотелось уехать отсюда.
– На мой взгляд, лучше всего продать компанию, – сказал Билл. – Попробуй получить за нее побольше, а там занимайся чем хочешь.
– А сколько она стоит? – спросил Кирк, вспоминая, что отец всегда отказывался от таких предложений, говоря, что компания не продается, ее унаследуют дети и внуки.
– Одно дело – сколько она стоит, другое – сколько ты сможешь получить, – сказал Билл, тщательно протирая очки. Он считал разумным готовить клиентов к худшему. Клиенты, как он убедился, не любят сюрпризов.
– Да оставьте вы эту адвокатскую дребедень, Билл, – нетерпеливо сказал Кирк, инстинктивно отмахиваясь от деталей, которые напоминали о том, что хотелось бы забыть. – Просто назовите цифру.
– Пожалуй, ты мог бы получить полмиллиона чистыми, – сказал Билл Уоррент. Цифра скромная, но реальная. – Вложи эти деньги куда-нибудь, а твоя мать будет жить на проценты.
– Шесть процентов, – быстро подсчитал Кирк, – это тридцать тысяч в год. Матери придется продать дом.
– Ну что же, приспосабливаться приходится многим вдовам, – сказал Билл. Он не был бессердечным – просто деловой человек. – Не все могут продолжать жить так же, как при мужьях.
– А как насчет Скотта? В этом году он начинает учиться в Мичиганском университете. Из чего нам платить за обучение?
– Может, он подаст на стипендию?
– Нет, – сказал Кирк, качая головой. – Исключено. Скотт никогда не был примерным учеником, а после смерти отца стал учиться еще хуже. Слава Богу, его хоть приняли в Мичиганский. К тому же, помимо платы за обучение, нужно думать еще о расходах на лечение у психиатров. Скотт с детства был раздражителен и угрюм, а сейчас его состояние стало еще более подавленным и угнетенным. Психиатр, который наблюдает Скотта, не обещает скорого выздоровления.
Впервые в своей обеспеченной жизни Кирк столкнулся с финансовыми проблемами.
– Надо продавать, Кирк, – серьезно сказал Билл. Клиффорд Арнольд был для него не только клиентом, но и другом, и ему хотелось помочь его семье найти наиболее разумный выход из трудного положения. – И продавать надо сейчас, пока компания вконец не разорилась.
– Продать? – Элисса была потрясена. – Но ведь отец хотел, чтобы компания была вашей со Скоттом. Ты же знаешь, как для него было важно, что одно дело ведет третье поколение Арнольдов.
– Компания превратилась в бремя, – Кирк старался сохранить реальный взгляд на вещи. Билл Уоррент показал ему балансовый отчет – он производил удручающее впечатление.
– Бремя? – Элисса готова была до конца защищать интересы мужа. – Эта компания была для отца делом всей жизни! Компания кормила два поколения нашей семьи. И дальше будет кормить, стоит только захотеть.
– Я не смог спасти отца, – сказал Кирк, понимая, чего от него хочет мать. При одной мысли о том, что придется жить в Гросс-Пуанте, ему становилось нехорошо. – Что, если у меня снова ничего не получится?
– Получится! – Элисса судорожно схватилась за руку сына, словно от него зависела ее жизнь. – У тебя все получится. Ты со всем справишься!
– Но ведь у меня нет никакого опыта. – Кирку очень хотелось уехать в Нью-Йорк, начать новую жизнь, освободиться от воспоминаний, которые впивались в него, как колючки. – Будь же благоразумна, мама.
– У тебя получится все, чего бы ты ни пожелал, – упрямо повторяла мать. Ей нужен был Кирк. И Скотту тоже нужен. Она пойдет на что угодно, лишь бы удержать его, – это все, что у нее осталось. Кто еще позаботится о ней? – В школе ты был круглым отличником. Принстон окончил с отличием. Тебе сразу предложили отличную работу в Нью-Йорке. Так кто же справится, если не ты?
– Ну и что с того? – Кирк старался умерить энтузиазм матери. Он стремился уехать, а она изо всех сил пыталась оставить его дома. – Говорю же тебе, что у меня нет опыта, знаний и твердости тоже не хватает.
О чем он умалчивал, не признаваясь в этом даже самому себе, так это о том, что компания убила отца. Так что же будет с ним?
Главной продукцией «Дирборн Пейпер энд Принтинг» были брошюры с техническим описанием автомобилей. Типографии компании печатали также годовые отчеты крупных автомобильных фирм из Детройта, рекламные брошюры и буклеты. На другой линии печатались карты туристических маршрутов различных районов страны – Новой Англии, атлантического побережья, Роки-Маунта, Юго-Западных штатов, Дальнего Запада. Эти карты раздавались бесплатно на заправочных станциях.
И Элисса, и Кирк, и Скотт знали, что Клиффорд Арнольд все силы вкладывал в дело, основанное его отцом. Тот ни в какие авантюры не пускался, и компания благополучно пережила гуверовские годы, превратившись в небольшое, но вполне прибыльное семейное предприятие. В сороковые и пятидесятые доходы его росли, и под руководством Клиффорда Арнольда дело значительно расширилось. И ничего, казалось, не могло помешать дальнейшему процветанию Арнольдов. Ничего, кроме душевного расстройства, под названием «маниакальная депрессия», о котором тогда мало кто знал.
