- сказал юноша, в котором Гриша узнал молоденького юриста, заявившего когда-то, что в лекциях Юрия Михайловича ему чудится что-то некрасовское.
- А вы уже успели побывать в тюрьмах? - ядовито спросил его Притула.
- Нет, но... - юноша покраснел, - представление все-таки имею.
- Большинство из нас не сидели, - поддержал его староста. - Не в этом дело. Даже если считать, что мы - мелкая сошка...
- Говорите о себе. Я не считаю себя мелкой сошкой, - вставил Притула.
Голубоглазый студент расхохотался:
- Вот она, интеллигенция российская: даже в тюремной камере раздоры! А главное - из-за чего?
- Я сказал: мелкая сошка, имея в виду наш удельный вес в качестве преступников. А что касается всего остального, то что ж... возможно, среди нас имеются и будущие академики, и выдающиеся зодчие, и великие ораторы... Вы, Притула, несомненно будете вторым Плевако.
- Не стремлюсь к этому! - надменно сказал Притула-Холковский.
- Ах, да! Ведь вы, конечно, намерены стать политическим деятелем!
Подошел еще один заключенный, всклокоченный, небритый, вида чрезвычайно угрюмого.
- Устроим кордебалет? - предложил он мрачно.
- Сколько можно! Ведь только вчера устраивали. - Староста обернулся к Шумову: - Мы здесь практикуем кордебалет на юридической основе. Никому из нас не предъявлено никакого обвинения. Ссылаясь на законы, мы начинаем требовать вызова прокурора, а так как действуем преимущественно ногами, то это развлечение получило у нас название кордебалета.
- Устроим? - снова спросил мрачный студент.
Не дожидаясь ответа, он подошел к дверям камеры и изо всей силы застучал в нее каблуком.
- А ну, разом! - крикнул голубоглазый здоровяк и забарабанил в дверь кулаками.
В дверном "глазке" что-то мелькнуло.
- Прокурора! Требуем прокурора!!! - завопили все хором.
Грише представилось: вот откроется тяжелая дверь, ворвутся тюремщики, начнется расправа; всех их бросят в сырой, темный карцер...
Но время шло, студенты продолжали неистовствовать - и никто не появлялся.
Наконец зазвенели за дверью ключи, щелкнул замок, и в камеру в сопровождении надзирателя вошел человек в черном мундире с узкими погонами штабс-капитана. Это, как оказалось, был помощник начальника тюрьмы; нервно поглаживая рыжеватую бородку, точь-в-точь такую же, как на портретах Николая Второго, он спросил ровным, тусклым голосом:
- Какие имеются претензии?
Староста вышел вперед и заявил:
- Мы требуем немедленного вызова прокурора. Который уже день нам не предъявляют обвинения! Возмутительно!
- Кроме того, мы требуем доставлять нам почту. Мы желаем читать газеты!
- Да, да! - словно вспомнив о чем-то, крикнул кто-то. - А передачи? Не может быть, чтобы родные не пытались передать нам хоть что-нибудь съестное.
- Правильно! Мы не хотим есть вашу бурду и, поскольку мы не можем считаться заключенными, раз нам не предъявлено обвинения, требуем улучшения рациона!
Помощник начальника тюрьмы, выслушав все возгласы, сказал тем же тусклым голосом:
- Будет доложено, - и, повернувшись на каблуках, вышел.
- Чего же мы добились? - спросил Притула. - Подобные обещания никого ни к чему не обязывают.
- С тюремщиками надо разговаривать другим языком! - решительно сказал мрачный студент. - А мы развели юридическую канитель: "Ах, предъявите нам обвинение..." Лучше бы "Варшавянку" спели им прямо в лицо!
- Ну, и раздражать без нужды тюремных служителей незачем, - возразил Притула.
- "Тюремных служителей"! Терминология-то какова! Пригляделся я к вам, коллега: книжный вы червяк. У вас и революция-то, вероятно, выглядит по-книжному.
- А у вас она как выглядит?
- Началась обычная обедня! - с досадой махнул рукой староста. Бросили бы вы наконец эти стычки... Напоминаю камере: в пять часов будет прочитан реферат о принципах анархо-синдикализма в Италии.
Споры продолжались с утра до ночи. Попытки старосты водворить спокойствие хотя бы часа на два - для чтения книг - не приводили ни к чему.
Тишину вдруг прерывал чей-нибудь голос:
- Эврика? В день моего ареста по городу было вывешено обращение командующего округом генерала Хабалова к населению. Мы - население! Категорически потребуем, чтобы нам прочли его обращение. Из него мы кое-что выудим.
