— спросил, ухмыльнувшись.
Репнин не стал перед ним раскрываться. Объяснил, что консультирует жокеев в конюшнях графини Пановой. В прошлом месяце ему очень везло на скачках. Однако отсюда он должен съезжать, к тому же срочно. Если бы была хоть какая-нибудь возможность, он бы с радостью вернулся в Лондон, но, к сожалению, после отъезда Нади к тетке в Америку от лондонской квартиры пришлось отказаться. А ему так хочется вернуться в Лондон.
Вынул из шкафа бутылку русской водки, которая как раз в те дни появилась в Лондоне. Впрочем, заметил Репнин, тут ему было неплохо, спокойно, обстановка самая
идиллическая. Впервые после долгих лет он снова наслаждался весной и летом, цветущими деревьями и сельской тишиной. Жаль, но переезжать куда-то надо. Вопрос — куда? Он прекрасно знает, что найти в 'Лондоне маленькую квартирку очень трудно.
Тогда поляк ему с улыбкой отвечает; в принципе это не так уж и трудно, однако сейчас, вероятно, Репнин просто не в курсе дела, в Лондоне сущее помешательство. Лондонские эмигранты, особенно русские и поляки, охвачены прямо-таки наполеоновским воодушевлением, они жаждут вернуть Россию и Польшу тоже. Документ, который подписали двенадцать западных государств: Америка, Канада, Великобритания, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург, Норвегия, Дания, Исландия, Португалия и Италия,— вызвал в эмигрантских кругах настоящую лихорадку. Это те двенадцать наполеонов, которые еще раз двинутся на Москву. Разве Репнину об этом ничего не известно? Он слышал, Константин Константинович Сорокин болтает, будто бы Репнина следует отдать под суд. Он, мол, отправил некоего бедолагу, доктора Крылова, в Россию.
Для шпионажа. Разве Репнин об этом ничего не знает?
Ордынский смеялся.
Следовательно, и здесь ему отказали в гостеприимстве?
Он должен переезжать?
Польский летчик без ноги сидел перед ним как-то странно. Боком, как сидят люди с отрезанной по колено ногой. Протез словно бы приковывает человека к земле, то есть к полу, а при этом колени широко разведены, и, кажется, подняться и встать он больше уже не сможет.
Тогда, выпив рюмку водки, поляк сказал: значит, он явился как раз вовремя.
Боялся, как бы Репнин не усомнился в польском товариществе. Искал его, это правда. Хорошо, что наконец нашел. Он не забыл, как семь лет назад, потеряв ногу, лежал в больнице и как Репнин от имени Красного Креста приходил к нему и возился с его документами об инвалидности. Тогда весь мир рисовался ему в черном свете. Пока не сделали протез, он только по ночам кое- как смирялся. Терзал себя, что остался в живых. А ведь у него были жена и дочка.
— Я не забыл, князь, как однажды вы убеждали меня отказаться от писанины в эмигрантской печати — на это, мол, не проживешь, и советовали заняться переводом книг о Польше и об охоте на бизонов. Сказали, так я смогу заработать хорошие деньги. Я сперва подумал — что за ерунда. А оказалось, англичане действительно за это неплохо платят. Я этого не забыл. В браке мне не повезло. Выдал свою жену за другого. Недавно, как вы знаёте, выдал замуж и дочку. Теперь я совсем один. Будь у меня такая жена, как у вас, я бы больше всего боялся потерять ее и не расстался бы с ней ни на день. Я вас долго разыскивал, мне все говорили, что вы переехали, а куда —- неизвестно. В конце концов русский Комитет сообщил мне ваш адрес.
Тогда Репнин предложил ему пройтись на свежем воздухе.
В маленькой комнате было душно, в сыром доме после дождей от стен несло затхлостью. Поднимаясь, Ордынский сказал, что, подъезжая, заметил через дорогу кладбище и кладбищенскую церковь. Кто подыскал Репнину это жилище?
И когда он должен съехать?
Э, значит, он таки приехал весьма кстати. Он может предложить Репнину жилище. Он отдаст ему свою квартиру. Если Репнин хочет, они могут посмотреть ее тотчас же. Съездят в Лондон. Он из Лондона уезжает. В Польшу.
Встать со стула Ордынскому было трудно, как всем людям с протезом. Сначала он перенес всю тяжесть тела на здоровую ногу и на какое-то мгновение замер на одной ноге, потом оперся на протез. Затем по гвардейский выпрямился и стоял уже твердо. Репнин наблюдал за ним, потрясенный.
