Проводив его к Парку, обе мгновенно исчезли. В окно был виден собор святого Павла. А когда Парк предложил ему сесть в огромное кожаное кресло, Репнин, оглядевшись, заметил, что стены увешаны фотографиями беговых коней и рысаков.
Сел и сэр Малькольм.
Взглянув в окно, Репнин понял, что находится где- то неподалеку от того перекрестка, куда еще недавно сносил книги для магазина, который покинул. В Лондоне каждое происходящее с ним событие является неким продолжением предыдущего, и сам он, казалось, существует только для того, чтобы все время что-то продолжать. Сэр Малькольм убрал со стола бумаги, но не закурил и не предложил закурить Репнину. С тех пор, как Репнин его видел последний раз, сэр Малькольм сильно изменился. Прошло слишком мало времени, чтобы так постареть. Он очень сдал после Корнуолла. Стиль его одежды был прежний, но в лице появилось что-то новое. Он выглядел очень усталым. Он был такой же длинноногий, на нем были те же знакомые брюки и клетчатая рубашка, но он сутулился, чего прежде никогда себе не позволял. Щеки отвисли и приобрели цвет мяса убитого оленя. При разговоре рот его оставался полуоткрытым. В этом лице ничто не напоминало сейчас вырезанный из дерева символ Солнца, его скорее можно было бы сравнить со слепком полной Луны, когда ее начинают застилать облака. Парк уста
вился на Репнина своими огромными, белесыми глаза ми. Смотрел холодно.
Потянулся рукой за лежащей в пепельнице пустой трубкой, однако не закурил. Его родственница, сказал, отказывается от ввоза скакунов из России. А он сам — нет. Дело в том, что он намерен осуществить свою давнишнюю мечту. Он полагает , что Репнин мог бы в этом помочь. Репнин ему понадобится, когда кони будут доставлены в Англию. Эти кони произведут фурор. Речь идет не только о барыше, цели скорее чисто спортивные. Дело в том, что русские скакуны внесут нечто совсем новое в организацию скачек. И в Англии, и в Шотландии. Ничего подобного не знали ни Ньюмаркет, ни Эскот и ни Эпсом. Что об этом думает Репнин? Он давал уроки верховой езды в Милл-Хилле.
Глядя на Парка, Репнин вдруг увидел перед собой портрет изображенного в красном мундире славного губернатора Гибралтара, который не сдался врагам, защищая крепость. Репнина он удивил. Удивил в полном смысле этого слова. Почему он так увлечен тем, что сейчас сказал? Этим приобретением русских жеребцов?
И все-таки у него отлегло от сердца. Репнин даже повеселел — Парк не расспрашивал ни о своей, ни о его жене и не докучал ему, как это обычно делали другие, назойливыми предложениями выпить или закурить, хотя Репнин постоянно всем твердил, что не курит. Беседовать с величественным шотландцем было скучно, но Репнин отвечал ему очень учтиво. Сказал, что сомневается, насколько удачно избрана его кандидатура для подобной работы. Никогда прежде ни о чем таком он не думал. И не уверен, сможет ли сказать по этому поводу что-либо заслуживающее внимания.
Поскольку сэр Малькольм молчал, Репнин продолжал говорить, только чтобы выказать этому старому колоссу свое доброе расположение. Он некогда разбирался в русских скакунах и в скачках, которые устраивались в Санкт-Петербурге, но все это было так давно. Посещал он и скачки в Париже, и полагает, что сэру Малькольму большие услуги мог бы оказать специалист-парижанин. По его мнению, Париж нынче главный конкурент Лондона в этом отношении. Впрочем, он думает — русские кони действительно произведут фурор в Лондоне.
Парк положил трубку обратно в пепельницу.
Он нахмурился. Конечно, нынче Париж главный оперник Лондона в смысле скачек, но это временно. Постоянные победы английских скакунов успокоили Лондон, и кони здесь просто избалованы. Они потеряли форму. Утратили выносливость. Но все должно измениться. Сейчас опасность грозит из Ирландии. Главные соперники — ирландские кони, и, по мнению Сорокина, которого Репнин знает и который только что вернулся из Ирландии, соперники весьма серьезные. А победа ирландцев означала бы позор для Англии.