Становясь богаче, Клиффорд Арнольд все больше уверовал в собственную непогрешимость. С ростом его доходов увеличивалось и его самомнение. Клиффорд все убыстрял и убыстрял рабочий темп, пока, наконец, не утратил контроль за его скоростью. Когда нужны были новые мощности, он покупал типографию; когда требовалось расширить продажу распространяемой продукции, он покупал автомобильную фирму; нужна была бумага – он покупал бумажную фабрику. В конце концов, он стал владельцем нескольких тысяч акров канадского леса, компаний по производству грузовых автомобилей, по изготовлению химикалий для обработки древесины и даже литейного цеха, производившего свинец для печатных машин.
Закупочная мания была одним из ранних симптомов болезни, хотя в то время это никому не приходило в голову. Расточительство тоже являлось одним из ее признаков.
Становясь богаче, Клиффорд Арнольд расшвыривал деньги направо и налево. Рубашки и костюмы он заказывал дюжинами, в шкафах висели сотни галстуков, на полках лежали десятки свитеров, а обуви было столько, что пришлось вызвать плотников достраивать новые полки.
– Боже мой, Клиффорд, – говорила Элисса, – зачем тебе столько?
– Я не хочу, чтобы мне чего-нибудь не хватало, – отвечал он. – Я боюсь, что чего-нибудь вдруг не хватит. – Потом, намного позже, стало ясно, что говорил он не о вещах – он боялся, что ему не хватит жизни.
Однажды он купил новый «кадиллак», наездил сорок две мили и поставил в гараж, заявив, что ему не нравится цвет. Эта история превратилась в семейный анекдот. Последние рождественские праздники в жизни Клиффорда вылились в оргию дарений: подарки поднимались до самой верхушки рождественской елки, теснились на креслах и диванах, загромождали холл, гостиную, гараж. Элисса стеснялась приглашать гостей. Она считала, что неприлично так демонстрировать собственное богатство.
– Но мне нравится дарить, – говорил Клиффорд. – Я обожаю делать подарки. Не лишай меня этого удовольствия.
Элисса покорялась. Да и что ей оставалось делать?
Клиффорд был удивительно энергичен. На сон ему требовалось совсем мало времени. Казалось, этот человек способен быть одновременно повсюду, решать проблемы, которые другие находили неразрешимыми, работать без устали, избегая неудач. Он излучал энергию, идеи одна за другой рождались в его голове, но в какое-то время вдруг стали проявляться и другие качества натуры Клиффорда Арнольда. Он сделался на редкость раздражителен, срывался по пустякам, оскорблял опытных работников так, что они вынуждены были увольняться.
Однажды он едва не задавил ребенка. Решив, что свет на перекрестке слишком долго не переключают, Клиффорд нажал изо всех сил на акселератор и проскочил мимо школьника, ехавшего на велосипеде, так близко, что на крыле остался след от металлической застежки ранца. Клиффорд испугался. Однако и после этого случая он по-прежнему, несмотря на все усилия, часто впадал в бешенство.
– Мистер Арнольд, я считаю, что вам не надо покупать эту землю, – сказал ему как-то ревизор. – Вы превысили банковский кредит, наличных едва хватает, чтобы покрыть страховку…
– А я считаю, что надо, – почти что взревел Клиффорд. Кончилось дело тем, что он уволил этого работника. – Вы счетовод и всегда им останетесь, – бушевал он. – А я – гений и всегда буду гением!
Клиффорд поступил по-своему и подписал документы на покупку ста пятидесяти акров земли во Флинте под строительство фабрики. Через шесть месяцев, как и предсказывал «счетовод», платить по накладным было нечем. Ему пришлось продать за бесценок бумажную фабрику, но еще через восемь месяцев, когда во Флинте случился пожар, выяснилось, что Клиффорд не подписал договор на страховку.
– Это моя вина, – сказал он Элиссе. Подобно тому, как все успехи он приписывал только себе самому, за неудачу он тоже готов был нести полную ответственность. – Все это моя вина.
– При чем тут ты? Ведь загорелся подземный склад с горючим. Все началось с короткого замыкания, – Элисса не могла понять, почему муж так настаивает на своей вине, не знала, чем помочь ему. Она еще не понимала, что он вообще нуждается в помощи. – Так сказали в пожарной команде. Ты тут ни при чем.
– При чем, при чем, – нетерпеливо прервал ее Клиффорд. – Если бы я там был, ничего бы не произошло.
– Но ты ведь не Бог, – Элисса отчаянно пыталась пробиться к разуму Клиффорда. – Этот пожар никто не мог предотвратить.
Кирк, который в это время находился за тысячу миль от дома, в Принстоне, так ничего и не узнал об этом случае.
Если бы Клиффорд был игроком, он мог бы перестать ходить в казино, если бы был алкоголиком, мог бы бросить пить. Но он был бизнесменом, и перестать ходить на работу он не мог.
Когда Кирк учился на третьем курсе, Клиффорд по-прежнему каждый день появлялся в своем рабочем кабинете, но это был уже другой Клиффорд. Исчезла его решительность, а с нею и остроумные решения многочисленных проблем, живость, даже болтливость; прошли и неожиданные вспышки ярости. Теперь он был уныл и подавлен. Он не мог забыть о пожаре во Флинте, казнил себя за то, что не оформил страховку, и боялся заключать даже обычные коммерческие сделки. Он начал поговаривать о самоубийстве, но всерьез это никто не воспринимал.
Карбонат лития, который, скорее всего, мог помочь Клиффорду, был изобретен безвестным до того австрийским психиатром в 1949 году. И лишь через двадцать лет фармацевтическое ведомство рекомендовало препарат для лечения пациентов, страдающих душевной депрессией. Но для Клиффорда это было уже слишком поздно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54