Когда они спускались по лестнице, Репнин хотел было взять его под руку, но Ордынский руку оттолкнул. Шел он быстро. Только при каждом шаге раздавался тупой удар, словно ударяют киркой о землю.
Открыв дверцу стоявшей перед домом машины, он обошел вокруг нее легко, словно танцуя, подумалось Репнину. Когда они уселись, Ордынский еще раз спросил, когда точно он должен освободить комнату? В его квартиру Репнин может переселиться уже в субботу.
Затем машина тронулась, и Ордынский повел ее на большой скорости. Репнин недоумевал, как его знакомый, управляясь одной ногой, решается ехать так быстро, но еще больше поражало то, что Ордынский собрался в Польшу.
После войны у польской эмиграции в Лондоне сложились значительно лучшие отношения с новыми польскими властями, чем у русской эмиграции с Москвой, и все же Репнина это известие изумило.
Граф Тадеуш Ордынский и не думал скрывать, что новые хозяева Польши ему не по душе. Однако, когда Репнин спросил его, как он представляет себе свою жизнь там, Ордынский спокойно продолжал вести машину по Кингстону. Потом коротко ответил: все будет в порядке. Он едет в Польшу, чтобы встретиться со стариками — отцом и матерью, с которыми расстался десять лет назад и которые хотят еще раз увидеть сына. Их жизнь подошла к концу. Как нагоревшая свеча, она может угаснуть в любую минуту.
Репнин даже не спросил, где Ордынский живет в Лондоне. Ему было все равно. В доме, куда его поселил Джонс, его отъезд ожидали с нетерпением. Он только спросил, уверен ли Ордынский, что ему разрешат вернуться из Польши в Лондон и не упекут в тюрьму.
— Конечно, живем "мы в странное время, и всего можно ожидать,— ответил поляк.— Но вы забываете, князь, что я, защищая в воздухе Лондон, лишился ноги, и это всем известно. А прежде я воевал и за Польшу. Я не люблю политику, но глубоко почитаю Наполеона. Войну. Я честно воевал, и это тоже известно. С чего им меня сажать? Они вполне рассудительные люди, поверьте мне, и мы с ними прекрасно поймем друг друга. Я смогу быть им полезен и в Лондоне. Мне значительно трудней со здешними. Это сумасшедшие. И вам бы следовало побольше остерегаться ваших русских. Особенно того старого господина, генерала Петряева, который нынче продает в Европу английское пиво. Когда я наконец узнал ваш адрес в Комитете, он мне сказал, что вас следовало бы удавить после того случая с Крыловым. Так и рявкнул: случай с Крыловым! Впрочем, я еду в Польшу не только, чтобы увидеться с родителями, я везу проект новой воздушной линии с Лондоном. Можно было бы к чаю получать прекрасный свежий торт, испеченный в Польше. Торт отправляли бы утром из Варшавы, а к полудню он бы уже был в Лондоне. Его бы упаковывали в особую коробочку, с портретом Наполеона — я даже подобрал портрет. Совсем нейтральное украшение. С чего бы они не выпустили меня обратно? А плюс к торту они получили бы регулярную воздушную авиасвязь. Конечно, нас, таких чудаков — польских эмигрантов — только в Америке три миллиона, и те, в Варшаве, должны с нами считаться, а будет ли одним эмигрантом больше или меньше, какое это имеет значение? Они хорошо знают, что мы преданы родине.
В Лондоне Ордынский привез Репнина в тот самый район, где во время войны, да еще и совсем недавно, он жил с Надей.
Челзи.
Потом Ордынский остановился на одной из улочек, расположенных вблизи тех домов, в которых в течение нескольких лет жил Репнин. На маленькой, узкой улочке невдалеке от казармы герцога Йоркского. В этом районе некогда располагались конюшни и каретные сараи богатых людей, нынче превращенные в уютные, маленькие, но весьма дорогие квартирки, которые населяли молодые супружеские пары и холостяки-снобы.
— Ну вот мы и на месте,— сказал Ордынский, высвободив ногу из машины и направляясь к небольшому домику, покрытому новой красной черепицей и с белыми занавесками на окнах. Пока Ордынский отпирал три замка, за дверью слышался бешеный лай его терьера, который умолк лишь после того, как унюхал своего хозяина. В домике, внизу, располагался гараж, а над ним всего две комнаты и кухонька, выходящая во двор. Вокруг, за массивными цементными стенами жили соседи.
