Время от времени глухую тишину ночи разрывает характерный аполлинеровский раскатистый смех.
«Я провел всю ночь, расхаживая с Альфредом Жарри по бульвару Сен-Жермен,— вспоминает Аполлинер,— мы говорили о гербах, ересях и версификации. Он рассказывал мне о сплавщиках леса, среди которых живет большую часть года, о марионетках, которые на первом представлении были исполнителями в «Короле Юбю». Голос Альфреда Жарри звучал чисто, серьезно, резко, иногда приподнято. Неожиданно он смолкал, улыбался и снова становился серьезным. Непрерывно шевелил кожей на лбу, только в ширину, а не в высоту, как обычно бывает. Около четырех к нам подошел какой-то человек и спросил, как пройти в Плезанс. Жарри моментально выхватил револьвер, велел прохожему отойти на шесть шагов и только тогда объяснил. Потом мы расстались, и Жарри вернулся в свою нору на улице Кассет, где я должен был его навестить».
Нетрудно догадаться, что Аполлинер, всегда любящий дружеские встречи и любопытный к людям, вскоре навестил его, описав эту встречу в изданных несколько лет спустя «Колоритных современниках»:
— Мсье Альфред Жарри?
— Между четвертым и пятым.
И впрямь это так. Дом был разделен владельцем на полуэтажи, так что являлся чем-то вроде уменьшенного небоскреба. В обиталище Альфреда Жарри все было уменьшенное. Кровать была уменьшенной кроватью, скорее уж лежбищем, поскольку, как сказал мне Жарри, низкие кровати в моде. Письменный стол уменьшенным письменным столом, поскольку Жарри писал лежа на животе на полу. Меблировка была уменьшенной меблировкой, так как состояла исключительно из кровати. На стене висела уменьшенная картина — портрет Жарри, значительная часть его была сожжена, так что осталась только голова, напоминающая голову Бальзака на одной известной мне литографии. Библиотека являлась уменьшенной библиотекой, впрочем, даже и это звучит слишком громко, так как состояла она исключительно из популярного издания Рабле и двух-трех томиков «Розовой библиотеки». На камине стоял большой каменный фаллос японской работы, подарок Фелисьена Ропса. Жарри держал его под колпаком фиолетового бархага, после того как этот экзотический монолит напугал одну литературную дамочку, сильно запыхавшуюся от восхождения на четырехсполовинный этаж и встревоженную видом скупо меблированного интерьера.
— Это что, копия? — спросила дама.
— Да,—ответил Жарри,— только уменьшенная».
Как видим, гениальный сорванец всю жизнь оставался сорванцом, а слава о его раблезианских шутках дожила до наших дней.
Незадавшаяся жизнь Жарри стала предметом внимания многих современных исследователей. К ней не подходит ни одна из известных психологических схем. Его неуживчивость, неустроенность и даже явное отвращение к комфорту этого мира и людским слабостям делают из него фигуру, к которой трудно подобрать ключ, даже если ключ — человеческое расположение.
Ведь он всегда вел себя так, как будто ничуть в нем не нуждался. Всякая чувствительность претила ему, на благожелательные слова он отвечал ворчанием, ненавидел женщин, благодаря чему вычеркнул из своей жизни самую легкую для потомков страницу — историю сердца, недоставало ему красоты и привлекательности, общество его бывало невыносимо, а дурацкие выходки раздражали своим мальчишеством. Так что дружба Жарри с Рашильд, первой дамой «Меркюр де Франс», женой главного редактора, доброго и бескорыстного Альфреда Вал-лета, столь же искренне ему преданного, несколько удивляет. Мадам Рашильд, перу которой принадлежит «Мсье Венера», выпустила в двадцатых годах книжку воспоминаний о Жарри под характерным как для ее героя, так и для нее самой названием что можно перевести как «Сверхмужчина литературы». Там она рисует жизнь автора «Юбю» выдержанной в тонах забавных анекдотов, с непререкаемым авторитетом очевидца, так что на воспоминания ее вынуждены ссылаться, хотят того или нет, все комментаторы творчества Альфреда Жарри, включая нашего польского Боя-Желенского. В этой книге мадам Рашильд посвятила Аполлинеру довольно недоброжелательный и просто нашпигованный шпильками пассаж. Она обвиняет поэта не только в некомпетентности там, где дело касается его мнения о Жарри, но и дает волю своей мелкой, даже коробящей современного читателя неприязни к «метеку», то есть назойливому иностранцу, который нагло втерся во французскую литературу. А втершись — по ее мнению,— обворовывал эту литературу направо и налево, занимался плагиаторством и выдавал свои безвкусные компиляции за образец самого новейшего искусства. Только читая мадам Рашильд, понимаешь в полной мере, почему Аполлинер так усиленно старался получить французское гражданство и далее — о ужас! — розетку Почетного Легиона сразу же после войны, и до того старался, что впал в период войны в состояние какой-то патриотической экзальтации, вызывающей у его старой компании удивление и даже легкое подтрунивание. Французская буржуазия переживала в то время острый кризис нарастающего национализма, развязанного делом Дрейфуса, упорядоченного усилиями таких, как Баррес, и облагороженного жизненным примером таких, как Пеги.