- Пусть нам дадут хотя бы "Новое время". Газета правительственная, не имеют права лишать нас возможности читать...
- Черносотенную газету!
- Да, да! И из черносотенного листка можно почерпнуть, если читать умеючи, некоторые сведения о положении в Петрограде.
- А что ж... Это идея. Устроим кордебалет!
Но "кордебалета" устроить не успели. Открылась дверь, и все тот же надзиратель ввел в камеру нового арестованного. Это был Семен Шахно!
- На Невском стреляют! - не здороваясь ни с кем, воскликнул он не то восторженно, не то испуганно.
Надзиратель еще не успел уйти и произнес привычное:
- Не разрешается.
- Хабалов подписал приказ, - продолжал Шахно, - при скоплении публики применять оружие!
- Значит, началось! Господа! - крикнул мрачный студент. - Началось!
- Шуметь не положено, - сказал надзиратель и ушел.
Шахно обвел тревожным взглядом всю камеру, увидел Шумова, слабо кивнул ему головой и закончил:
- Арестованы все, кто был на заметке у полиции. Решительно все, до одного. Революция обезглавлена.
- Эй вы, как вас там? Пифия! - покраснев от гнева, воскликнул студент-здоровяк. - Что вы там вешаете?
- Меня зовут Шахно. Семен Шахно.
- Не считаете ли вы себя, Семен Шахно, главой революции?
- Нет. Этого я не считаю.
- Так какого же черта...
- Подождите, коллега, - Притула жестом попросил слова. - Дайте же вновь прибывшему с воли человеку осведомить нас о создавшемся положении... Кстати: я не сомневаюсь, что вся революционная интеллигенция в эти дни заключена в тюрьмы. В этом коллега безусловно прав. Спрашивается: что же может сделать на улицах лишенная руководства, безликая и к тому же безоружная масса?
- Вот это называется - дал вновь прибывшему человеку высказаться! досадливо поморщился староста. - Продолжайте, товарищ Шахнов.
- Шахно. Меня зовут Семен Шахно.
- Рассказывайте все, что знаете, товарищ Шахно.
- А больше я ничего не знаю. Арестованы все! Даже участники студенческой демонстрации. Больше арестовывать некого.
Мрачный студент усмехнулся:
- Ну, арестовывать-то, должно быть, есть кого. Сажать некуда - тюрьмы переполнены.
- Начнется, как после пятого года, черносотенный террор, подавленным тоном проговорил Притула. - Ну что ж... Мы и к этому должны быть готовы.
- Вы, может быть, и готовы к этому, - не утерпел Григорий Шумов, - а мы готовы к другому: к победоносной революции!
- Громко сказано. Поделитесь: как вы предполагаете совершать ее, сидя за решеткой?
- Опять споры, споры... без конца! - вмешался староста. - Предлагаю лучше заслушать реферат об анархо-синдикализме в Италии.
- А почему не в Испании? И потом: в споре рождается истина.
- Ну это, смотря в каком споре. Чем больше вы, Притула, спорите, тем туманней выглядит истина.
- Бывают минуты, - воскликнул студент-здоровяк (он нравился Шумову все больше), - когда не спорить надо об истине, а сражаться за нее!
- Любопытно! - Притула снова перешел к своему излюбленному снисходительно-ироническому тону. - Как вы здесь, в нашей восемьдесят первой камере, станете сражаться?
- А вот как! - Студент встал во весь рост. - Споемте!
И он затянул низким и очень сильным голосом:
Смело, товарищи в ногу...
К нему примкнул еще один голос, другой... И через минуту в камере гремела песня.
Пели долго.
И никто из администрации не пришел на шум.
Уже поздно вечером староста снова заявил:
- Знаменательно! Очень знаменательно! Я имею в виду поведение администрации. Что из этого поведения явствует?
- То, что на улицах идут бои.
- "Блажен, кто верует, тепло ему на свете", - сказал Притула и начал, готовясь ко сну, тщательно взбивать тощую тюремную подушку на своей постели.
Лампочка на потолке, надежно огороженная проволочной сеткой, погасла. Через минуту в камере послышался дружный храп.
Шли дни. По-прежнему ни одному из студентов не было предъявлено обвинения, прокурор не появлялся, студенты устраивали "кордебалет", надзиратель уныло говорил "не разрешается" и никаких передач с воли не поступало.
Гриша успел подружиться со студентом-здоровяком Пименовым, поссориться с Притулой, уличить Шахно в том, что он не участвовал 14 февраля в студенческой демонстрации, и получить в ответ заверение в том, что сам он - демагог.