Ордынский сказал Репнину, что вор — а воров в те годы в Лондоне было много, — чтобы проникнуть в дом, прежде должен был бы перерезать несколько проводов, соединенных с сигнализацией. А при попытке проникнуть в дом через крышу, он угодил бы в цементную цистерну, откуда выбраться невозможно. И сразу бы автоматически взвыла сирена. В этой квартире жить безопасно. До Ордынского здесь жила какая-то миллионерша, ужасная скряга, и даже ее никому не удалось ограбить. Хозяин провел Репнина в первую комнату, над лестницей. Двери были раскрыты настежь. Комната оказалась большой и полупустой. В углу стоял платяной шкаф, Репнин увидел также рыцарские доспехи, на них свинцовый, посеребренный шлем и меховую шапку, какие носили польские шляхтичи.
Был и камин, над ним — лопасть самолетного винта.
На стене, рядом с иконой Богородицы — копией той, что находится в монастыре в Ченстохове, висели три портрета Наполеона. Перед камином стояли два кресла,
а в следующей комнате, значительно меньше первой,— диван, превращенный в постель, покрытую дорогим покрывалом. На постель небрежно, будто для смеха, был брошен тюрбан — принадлежность шляхетского костюма на войне. Больше всего Репнина поразили три наполеоновских портрета. По радио, приемник висел над кроватью — транслировалась передача из Парижа.
Рядом с кухней находилась маленькая, довольно тесная ванная.
— Как раз завтра я должен был заключить договор с временным квартирантом,— воскликнул Ордынский.— Вам это будет стоить пустяки. Меня очень беспокоило, кто поселится здесь в мое отсутствие. На эти два месяца. В июле, августе, да и в сентябре Лондон пуст. Кроме того, в шкафу и в столе у меня полно всяких серебряных вещиц — дорогих мне как память о погибших товарищах. Я не могу их никому доверить. Банковские сейфы не выношу, с ними одна морока. Вы явились как по заказу. Вам здесь будет хорошо. Каждое утро сюда будет приходить весьма некрасивая толстушка. Жена управляющего домами — Мэри. Она убирает в квартире. Она же и встретит вас здесь в субботу. Надеюсь, квартира вам понравилась. Поскольку я уезжаю, а вы сейчас без жены, можете себя чувствовать абсолютно свободно, я по возвращении спрашивать вас ни о чем не стану. Надя — чудесная женщина, князь. Я уверен, она ждет вас, и вы уедете к ней, раньше чем в Нью-Йорке наступит зима. Зимы там отвратительные, ужасные. Русские.
Репнин сказал, что поездка к жене в Америку для него маловероятна. Вряд ли удастся. К счастью, она там с теткой.
Ордынский вдруг остановился посреди комнаты и молча, с удивлением уставился на Репнина. .Кто знает, о чем он думал, но явно был растерян.
Затем, снова придя в себя, прибавил, что все в абсолютном порядке. Репнин спокойно может сюда переехать в субботу. Мэри будет его ждать и передаст ключи. Ордынский сказал ему адрес и номер телефона. Плату за квартиру пусть вносит на его имя ближайшему агенту, Мэри его знает. Назвал сумму. Квартплата оказалась небольшой.
Словно что-то припомнив, Ордынский заметил: по его возвращении им надо будет встречаться почаще. А вообще, он очень рад, что смог Репнину помочь. Удивительное стечение обстоятельств, но ему приятно.
До его возвращения лучшего и искать не надо. Когда он вернется, они попробуют предпринять что-либо поумнее, чем то, что было до сих пор, и, конечно, не с англичанами. Нехорошо, что Репнин не сообщил ему в свое время об отъезде жены в Америку.
Растроганный и смущенный, Репнин пробормотал, что пан Тадеуш сделал для него и так слишком много. А до тех пор, как он вернется, здесь многое может измениться/Главное, у Репнина на эти два месяца в Лондоне будет крыша над головой. Отказ деревенских хозяев явился для него полной неожиданностью. Он очень ему благодарен. А к тому времени, может быть, и в его жизни произойдут перемены, хотя он, конечно, не смог бы вот так, на два месяца съездить в Россию.
После этих слов, словно договорившись, они оба умолкли, больше ни о чем друг друга не спрашивали, а осматривая комнаты, похлопывали один другого по плечу и долго держались за руки при расставании. Как актеры на сцене.
