Вдруг Матис увидел за лесами взметнувшийся высоко к небу язык пламени.
— Что это такое?— воскликнула Лийзу.
Сверяясь с наземными ориентирами и с миганием маяка, Матис определил приблизительное место пожара: не было никаких сомнений, что пламя поднималось в черное,
как сажа, вечернее небо над мызой Руусна.
В эту пору слепой Каарли стоял не дальше ста саженей от пылающего здания мызы. Еще в церкви он отбился от Рити, которая устремилась было спасать пастора Гиргенсона, и кое-как ощупью выбрался из толпы. Потом он угодил в компанию ватласких парней, те завели его в корчму и пристали к нему, упрашивая сочинить песню про то, как упрятали Гиргенсона в мешок. Рити явилась за мужем в корчму, но парни спрятали его в комнате корчмаря и сделали вид, будто никогда в жизни даже не встречались с слепым песельником. Рити — хоть она и не верила им — все же пришлось уйти ни с чем, но из песни Каарли на сей раз ничего не вышло. Он до утра проспал на скамейке в корчме. День Каарли провел в беседах и пересудах; но вечером, когда с крепкими словами прошел мимо корчмы Кусти со своей ватагой, он увлек за собой и весь народ оттуда. Йоосеп, увидев бредущего за толпой Каарли, взял его под свою опеку. Мужики, распалившись, шагали быстро,
и без помощи своего поводыря Каарли не поспел бы за ними. А Каарли обязательно хотелось шагать вместе со всеми, потому что мужики пели новую, привезенную из Таллина песню:
Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный — И в смертный бой вести готов!
Теперь Каарли стоял с наветренной стороны, около барских конюшен, где его оставил Йоосеп. Он представлял себе объятый пламенем господский дом мызы только по рассказам других; эта постройка была возведена при прежнем помещике Липгарте уже после возвращения ослепшего Каарли с войны. Каарли не видел и огня, но чувствовал его жар на своем лице, на руках и в глазах да слышал мощное потрескивание и гудение огня, когда крепнувший морской ветер подхватывал его и поднимал к небу. Каарли был стар, все порывы чувств были уже выжаты из него тяжелым прессом жизни. И все же здесь, перед горящим барским домом мызы, его охватило какое-то удивительное возбуждение, которого он не испытывал с молодых лет. Каарли не мог больше стоять на месте, он должен был подойти поближе к огню.
— Мужики! Парни! Йоосеп! — звал он, приближаясь к огню с вытянутыми вперед руками.
Некогда было другим обращать на него внимание. Господский дом сожгли, а хозяйственные постройки более рассудительные мужики хотели сохранить — пригодятся, мол, самому народу.
— Куда ты, сатана, лезешь прямо в огонь?— воскликнул громогласный лоонаский Лаэс, проходя мимо Каарли и хватая его за плечо.
— Видишь, горит!— воскликнул Каарли, стараясь высвободиться из рук Лаэса.
— Конечно, горит, да так, что треск стоит кругом, но ты-то этого не видишь!
На голос Лаэса к слепому поспешили и другие.
— Вижу! — утверждал Каарли.
Как раз в этот момент с грохотом обрушились потолки и стропила второго этажа, и у Каарли было ощущение, что теперь он действительно увидел взметнувшееся вверх пламя.
Конечно, он ничего не видел, пламя почудилось его внезапно озарившемуся воображению. Но у Каарли так и осталось убеждение, что он видел пожар мызы, и позже он не уставал рассказывать об этом другим. Однако рассказывать это Каарли мог лишь недели две, а потом он вместе с другими участниками восстания стоял под дулами винтовок, и после их грохота он действительно уже ничего не видел и не слышал.
И огни погасли — кроме одного. Это было пламя страстных слов «Интернационала», которое продолжало гореть и под пеплом, чтобы позже, через год снова мощно разгореться.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46