Кэрлис выслушивала эти признания, никак их не комментируя, и Джефф понял, что она не предаст.
– Я могу рассказывать вам то, чего никогда не скажу родителям, – говорил ей Джефф, а она терпеливо объясняла ему, как трудно приходится отцу; и постепенно Джефф смягчался, и пропасть между отцом и сыном стала сужаться.
– Право, я и не замечал раньше, что Джефф отличный парень, – сказал Кирк, когда его сына выбрали в комитет по выработке программ для школ и больниц. Джефф пошел больше по материнской линии, и Кирк всегда считал его мямлей. Теперь, благодаря Кэрлис, он увидел, что это добрый парень с отличными руками.
– У него есть масса талантов, которых я лишен. И только благодаря тебе мне удалось это увидеть.
– Ты потрясающе сработала сегодня, – сказал Том после третьего и решающего представления «Янки Эйр». – Раньше ты действовала слишком робко. А сегодня – пришла и победила.
На самом деле, и она знала это, все было не совсем так: она пришла и победила себя. А это колоссальная разница. Это также повлияло самым решительным образом на ее отношения с Хауардом и «Суперрайтом». В штате компании она больше не работала, но представляла ее интересы и чувствовала за собой мощную поддержку в виде разнообразных служб и отделов компании, да и самого Хауарда; раньше, когда она была просто служащей компании, ничего подобного не было. С другой стороны, положение жены главного архитектора возрожденной «Суперрайт» открывало ей доступ ко всем секретам компании.
Кэрлис и Кирк часто говорили о текущих делах, о проблемах, о перспективах «Суперрайта». Прогуливаясь в субботу днем по Второй авеню, они прошли мимо целой вереницы электронных игровых автоматов. Привлеченные шумом и суетой, они протолкались поближе и были поражены, увидев, с каким увлечением играет молодежь.
– Если бы в школах были процессоры, черта с два эти ребята толпились бы у этих автоматов, – сказала Кэрлис вечером, когда они уже собирались ложиться.
– Точно, – откликнулся он. – Наверняка школы заинтересуются «Альфатеком». Мы кого-нибудь знаем там?
– По-моему, нет, – сказала Кэрлис. – Но я знакома с Пэтти Харрис. Она работала у Эда Коха. Я позвоню ей, и она наведет на нужных людей.
Объявление о том, что «Суперрайт» безвозмездно передает десять процессоров Гарлемской государственной школе для одаренных детей и что с Федеральным комитетом по образованию достигнута договоренность о закупке партии «Альфатеков» по сниженным ценам, заняло целую полосу в «Нью-Йорк таймс». Кэрлис и Кирк поздравили себя с тем, что их полночный разговор принес такие результаты. Когда видишь, что твои идеи находят отклик и воздействуют на жизнь людей, брачная жизнь становится еще более захватывающей.
– Миссис Кирк Арнольд, – сказала Кэрлис, когда они отмечали первую годовщину своей свадьбы. – Все еще никак не могу поверить. Иногда мне кажется, что вот я просыпаюсь и, оказывается, все это было только прекрасное сновидение.
– Нет, это не сон, – ответил он, протягивая ей кольцо, покрытое рубинами и бриллиантами.
– Как ты думаешь, мы когда-нибудь пресытимся друг другом? – спросила она как-то. Она сидела, положив его голову себе на колени, проводя пальцами по лицу, нащупывая губы, нос, шрам, рассекающий бровь надвое, ощущая каждую выпуклость на голове. Физически он безумно привлекал ее. Она ласкала его, пробовала на вкус, вдыхала запахи – и не могла насытиться.
– А разве у солнца наступает пресыщение оттого, что оно встает каждое утро? – откликнулся он, улыбаясь и привлекая ее к себе, покрывая поцелуями так, будто это в первый раз.
Весь первый год их женитьбы напоминал медовый месяц. Кэрлис была несказанно, невыразимо счастлива. Она считала себя самой счастливой женщиной, а Кирка – самым прекрасным мужчиной на всем белом свете. Она и ела, и засыпала, и просыпалась – все только ради него. Она жила для него, а если бы понадобилось – умерла бы за него. Она изо всех сил старалась стать достойной его. Никогда она не тратила на себя столько денег и не одевалась так элегантно; она уделяла массу времени физическим упражнениям, массажу, косметике, прическе, – никогда еще она так хорошо не выглядела; она не позволяла себе перерабатывать, недосыпать, соблюдала строгую диету. Но, разумеется, не ленилась. И все у нее получалось – ради него. В результате, целиком посвящая себя Кирку, Кэрлис обрела прекрасное самочувствие, – ничего подобного с ней раньше не было.
