Якоб Таальдер после долгих отговорок взял еще один пятидесятирублевый пай, кийратсиский Михкель тоже вынул из-под соломенной подстилки своей постели десять золотых пятирублевок. Лоонаский Лаэс после вмешательства мастера согласился занять Кусти из Лайакиви, приходившемуся ему дальним родственником, три пуры ржи. А разве сам мастер жил в достатке? И ему очень кстати пришлась бы пура-другая ржи. Но он не стал и спрашивать, только велел Эпп класть побольше картошки в тесто, благо скоро можно будет рыть на огороде молодую. Немногие свои сбереженные рубли он уже вложил в корабль, а теперь отправил за море письма сыновьям и брату Танелю, чтобы и они посильно помогли общему делу земляков. Деньги в корабле не пропадут, можно даже рассчитывать на проценты.
Прежний кюласооский, а ныне рыуна-ревалаский Матис получил немного денег от сына Пеэтера из Таллина. Теперь он с младшим сыном мог продержаться лето на постройке. Но все же семье приходилось туго. Старая Ану грызла дома корки, а Матису и Сандеру старалась каждый день дать с собой на работу хлеб, рыбу и бутылку молока. Вийя пошла в поденщицы и кормилась у хозяев, да еще выпрашивала плату вперед, чтобы прокормить мужа и сына.
К сенокосу многие мужики вернулись из Таллина и Риги на пару недель в родные места. Но никому из них не привелось помахать косой, сенокос лег на плечи женщин. У корабля кипела работа над наружной обшивкой, и каждая пара мужских рук была здесь нужна до зарезу.
Наконец спустя недели две после Иванова дня дело продвинулось настолько, что однажды вечером заложили в парилку подбалочные брусья и ночной сторож тут же развел огонь под котлом. Подбалочные брусья толщиною в десять дюймов должны были находиться в парилке по крайней мере по часу на каждый дюйм. Мастер уговаривал мужиков поплотнее поесть с вечера и пораньше улечься спать (парням не разрешил даже и глянуть в сторону деревни), чтобы к утру каждый работник был в полной силе и приналег вовсю.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Три месяца короткого северного лета прошли в напряженном труде, давно миновало осеннее равноденствие, и сейчас, когда мастер, щелкнув крышкой своих часов, зажег спичку, они выстукивали предутренний час последнего воскресенья октября. Мастер с вечера уснул лишь на короткое время, сон давно отлетел от него, и он выбрался потихоньку из будки.
Мягкая, почти безветренная осенняя ночь. С опушки леса доносились медленные шаги ночного сторожа, старого ансиского Реэдика. Луны не было, две-три звезды тускло мерцали над головой. Тут же, совсем близко, темнел огромный корпус корабля, еще увеличенный ночным мраком, от него исходил острый запах смолы. Далеко на западе слышался гул подводных камней Хуллумятаса и Суурейкува.
«Днем, верно, забушует, ишь, как гудят даже при таком слабом зюйд-осте,— думал мастер, медленно ступая по берегу к свинцово-серому морю. Вода за ночь еще поднялась.— Ну что же, пусть поднимается, кораблю легче будет поплыть. Только бы успеть закончить работу при этой погоде».
Да, наконец-то они достигли того, что можно начать спуск корабля. Вчера удачно посадили бархоут правого борта на полозья из мощных бревен — это работа, требующая большой осторожности. Прежде всего пришлось клинить и ставить подпорки под левый борт, в то время как подпорки правого борта стесывались топорами и концы их или глубже уходили в землю, или обламывались дюйм за дюймом. Таким образом корабль всей тяжестью медленно сел на полозья, заранее густо смазанные жиром. Смазали также до самой воды березовый желоб для киля и дорожку из березовых плах для полозьев.
Уже в сумерки успели поставить и грунтовые вокруг судна. Оставалось еще завести головной канат в море, к закрепленным на каменной глыбе блокам, и оттуда обратно на берег, к воротам, а уж тогда...
Что и говорить, все сделано так, как положено, еще ни один построенный им корабль не валился набок.
И все же мастер волновался. Сегодня он еще главный ответчик, сегодня он держит экзамен перед всеми жителями прихода, но как только корабль свободно поплывет по заливу, ответчиком станет капитан. Установка мачт и вся такелажная работа — дело капитана, в оснастке корабля он, мастер, может только оказывать помощь Тынису.