Староста настоял наконец на том, чтобы состоялся реферат о принципах анархо-синдикализма в Италии.
Читал реферат мрачный студент, который оказался противником всякой власти. Он именовал себя анархистом-индивидуалистом, итальянский же синдикализм изучал с чисто научной целью.
По любому поводу вспыхивали споры, которые всем уже надоели и от которых никто не хотел отказаться.
Во всем этом обнаружилась даже некоторая однотонность: изо дня в день, изо дня в день - все одно и то же, без перемен...
Так прошла неделя. Десять дней.
Однажды "кордебалет" студентов вышел особенно оживленным: в обычный час не дали обеда.
На оглушительный стук - каблуками в дверь - никто не явился.
Староста обратил внимание камеры на то, что с самого утра "глазок" пустует.
И вдруг откуда-то издалека донесся гул... Он был неясный, глухой, и все же в камере сразу наступила тишина: за толстыми стенами будто бор шумел в непогоду...
Потом послышались удары, лязг - не сбивали ли это замки с тюремных ворот?
Грозный гул становился ближе, донеслись чьи-то голоса... И наконец топот ног по коридору.
- Товарищи! - раздался за дверью камеры звонкий крик. - Свобода! Выходите, товарищи! Революция! Царизм свергнут!
- Провокация! - взвизгнул Притула. - Оставайтесь все на месте... Сейчас в нас стрелять будут! Это провокация!
Он вдруг исчез. Оглянувшись, Гриша увидел, что Притула сидит на полу, за своей койкой.
Но было не до него.
Все стояли молча, бледные, не сводя глаз с дверей камеры, за которой все время нарастал многоголосый шум...
И вдруг дверь распахнулась!
Через порог хлынула толпа. Гриша увидел в ней низкорослого Тулочкина и кинулся к нему.
Они крепко обнялись.
- Куда черт всех надзирателей унес? - тут же спросил деловито Тулочкин.
Длиннобородый староста, нервно смеясь и вытирая глаза, спросил его:
- А зачем они вам?
- Они нам не нужны. Нам их револьверы нужны - Оружия у нас маловато. Удрали, собаки!
Тулочкин держался озабоченно, буднично - как будто разбивать царские тюрьмы было для него делом давно привычным.
Когда Гриша вышел из тюрьмы, его ослепил снег, освещенный солнцем. Сиял снег, сияло чистое небо, белели стены домов. Грудь вдохнула воздух, крепкий, как вино. Все кругом вдруг медленно поплыло, и он ухватился за покрытые инеем прутья ограды.
- Шибануло? - спросил Тулочкин, внимательно глядя на него.
- Шибануло! - счастливо засмеялся Шумов, жмурясь от разлитого повсюду яркого света. Голова все еще кружилась от вольного морозного воздуха.
Тулочкин постоял возле него, терпеливо выжидая.
Докатились разрозненные, приглушенные дальним расстоянием крики "ура".
Прислушавшись к ним, Тулочкин сказал:
- Это у нас, на Васильевском.
Он торопливо закурил, и Гриша заметил, что руки у него вздрагивают: значит, и Тулочкин волновался.
- Ну как? Пойдем, что ли? - спросил он Гришу.
- Пойдем.
42
- Вот история, - сказал Тулочкин, поднимаясь вместе с Шумовым по широкой затоптанной, заляпанной талым снегом лестнице. - А я ведь тебя знаю. Встречал где-то. Вот только не помню, как зовут...
- Шумов Григорий.
- Ну вот, товарищ Шумов, тут, значит, и помещается наш, можно сказать, штаб.
Через незапертую дверь они вошли в прихожую, потом в просторную комнату, в которой из мебели были только книжный шкаф, стол и несколько стульев. На столе и на двух стульях лежали винтовки.
- Даша! - позвал Тулочкин.
Григорий Шумов не удивился, увидев вошедшую из другой комнаты Дашу. Теперь все казалось возможным.
- Где прощелыга? - сердито спросил Тулочкин.
- Он тогда же ушел, после того, как вы с ним давеча поговорили.
- Из оружия он, по крайней мере, с собой ничего не унес?
- Я не дала. Он хотел взять кинжал, тот, что в дорогих ножнах, говорит, будто сам захватил его во дворце великого князя.
- Какого там еще князя?
- Великого.
- О черт! С ума сойдешь с такими! Ну, молодец, Даша, что не дала. Ты что бледный такой? - спросил он Шумова. - Ел сегодня что-нибудь?
- Я не хочу есть.