Понемногу Кэрлис убедила себя, что она вовсе не самозванка. Мало-помалу она приучила себя к мысли, что Кэрлис, какой ее видят и восхищаются другие, – это и есть настоящая Кэрлис. Иногда она думала о Бонни. Можно ли представить, спрашивала она себя, что женщина, которой посчастливилось быть женой Кирка Арнольда, может даже помыслить о любовной связи на стороне?
Глава XII
На второй год своей совместной жизни Кэрлис и Кирк купили квартиру на Семьдесят девятой улице, между Мэдисон и Пятой. До замужества, когда заботиться было не о ком, кроме как о себе, Кэрлис очень неохотно тратила деньги на обстановку, даже когда у нее было собственное жилье. Выйдя замуж, она обнаружила в себе талант хозяйки, способной так обустроить дом, чтобы муж чувствовал себя в нем легко и уютно. По субботам она пропадала на аукционах у Дойла и Беннета, обшарила пятый этаж в «Блумингдейле» подписалась на журналы «Аркитекчерал дайджест», «Хаус энд гарден» и «Хаус бьютифул». Мечтая украсить жизнь мужа, да и свою тоже, она каждый день возвращалась домой с сумкой, набитой образцами домашней утвари и рулонами красочных обоев.
– Встречайте сумасшедшего обойщика, – закричала она с порога и тут же начала облепливать стены холла желтыми, с кремовым оттенком, обоями, которые купила по пути с работы.
– Хм, желтые, – задумчиво произнесла она. – Как тебе нравится желтый цвет?
– Годится. Веселый цвет, – сказал Кирк, появляясь из небольшой берлоги, которую они предпочитали другим комнатам.
– Ты, наверное, думаешь, что я слегка чокнулась? – заметила она. Под желтыми обоями было уже пять слоев.
– Да нет же, ты замечательная хозяйка, – сказал он, припоминая, что Бонни всегда считала трату времени и денег на красивые обои и элегантную мебель занятием едва ли не греховным.
В квартире было четыре комнаты. Гостиная, столовая и две спальни, одну из которых они и использовали как берлогу. Когда-нибудь, заметил агент по недвижимости, она может стать детской. Кэрлис не могла сказать, хочется ли ей ребенка. Ее собственное детство нельзя было назвать счастливым, и материнский инстинкт у нее был не слишком развит. Но ведь это будет ребенок Кирка, говорила она себе; так что не исключено, что когда-нибудь она решится.
Однажды они заспорили на эту тему.
– Я бы так хотела ребенка от тебя, – сказала Кэрлис. – Только ведь тогда все будет иначе. Нас будет трое, не только ты да я.
Кирк, у которого были дети, эта перспектива привлекала даже меньше, чем ее, но он сказал, что решать Кэрлис. Стоит подождать, согласились они, до лучших времен, которые, впрочем, не так уж далеки. А пока у Кэрлис своя деловая карьера, у Кирка своя, а главное – им хватало друг друга.
– Так или иначе мы все равно будем счастливы, – сказал Кирк, и Кэрлис от души с ним согласилась.
В этом сомнений не было.
В квартире на Семьдесят девятой улице Кэрлис впервые почувствовала себя по-настоящему дома. Родительский дом всегда напоминал больничную палату. В ее йорквиллской каморке царила унылая атмосфера, когда все откладывалось «на будущий год». Даже симпатичная квартира в кооперативном доме на Семьдесят пятой улице принадлежала скорее «Лорду и Тейлору», чем Кэрлис Уэббер.
В течение целой недели после переезда Кэрлис часами распаковывала ящики и картонки, многие из которых сохранились с тех пор, как Кирк продал свой дом в Армонке и отдал вещи на хранение. В одной из них Кэрлис обнаружила маленький, но вполне внушающий страх пистолет 32-го калибра, завернутый в пестрое полотенце.
– Пистолет? – спросила она, судорожно отдернув накидку.
– Пистолеты есть у многих, – сказал он, неожиданно ощетинившись. Он совершенно забыл о нем. Забыл, что мать когда-то дала ему эту штуку. Черт, надо было давно его выбросить. Самый вид пистолета пробудил в нем первобытные инстинкты и всколыхнул тяжелые воспоминания, от которых он предпочел бы избавиться. – Там, где мы жили раньше, было полно грабителей.