Спускаясь вместе с Репниным по лестнице, Ордынский как-то принужденно улыбался. В Польше, сказал он, с тех пор как она снова имеет дело с Россией, неспокойно. Время от времени мы задаемся вопросом, не лучше ли бы нам было с немцами? А что на это ответить — он и сам не* знает.
Услышав такое, Репнин остановился, но потом тоже улыбнулся; Он знал — во время войны Ордынский был на стороне русских. К тому же Ордынский никогда не говорил всерьез.
Он отказался от предложения поляка отвезти его обратно на машине. К чему это? Не надо. Дорогу он знает. До Доркинга идет автобус.
Затем они сердечно распрощались. Поляк провожал Репнина взглядом, пока тот не свернул за угол возле универмага, в маленькую узкую улочку, где некогда располагались господские конюшни. Конюшни были перестроены в дома для молодых супружеских пар.
Возвратившись в свое жилище на шоссе, ведущем в Доркинг, Репнин обнаружил на столе письмо. Думал, оно из Америки, а оказалось — из Ричмонда. Это было приглашение на уик-энд от леди Парк. Репнин сразу же написал ответ и отнес его на почту в Доркинг. Он очень извиняется. В субботу вынужден переезжать в Лондон. Сообщает свой новый адрес. Затем звонит Джонсу. Однако Джонса в конюшнях нет.
В субботу рано утром Репнин отправйл багаж в Лондон, на свой новый адрес. А около девяти прибыл туда и сам на такси. С собой привез лишь один чемодан. Вид чемодана вызывал у него смех. Чемоданы неустанно путешествовали за ним по Лондону. В десять часов он позвонил в квартиру. Ордынский уже уехал.
Дверь открыла поджидавшая его горничная Ордынского — Мэри. Это была пожилая англичанка, очень полная. Она сказала, что вещи его прибыли. Сказала также, что ее зовут Мэри. Репнину при этом подумалось, что все горничные в Лондоне почему-то зовутся Мэри. В доме было чисто. Завтрак стоял на столе.
Если он хочет, Мэри может покупать ему все, что потребуется по дому. Она всех вокруг знает. У Ордынского работает второй год. Ей сказано, что за половину рабочего дня она будет получать с него три с полтиной, он также будет платить за нее страховку. Ее это устраивает. Во второй половине дня она подрабатывает в другом месте. У нее больной муж. Детей, слава Богу, нет.
Новая квартира сразу же понравилась Репнину. Доставшаяся ему от пана Тадеуша служанка не походила ни на русскую, ни на англичанку. Толстая, совсем круглая, но очень аккуратная и старательная. Она была бедна, но держала себя так, словно служит у какого-нибудь лорда. О себе сообщила лишь, что живет с больным мужем. Ордынский устроил ее мужа управляющим в муниципальный жилой дом, где находятся квартиры и ателье художников, тут поблизости.
Репнин заметил, что она может приходить по утрам, когда ей удобно, а что до него самого, то он, особенно летом, встает очень рано. Он даст ей ключи. Она может все закончить до завтрака и быть свободной. После завтрака он обычно тоже уходит.
Поймав ее испуганный взгляд, добавил — на ее жалованье это не повлияет. Она будет получать все, что положено, за половинный рабочий день. Наоборот, ему даже будет приятно остаться одному в доме. Ему нужен покой для работы. Тишина. Полная.
Выслушав его, она удовлетворенно улыбается. В первый же день в его новой квартире звонит телефон. Говорит Джонс. Репнина разыскивает леди Лавиния. Спрашивает, как это следует понимать. Ему отправлено жалованье за июль, он его не взял и покинул Доркинг посреди месяца. За самовольное прекращение работы можно угодить в тюрьму. Джонс сообщил старой графине его новый адрес. Пусть сама решает, что дальше делать.
На это Репнин отвечает, что ему неожиданно было предложено освободить комнату. Попросили срочно выехать, вот он и выехал. У него только одна просьба, чтобы последили за письмами на его имя из Америки. Чтобы письма не затерялись. О перемене адреса он уже заявил в Доркинге на почте.
Через некоторое время Репнину в его новую квартиру звонит секретарша графини. Смеется в трубку: леди Лавиния ужасно сердится. Его искали повсюду. Леди Лавиния желает поговорить с ним лично.