- Ел ты сегодня, я спрашиваю? - сердито повторил Тулочкин. - Ну, вот что: получай винтовку, повязку Красной гвардии на рукав и пойди прежде всего на питательный пункт, он у вас в университете, дорога тебе известная. Только не задерживайся. Оттуда как можно скорей приходи в "Пятерку", что на Среднем проспекте, там у нас собрание.
- Не хочу я есть!
- А я тебе говорю - иди! Некогда мне с тобой спорить. Ты теперь в моем подчинении, я твой начальник. Даша, выдай винтовку товарищу Шумову.
Даша сперва полезла в книжный шкаф, достала оттуда полоску красной материи и старательно зашпилила ее на левом рукаве Гришиной шинели, чуть повыше локтя, английской булавкой.
- А он сказал, что у нас будет теперь милиция, а не Красная гвардия, - проговорила она вполголоса, подходя к столу, на котором грудой были свалены винтовки.
- Кто это - он?
- Да этот... прощелыга.
- Тоже мне еще Хлестаков двадцатого века! Пока я здесь, у нас будет Красная гвардия. Бери, Шумов, винтовку и иди! Перехвати в университете горячих щей на скорую руку - и назад. Смотри не встревай на улице ни в какую историю... А то послал я тут одного на пост, а он бросил все, принялся городовых с колокольни ссаживать. Это, видишь, ему интересней показалось! Помни: ты здесь нужен будешь.
По дороге к университету Гриша увидел, как два гимназиста, забравшись на крышу, сбивали висевшего над аптекой черного двуглавого орла. Орел не поддавался, гимназисты раскраснелись, трудились в поте лица.
Гриша улыбнулся им: что ж, и они, пожалуй, делают нужное дело... правда, не столь уж срочное в такой день.
У Лермонтовского сквера чернела на снегу толпа. Сутулый студент с такой же повязкой на рукаве, как у Гриши, сорваным голосом кричал:
- Они говорят "единение"! Кого с кем? Рабочего с фабрикантом? Крестьянина - с помещиком? Бедняка - со своим угнетателем? Товарищи! Не верьте...
Гриша узнал Оруджиани.
Но ни на секунду нельзя было останавливаться. Не опоздать бы: пока в университет (пешком, трамваи не ходили), потом из университета в "Пятерку".
"Пятеркой" назывался третьеразрядный трактир на Среднем; Гриша не стал думать, почему именно туда зовет его Тулочкин: значит, так нужно.
В знаменитом университетском коридоре ходили солдаты, студенты, рабочие, через распахнутые настежь двери девятой аудитории гремел чей-то "митинговый" голос.
Питательный пункт находился в самом конце коридора, в помещении, куда посторонним раньше вход был строго воспрещен: в огромных шкафах там хранились наглядные пособия по судебной психопатологии.
Теперь из шкафов были спешно удалены орудия убийств и замысловатые схемы профессора-психиатра - вместо них стояли на полках тарелки, миски и лежали навалом французские булки. Густо пахло щами, и Гриша вдруг почувствовал острый голод.
У самого шкафа спали на полу два солдата, подогнув ноги и крепко обняв винтовки.
- Ну, довольны вы мною, Григорий Шумов?
Перед ним, в белом платочке, сунув обе руки в кармашки кокетливого фартука, стояла Таня Кучкова.
- Откуда тут французские булки? - вместо ответа спросил Гриша.
- О, теперь все будет! - уверенно сказала Таня. - Теперь, знаете, революция!
Она тут была одна из многих... Между столами, накрытыми липкими клеенками, сновали напудренные, завитые барышни, одетые официантками; они наливали щи, приносили булки конфузливо сторонящимся солдатам.
- Ой, как интересно, если бы вы знали! - воскликнула Кучкова. - Тут всеми нами командует Репникова. Помните ее? Это необыкновенная женщина!.. Хотите щей?
- Хочу.
Грациозно покачиваясь на высоких каблучках, Таня побежала к латунному баку, из которого клубами валил пар.
Через раскрытые двери из коридора доносится голос оратора. Долетают только отдельные слова... На миг Грише стало жалко, что он не может остаться послушать.
Он съел принесенные Таней щи, рассеянно сказал ей: "Вы молодец", сунул в карман французскую булку и поспешно зашагал к выходу.
В коридоре теперь стоял на подоконнике оратор; аудитория перед ним была не очень многочисленная.
Гриша мимоходом прислушался: шло первое собрание новорожденной партии, народно-демократической, призванной занять свое место где-то посередине между кадетами и эсерами.
Оратор как будто был искренне воодушевлен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36