– Вряд ли Армонк отличается в этом смысле от других мест, – сказала Кэрлис, вполне удовлетворенная его объяснением.
Она вспомнила, как Джошуа, у которого был дом в Коннектикуте, говорил ей, что ночью кладет пистолет на стол. Знала она и то, что в Манхэттене у многих – включая ее отца – есть оружие. Привратники, полицейские, замки, охранная система и решетки на окнах не всегда оказываются достаточной защитой.
– А что нам с ним делать?
– Ну-ка, дай его мне, – сказал он, протягивая руку. – Я положу его в шкаф. Как знать, может, когда-нибудь мы будем рады, что он у нас есть.
Он положил пистолет на верхнюю полку, засунул его поглубже и закрыл дверцу. Кирк знал, что обманывает себя, – никогда он не будет рад, что у него есть пистолет. Никогда.
Вступив во второй год своей брачной жизни, Кирк и Кэрлис были так же неимоверно счастливы, как и раньше, только Кэрлис все не оставлял страх, что это счастье у нее отнимут. Она боялась, что Кирк заболеет. Что он умрет. Или с ним произойдет несчастный случай. Или он влюбится в другую. Она с ужасом представляла, что утром, за завтраком он заявит, что разводится с ней. Что она ему надоела. Каждый день, когда Кирк уходил на работу, она боялась, что он не вернется домой. Всякий раз, когда он, купив в ближайшем киоске газету, вновь появлялся дома, ей казалось, что солнце выходит из-за облаков. Но прошел еще год, ничего такого, что рисовало ее воспаленное воображение, не случилось. На вторую годовщину свадьбы Кирк подарил ей серебряный набор с ее инициалами, а выходные они провели в глухом романтическом уголке штата Пенсильвания.
– Даже не знаю, как ты меня терпишь, – сказал он.
Это была его обычная манера – он таким образом извинялся, что слишком много времени уделяет работе. Двенадцать часов – это был его нормальный рабочий день; в субботу он был почти невыносим, а в воскресенье не находил себе места, предвкушая, что завтра снова появится в своем рабочем кабинете. Работа была для него как наркотик; но, к счастью, будучи представителем «Суперрайта» по связям с общественностью, Кэрлис хорошо представляла себе, чем он занят.
– Бонни всегда говорила, что мне следовало бы жениться на своей работе.
– Но я не Бонни, – напоминала ему Кэрлис, ощущая превосходство над предшественницей и испытывая гордость оттого, что находит общий язык с Кирком и может поддерживать разговор на достойном уровне. День за днем она все больше верила в свое счастье.
Она уже не думала, что ей суждены одиночество и тоска. Она уже уверовала в то, что и впрямь ей уготована счастливая жизнь, а годы бездорожья – это просто плата за безоблачное будущее.
В детстве и молодости Кэрлис всегда остро ощущала одиночество. Единственное, чего она хотела в пятнадцать или шестнадцать лет – познакомиться с парнем, который пригласил бы ее в субботу в кино или на танцы, который взял бы ее на переменке за руку. Но никто не обращал на нее внимания. Она была слишком застенчивой, слишком неуклюжей, слишком бесцветной. За первые три года в старших классах у нее не было ни одного свидания. Первое состоялось только тогда, когда Кэрлис уже заканчивала школу.
Джонни Рубинштейн был прыщавый толстяк – в своем роде такой же неудачник, как и она. Он был из богатой семьи, но хотя его родители устраивали пышные приемы, надеясь таким образом сколотить сыну компанию, ничего не получалось; подобно Кэрлис, Джонни в одиночку поедал свои школьные завтраки, один шел домой, всегда был последний, кого приглашали в спортивные команды, и субботние вечера коротал в своей комнате. И опять-таки, подобно Кэрлис, он был круглым отличником. Он писал стихи, а когда ему было семнадцать, напечатал рассказ в «Сатэрдей ивнинг пост». Джонни пригласил Кэрлис в кино, кажется, это был фильм «По совету и с согласия», и весь сеанс они просидели с замирающим сердцем, держась за руки. На следующей неделе Джонни снова пригласил Кэрлис – на сей раз в театр, на «Мою прекрасную леди», – так Кэрлис впервые попала на Бродвей. Когда, прощаясь, он неуклюже попытался поцеловать ее, Кэрлис удивила и его и саму себя: она не только откликнулась, но и сама принялась его страстно целовать.
