- Отсюда и начнем, - негромко сказал Кирилл. - Бери, студент, кисть, ведерко, а я прогуляюсь.
Безлюдье... Вставать жителям этих мест к пяти утра, никак не позже, сейчас им - самый сон.
И все-таки Кирилл прошелся в одну сторону, потом в другую. И, вернувшись к Грише, сказал коротко:
- Действуй. Я покараулю, у меня глаз острей.
Гриша торопливо обмакнул кисть в ведерко с клейстером, мазнул по стене, налепил листовку и осторожно провел по ней ладонью: бумага легла ровно, без пузырей, без морщин. Потрогал углы - и они не отстали, клейстер был хорош.
- Сам варил, - не удержался от шутливой похвальбы Комлев. - Наша фирма известная.
- Двинем дальше?
- На воротах бы налепить...
- Что ж, можно и на воротах.
- "Что ж"! Там посажен сторож нехорош, вот тебе и "что ж"!
Подошли поближе. В раскрытой настежь, тускло освещенной проходной будке сидел, утонув в пахучем тулупе, бородатый дядя вида дремучего, нелюдимого.
Он не спал и, увидев прохожих, зашевелился и крякнул нарочито громко.
Кирилл шепнул Грише:
- Я его заслоню, а ты не зевай.
Он подошел к сторожу вплотную и заговорил просительно:
- Спичек, милый человек, не найдется? Мои отсырели...
- Ишь ты, как я тебе мил стал! - пророкотал бородач. - Ну, не льни, не льни ты ко мне, ради бога! Некурящий я.
Он вдруг с быстротой, которой от него и ждать было трудно, нырнул головой под локоть Кириллу - хотел разглядеть, что делает у ворот неведомо откуда взявшийся студент.
- Отойди! - закричал он на Комлева, почуяв неладное. - Ты кто таков? Уходи отсюдова!
- И до чего ты, дядя, зол!
- Ты зато добрый! Мне, может, не до тебя сейчас. Мне, может, в обход идти по заводскому двору.
Он повернулся к Комлеву обширной своей спиной, захлопнул дверь проходной будки, исчез.
Кирилл сипло, приглушенно засмеялся:
- Видал? Ну, друг, орудуй!
Гриша наклеил две листовки на обе створы ворот и хотел было идти дальше, но в это время дверь проходной открылась, и сторож заорал на Комлева:
- А ты все тута?
- "Тута", - передразнил его Кирилл. - Ну ладно, не сердись, дядёк, спи спокойно. Только вот царство-то небесное не проспишь?
- А оно мне покамест ни к чему - царство небесное. Ты уж сам к нему поторапливайся, коли охота пришла.
- Ишь ты какой!
- Да уж вот такой.
- А сердишься зачем?
- Время сердитое.
- Давно на этом месте?
- Второй год... Держи спички! - Сторож погремел коробком, протянул Кириллу.
- А раньше ты, дядя, где работал?
- Землю пахал. Пока было чего пахать.
Кирилл, пряча лицо и спички от дождя, с трудом раскурил цигарку.
Гриша молча потянул его за рукав.
Комлев отмахнулся:
- Погоди. Дай с человеком поговорить. А что, друг, сидеть тут, в будке-то, дело для тебя подходящее?
- Оно бы подходящее дело... кабы время другое.
- А что ж - время?
Сторож помолчал.
- Колышется народ, - заговорил он, осматриваясь по сторонам, хотя дальше двух шагов все равно ничего нельзя было разглядеть. - Колышется народ. Ровно река в ночь, в ненастье, - все бьет, бьет в берег... Боязно. И темно кругом. И что к чему, нам не видать.
- Ой, не прибедняйся. Разглядишь небось.
- Другой раз сижу я тут, сижу в своем тулупе, от тулупа псом несет: со второго года войны перестали нам бараньи тулупы выдавать, из собачьих шкур наладили выделывать... А кругом - глушь, ночь, тоска. И сам сидишь псом цепным. И вправду задумаешься: а не уйти ли мне с этой должности?