Надо ли понимать слова Репнина так, что он навсегда отказывается где-либо служить? Парк пригласил его с целью побеседовать и выяснить, что произошло в Доркинге. Леди Данкен говорит, будто он самовольно оставил свое рабочее место и на него следовало бы подать в суд. Джонс утверждает, что Репнин погубил ту молодую ирландскую кобылку. Она проиграла скачки. Он, Парк, очень об этом сожалеет. Он бы хотел ему помочь. Эмигрантская судьба не сахар.
На это Репнин отвечает, что отказался от жалованья за июль, которое ему было послано с запозданием, и, следовательно, считает излишним дальнейшие разговоры о Доркинге. Он не намерен возвращаться на службу к леди Данкен. Охотнее бы согласился вместе с бывшими польскими полковниками чистить серебро и мыть посуду в «Дорчестере».
Огромный шотландец смотрел на него хмуро.
Как ему будет угодно. Что до Парка, то он еще в Корнуолле, узнав его судьбу, обещал свою помощь. Пытается помочь и сейчас, но, оказывается, это не так- то просто. Впрочем, план ввоза русских коней пока что висит на волоске. Одного-единственного слова графа Покровского было достаточно, чтобы те безумцы в Москве все испортили. Однако это не значит, что Парк откажется от своих намерений и не будет предпринимать дальнейшие шаги, чтобы отрезвить этих сумасшедших, потому что он, Парк, знает и любит Россию, на стороне которой участвовал в двух войнах. Русский народ — хороший, испорчены только русские господа. Во всяком случае, ему хотелось бы вернуться к разговору с Репниным и участвовать в продолжении его судьбы. Ибо и судьба имеет продолжение. У него есть еще одно предложение. Он предлагает Репнину место служащего в своей конторе. Будет получать то же жалованье, как если б занимался конями. Первое время.
Но в дальнейшем оно будет расти. Кроме того, Парк берет на себя оплату квартиры. Завтра через адвоката Репнин получит соответствующее письмо. На этот раз на предложение ему следует ответить письменно.
Тогда Репнин, как-то странно улыбаясь, отвечает, что он охотнее всего вообще бы исчез из Лондона, но теперь, случайно, обрел крышу над головой и поэтому о предложении Парка подумает. Сначала он еще раз попытается продать свои фотографии медвежьей охоты в Сибири. Ему сказали, что книгу эту намерены купить. Если сэр Малькольм согласен, он бы сообщил ему свое решение в сентябре. В данное время он затрудняется окончательно ответить на это предложение. Его выгнали из квартиры и со службы в Доркинге. То и другое сделали почти без предупреждения, неожиданно, и он вынужден был срочно съехать. Он попытается сделать так, чтобы подобное не повторилось.
С удивлением он заметил, что при этих словах шотландец ухмыльнулся, хотя постарался скрыть свою ухмылку. Хорошо, сказал сэр Малькольм, подождем до сентября. Речь идет об организации нового, прямого сообщения по морю между Англией и этими сумасшедшими в Москве. Гулль — Ленинград. Тут и для Репнина найдется кое-какое дело. Он ему нужен.
Затем Парк спросил о Наде. Потом подошел к шкафу и вынул две книги, явно для кого-то приготовленные. Попросил Репнина их прочесть. Тут описаны морские пути между Англией и Санкт-Петербургом, в прошлом. А еще лучше, если, мол, Репнин пойдет и взглянет на ту контору и кафе при ней* где некогда были заключены первые договоры балтийских судовладельцев и английских торговцев относительно сообщений на Балтийском море. Это имя получит и его новый корабль. Это очень романтическая история. Он велит секретарше подготовить для Репнина рекомендательное письмо. Разрешение на посещение судна. Он, Парк, на днях возвращается в Париж. Они с генеральшей Барсутовой обивают пороги русского посольства в Париже. Прикладывают все силы, чтобы втолковать этим психам, что граф Андрей ни в чем не виноват, что Покровский во время революции еще ходить не умел, что родители увезли его из России грудным ребенком. Помимо всего прочего, он французский подданный. Русские не имеют на него никаких прав. Он думает даже, что эти московские безумцы должны за многое благодарить его, Парка. Он, Парк, им еще пригодится.
