Мятлев пытался усесться рядом с Натальей, но, когда лошади тронулись, получилось как–то так, что она оказалась на заднем сиденье, сжатая с обоих боков своими племянниками, а Мятлеву досталось переднее сиденье, где он устроился в одиночестве.
– Едем! Едем! – закричал Коко, целуя руки тетушке.
Она неотрывно глядела на Мятлева. Темные, глубокие, прекрасные глаза пугали его немного, уж так, едва–едва, самую малость.
Мятлев и не заметил, как приказал кучеру ехать к себе. И сидящие напротив не выразили никакого недоумения по этому поводу, словно давно cговаривались ехать именно туда, в трехэтажную деревянную крепость князя.
– Тетушка, – закричал Коко Тетенборн, продолжая осыпать поцелуями ее руки, – какая вы, однако, шалунья! Как вы ловко это все устроили! Вот именно, с каким вдохновением… Что скажешь, Берг?
Но поручик Берг мрачно молчал, прижимаясь к тетушке. Его коротко остриженная светловолосая голова покачивалась на ее круглом плече. Позабытая ободранная роза терлась о дверцу кареты и теряла последние лепестки.
– Мы очень любим нашу тетю, – продолжал меж тем разглагольствовать Тетенборн, – мы ее просто обожаем… Она наш кумир, князь. И не только потому, что красива (мало ли красивых, черт их всех подери), но и умна, и мягкосердечна, и не капризна, и душечка, и плутовочка, и королевочка.
Лошади летели во весь опор, карету мягко встряхивало, светловолосая голова поручика Мишки сползала с круглого плеча прекрасной молодой женщины. Он спал. А Коко тем временем распоясывался все сильнее и отчаяннее, и кричал всякую несусветицу, и хохотал, и целовал Натальины руки, мягкие локотки, водил губами по ее плечу, подмигивал Мятлеву, и Мятлев отвечал ему тем же, хотя в другое время и выскочил бы из кареты на всем ходу, не сдерживая неприязни, а тут ничего, и все из–за Натальи, из–за ее глубоких, темных и вечных глаз, устремленных на него неотрывно.
Провидение продолжало плести свои хитроумные кружева, и на одной какой–то застарелой выбоине их так тряхнуло, что, казалось, гибель неминуема, что карета летит в Неву, но все обошлось, колеса вновь застучали, копыта зацокали, а Наталья оказалась сидящей рядом с Мятлевым, поручик Михаил Берг медленно поднимался с пола, а Коко Тетенборн скалил крупные белые зубы и продолжал, как ни в чем не бывало, нести вздор и околесицу.
– Поддерживайте же меня, – попросила Наталья шепотом. – Иначе я упаду. И Мятлеву ничего не оставалось, как обхватить ее покрепче.
– Тетушка, – крикнул Коко, – скажите по чести, вы просили кучера, чтобы он тряхнул?… Ну, знаешь, какова ловкачка! Мы с братцем вам этого не забудем, тем более, что Мишка ткнулся носом в пол. Глядите, князь Сергей Васильевич, как бы она и вас носом не уронила, держите ее покрепче! – и захохотал. – Как приятно сжимать даму в своих объятиях, клянусь честью. О, какое блаженство!
Графиня была тепла, тонка и упруга, и Мятлев обхватил ее еще сильнее.
– Ос–то–рож–но… – шепнула она, но не отодвинулась.
– Вот я, например, обожаю экспромты, – сказал Тетенборн. – Вот если бы заранее сговорились, ничего путного у нас не получилось бы, ей–богу… Сговариваешься, сговариваешься, глядь, а все наоборот, и неудачи все какие–то, и какие–то вертепы не те, не те, и рожи постней и пакостней, не правда ли, королевочка?
«Какие же они братья?– подумал Мятлев. – Такие разные.»
Но это мимолетное сомнение тотчас оставило его, ибо карета остановилась и они шумной вереницей потянулись в мятлевский дом.
В вестибюле застали они уморительную картину: челядь, высыпавшая на грохот и голоса, картинно оцепенела средь мраморных туловищ, давно отвыкнув от лицезрения разнузданных орд в стенах умирающего дома. Рыжеволосая Аглая, подобно Диане Эфесской, с разведенными руками стояла, прислонившись спиной к Латеранскому Марсию; Афанасий выглядывал из–за плеча Аполлона Кифареда, словно раненый галл, пытающийся напрасно прикрыться ладошкой; и остальные – то ли лакеи, то ли поверженные лапифы, то ли живые, то ли изваяния – виднелись там и сям…
«Какая прелесть! – подумал Мятлев, мучительно пытаясь остановиться. И потащил Наталью по лестнице, надеясь, что удивительные племянники затеряются и исчезнут, тем более что, как он успел заметить, Коко Тетенборн уже повис на рыжеволосой Аглае, делая вид, что принимает ее за мраморную фигуру, а его братец тем временем провалился неизвестно куда.