Тогда в трубке слышится голос старухи. Почему он уехал? Бросил работу, без предупреждения. Русские, очевидно, неспособны работать как следует, они легкомысленны, сами себе вредят. Она даже слышать не хочет о каком-либо ввозе в Англию русских скакунов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Репнин не стал перед ним раскрываться. Объяснил, что консультирует жокеев в конюшнях графини Пановой. В прошлом месяце ему очень везло на скачках. Однако отсюда он должен съезжать, к тому же срочно. Если бы была хоть какая-нибудь возможность, он бы с радостью вернулся в Лондон, но, к сожалению, после отъезда Нади к тетке в Америку от лондонской квартиры пришлось отказаться. А ему так хочется вернуться в Лондон.
Вынул из шкафа бутылку русской водки, которая как раз в те дни появилась в Лондоне. Впрочем, заметил Репнин, тут ему было неплохо, спокойно, обстановка самая
идиллическая. Впервые после долгих лет он снова наслаждался весной и летом, цветущими деревьями и сельской тишиной. Жаль, но переезжать куда-то надо. Вопрос — куда? Он прекрасно знает, что найти в 'Лондоне маленькую квартирку очень трудно.
Тогда поляк ему с улыбкой отвечает; в принципе это не так уж и трудно, однако сейчас, вероятно, Репнин просто не в курсе дела, в Лондоне сущее помешательство. Лондонские эмигранты, особенно русские и поляки, охвачены прямо-таки наполеоновским воодушевлением, они жаждут вернуть Россию и Польшу тоже. Документ, который подписали двенадцать западных государств: Америка, Канада, Великобритания, Франция, Бельгия, Голландия, Люксембург, Норвегия, Дания, Исландия, Португалия и Италия,— вызвал в эмигрантских кругах настоящую лихорадку. Это те двенадцать наполеонов, которые еще раз двинутся на Москву. Разве Репнину об этом ничего не известно? Он слышал, Константин Константинович Сорокин болтает, будто бы Репнина следует отдать под суд. Он, мол, отправил некоего бедолагу, доктора Крылова, в Россию.
Для шпионажа. Разве Репнин об этом ничего не знает?
Ордынский смеялся.
Следовательно, и здесь ему отказали в гостеприимстве?
Он должен переезжать?
Польский летчик без ноги сидел перед ним как-то странно. Боком, как сидят люди с отрезанной по колено ногой. Протез словно бы приковывает человека к земле, то есть к полу, а при этом колени широко разведены, и, кажется, подняться и встать он больше уже не сможет.
Тогда, выпив рюмку водки, поляк сказал: значит, он явился как раз вовремя.
Боялся, как бы Репнин не усомнился в польском товариществе. Искал его, это правда. Хорошо, что наконец нашел. Он не забыл, как семь лет назад, потеряв ногу, лежал в больнице и как Репнин от имени Красного Креста приходил к нему и возился с его документами об инвалидности. Тогда весь мир рисовался ему в черном свете. Пока не сделали протез, он только по ночам кое- как смирялся. Терзал себя, что остался в живых. А ведь у него были жена и дочка.
— Я не забыл, князь, как однажды вы убеждали меня отказаться от писанины в эмигрантской печати — на это, мол, не проживешь, и советовали заняться переводом книг о Польше и об охоте на бизонов. Сказали, так я смогу заработать хорошие деньги. Я сперва подумал — что за ерунда. А оказалось, англичане действительно за это неплохо платят. Я этого не забыл. В браке мне не повезло. Выдал свою жену за другого. Недавно, как вы знаёте, выдал замуж и дочку. Теперь я совсем один. Будь у меня такая жена, как у вас, я бы больше всего боялся потерять ее и не расстался бы с ней ни на день. Я вас долго разыскивал, мне все говорили, что вы переехали, а куда —- неизвестно. В конце концов русский Комитет сообщил мне ваш адрес.
Тогда Репнин предложил ему пройтись на свежем воздухе.
В маленькой комнате было душно, в сыром доме после дождей от стен несло затхлостью. Поднимаясь, Ордынский сказал, что, подъезжая, заметил через дорогу кладбище и кладбищенскую церковь. Кто подыскал Репнину это жилище?
И когда он должен съехать?
Э, значит, он таки приехал весьма кстати. Он может предложить Репнину жилище. Он отдаст ему свою квартиру. Если Репнин хочет, они могут посмотреть ее тотчас же. Съездят в Лондон. Он из Лондона уезжает. В Польшу.
Встать со стула Ордынскому было трудно, как всем людям с протезом. Сначала он перенес всю тяжесть тела на здоровую ногу и на какое-то мгновение замер на одной ноге, потом оперся на протез. Затем по гвардейский выпрямился и стоял уже твердо. Репнин наблюдал за ним, потрясенный.