Он снова советует Репнину посетить балтийские канцелярии и морской музей. Парк полагает, что англичане, и шотландцы, конечно, и шведы на Балтийском море должны чувствовать себя как в родном доме. Он, Парк, это море хорошо знает и любит его. Если Репнин пожелает, он предоставит ему возможность взглянуть своими собственными глазами на горячо любимый им Санкт-Петербург. Об этом несколько раз напоминала ему его супруга. Она учит русский язык. Он не имеет ничего против этого, хотя сам не любит Пушкина. Ему, Парку, не нравится Пушкин, этот опиум для русского народа. Если уж им так нужна поэзия, лучше бы любили Лермонтова. Он любит Лермонтова значительно больше, чем Пушкина. Может, потому, что Лермонтов по происхождению шотландец? — прибавил и покраснел от смущения.
Посещение Парка, вероятно, на этом бы и завершилось, если бы огромный шотландец вдруг, как бы ни с того ни с сего, не задал Репнину вопрос, который застиг того врасплох, изумил и вывел из себя. Сэр Малькольм спросил, известно ли Репнину, что граф Андрей в Париже появлялся в форме русского офицера и состоял на разведывательной службе у генерала Мюллера. Он, конечно, очень извиняется, но хочет уточнить у самого Репнина — не служил ли и он в то время в штабе Деникина? Это очень важно. От этого зависит сейчас судьба Покровского. Парку это необходимо знать. Репнин может рассказать ему все начистоту и о себе, и о графе Покровском. Англичане умеют хранить тайну.
Побагровев, не скрывая, что оскорблен старым шотландцем, Репнин быстро заговорил. С улыбкой, желчной.
Зачем это ему понадобилось? — сначала спросил глухо.
Затем, отвечал сэр Малькольм, что власти здесь расспрашивают его о Покровском, да и о Репнине тоже. Подозревают, что оба питают какие-то странные симпатии к тем безумцам в Москве.
Репнин смотрел старику прямо в глаза горящим взглядом, будто готов броситься и схватить его за глотку. Однако вскоре его взор угас. Поблек и словно растворился на внезапно побледневшем лице. С графом
Андреем, сказал Репнин, он на подобные темы никогда не разговаривал. Что же до него самого — он не скрывает и никогда не скрывал своих симпатий. Он продолжает любить Россию.
Парк пристально смотрел на Репнина и тоже улыбался. И все же, сказал немного тише, князь, вероятно, не может испытывать симпатии в России к тем которые натворили там черт знает что, допустили столько мерзости, ужасов, не укладывающихся в голове насилий. И он должен в этом признаться. Как может князь все это одобрять? Например, он, Парк, не мог бы жить в стране, где нет свободы — свободы печати, свободы слова, свободы мысли.
Что касается его, отвечал Репнин, то он никогда не одобрял того, о чем сейчас было сказано. А если речь идет о свободе, то разговор об этой даме, в честь которой по всему свету воздвигнуто столько памятников, слишком бы затянулся. Лучше его не начинать. Репнин бы хотел сказать лишь одно: человек не имеет права на измену и предательство. Не имеет права служить чужеземцу. Никогда. А несправедливости в мире всегда хватало, и конца ей не видно. Революция — это не увеселительная прогулка. Ней любил Францию, столько раз был ранен, защищая ее. И не требовал от жизни бог весть что. Даже верности собственной жены. А когда Франция Людовика приговорила его к расстрелу, он сам скомандовал залп. Другие революционные маршалы поцеловали руку короля. Что же до Репнина, он прежде всего русский и должен сносить свою судьбу. Отец хотел пристроить его секретарем к Сазонову, когда скончался Бенкендорф, русский посол в Лондоне. Дядя мечтал, что он будет опытным инженером на его сибирских рудниках — кто и что только не хотел из него сделать. Попав в штаб Брусилова, Репнин неожиданно стал солдатом. Прапорщиком. Брусилов остался в России, а он не остался и не намерен более что-либо предпринимать и менять в себе. Будет таким, как есть, до конца. Для него все, что произошло в России, представляется каким-то страшным сном. Но сейчас этот сон явно становится лучше. Вот и все. Сон стал лучше!
Вероятно, чтобы хоть несколько успокоить его, шотландец начал расточать похвалы царской армии и заметил, что вначале, во время первой мировой войны, у русских все шло прекрасно. Артиллерия Иванова гремела, подобно грому. Брусилов разбил неприятель
скую армию в пух и прах. России надо было до конца держаться Англии, и все было бы хорошо. Вместе с Англией Россия бы торжествовала победу.