Дотрагиваясь слегка до корабельного штевня, чтобы узнать, насколько подсохла на нем смола, мастер уловил на востоке первые, едва различимые признаки зари. Теперь они стали заметны уже и здесь: борт корабля, обращенный к востоку, уже как-то выделялся, а противоположный борт мастер только с помощью воображения мог отделить от окружающей темноты... Да-да, у Юлиуса в далекой Австралии сейчас уже полдень, Карла в Канаде, верно, только забрался на койку, если он пришвартовался где-нибудь. Ведь оба парня прислали немного денег на этот корабль, скорее, конечно, по его просьбе, чем из интереса к делу. «Не верю, чтобы что-нибудь вышло из этой вашей затеи с небольшими парусниками,— писал Карла,— везде, по всему свету, все больше и больше переходят на пароходы. Время — деньги, как говорят здесь, в Америке,— и кто из деловых людей захочет теперь перевозить грузы на маленьком паруснике, который месяцами порой болтается в море? Сто лет тому назад, когда еще не знали парохода, был другой разговор. Теперь же постройка парусных кораблей кажется допотопным делом...»
Горечь подступила к горлу мастера, когда он подумал о письме Карлы, тем более что парень во многом был прав. Но разве он, Михкель, виноват в том, что жизнь в этом заброшенном уголке так отстала от всего остального мира?
Да, уже около ста лет прошло с тех пор, как рууснаский барон Шренк, Страшный Шренк, как его называли в своих рассказах старики, приказал пограничникам изрубить в пределах своих владений все рыбачьи лодки, чтобы народ не мог бежать за море, спасаясь от рабства и истязаний. Даже песня была сложена о том, как старый кассемааский Таави, которого Страшный Шренк за тайную поездку за море приказал до полусмерти избить на конюшне мызы, как этот Таави, несмотря ни на что, снова построил в лесу тайком лодку и однажды в осеннюю ночь при попутном ветре ушел отсюда со своей семьей.
Таави нипочем граница;
За море махнул, как птица...
Отстали на сто лет! Спросил бы лучше, как здешний народ, несмотря на все, дошел хоть до теперешней жизни! Да и прочий мир не совсем еще перешел на железные пароходы, небольшие парусники для перевозки грузов на близкое расстояние стоят еще во всех портах, и никто не посмеет сказать, что парусники, построенные здешними мужиками, хуже других. Зачем бы шведы купили за хорошую цену «Эву» у старого Кронштрема — «Эву», построенную им, Михкелем,— если бы шведские корабли были лучше? Если бы здешний народ многие сотни лет мог жить и работать свободно, были бы и у него уже пароходы.
С кормы корабля послышался внезапный треск, и мастер замер, весь обратившись в слух. Но все было тихо, и Михкель, осторожно шагая, пошел к корме. Он сразу успокоился — по-видимому, ничего страшного не случилось,— однако на всякий случай решил подняться по лестнице на палубу.
Нет, ничего подозрительного не было. Почти каждый кусок дерева — обычная ли доска или массивный подбалочный брус,— все это вогнано в корабль в изогнутом виде. Что ж удивительного, если какое-нибудь бревно трещит, в бессилии тоскуя о своей первоначальной форме? Рассказы о котермане — пустая болтовня. Если есть злые духи, должны быть и добрые духи, прогоняющие злых. Но Михкель считал, что двуногий котерман опаснее всякого четвероногого хвостатого и рогатого черта. Существуй на земле одни лишь рогатые черти, Михкель мог бы спокойно оставить нынче ночью корабль на попечение старого ансиского Реэдика, а уж против двуногого котермана, может статься, и его бдительности будет недостаточно. Построенное в Кюдема, на острове Хийу, судно «Эммасте» пытались ведь сжечь за две ночи до спуска на воду. Несчастье хоть и предотвратили, но негодяю удалось вырваться и удрать. Ярость завистников становится черна именно перед спуском корабля: в эту пору корабль еще досягаем для них, а уж когда он поплывет, расправит крылья и уйдет за море, попробуй-ка навреди ему тогда.
Поэтому каждую ночь к кораблю назначалось по крайней мере по два сторожа, а вдобавок еще целая ватага спала на чердаке у папаши Пуумана, чтобы по первой тревоге прийти на помощь сторожам.
— Ну чего ты тут лестницей громыхаешь?— спросил Реэдик, осмелившийся с первыми проблесками зари покинуть свою сторожевую будку у кузницы и подойти к кораблю.
— Да так, подбалочный брус с правого борта затрещал что-то. Поглядел, не сорвался ли с шипов.
— А я уж думал, сам мастер гонится за ворами или котерманом,— сказал Реэдик, посасывая коротенькую трубку, и, так как мастер ответил не сразу, добавил:— Ну нет, они-то знают, что выставлены сторожа. В Кюдема один уже обжег себе нос. Неужто они еще...