Когда они спускались по лестнице, Репнин хотел было взять его под руку, но Ордынский руку оттолкнул. Шел он быстро. Только при каждом шаге раздавался тупой удар, словно ударяют киркой о землю.
Открыв дверцу стоявшей перед домом машины, он обошел вокруг нее легко, словно танцуя, подумалось Репнину. Когда они уселись, Ордынский еще раз спросил, когда точно он должен освободить комнату? В его квартиру Репнин может переселиться уже в субботу.
Затем машина тронулась, и Ордынский повел ее на большой скорости. Репнин недоумевал, как его знакомый, управляясь одной ногой, решается ехать так быстро, но еще больше поражало то, что Ордынский собрался в Польшу.
После войны у польской эмиграции в Лондоне сложились значительно лучшие отношения с новыми польскими властями, чем у русской эмиграции с Москвой, и все же Репнина это известие изумило.
Граф Тадеуш Ордынский и не думал скрывать, что новые хозяева Польши ему не по душе. Однако, когда Репнин спросил его, как он представляет себе свою жизнь там, Ордынский спокойно продолжал вести машину по Кингстону. Потом коротко ответил: все будет в порядке. Он едет в Польшу, чтобы встретиться со стариками — отцом и матерью, с которыми расстался десять лет назад и которые хотят еще раз увидеть сына. Их жизнь подошла к концу. Как нагоревшая свеча, она может угаснуть в любую минуту.
Репнин даже не спросил, где Ордынский живет в Лондоне. Ему было все равно. В доме, куда его поселил Джонс, его отъезд ожидали с нетерпением. Он только спросил, уверен ли Ордынский, что ему разрешат вернуться из Польши в Лондон и не упекут в тюрьму.
— Конечно, живем "мы в странное время, и всего можно ожидать,— ответил поляк.— Но вы забываете, князь, что я, защищая в воздухе Лондон, лишился ноги, и это всем известно. А прежде я воевал и за Польшу. Я не люблю политику, но глубоко почитаю Наполеона. Войну. Я честно воевал, и это тоже известно. С чего им меня сажать? Они вполне рассудительные люди, поверьте мне, и мы с ними прекрасно поймем друг друга. Я смогу быть им полезен и в Лондоне. Мне значительно трудней со здешними. Это сумасшедшие. И вам бы следовало побольше остерегаться ваших русских. Особенно того старого господина, генерала Петряева, который нынче продает в Европу английское пиво. Когда я наконец узнал ваш адрес в Комитете, он мне сказал, что вас следовало бы удавить после того случая с Крыловым. Так и рявкнул: случай с Крыловым! Впрочем, я еду в Польшу не только, чтобы увидеться с родителями, я везу проект новой воздушной линии с Лондоном. Можно было бы к чаю получать прекрасный свежий торт, испеченный в Польше. Торт отправляли бы утром из Варшавы, а к полудню он бы уже был в Лондоне. Его бы упаковывали в особую коробочку, с портретом Наполеона — я даже подобрал портрет. Совсем нейтральное украшение. С чего бы они не выпустили меня обратно? А плюс к торту они получили бы регулярную воздушную авиасвязь. Конечно, нас, таких чудаков — польских эмигрантов — только в Америке три миллиона, и те, в Варшаве, должны с нами считаться, а будет ли одним эмигрантом больше или меньше, какое это имеет значение? Они хорошо знают, что мы преданы родине.
В Лондоне Ордынский привез Репнина в тот самый район, где во время войны, да еще и совсем недавно, он жил с Надей.
Челзи.
Потом Ордынский остановился на одной из улочек, расположенных вблизи тех домов, в которых в течение нескольких лет жил Репнин. На маленькой, узкой улочке невдалеке от казармы герцога Йоркского. В этом районе некогда располагались конюшни и каретные сараи богатых людей, нынче превращенные в уютные, маленькие, но весьма дорогие квартирки, которые населяли молодые супружеские пары и холостяки-снобы.
— Ну вот мы и на месте,— сказал Ордынский, высвободив ногу из машины и направляясь к небольшому домику, покрытому новой красной черепицей и с белыми занавесками на окнах. Пока Ордынский отпирал три замка, за дверью слышался бешеный лай его терьера, который умолк лишь после того, как унюхал своего хозяина. В домике, внизу, располагался гараж, а над ним всего две комнаты и кухонька, выходящая во двор. Вокруг, за массивными цементными стенами жили соседи.