А Репнин уже раскаивался, что пустился в болтовню со стариком, и укорял себя за бессмысленный диалог с этим шотландским верблюдом. К чему он? После того, что произошло с Покровским, он не ожидал подобного разговора, но не хотел спрашивать, чего от него добиваются. Репнин поднялся, давая понять, что намерен прервать беседу. Произнес свою обычную фразу: все в прошлом. Все уже давно прошло. А когда шотландец еще раз повторил, что останься Россия до конца вместе с Англией, ей было бы лучше, Репнин иронически улыбнулся.
Он не верит, не верит, что для России так было бы лучше и что это могло бы ее спасти.
А когда шотландец вдруг заявил, что, по сути дела, Россия изменила в войне союзническим договорам, у Репнина кровь бросилась к голове.
Да, да, но вопрос лишь в том, кто из союзников кого предал? Да, в начале войны Иванов гремел со своей артиллерией как гром. Мы спасали Францию. Брусилов повел на бойню миллионы солдат, чтоб вовлечь в войну еще одного союзника — Италию. Хорошо, хорошо. Ура нашим верным союзникам! Верным союзникам? А у союзников и во время первой мировой и во время второй войны на уме был двойной план. Чтобы Германию направить не на запад, а на восток, на Россию. Чтобы в конце концов за мирным зеленым столом России среди победителей не оказалось.
— Все это — чистый бред! — воскликнул огромный шотландец.
— Нет, это не бред,— спокойно ответил ему Репнин.— Россия на своих плечах вынесла главную тяжесть войны, а когда войну проиграла, мы продолжали стоять по стойке смирно перед царской ложей в Марианском театре. Нас ничему не научили ни декабристы, ни Пушкин. Мы, царские офицеры, за исключением моего покойного товарища Барлова, продолжали стоять по стойке смирно тогда, когда даже неграмотные казаки на Знаменской площади отказались подчиняться командам. Безумцы и сумасшедшие не те, что сейчас в Москве. А мы.
Парк был явно взбешен. Злобно повторял:
— То, что сейчас говорите вы, бывший тяпки офицер, очень любопытно. По-вашему, выходит, офицеры должны были стать на колени перед красными знаменами, расстрелять царя и капитулировать?
Парк явно не рассчитывал на такой оборот беседы и смотрел на Репнина с изумлением, особенно после того, как Репнин с усмешкой ответил: да, именно, они должны были сделать нечто подобное. То, например, что сделал Барлов. То, что в подобной ситуации сделали бы декабристы, что сделал бы Пушкин или что сделал Тухачевский.
— А вы не хотите учесть, что сделали красные?
— Они, сэр Малькольм, создали армию. Новую армию,— прибавил Репнин, зардевшись.— Для меня что вы ни говорите, этого уже достаточно. Они спасли Россию. Для меня этого достаточно.
Последние слова Репнина окончательно вывели шотландца из себя. Он закричал театрально, во весь голос: что они спасли? Какую Россию? Проходимцы без рода и племени? Космополиты?
Репнин с удивлением глядел на Парка, но не улыбался. Он вспомнил, что там, в России, у него осталась мать, которая, если верить сообщению Красного Креста, пять лет назад еще была жива. Парк тоже встал и уже примирительно говорил: он понимает — в тот момент царской армии трудно было определить свою позицию, решить, куда податься, направо или налево.
Репнин снова заулыбался: да, да, он и сам давно убедился — отдельный человек, отдельный солдат во время войны, в том числе и гражданской войны, лишен свободы выбора, над ним довлеет некая «географическая» судьба. Лично в его судьбе решающим оказалось то, что в Екатеринодаре в штабе Деникина он случайно встретился с отцом.
У шотландца или переменилось настроение, или ему уже надоели распри — он сказал, что отчасти согласен с Репниным. Ведь еще в Фермопилах произошло нечто подобное. Так постоянно было и в Шотландии. Удивительна судьба солдата. Он сочувствует солдатам. И Шотландия ведь страна солдат.
В Шотландии на протяжении долгих веков народный костюм определял истинную судьбу людей, так было и в его собственной семье, и с ним самим. Лондон это прекрасно понял и использовал в своих целях. Шотландцам запретили носить их одежду, возраст которой исчисляется тысячей лет. С августа 1747 года. А за непослушание их наказывали — выселяли в колонии. Надо признать, это некая магия — быть солдатом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81