- Нет уж, дядя, ты лучше не уходи.
- Это почему ж?
- Можно и на этом месте пользу оказать людям.
Сторож вдруг вскинулся:
- Ты мне, парень, крючки-петельки не закидывай! Проходи отсюдова!
- Да чего ты, чудак, испугался?
- Ты больно храбрый. А я опасаюсь. Сказал: боязно мне.
- Чего ж опасаешься-то?
- Мастеровому человеку, конечно дело, море по колено. А наш брат приучен опасаться.
- Как это ты сказал: "колышется народ"? Верно! А тебе разве рука идти против народа?
- Как же это можно: против народа?
Где-то за мостом со злой тревогой засвиристел полицейский свисток.
- Тикай отсюдова! - заорал сторож свирепо.
...Уже далеко от завода Комлев с радостным возбуждением проговорил:
- Слыхал, Гриша, разговор? Народ-то колышется!
24
Сидел сдавший сменщику ночное дежурство сторож Иван Козлов у своего тезки и соседа - старшего дворника на подворье у Черной речки. Подворье было огорожено высоким забором; над забором торчала на шестах далеко видная вывеска: "Ч а й н а я и к у х м и с т е р с к а я Д. В. В а с и л ь е в а".
- Гололед, - пожаловался тезке Иван Козлов. - Крепко гололед ударил после дождей. Я у самого твоего подвала чуть нос себе не раскроил. Видно, твой Дормидонт песочку - и того жалеет.
- Выходит дело - жалеет.
- На грош пятаков наменять норовит. Оштрафует его полиция - небось дороже песку встанет.
- Не оштрафует. А и оштрафует - так на рубль. А он ей я так рубль дает. Околоточному прямой расчет целковый этот себе в карман положить, а про штраф не думать.
- Околоточный... Ныне околоточный мне в рыло кулаком нацелил. Ну нет, на этот раз не достал.
- За что ж это он?
- Листы какие-то на заводских воротах вывесили. Должно быть, ночью. Что за листы - откуда мне знать? Я малограмотный.
- Что ж, ты в эти листы так и не заглянул?
- Говорю тебе: я малограмотный.
Иван-дворник недоверчиво усмехнулся, погладил золотистую свою - во всю грудь - бороду.
Гость вдруг рассердился:
- Зачал бородищу утюжить! И ухмылочка эта твоя... Полгода прошло, как я тебя знаю, а понять до сих не могу, что ты за человек. Намедни про Сибирь мне чего-то толковать принялся: мужики, мол, там богаче наших живут. Да разве это мыслимо? Плетешь подчас несусветное. Сибирь потому и называется так, что хорошего там мало. Недаром же у нас на деревне ругаются: "сибирный ухорез".
- Да ты ж не бывал в Сибири!
- А ты бывал?
- И я не бывал. А читать - читал.
- "Читал"! Умником себя полагаешь. А гостя принять не умеешь. Скинул я с себя тулуп, а теперь чую: зябко. Вон сколько дров сложено в углу целая поленница, а подвал твой не топлен.
- Его не натопишь.
- Что ж, мне сызнова тулуп надеть? Да и домой топать?
- Твоя воля.
- Да я гостить к тебе, борода, пришел!
- Гостю рад. Рассказывай, Иван, чего надумал. Не хитри.
- "Не хитри"! Ты больно премудрый!
- Рассказывай.
- Чего рассказывать?..
Иван Козлов засопел сердито, нахмурился. И не выдержал:
- Утром прибежал этот... стрюцкий. Пальтецо коротенькое, шапочка маленькая, нос клюковкой. И - прямо ко мне: "Проспал, сукин сын!" А, думаю, это, значит, из-за тех листов, что на воротах... Я ему "Полегче, господин стрюцкий, времена ныне не те". - "Кэ-эк разговариваешь, морда?" А ты сам посуди, Иван: что я, на всех ночных прохожих должен кидаться? И так уж себя псом цепным понимать начал. Идут, скажем, сколько там их - двое или трое... Может - мастеровые, может - студент какой. Разве ж могу я знать, что у них на уме? Не могу. Сторож не для того поставлен, чтоб на людей собакой рычать. Верно?