Ордынский сказал Репнину, что вор — а воров в те годы в Лондоне было много, — чтобы проникнуть в дом, прежде должен был бы перерезать несколько проводов, соединенных с сигнализацией. А при попытке проникнуть в дом через крышу, он угодил бы в цементную цистерну, откуда выбраться невозможно. И сразу бы автоматически взвыла сирена. В этой квартире жить безопасно. До Ордынского здесь жила какая-то миллионерша, ужасная скряга, и даже ее никому не удалось ограбить. Хозяин провел Репнина в первую комнату, над лестницей. Двери были раскрыты настежь. Комната оказалась большой и полупустой. В углу стоял платяной шкаф, Репнин увидел также рыцарские доспехи, на них свинцовый, посеребренный шлем и меховую шапку, какие носили польские шляхтичи.
Был и камин, над ним — лопасть самолетного винта.
На стене, рядом с иконой Богородицы — копией той, что находится в монастыре в Ченстохове, висели три портрета Наполеона. Перед камином стояли два кресла,
а в следующей комнате, значительно меньше первой,— диван, превращенный в постель, покрытую дорогим покрывалом. На постель небрежно, будто для смеха, был брошен тюрбан — принадлежность шляхетского костюма на войне. Больше всего Репнина поразили три наполеоновских портрета. По радио, приемник висел над кроватью — транслировалась передача из Парижа.
Рядом с кухней находилась маленькая, довольно тесная ванная.
— Как раз завтра я должен был заключить договор с временным квартирантом,— воскликнул Ордынский.— Вам это будет стоить пустяки. Меня очень беспокоило, кто поселится здесь в мое отсутствие. На эти два месяца. В июле, августе, да и в сентябре Лондон пуст. Кроме того, в шкафу и в столе у меня полно всяких серебряных вещиц — дорогих мне как память о погибших товарищах. Я не могу их никому доверить. Банковские сейфы не выношу, с ними одна морока. Вы явились как по заказу. Вам здесь будет хорошо. Каждое утро сюда будет приходить весьма некрасивая толстушка. Жена управляющего домами — Мэри. Она убирает в квартире. Она же и встретит вас здесь в субботу. Надеюсь, квартира вам понравилась. Поскольку я уезжаю, а вы сейчас без жены, можете себя чувствовать абсолютно свободно, я по возвращении спрашивать вас ни о чем не стану. Надя — чудесная женщина, князь. Я уверен, она ждет вас, и вы уедете к ней, раньше чем в Нью-Йорке наступит зима. Зимы там отвратительные, ужасные. Русские.
Репнин сказал, что поездка к жене в Америку для него маловероятна. Вряд ли удастся. К счастью, она там с теткой.
Ордынский вдруг остановился посреди комнаты и молча, с удивлением уставился на Репнина. .Кто знает, о чем он думал, но явно был растерян.
Затем, снова придя в себя, прибавил, что все в абсолютном порядке. Репнин спокойно может сюда переехать в субботу. Мэри будет его ждать и передаст ключи. Ордынский сказал ему адрес и номер телефона. Плату за квартиру пусть вносит на его имя ближайшему агенту, Мэри его знает. Назвал сумму. Квартплата оказалась небольшой.
Словно что-то припомнив, Ордынский заметил: по его возвращении им надо будет встречаться почаще. А вообще, он очень рад, что смог Репнину помочь. Удивительное стечение обстоятельств, но ему приятно.
До его возвращения лучшего и искать не надо. Когда он вернется, они попробуют предпринять что-либо поумнее, чем то, что было до сих пор, и, конечно, не с англичанами. Нехорошо, что Репнин не сообщил ему в свое время об отъезде жены в Америку.
Растроганный и смущенный, Репнин пробормотал, что пан Тадеуш сделал для него и так слишком много. А до тех пор, как он вернется, здесь многое может измениться/Главное, у Репнина на эти два месяца в Лондоне будет крыша над головой. Отказ деревенских хозяев явился для него полной неожиданностью. Он очень ему благодарен. А к тому времени, может быть, и в его жизни произойдут перемены, хотя он, конечно, не смог бы вот так, на два месяца съездить в Россию.
После этих слов, словно договорившись, они оба умолкли, больше ни о чем друг друга не спрашивали, а осматривая комнаты, похлопывали один другого по плечу и долго держались за руки при расставании. Как актеры на сцене.
