- Выдать одну винтовку.
- Одну на двоих? - зазвеневшим от обиды голосом спросила Даша.
- Нет, на одного. Ты, девушка, останешься здесь, мне помощница будет нужна.
Желтолицый прапорщик, болезненно хмурясь, выдал Барятину винтовку и узкую полосу красного ситца.
Даша торопливо пошарила у себя в карманах шубки, вытащила английскую булавку и зашпилила полосу на рукаве Барятина чуть повыше локтя.
- Твой пост, товарищ, - сказал низенький рабочий, - будет на углу Среднего проспекта и Шестой линии. Гляди веселей: там винный склад имеется, как бы не разбили. Разобьют - ответишь! Понятно?
- Понятно, - с чувством огромного душевного облегчения ответил Барятин и, крепко держа винтовку обеими руками, стал спускаться по грязной, заляпанной талым снегом лестнице - по ней навстречу ему шли рабочие, студенты, солдаты...
- Ты уже получил оружие? - с радостным удивлением спросил знакомый голос.
Барятин в волнении не разобрал, его ли это окликнули, - так торопился к выходу.
Уже выйдя на Шестую линию, он услышал откуда-то сверху отрывистые, сухие выстрелы, что-то резко щелкнуло рядом с ним на покрытой снегом мостовой - раз, другой...
Растерянно оглянувшись, он встретился глазами с широколицым матросом, стоявшим в нише раскрытых ворот с карабином, надетым через плечо дулом вниз; скаля не то весело, не то свирепо белые зубы, матрос махал ему бескозыркой.
Барятин нерешительно пошел к воротам и вдруг услышал женский вопль:
- О господи, да скорей же! Убьют!
Подойдя ближе, он увидел, что за матросом стоит в воротах целая толпа. Тут были рабочие, солдаты, женщины...
Одна из них, должно быть, и крикнула: "Убьют!"
- Ты такой отчаянный или просто не разобрался, что к чему? - спросил Барятина матрос. - Это ж по тебе, по твоей повязке садили с колокольни...
- Никак не пристреляются, - проговорил бородатый солдат-ратник, снял с всклокоченной головы папаху, почесал за ухом, снова надел: - Сверху трудно...
- Снизу легче? - засмеялся матрос.
- А снизу ты и вовсе его не зацепишь. Он в укрытии.
- "В укрытии"! Что ж, так мы тут и будем хорониться? Или как, по-твоему: должны мы спустить фараонов с неба на землю?
- В обход надо. (Барятин оглянулся на голос - говорил стоявший в углублении ворот пожилой рабочий.) В обход, с Малого проспекта...
- Веди! - сразу же решил матрос.
Он первый высунулся на улицу из ворот, и тут же о фундамент дома цокнула пуля.
- Не так просто, - сказал рабочий. - Придется по одному перебежать на другую сторону, а уж оттуда - податься на Малый проспект.
Наступило молчание.
Кто-то прошептал, вздохнув:
- Ох, лютуют над народом!
- А ну, кто за мной? - закричал матрос и, сорвав с плеча карабин, бегом кинулся на мостовую.
За ним выбежал пожилой рабочий, следом за рабочим - Барятин и солдат-ратник.
На колокольне, что стояла между Малым и Средним проспектами (церковная паперть выходила на Восьмую линию), словно провели железной палкой по частоколу.
- Из пулемета садят, драконы! - пробормотал матрос, перебежав на другой тротуар, снял бескозырку и вытер рукой потный лоб.
- Жарко стало? - с насмешливым участием спросил пожилой рабочий, добежавший секундой позже.
- Жарко! Ну, друг, показывай, где тут твой обход, я нездешний.
- Надо будет так: до Малого проберемся без помех - если будем держаться ближе к стенам, тут пуля нас не достанет, - по Малому проспекту тоже. А с Восьмой линии надо пробиваться в открытую, с боем. Правильно? неожиданно обратился рабочий к Барятину.
- Правильно, - просипел Борис, от волнения судорожно поводя шеей.
- А ты как считаешь? - Матрос поглядел на ратника. - Ты из Павловского полка, что ли?
- Ага! - Солдат озабоченно глядел на верхушку колокольни. - Нелегкое, братцы, дело будет снять их оттуда.
- Там видно будет, - хмуро отозвался рабочий. - Мы на легкие дела подряда не брали. Цепочкой шагайте, потесней к стене!
С минуту шли молча, прижимаясь то к стенам, то к оградам, которые, на счастье, были здесь высокие, каменные.
На углу Малого к ним присоединились еще несколько солдат. Двое из них были без винтовок.