- Верно. Ну дальше?
- Дальше заявляется околоточный. Рожа - с котел, красная, колером в малину ударяет. С простого напитку так и на морозе не краснеют, это он, значит, портвейн глушит. Или же мадеру. Ты как считаешь?
- Да брось ты про мадеру! Дело говори.
- А дело такое, что надумал околоточный кулаком мне под самый нос залезть. Кулак - в белой перчатке, а весит, надо думать, с пуд, не меньше. И вот уж не знаю, перчатку он пожалел или по глазам моим увидал - сдачи дам, - ну, только прошел мимо, в контору.
- Неужто дал бы ты сдачи?
- Дал бы! Пусть потом гонят меня в эту самую твою Сибирь... гиблый край!
- Коли так, молодчина ты!
- Вот уж сам не умею разобрать, кто я такой. Боязно мне. Вот тебе и молодчина!
- Кого ж боишься? Околоточного?
Иван Козлов, бормоча себе под нос, надел тулуп, взял в руку шапку - и не ушел, остался.
- Боюсь от народа отбиться. И, как в темной воде, ничего мне не видать. Нет ли такой книжечки, чтоб от нее просветление в голове настало?
- А говоришь - малограмотный.
- По складам разберу. Может, и до сути бы дошел. Не сразу, так по прошествии времени.
- А какой сути ты, Иван, ищешь?
- Знал бы, так и тебя научил бы.
Оба замолчали - и гость и хозяин.
Иван-дворник призадумался: а давно ли и сам он сути вещей не знал? Занесло его буйным ветром из родной деревни в усадьбу помещика, барона Тизенгаузена, оттуда - в тюрьму, из тюрьмы - в лес. В лесу, у костра, и узнал он от своих людей - от русских и латышей - про самую суть... Взять бы огонек из того незабываемого костра, передать Ивану Козлову - неси дальше, свети людям!
- Я с тобой как с человеком пришел толковать, посоветоваться! сердито сказал Козлов.
- Человека узнать - пуд соли съесть надо.
- Не успеешь.
- Чего не успею?
- Пуд соли со мной съесть. Время не позволит...
Иван Козлов поостерегся, не договорил. Прост мужик, да не очень!
- Нет у меня, тезка, такой книжки, - вздохнул Иван-дворник. Попытаться достать...
- Вот! Где бы достать?
- К Дормидонту в кухмистерскую студенты ходят... да нет, не доверятся они мне: слыхал, какая слава у старших дворников? В полиции состоят секретно, устные доносы в участок носят...
- Говорят, - жарко зашептал Козлов, - главное дело - в студентах.
- Студент без рабочего - ноль без палочки.
- Как это? Ноль... Во-он, - протянул Козлов, - какие ты мне загадки загадываешь. Не хочешь, значит, открыться, попросту сказать.
- А скажи тебе попросту, вот как про Сибирь я давеча сказал, ты опять в толк не возьмешь.
- Ох, ты премудрый! Про Сибирь-то ты соврал - сам, видать, про этот край ничего не знаешь. Ну, а тут дело другого рода. Тут - рядом. Народ! Боюсь от народа отбиться.
- А зачем тебе, чудак, отбиваться?
- Вот я и думаю: уйду с цепной должности. Беда только, что староват я стал, тяжелое уж не подыму. В грузчики не гожусь. К станку нашего брата, гужееда, не пустят. Да и понимаю я в станках, как кошка в соленых огурцах.
Сверху, по ступеням, грузно загрохотали подкованные сапоги, дверь в подвал растворилась, показалась голова Дормидонта Васильева, владельца подворья.