– Скорей, скорей, Natalie! – задыхаясь, проговорил Мятлев, и они стремительно миновали первый пролет. – Скорей, скорей… – они взлетели еще выше, не замечая, как следом за ними, вынырнув неизвестно откуда, подавшись вперед всем телом, громадными прыжками устремился поручик Мишка Берг.
Мятлев усадил графиню и лишь отворотился, чтобы крикнуть Афанасия, как внизу истошно запричитала Аглая, и князь вернулся к Наталье. Графиня, неотрывно глядя на него, сидела на широкой кушетке, окруженная счастливыми раскрасневшимися племянниками. У поручика Берга в кулаке была зажата красная обтрепанная, потерявшая почти все лепестки роза.
– Как у вас весело! – крикнул Коко. – Ай да Сергей Васильевич!
– А не найдется ли шампанского? – спросил Берг.
Но уже появился стол и извлеченный бог знает откуда, посеревший от пыли кружевной саксонский фарфор; зеленели бутылки с шампанским; перезрелые фрукты распространили по комнате душный запах, бокалы тонко зазвякали… Графинчик с водкой встал перед Мятлевым, и он, не дожидаясь общих тостов, жадно выпил рюмочку.
Наталья не отводила от него взгляда. Он улыбнулся ей через головы племянников, словно попытался сказать: «Я опять разлучен с вами. Это невыносимо». Она пожала плечами, что должно было означать: «А что я могу? Вы же видите…» – «Да, – показал он движением бровей, – хотите, я убью их?» – «Мужайтесь…» – прочел он в ее глазах.
Поручик Берг что–то шепнул ей, и она расхохоталась. Афанасий застыл у самых дверей.
– Ступай, ступай, – велел Коко Тетенборн, – мы позовем.
Камердинер удалился с оскорбленным видом. Мятлев отправился за ним распорядиться о чем–то, о чем помнил, но уже успел позабыть. Он вернулся в комнату, и тишина поразила его. Коко Тетенборн отхлебывал шампанское и плакал. Графини и поручика не было. На столе творилось черт знает что: фрукты были раздавлены, бутылки пусты.
«Когда же это мы успели?» – с ужасом подумал Мятлев. Но за окнами были уже сумерки и свечи были зажжены… Он выпил водки…
– Здравствуйте, я ваша тетя… – засмеялся Коко и вздохнул.
– Действительно, – сказал Мятлев в раздражении, – где же ваша тетушка?
Коко указал глазами на дверь библиотеки. Мятлев в два прыжка очутился возле нее и вошел. Наталья, побледневшая и строгая, сидела в кресле. Поручик Берг стоял перед ней на коленях. Она погладила его по голове.
– Бедный племянничек, – выговорила она с трудом. – Ну вставай же, вставай, нас приглашают, – и уставилась на князя.
«Нельзя ли наконец сделать так, чтобы они убрались?» – спросил он одними глазами. Она развела ладони.
Стол вновь был чист и звонок, хотя пыль на кружевном саксонском фарфоре оставалась лежать толстым слоем.
– Поручик, – вдруг сказал Тетенборн жестко, – надеюсь, вы не забыли, что должны мне?…
Это «вы» заставило Мятлева вздрогнуть. «Да они вовсе не братья!» – подумал он и ощутил, что голова слегка прояснилась.
– Вы рады, что я пришла к вам? – не таясь, торопливо спросила графиня, и Мятлев увидел, что она пьяна, но обрадовался, что она оставила своих племянников и обратилась к нему. Все же она была неописуемо хороша. Она улыбнулась Мятлеву, и все поплыло у него перед глазами; ее громадные зрачки были неподвижны, и огни тысячи свечей сияли в них. Она протянула ему руку, и он приник к ней. Графиня уже сидела с ним рядом. Далеко, едва различимые и едва слышимые, ссорились племянники. Афанасий стоял у дверей, странно колеблясь. На его круглой дурацкой преданной роже застыло выражение тревоги…
– Natalie, – сказал Мятлев, не выпуская ее руки, – почему я так дурно думал о вас? Она вздохнула.
– Где вы нашли этих племянников?
Наталья. Ах, это вчера совершенно случайно в одном доме. Они меня очень потешали… Мы играли… Знаете, есть такая игра… Мятлев. Знаю…
Наталья. Ну вот, мы играли, играли и заигрались… И нынче все продолжали… Мятлев. Чего же они не поделили?