Встретились два неудачника, которые отныне проводили все свободное время вместе, никого вокруг не замечая и даже благодаря своим отличным оценкам ощущая превосходство над другими. Лига двоих. Они клялись друг другу в любви, жадно обнимали друг друга, но в решающий момент всегда останавливались. Кэрлис боялась забеременеть; Джонни боялся сделать ей ребенка. В конце концов, Кэрлис жестоко оттолкнула первое живое существо, которое вообще обратило на нее внимание.
– Держу пари, что она выдавливает ему прыщи и думает, что это секс, – случайно услышала как-то Кэрлис слова Тони Фрейман, входя в дамский туалет. Тони пользовалась успехом. Это была блондинка, которая носила кашемировые свитера и – единственная в классе – ранец от Гуччи. Вместе со своей лучшей подружкой Элис Холмс они потихоньку курили, стоя у открытого окна. Кэрлис они не заметили.
– Думаешь, они кончают одновременно? – спросила Элис, и обе захихикали. Элис была крупная, мускулистая девушка из видной семьи. У нее был резкий, неприятный голос.
– Вряд ли, – ответила Тони. – Могу поспорить, что Кэрлис фригидна. – Они снова залились смехом, и Кэрлис, поняв, что речь идет о ней, поспешно вышла.
Услышанное настолько обескуражило Кэрлис, что отныне она не хотела ни видеть, ни говорить с Джонни; она отказалась даже объяснить ему такую перемену. Он написал ей письмо, длинное, судя по тому, как распух конверт, но она вернула его нераспечатанным. Так Кэрлис и закончила школу, ни с кем не встречаясь и всякий раз опуская глаза, когда Тони или Элис попадались ей навстречу. В конце концов, она горько раскаялась в том, что оттолкнула Джонни, но, помня об унижении, которое испытала, подслушав разговор подруг, не знала даже, как извиниться перед ним.
В колледже Кэрлис оставалась такой же застенчивой и нелюдимой девицей. На второй год Алан Эйхнер, будущий юрист, с которым она слушала курс по истории, лишил ее невинности. Как-то ясным зимним днем после занятий она зашла в квартиру, где вместе с Аланом жили еще трое студентов, готовившихся к поступлению на юридический факультет. Он повел ее прямо в крохотную неубранную спальню и запер дверь. Под звуки стереопроигрывателя и дребезжание пустых пивных банок под ногами он принялся поглаживать ей грудь. Потом задрал юбку и стащил трусики. Кончил он очень быстро.
– Ты что, девушка? – недоуменно спросил он, одеваясь. – Точно, девушка.
Кэрлис натянула трусики, привела себя в порядок и отправилась в одиночестве домой, разглядывая свое отражение в витринах магазинов на Уэст-Энд-авеню. Может, теперь она выглядит по-другому, может, видны какие-нибудь знаки того, что она «это сделала»? Но ничего не было, кроме боли и застывшего в глазах выражения стыда.
Хотя Алан по-прежнему пользовался ее лекционными записями, Кэрлис он никуда больше не приглашал, в том числе и к себе домой. А после окончания весеннего семестра она его вообще больше не видела. Первый сексуальный опыт Кэрлис оказался сплошным разочарованием. Она не могла взять в толк, что все в этом находят. Песенки, книги, перешептывания «об этом» – все чушь. Неужели это и называют сексом? Ее последующие связи, поспешные, безличные, обескураживающие, унизительные, только подтверждали ее первое впечатление.
Впервые Кэрлис поняла, что секс может приносить наслаждение, о чем она так много читала, во время ее недолгой службы в лавке, где торговали восточными коврами. Владел ею добродушный и приветливый армянин; у него был сын, Алекс, молодой человек – всего на три года старше Кэрлис – приятной наружности, с мягкими чертами лица и оливковой кожей, которого с детства приучали к тому, что он унаследует дело отца. Может, все объяснялось различием в традициях и воспитании, а может, Алекс Вартанян увидел в Кэрлис то, что предстояло через много лет увидеть Кирку и Джорджу, но так или иначе он буквально прохода ей не давал. Клал ей на стол цветы, приносил армянские лакомства, которые отлично готовила его мать. Как-то он пригласил ее на прием в честь открытия выставки старинных ковров, а потом – на обед в ресторан «Арарат» на Тридцать шестой улице. Он проводил ее домой, поцеловал на прощание и спросил, не согласится ли она снова встретиться с ним.
В четвертый раз он позвал ее к себе домой и приготовил ароматнейший и очень крепкий кофе по-восточному, разлив его по крохотным чашкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54