- Беседуете? - ядовито спросил он, увидев, что старший дворник не один. - А я тебя искал, искал...
Иван молча поднялся, надел полушубок, поверх него - холщовый фартук, нацепил на грудь бляху.
- Ты, тезка, побудешь тут? - спросил он Козлова.
- Побуду. Коли хозяин не забоится, что я скамью просижу.
Ждал Иван Козлов долго. Надоело ждать - лег в тулупе на скамью и заснул.
Проснулся он оттого, что кто-то настойчиво шептал ему в самое ухо: "Чего, чего... ничего!"
Это дворник, вернувшись, чиркал спичкой, зажигал лампу.
- Неужто вечер уже? - вскинулся спросонья Козлов. - Эх ты, мать честная, курица лесная!
- Щи хлебать будешь?
- Коли горячие, буду.
Дворник достал с полки две оловянные тарелки, налил щей из принесенного котелка, положил ложки.
- По-господски обедаешь: с тарелками. Щи-то хозяйские?
- Хозяйские. У Дормидонта щи варят на совесть. А вот хлеба теперь не отпускает. Хлеб - свой!
Поев щей, Козлов спросил требовательно:
- Какой будет у нас с тобой окончательный разговор?
Пропустив вопрос мимо ушей, дворник заговорил не спеша:
- Слыхал я про один завод... Там мастер один, ну, прямо - жандарм. Надумал он в случае чего запереть мастеровых в цеху, пока полиция не явится. И замок даже заказал для этого, вроде лабазного. Зашумят, скажем, заводские ребята - может, начнут сговариваться того же мастера для науки на тачке вон вывезти, - а он загодя замок на ворота - и в участок. Знает, собака, что окна в цеху - под самой крышей, из них не выскочишь.
- Вот такой же пес и у нас в сборочном цеху есть. Бывший унтер.
- А что бы ты сделал, Иван, когда б увидел: вешает этот пес замок на цеховые ворота? И налаживает мимо тебя - в полицию бежать?
- А что ж я могу сделать?
- Ну, мало ли что...
- То-то и дело, что мало!
- Можешь, к примеру, выкрикнуть: "Мать честная, курица лесная"? Любимая твоя поговорка!
- Могу. Да не стану.
- Отчего?
- Оттого, не к чему это. Да и дурнем себя выставлять не привык.
- Да ты ж любишь это присловье - про курицу. Вот и давеча...
- А поди ты, Иван, к черту! Ноги моей больше у тебя не будет!
Козлов запахнул тулуп, плюнул в сердцах, пошел к выходу.
- Ты ж хотел окончательный разговор со мной весть? - спросил дворник.
- Да разве ж это разговор?
- Самый настоящий, окончательный! Садись, слушай. Когда навесит на цех замок собака-мастер - ты первый это увидишь. Немедля иди к реке на пристань, там артель грузчиков работает. Как раз напротив вашего завода. Подойди к набережной, зевни этак в небо и протяни погромче: "Эх, мать честная, курица лесная!" Понял? Остальное уж дело не твое.
- Во-он что! Это ты, значит, про наш завод...
- Ну? Согласен? Не согласен, тогда помни: я тебе ничего не говорил, ты от меня ничего не слыхал.
Козлов откинул полу тулупа, сел на лавку плотней, покряхтел:
- Значит, отказался ты от затеи - пуд соли со мной раньше съесть?
- Отказался. Правду ты сказал: не успею. Вот гадай теперь, Иван, отбиваться тебе от народа или нет.
- Против народа мне никак нельзя, - прошептал Козлов.
- Тогда сделаешь то, что я тебе велел.
- "Велел"... Скажи на милость! "Велел"... И до завтрего подумать нельзя?
- Нельзя. Давай ответ сейчас!
Козлов расстегнул тулуп, опять застегнул. Покашлял, помолчал.
- Ну, а потом? - заговорил он наконец. - Ну, закричу я эту... дурость, а потом куда ж мне?