Наталья. Меня…
Мятлев. И сейчас они делят?
Наталья. О, разве я могла предполагать, что буду сидеть с вами в вашем доме, рядом…
Мятлев. Давайте избавимся от них…
Наталья. Не ускоряйте событий… У нас еще есть время, да?… Я вижу в ваших глазах безумство… Вы хотите, чтобы я тоже утопилась? Нетушки, князь, этого не случится.
Мятлев. Господь с вами!
Наталья. У нас еще есть время… Но я хочу знать, слышите ли вы? Я хочу знать, как мы с вами все это… Вы слышите меня?…
Мятлев не заметил, как исчезли племянники. Это его настолько заинтересовало, что он на мгновение позабыл о Наталье. Голова кружилась, пламя свечей раздваивалось. Вдруг он явственно услышал голос Тетенборна.
– Как вы все не можете успокоиться и распинаете меня, будто это преднамеренное злодейство, – сказал Коко непонятно откуда. – Да в конце концов, не вам судить о моей нравственности…
– Вы опять уводите разговор в сторону, – вяло откликнулся голос поручика Берга. – Мы же уговорились…
– Не вам судить, не вам… И без вас вон сколько судей, вон их сколько…
– Но мы же уговорились…
– А вы хотите, чтобы я так вот просто и отказался от своих прав?
– К черту права! – раздраженно воскликнул голос поручика Берга. – Да вы в своем уме?… Мы же уговорились…
Мятлев тряхнул головой. Племянники оказались сидящими на прежних местах, будто ничего не было выпито, и вели оживленный разговор.
– Господа, – сказал Мятлев. – Вы скучаете?… Но я немного болен и не знаю, как вас развлечь…
Они не обратили внимания на его слова и даже не обернулись и его сторону. Тем временем исчезла Наталья. Мятлев в отчаянии вглядывался в колеблющиеся перед ним предметы, как вдруг увидел ее сидящей в кресле в библиотеке. Она позвала его легким кивком. Племянники продолжали пикироваться.
– Natalie, – сказал он, обнимая ее, – теперь–то вы от меня не улизнете.
– Молчите, – шепнула она, – нынче не до шуток.
– А эти?…
– Они уберутся, уберутся… Молчите… Их уже нет.
И действительно, за дверью стояла тишина, если не считать отдаленного поскрипывания медленно разрушающихся стен и лестниц. В открытое окно проникала сырость светлой петербургской ночи. Погасшие свечи продолжали источать едва уловимый аромат.
Прошло время… Уставшие любовники спали без снов и угрызений совести. Уже приближалось утро. Какой–то страдающий бессонницей петух, не дождавшись назначенного часа, выкрикнул безответную молитву.
Наталья исчезла, оставив на подушке сиротливо и жеманно закрутившийся одинокий каштановый волосок. Подушка была холодна. В дверях стоял Афанасий, и он поведал дальнейшее.
Не просто разрушались стены, а происходила жаркая схватка между двумя племянниками. Сначала они, не смея тревожить покой влюбленных, бросились по дому в поисках предметов, с помощью которых смогли бы укоротить и без того короткие свои дни. Они обыскали весь дом, увлекши для этогo и Афанасия и доверчивую рыжеволосую Аглаю, которые, не очень–то понимая изощренное вдохновение господ, старались им услужить, но все, что они ни предлагали, было смехотворно и неприемлемо.
Наконец племянники, понося друг друга, обнаружили в зале второго этажа старинные мечи, висящие на стене как украшение и дань былым достославным временам. Под крики Аглаи и мольбы Афанасия они принялись сражаться, и вскоре поручик Берг получил удар в грудь и, заливаясь кровью, был отнесен Афанасием в его комнату и уложен на топчан, где ему была оказана Аглаей необходимая помощь. Затем Афанасий бросился помочь Коко Тетенборну, которого также не миновали кровавые раны. Коко был перевязан и отправился восвояси, даже не спросил о судьбе своего недавнего товарища. Вернувшись, Афанасий увидел, что раненый поручик облапил его ненаглядную супругу и, прижимая ее к кровоточащим ранам, склоняет к самому худшему. Тут Афанасий не сдержался и, приведя поручика в беспамятство ударом табуретки, выволок его на улицу, оттащил от дома и прислонил к чужому забору. Милый человек, господин Свербеев, который в этот ранний час оказался случайно прогуливающимся по улице, по–родственному принял участие в трагедии, оттащил поручика еще дальше, неизвестно куда. Аглая, вся в синяках и кровоподтеках, тоже пыталась рассказать Мятлеву о нападении, но Мятлев в полном отчаянии отмахнулся от нее и велел Афанасию продолжать.