В тот момент. Когда гениальные чужестранцы (особенно художники) — испанцы, русские, поляки и итальянцы — подготавливали к вящей хвале французского искусства один из великолепнейших периодов его истории, выкрики:— в зависимости от обстоятельств — начали получать права гражданства в устах лавочников и ревностных проводников идеологии, разрабатываемой умами слишком возвышенными, чтобы мешаться в вопросы низкой практики. Опасным психозом были охвачены преимущественно заурядные писаки, это они с подлинной яростью набросились на поэта, подозревая его в своих рецензиях и критических статьях в еврейском происхождении и якобы связанных с этим национальных недостатках, находящих свое выражение в характере его стихов. Факты эти тем более многозначительны (если иметь в виду Рашильд), что Аполлинер принадлежал к группе сотрудников «Меркюр де Франс». Там печаталась его «Песня несчастного в любви» и другие стихи; поэт бывал на приемах, которые возглавляла Рашильд, эта шовинистическая пифия, обожающая тематику по меньшей мере двусмысленную; словом, Аполлинер как бы принадлежал к клану и тем не менее не избежал ее гнева и злобы даже тогда, когда уже несколько лет покоился на кладбище Пер-Лашез.
Но вернемся к Жарри, который как коренной бретонец, а стало быть представитель народа, пожалуй, самого консервативного во Франции, не мог, хотя бы по своему происхождению, вызывать неприязнь Мадам, как называл ее этот порою опасный литературный смутьян. Дружбой с Жарри Рашильд оттеняет себя, как некоторые красивые женщины оттеняют свою красоту, держа при себе пантеру или злющую обезьянку. Она рассказывает о нем с этакой снисходительностью и сочувствием. Но даже она, объясняя его небрежность в одежде, отсутствие светского лоска, распущенность, алкоголизм и грубость, ухитряется оценить некоторые черты, не позволяющие отнести его к числу безнадежных дебоширов. Его отношение к близким отличалось глубокой нежностью и добросердечием, что видно из оставшихся после него писем к ней, Валлету, доктору Сальта, с которым он переводил «Папессу Иоанну».
Письма эти, касающиеся встреч. Совместных обедов, корректур и репетиций «Юбю», отмечены вежливостью и полным пониманием общепринятых норм, А повседневные выходки поражают чудачеством скорее литературным или театральным, но уже настолько привычным, что это составляет одно целое с живым человеком. Эпатирование буржуа стало неискоренимой привычкой Жарри, так что не было приема или встречи, где бы он не отличился какой-нибудь ошеломляющей выходкой. Крашенные в зеленый цвет волосы Бодлера, гашиш и двусмысленная связь с Жанной Дюваль все еще вмещались в каноны постромантической эстетики наряду со школярской анархичностью Жарри. Но и Жарри не был лишен некоторых человеческих слабостей, из которых одной, как мы уже упоминали, являлась предупредительность к друзьям, другой же — скрупулезность в финансовых отношениях. Жарри, разумеется, вечно был в долгах, вино и своеобразные эротические наклонности поглощали больше, чем он мог заработать литературой, так что приходилось занимать. Но из каждого нового гонорара он стремился отдать хотя бы часть долгов, и одной из главных его забот на смертном одре были именно неоплаченные долги. Особенно он старался расплачиваться в кабачках и барах, причем был так щепетилен, что, когда после одного дебоша, закончившегося стрельбой, Аполлинер поспешно увел Жарри из кабачка, опасаясь полиции, Жарри, сидя в фиакре, вырывался, крича, что не расплатился за выпивку.