- А потом вернешься в свою будку, вот и все.
- Это я могу. Это дело простое.
- Давай руку. Верить тебе можно?
- А уж это ты не к месту спрашиваешь. Ты меня угадал правильно, Иван.
Уже у самого выхода Козлов прошептал:
- А книжку мне найди для просветления ума. Без этого теперь нашему брату не обойтись - такое, видно, время наступило.
25
Кирилл Комлев в работе был горяч. Чуть потеплело (в Питере в ту зиму погода менялась часто), он скинул верхнюю одежду, стал на погрузку в одной рубахе. Потом присел на бревнышко - покурить. А через день слег в жару, у него начался бред...
- Заболел наш удалец? - спросил Тимофей Леонтьевич, заглянув к Шумову.
Шелягин заходил теперь к Грише хоть и ненадолго, но частенько. И каждый раз, будто мимоходом, ронял несколько слов - и прощался: некогда.
Через неделю он сказал Грише о Комлеве:
- Ин-флу-энция - вот какое ученое название! У Кирилла инфлуэнция. Пролежит еще несколько дней.
Он поманил пальцем Гришу в свою комнату, присел там у самого окна и сказал вполголоса:
- Садись, товарищ, поближе ко мне. Кстати - это будет подальше от двери: Марья Ивановна старушка безобидная, но все же... Ну, а Виктория та все равно не услышит. Из этого окна, - продолжал Шелягин, - хорошо виден завод, который тебе как будто немного знаком: на его воротах в ночь ненастную не так давно была вывешена листовка Петроградского комитета. Ничего, не удивляйся: мне о таких делах знать положено. Я, может, знаю даже, кто листовку налепил... Я как французская фирма синематографическая "Братья Патэ" - она пишет: "Все вижу, что есть, и даже то, чего нет", вот и я так же.
- И то, чего нет, видите?
- Обязательно. Вижу ясно то, чего в тебе еще нет, но будет. Помнишь нашу беседу: "продолжение следует"? Ну, теперь шутки в сторону, слушай внимательно. Дело, о котором я хочу говорить, было поручено Кириллу Комлеву. Но видишь, он лежит больной... А ждать нельзя. И взяться за это дело сейчас некому. Разве тебе только...
- Я согласен! - сказал Гриша несколько громче, чем позволяли размеры комнаты.
- Ну совсем как Кирилл Комлев: еще не знает, о чем речь идет, а уж "ладно, согласен"!
Гриша смутился:
- Конечно, это с моей стороны...
- ...необдуманно. Ты сперва меня выслушай хорошенько, потом обдумай как следует со всех сторон и тогда уж скажи, сможешь ли, не побоишься ли...
- Не побоюсь!
- Опять двадцать пять! - уже с легкой досадой сказал Тимофей Леонтьевич. - А я вот боюсь. Не сорвешь ли ты всего своей горячностью?
Гриша, побагровев, решил лучше помолчать.
Тимофей Леонтьевич переждал немного, потом легонько шлепнул Гришу по макушке ладонью.
Нехитрая как будто штука - а ведь это было самое подходящее, что мог в ту минуту сделать Шелягин: здесь была и любовная снисходительность к младшему, и ободрение, а вместе - и осуждение, грубоватое, но не обидное.
Никому другому Гриша этого, положим, не позволил бы. Разве что отцу с матерью.
- Познакомлю тебя с обстановкой на заводе, - как ни в чем не бывало заговорил Шелягин. - За время войны немало старых рабочих попали в окопы как запасные. Не прочь бы начальство и с другими так же разделаться, особенно с теми, кто построптивей, да, говорят, генерал Рузский с северного фронта первый запротестовал: как только появились в окопах питерские мастеровые да штрафные матросы из Кронштадта - "серая скотинка", - солдаты начали поглядывать как-то по-новому... А тут еще чуть южнее - латышские стрелки; те дерутся хорошо, да как бы у них винтовки не повернулись в обратную сторону - такое у них настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36