Далее произошло следующее: Афанасий поднялся, чтобы предупредить их сиятельство о кровопролитии, как тут же увидел, что их сиятельство графиня выходят из библиотеки, заспанные все такие и неприбранные, и торопятся уехать, а где двери, понять не в состоянии. Пришлось бежать на улицу, и кликать извозчика, и отправлять их сиятельство, которые все были недовольны и бранились… А чего были недовольны? Будто не в доме их сиятельства князя изволили ночевать, куда и госпожа баронесса Фредерикс сами, бывало, приезжали… Затем уже и в самом деле наступило утро, и он, Афанасий, решил предстать перед их сиятельством князем, чтобы поведать о ночных происшествиях.
Все это было столь фантастично и нелепо, что Мятлеву захотелось убедиться в том, что это был не сон, что племянники действительно тузили друг друга, а Наталья была снисходительна… В субботу вечером он не отказался отправиться в один из домов, где почти забытые им его соплеменники, оказывается, с прежним первобытным упрямством предавались все тем же утомительным и однообразным удовольствиям. Он надеялся увидеть графиню Румянцеву и, может быть, даже из ее уст услышать подтверждение случившемуся. Она была там, окруженная своими подругами, из которых старшинством и многоопытностью выделялась Кассандра. Мятлеву показалось, что едва он вошел, как музыка тотчас прервалась и взоры всех обратились в его сторону. «Эге, – подумал он с неприязнью, – какой пассаж!» Было похоже, как будто его раздели и окунули в бассейн с ледяной водой.
Он нашел среди мужчин нескольких знакомых и присоединился к их группе. Разговор тотчас переключился на события минувшей ночи. Не слыхал ли князь, что поручик Берг был жестоко избит кем–то в каком–то доме? Говорят, что Natalie Румянцева замешана в эту чудовищную историю… Мятлеву стоило больших усилий сохранять самообладание. Он улыбался, кивал и одновременно пытался сообщить Наталье свое непременное желание видеть ее, спросить, сказать, удостовериться… Но взгляд ее блуждал и на нем никак не останавливался. Наконец терпение его истощилось, и он незаметно выскользнул из залы. В дверях он еще раз обернулся. Глубокие темные глаза графини Румянцевой, полные тягучей коровьей печали, были устремлены в его сторону.
Через несколько дней пришло короткое письмо, и из сумбура упреков и восклицаний до сознания дошло несколько строк: «…теперь я опозорена. Моя любовь к вам стала достоянием общества. Моя честь запятнана, и только вы один в состоянии спасти меня. Спасите меня!… Я надеюсь, что не буду вынуждена искать защиты на стороне. Снизойдите к моим мольбам…»
Мятлеву послышались в письме интонации Кассандры. Он заторопился к себе в Михайловку, подальше от сумасбродного Петербурга. Перспектива спасать графиню Румянцеву столь неоригинальным способом, на который она намекала, не улыбалась ему. Он взял с собой Афанасия и Аглаю, был с ними добр, учтив и словоохотлив, и все – чтобы как–то оправдаться перед самим собой и утишить больную совесть. За всю дорогу супруги, однако, не обмолвились почти ни словом, и, что Мятлев ни предпринимал, чтобы хоть как–то сблизить их, они оставались друг к другу холодны и безучастны.
Не успели они приехать, разместиться, надышаться ароматом хвои, свежего сена, прогретого летним солнцем, почти забытого дома, как из Петербурга пришло предписание князю Мятлеву поспешать обратно в столицу. Граф Алексей Федорович Орлов, жандармский командир, как его именовал хромоножка, и старый приятель отца Мятлева, просил не медлить.
Мятлев и не медлил, ибо сборы были легки, а приглашение всесильного помощника государя непрекословно. И они воротились к пенатам.
– Я уж и не знаю, как вас величать, – улыбнулся седеющий граф, – когда–то вы были для меня просто Сережей… А теперь вы не так уж и молоды… В вас есть что–то от отца, впрочем, немного. Лично я никогда бы не осмелился нарушить вашу поездку. Мы живем в обществе слухов. О вас их ныне более всего. Следовало бы не придавать им значения. Но, когда их слишком много, тут впору и растеряться. Вы ведь живете все там же? Как крепко строили в былые дни. Поглядите–ка, деревянный дом, а стоит – не шелохнется. Я бывал в этом доме. Хотя не знаю, по нынешним представлениям о комфорте, не очень ли он устарел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67