- Вы что, папахами воевать собрались? - насмешливо кивнул им матрос на ходу.
- Видишь, какое дело, - ответил солдат помоложе; вид у него был на редкость смирный: - Не догадались мы давеча...
- Не догадались? Побоялись, скажи лучше. В казармах винтовок хватает.
- А теперь одна у нас надея - добыть оружие с бою.
- Ишь ты! Да ты, земляк, я вижу, не так уж робок?
Рабочий сделал знак рукой:
- Подходим к углу Малого. С угла по Восьмой линии еще с десяток шагов можно пройти незаметно, а там - по команде - бегом.
- Проверить оружие! - сказал матрос, снял снова бескозырку и вытер лоб.
Барятин повернул затвор винтовки и похолодел: хотя он в своей жизни, кроме охотничьих ружей, никаких огнестрельных предметов в руках не держал, нетрудно ему было догадаться, что винтовка его не заряжена.
Сказать? А разве этим поможешь?
Крадучись, полусогнувшись, подошли к церковным воротам.
- Раньше времени не стрелять! - хрипло проговорил матрос и первым кинулся во двор.
Барятин увидел голубей; зашумев крыльями, они поднялись с колокольни, со второго ее яруса, и, описывая широкие круги, стали подниматься к небу. "Глупые птицы, тут же стрелять будут".
Он бежал, стараясь не отстать от матроса.
На первую площадку колокольни ворвались без выстрела. На площадке со свету казалось совсем темно; пахло сыростью, известкой, птичьим пометом.
Слышно было, как тяжело дышит матрос.
Когда глаза немного привыкли к полумраку, обозначились впереди выщербленные ступени; у стен лежал косыми грядами снег, занесенный ветром. Перил не было.
- Теперь, товарищи, поаккуратней, - вполголоса сказал рабочий. - Тут и упасть недолго.
Шершавые стены были покрыты инеем. Подниматься пришлось медленно, шаг за шагом. Лестница повернула в сторону. Наверху блеснул просвет, и матрос, закричав: "Сдавайся, фараоны!" - выстрелил из карабина и цепко побежал по ступеням на вторую площадку.
Здесь было светло и пусто. Кое-где из-под осыпавшейся штукатурки краснел кирпич.
- Эй! Клади оружие, шкуры!
Матрос снова выстрелил.
На повороте к третьей площадке нападавших неожиданно встретили протянутые руки в вязаных теплых варежках.
- Оружие! - неистово заорал матрос.
На свет вышел приземистый городовой в толстой шинели, в башлыке, в валенках с калошами; трясущимися руками он отстегивал кобуру револьвера. Рыхлое его лицо было испуганное, злое.
- А ну, не балуй! - со зловещим спокойствием проговорил рабочий и наставил дуло винтовки к самым глазам городового. - По-русски сказано: сдавай оружие!
Сзади, за городовым, показались еще две головы в круглых шапках с бляхами-гербами, послышался лязг металла - полицейские, торопясь и толкая друг друга, выкатили на площадку пулемет системы "максим".
- Ну, вот это другой разговор. Теперь - без дурости, лапки кверху на двор!
- Повыше еще надо поглядеть, - пробормотал молодой солдат - тот, что был без оружия, - торопливо стал карабкаться по последним ступенькам наверх, где под шатром крыши висели колокола.
- Ты только не вздумай звонить там! - возбужденно захохотал матрос.
Через несколько секунд сверху раздался глухой голос солдата:
- Тут ничего больше нет.
Рабочий поправил на плече винтовку:
- Ну что ж... Поведем теперь арестованных по назначению.
- Куда это? - не понял матрос.
- К Тулочкину, куда же еще? - ответил рабочий таким тоном, будто это само собой разумеется. - А вы с нами? - спросил он Барятина.
- Конечно, конечно! Впрочем... Мне, собственно, надо быть на углу Среднего и Шестой линии. Там мой пост.
- Ваш пост? А что же вы бросили его? Попадет вам от Тулочкина. Рабочий хмуро усмехнулся.
- Да ведь стрелять начали... - неуверенно начал Барятин.
- Ну что ж - стрелять... Мы и без вас управились бы.
Рабочий, не глядя больше на него, стал рядом с матросом позади арестованных и скомандовал:
- Вперед, живо!
С чувством легкой обиды Барятин повернул к Шестой линии.
Когда он уже подходил к углу Среднего, из полуподвала на тротуар выбежала женщина в шляпке, крича исступленно:
- Позор! Позор! Позор!
Ее сразу же окружили прохожие.