Спускаясь вместе с Репниным по лестнице, Ордынский как-то принужденно улыбался. В Польше, сказал он, с тех пор как она снова имеет дело с Россией, неспокойно. Время от времени мы задаемся вопросом, не лучше ли бы нам было с немцами? А что на это ответить — он и сам не* знает.
Услышав такое, Репнин остановился, но потом тоже улыбнулся; Он знал — во время войны Ордынский был на стороне русских. К тому же Ордынский никогда не говорил всерьез.
Он отказался от предложения поляка отвезти его обратно на машине. К чему это? Не надо. Дорогу он знает. До Доркинга идет автобус.
Затем они сердечно распрощались. Поляк провожал Репнина взглядом, пока тот не свернул за угол возле универмага, в маленькую узкую улочку, где некогда располагались господские конюшни. Конюшни были перестроены в дома для молодых супружеских пар.
Возвратившись в свое жилище на шоссе, ведущем в Доркинг, Репнин обнаружил на столе письмо. Думал, оно из Америки, а оказалось — из Ричмонда. Это было приглашение на уик-энд от леди Парк. Репнин сразу же написал ответ и отнес его на почту в Доркинг. Он очень извиняется. В субботу вынужден переезжать в Лондон. Сообщает свой новый адрес. Затем звонит Джонсу. Однако Джонса в конюшнях нет.
В субботу рано утром Репнин отправйл багаж в Лондон, на свой новый адрес. А около девяти прибыл туда и сам на такси. С собой привез лишь один чемодан. Вид чемодана вызывал у него смех. Чемоданы неустанно путешествовали за ним по Лондону. В десять часов он позвонил в квартиру. Ордынский уже уехал.
Дверь открыла поджидавшая его горничная Ордынского — Мэри. Это была пожилая англичанка, очень полная. Она сказала, что вещи его прибыли. Сказала также, что ее зовут Мэри. Репнину при этом подумалось, что все горничные в Лондоне почему-то зовутся Мэри. В доме было чисто. Завтрак стоял на столе.
Если он хочет, Мэри может покупать ему все, что потребуется по дому. Она всех вокруг знает. У Ордынского работает второй год. Ей сказано, что за половину рабочего дня она будет получать с него три с полтиной, он также будет платить за нее страховку. Ее это устраивает. Во второй половине дня она подрабатывает в другом месте. У нее больной муж. Детей, слава Богу, нет.
Новая квартира сразу же понравилась Репнину. Доставшаяся ему от пана Тадеуша служанка не походила ни на русскую, ни на англичанку. Толстая, совсем круглая, но очень аккуратная и старательная. Она была бедна, но держала себя так, словно служит у какого-нибудь лорда. О себе сообщила лишь, что живет с больным мужем. Ордынский устроил ее мужа управляющим в муниципальный жилой дом, где находятся квартиры и ателье художников, тут поблизости.
Репнин заметил, что она может приходить по утрам, когда ей удобно, а что до него самого, то он, особенно летом, встает очень рано. Он даст ей ключи. Она может все закончить до завтрака и быть свободной. После завтрака он обычно тоже уходит.
Поймав ее испуганный взгляд, добавил — на ее жалованье это не повлияет. Она будет получать все, что положено, за половинный рабочий день. Наоборот, ему даже будет приятно остаться одному в доме. Ему нужен покой для работы. Тишина. Полная.
Выслушав его, она удовлетворенно улыбается. В первый же день в его новой квартире звонит телефон. Говорит Джонс. Репнина разыскивает леди Лавиния. Спрашивает, как это следует понимать. Ему отправлено жалованье за июль, он его не взял и покинул Доркинг посреди месяца. За самовольное прекращение работы можно угодить в тюрьму. Джонс сообщил старой графине его новый адрес. Пусть сама решает, что дальше делать.
На это Репнин отвечает, что ему неожиданно было предложено освободить комнату. Попросили срочно выехать, вот он и выехал. У него только одна просьба, чтобы последили за письмами на его имя из Америки. Чтобы письма не затерялись. О перемене адреса он уже заявил в Доркинге на почте.
Через некоторое время Репнину в его новую квартиру звонит секретарша графини. Смеется в трубку: леди Лавиния ужасно сердится. Его искали повсюду. Леди Лавиния желает поговорить с ним лично.
Тогда в трубке слышится голос старухи. Почему он уехал? Бросил работу, без предупреждения. Русские, очевидно, неспособны работать как следует, они легкомысленны, сами себе вредят. Она даже слышать не хочет о каком-либо ввозе в Англию русских скакунов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81