После памятного вечера в кафе «Солей д'Ор», переименованного в кафе новое грустное название которого, по мнению Аполлинера, ускорило провал поэтических вечеров, Аполлинер часто виделся с Жарри. Особенный трепет вызывали ночные прогулки, директором которого был отец молодого скульптора, приятеля Жарри, Деникер. Ботанический сад, один из старейших садов Парижа. В отличие от парка Монсо, куда ходят под присмотром гувернанток дети состоятельных буржуа в белых костюмчиках, Ботанический сад, находящийся в старом, даже несколько старомодном районе Парижа, хранит в себе аромат старой доброй Франции, причем в буквальном смысле, так как соседствует с винными погребами километрами тянущихся подземных складов, снабжающих Париж тысячами гектолитров национального напитка. Молодой Деникер, отец которого жил в одном из павильонов рядом с музеем, имел право входить в сад в любое время не только дня, но и ночи, чем усердно пользовались и сопровождающие его молодые люди со своими приятельницами.
Но не прогулка среди вековых деревьев. Аромат цветов и необычная лунная пустынность аллей, предоставленных в это время в полное распоряжение молодых гуляк, не это было главным удовольствием этих ночных вылазок, в которых иногда участвовали Пикассо и Аполлинер... Трепет будила только та часть парка, где размещался зоологический сад: рев львов в ночи, шорох огромных змей, скрывающихся во мраке клеток, печальные, улетающие вдаль крики экзотических птиц и неожиданная вспышка красных глаз насторожившегося волка или гиены,— вот что вызывало необычное, волнующее чувство. Так что прогулки эти сопровождались истерическим визгом молодых дам, отважными выходками кавалеров, импровизированными рыцарскими тирадами и не всегда верными цитатами из книг школьной поры.
В рассказах Жарри дикие звери занимали особое место, кроме того он любил хвастать, что знает безотказный способ укрощения их в случае надобности. Известен его рассказ, как однажды ему удалось привести двух убежавших пантер, словно кротких собак, обратно в клетки. Прославленный способ состоял в том, чтобы смело преградить им дорогу со стаканом из-под только что выпитого вина. Дикие звери кидаются к нему, а он подсовывает им пустой стакан. Укрощенные одним этим жестом пантеры послушно идут в клетки и безропотно позволяют закрыть себя там.
Метод этот, как утверждает Жарри, безотказен при укрощении львов. Вид пустых стаканов поражает не только людей, но и самых жестоких зверей, от страха эти существа становятся мягкими и с ними можно в это время делать все что угодно.
Необычный этот дебошир: бродяга, в соответствии с традиционными жизнеописаниями выдающихся людей, уже в гимназии проявлял необычные способности и отличался своеобразием наклонностей. Рассказывали, что по ночам он вообще не спал, другие утверждают, что в последних классах он проводил ночи в одном из публичных домов Ренна. Как бы там ни было, он был таким способным учеником, что ежегодно при переходе в следующий класс получал первую награду по математике, английскому и латыни. Феноменальная память, пошатнувшаяся только уже во время болезни из-за злоупотребления абсентом и эфиром («Ма-ам,— говорил он Рашильд об эфире,— это хорошо усыпляет, не сковывает движений, хорошо пахнет, что вы сами признаете, и выводит пятна»), позволяла ему в ранние времена цитировать целыми страницами тексты, прочитанные всего один раз. Эти способности могли бы обеспечить ему прекрасное будущее не в одной области.