Женщина высоко подняла длинную, в виде конуса, бутылку (в таких обычно продавали "Несравненную рябиновую" Шустова) и швырнула ее на тротуар. Осколки стекла звонко брызнули в разные стороны, бурая жидкость разлилась пятнами на снегу.
- Позор!
Барятин узнал курсистку Репникову, с которой он когда-то стоял в очереди за театральными билетами. Шляпка у ней сбилась на сторону, вдоль румяной щеки висела прядь стриженых волос.
Тут же переминался с ноги на ногу и сконфуженно ухмылялся огромный солдат.
- Что тут происходит? - повелительным тоном спросил Барятин.
Ведь это было совсем близко от поста, который ему доверили...
- Позор! - снова воскликнула Репникова. - Этот субъект забрался в винный погреб!
- Да погодите вы, барышня, я вам уже докладал: он отворенный был... Ну, мы и зашли. Теперь, сказывают, все народное.
- Позор! Он хотел вызвать пьяный погром!
- Позвольте-ка, - отстраняя с дороги одной рукой солдата, а другой Репникову, сказал Барятин таким тоном, что все собравшиеся сразу поверили: именно этому студенту с красной повязкой на рукаве и дано право распоряжаться здесь. - Кто открыл винный склад?
- Он отворенный был, - повторил солдат.
Барятин спустился по лесенке в подвал. На него пахнуло крепким винным духом, затхлым запахом плесени. Он задумался - на мгновенье. Что-то надо предпринять. Немедленно.
- Где дворник этого дома? - вернувшись из подвала, властно спросил Барятин и, случайно встретив в толпе восторженно-доверчивый взгляд какого-то паренька, на вид лет шестнадцати, ткнул в него пальцем: - Ну, вот вы! Поищите дворника. Скажите ему, что я велел ему сейчас же прийти сюда. Двоих нужно поставить охранять склад. Станете вы! - приказал он солдату.
- Что вы делаете? - закричала Репникова. - Он же первый украл бутылку!
- Попрошу не вмешиваться в мои распоряжения, - холодно заявил ей Барятин. - Сюда нужно еще одного человека.
- Я могу, - вышел из толпы человек в коротком полупальто и барашковой шапке - с виду рабочий.
- Где работаете? - строго спросил Барятин.
Рабочий взял руки по швам:
- На Семянниковском!
- Становитесь. Вы вдвоем будете отвечать за сохранность винного склада. Остальных прошу идти по своим делам.
Восторженный холодок пробежал по спине Барятина. До чего ж все толково у него выходит! Увидел бы его сейчас Григорий Шумов!
Паренек, важничая, привел испуганного дворника-старичка.
- Кто открыл склад? - требовательно прикрикнул на него Барятин.
- Не могу знать!
- Сейчас же разыщите замок, любой, какой найдется, и навесьте на двери погреба. Эти два товарища будут нести охрану склада.
- Слушаю!
Дворник рысцой побежал исполнять приказание.
Собственноручно навесив принесенный дворником замок и вручив ему ключ со строгим наказом - не давать никому, Барятин пошел наконец на свой пост.
Мороз усилился. Небо было тугое, в свинцовых тучах. Где-то за Невой постреливали.
Промчался к Большому проспекту на предельной скорости грузовик с вооруженными солдатами и рабочими, - над кабиной шофера развевался красный флаг.
Вечером поднялся ветер, угнал к морю тучи, и над высокими крышами города, огненный, яростный, разлился закат.
Барятин прохаживался взад-вперед, воинственно придерживая рукой незаряженную свою винтовку, и все время видел себя как бы со стороны: картина получалась привлекательная. Посмотрел бы на него Григорий Шумов!
41
С минуты ареста у Григория Шумова один только раз тоскливо сжалось сердце - когда ворота тюрьмы закрылись за ним с железным лязгом.
Вот он и в неволе!
По обе стороны ворот под тусклым фонарем стояли часовые в черных шинелях. Один из них огромным ключом стал замыкать ворота.
Околоточный Васильев, судя по всему, бывал здесь не один раз. Привычной рукой он нашарил в полумраке боковую дверь, отворил - Шумов вошел вслед за ним в коридор с низко нависшим потолком, впервые в своей жизни вдохнул тюремный воздух - неимоверно спертый, затхлый, пропитанный каким-то застарелым кислым запахом, до того едким, что с непривычки першило в горле.
Их встретил, звеня связкой ключей, младший надзиратель и повел в канцелярию.
Канцелярия оказалась обыкновенной комнатой, уставленной конторскими столами и шкафами, через застекленные дверцы которых виднелись связки "дел" в коричневых обложках, с тесемками, похожими на шнурки от ботинок. Однако окна в этой комнате были загорожены толстыми решетками.
В этот час в канцелярии был только один чиновник, с хмурым лицом плохо выспавшегося человека, - должно быть, дежурный; при виде вошедших он потянулся, широко зевнул, отчего на глазах его выступили слезы, нехотя взял у околоточного толстую книгу, имевшую вид разносной, что-то черкнул в ней и буркнул сердито:
- Произвести личный обыск.
Околоточный Васильев, козырнув, молча ушел, а тюремный надзиратель подошел к Шумову и сказал почему-то шепотом:
- Раздевайтесь.
Гриша снял шинель.
- Дальше, дальше, - прошептал надзиратель, - до белья.
Он вывернул наизнанку все карманы в одежде Григория Шумова, стараясь, чтобы каждое его движение было видно не перестававшему зевать чиновнику, тщательно ощупал изнутри подошвы ботинок и, отложив в сторону кожаный ремень от брюк, сказал:
- Можете одеваться.
- А пояс? - спросил Гриша.
- Новичок, видно, - кисло усмехнулся чиновник.
- Ремни, подтяжки, веревки, помочи, - монотонным голосом, словно повторяя давно заученное, проговорил надзиратель, - согласно инструкции, заключенным не выдаются.
Ах, да - это ведь делалось для того, чтобы узники не могли повеситься. Как-никак - забота. При этой мысли Гриша усмехнулся. Хмуро наблюдавший за ним чиновник вдруг рассердился:
- В восемьдесят первую камеру!
Он крикнул это с таким видом, как будто решил строго наказать Шумова за его неуместную при таких обстоятельствах улыбку.
Уже рассвело, когда Гриша переступил в сопровождении надзирателя порог камеры.
Ничего страшного в ней, кроме присущего всей тюрьме отвратительного запаха, на первый взгляд не замечалось.
Навстречу Шумову неожиданно хлынул шквал громких возгласов:
- Добро пожаловать!
- Нашего полку прибыло!
- Коллега, сюда шагайте! В тесноте, да не в обиде.
Надзиратель, проворчав довольно равнодушно: "Шуметь не положено", пошел к дверям, сопровождаемый громким смехом.
Большинство арестованных, судя по их тужуркам, были студенты. В доме предварительного заключения арестантские халаты не выдавались.
К Шумову подошел длиннобородый, солидного вида мужчина в форме Лесного института и отрекомендовался:
- Староста здешней камеры, так называемой студенческой. Ваше место, коллега, вон там, у самого окна. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома.
Гриша прошел к окну - к свободной койке - и увидел перед собой Притулу.
Главарь университетских эсеров отложил в сторону книгу, которую он читал, и спросил Гришу снисходительным тоном:
- Вы по делу четырнадцатого февраля?
- А я и сам не знаю, по какому делу.
- Правильно, товарищ, - послышался из глубины камеры звучный бас. - В каждой камере могут быть наседки.
Так назывались агенты, подсаживаемые тюремным начальством под видом арестованных.
- Нет, я в самом деле не знаю, - сказал Шумов чистосердечно.
- Я спросил потому, что четырнадцатого видел вас на Невском, - счел нужным объяснить Притула. - Вот я и думал...
- А что слышно на воле? - бодрым голосом задал вопрос светловолосый голубоглазый студент-здоровяк в сатиновой косоворотке.
- Как вам сказать... Во всяком случае, я думаю, сидеть нам здесь недолго, - ответил Шумов.
- Конечно, недолго, - с той же снисходительностью вступил в разговор Притула. - Вот погонят нас всех по Владимирке, тогда и будет "недолго".
- У вас старомодные представления, Притула, - сказал голубоглазый студент. - По Владимирке, видите ли, погонят... И вообще, не каркайте вы, ради бога!
- Я не каркаю, а просто с присущей мне трезвостью оцениваю сложившуюся обстановку. Петроград, как вам, прекраснодушный мой оптимист, известно, объявлен на военном положении, и любой открытый протест расценивается правительством как бунт. А за бунт - Сибирь.
- Скоро будет настоящий бунт, и все полетит к чертям!
- Знаете, коллеги, что знаменательно? - спросил с многозначительным видом длиннобородый староста. - Знаменательно поведение тюремного персонала. Он притих! У надзирателей физиономии стали не то разочарованные, не то растерянные... Я уверен, что кое кто из них уже запасся на всякий случай штатской одеждой.
- Да и вообще: где это видано, чтобы в тюрьме так обращались с арестованными?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36