Он избрал литературу. И хотя это был великолепный поэт и автор нескольких отменных книг, например таких, как «Подвиги и мнения доктора Фаустроля, патофизика», «Драконша», «Мессалина», «Минуты памятного песка», и нескольких других, но ведь бессмертие он заслужил не стихами и романами, а благодаря шалостям сорванца, обожающего раблезианскую эпоху: безделкой под названием «Король Юбю». Ко всему прочему его еще пытались лишить авторства, пристегивая ему двух братьев Морен, с которыми он якобы еще гимназистом написал этот бесстыдный гротеск, где прототипом послужил учитель Эбер. Долго еще обсасывали в парижских журналах эту сплетню, и участие в этом приняли не только такие знаменитости, как Поль Фор, но вмешались и братья Морен — оба кадровые офицеры,— чтобы публично и благородно отказаться от всяких претензий в соавторстве, поскольку данное произведение показалось им слишком глупым. Дело кончилось ничем. Даже если Жарри и воспользовался известным замыслом, то придал гротескной комедийке совершенную форму и, что важнее всего, перенял образ жизни ее героя, отдал ему свою кровь и плоть, даже голос, отчетливый, марионеточный, так что с той поры невозможно было отличить его в жизни от папаши Юбю.
При всем при том, чудак этот имел свои простые и привлекательные житейские страсти; к ним относилась езда на велосипеде и рыбная ловля. На долгие недели пропадал он из Парижа и, торча в кустах над Сеной и Уазой, терпеливо просиживал с удочкой, не обращая внимания па дождь и ветер. Два лета подряд он провел с супругами Паллет, сперва и Лафрете, потом в Корбей, где поп роил себе щелястую хижину из пеструганых досок, Кое-кто из старожилов городка еще помнит день, когда обтрепанное чудо-юдо с помятой физией, хлещущей самое крепкое вино с грузчиками и матросами, устроило в своей халупе прием для нескольких особ, который почтил своим прибытием в тильбюри сам мэр и многие видные лица из окрестностей.
— Мы вынуждены исполнить свои светские обязанности. Ну что ж, ма-ам, исполним их, клянусь зеленой свечкой,— воскликнул он, обращаясь к Рашильд перед приемом. Ее кулинарная помощь оказалась благословением для гостей, которые с аппетитом уничтожали приготовленный ею суп и шоколадное желе, и это несмотря на ужасный тост хозяина, который великолепное коричневое сладкое блюдо позволил себе сравнить с грудью великанши-мулатки, выступающей на соседней ярмарке.
Гастрономические причуды его. Наделали много шума в краю, где качество, очередность блюд и время их подачи на стол подчинены незыблемому порядку в ритуале повседневной жизни и в представлениях о земном счастье.
Излюбленной шуткой Жарри было приглашать гостей на обед, подаваемый в обратном порядке. Жертвой его каприза пала и Рашильд: он велел подать ей сначала любимые ею сладости и только потом уже жареную рыбу, причем был настолько деликатен, что отказался пить при ней абсент, запаха которого она не переносила. Подобное же действо, но уже за собственный счет, он устроил для трех сотоварищей по перу, для Аполлинера, Сальмона и Кремница в кафе на улице Сены. Когда же хозяин, благожелательно настроенный к своим постоянным посетителям, добродушно заметил Жарри: «Юноша, вам станет худо!» — тот потребовал еще абсента и демонстративно влил туда несколько капель красных чернил.
В разговоре он пользовался так называемым «плюра-лис маэстатикус», называя себя во множественном числе, как коронованная особа. Так, например, когда в рецензиях о «Короле Юбю» его сравнивали с Шекспиром, Рабле и Мольером, он недовольно говорил: «Нам делают слишком много чести, с нас достаточно быть самим собой». К характерным чертам этого стиля принадлежала также замена некоторых существительных глагольным перифразом по образу классических поэтов, так, например, о ветре он говорил: «тот, который дует», о реке: «та, которая течет». Короче говоря, разговор и общение с ним было делом не из легких. Но это лишь частично сказывалось на дружбе с Аполлинером, который, отличаясь исключительным умением ладить с людьми, прекрасно понимал, как идти им навстречу и приспосабливаться к их настроению,— все это благодаря врожденной вежливости, желанию нравиться и природной доброжелательности, что иногда ставилось ему в вину, самым несправедливым образом, как слабость характера. В отношениях с Жарри об этом не могло быть и речи, шансы были тут равны, а мера уважения справедливо делилась пополам, несмотря на то что Аполлинер в момент встречи с Жарри только еще начинал литературную карьеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32