— Лучше в оба глядеть, чем потом сожалеть! Уж если «возлюбленная душа» выгнал нас из Папираху, что же говорить о тех, в чьих руках земная власть? Трудно ли рууснаскому барону отвалить сотню рублей какому-нибудь прохвосту, чтобы тот поджег корабль?
На востоке разгоралась заря. С зарей стали сходиться и мужики — сначала по одному, по два, а потом и группами. Сегодня был знаменательный день не только для мастера, но и для всех, кто вложил в корабль свою душу и заботу, деньги или труд. Хороший кузнец, старый Рейн из Кообати, который вместе со своим сыном Яаном выполнил всю поковочную {заботу, рано был на месте. Сегодня и на нем лежала большая ответственность: если сдадут где-нибудь тали или какой-нибудь шпинь, если крепление головного троса не выдержит или сам трос сорвется от напряжения с ворота, тогда держись, кузнец! Каждый глянет в твою сторону, ты в ответе за все, что как-нибудь связано с железом и сталью.
Скоро все засуетились у корабля, чтобы закончить приготовления до прибытия людей, которым придется вертеть вороты. Приближались к концу приготовления и на хуторе папаши Пуумана, лежавшем на юго-восток от строительной площадки, на опушке леса,— там уже несколько дней подряд днем и ночью дымили трубы избы и бани.
В восьмом часу, когда осеннее солнце наконец лениво выползло из-за лесов Вийдумяэ, площадь вокруг корабля кишела людьми. Конечно, не все они были здесь нужны — у хваток воротов могло разместиться самое большее человек полтораста,— но каждому, стар он или молод, не хотелось остаться в стороне от такого большого события.
Вот показалось и правление товарищества, собравшееся напоследок в горнице папаши Пуумана, чтоб договориться о названии корабля. Впереди всех в до блеска намазанных дегтем сапогах выступал низенький рыжебородый Кусти из Лайакиви. К штанам, которые он очень
быстро изнашивал, Марис этой ночью в спешке пришила заплаты совсем неподходящего цвета. Зато пиджак, манишка, пестрый галстук и фуражка с лакированным козырьком были в наилучшем виде. Праздничный вид Кусти, обычно немного ободранного, конечно, больше всего бросался в глаза, но и все другие мужики, как кому позволял достаток, были одеты воскресному. Важно вышагивали рядышком два хозяина — владельцы хуторов айдаский Якоб Таальдер и папаша Пууман; волостной писарь, высокий, с орлиным носом, как всегда, вел рядом с собой велосипед и с жаром объяснял что-то рослому капитану. (Разговора их отсюда не слышно, но, может быть, у них случилась размолвка из-за названия корабля?) За ними медленно, безмолвно ступал с чуть опущенной головой, но все же возвышающийся над всеми кокийский Длинный Биллем, потом двигались группой, втроем, учитель из Ватла Юри Пийгард, Матис и громогласный Лаэс, а позади всех шагал мастер Михкель, оживленно втолковывая что- то старому варпескому Ааду, который под тяжестью лет сгибался в пояснице, как складной нож. Ааду не входил ни в правление, ни в пайщики судового товарищества, но он пользовался известностью хорошего корабельного мастера далеко за пределами Сааремаа. В течение долгой своей жизни он смастерил не один десяток кораблей, и правление попросило его осмотреть корабль перед спуском на воду. Это делалось не из недоверия к мастеру — таков был обычай.
Ааду старательно обшарил все углы и закоулки корабля и не нашел ничего такого, к чему можно было придраться. Ему показалось, что железные кницы, скреплявшие шпангоуты с бимсами, могли быть помассивнее — мало ли страху приходится терпеть кораблю в море.
— Сколько они у тебя весили?— спросил он у кузнеца, у старого Рейна из Кообати.
— Вот эта весит шесть пудов. Можно бы сделать и потяжелее, но они показались и так уж слишком громоздкими, да и лишнего железа не было,— ответил кузнец.
Ааду вынул свой футшток и измерил толщину кницы на изгибе — вышло три дюйма две линии; он вытащил из нагрудного кармана замусоленную, истертую от долгого употребления регистровую книжку и сравнил толщину кницы с регистровой нормой — да, выходит, маловато.
— Не может быть,— проворчал Михкель, вынимая из кармана и свой футшток.— Видишь, три дюйма и четыре полные линии...
Верно, при новом измерении и Ааду прибавил по крайней мере еще одну линию. Кницы были в полном соответствии с требованиями регистра.
А в остальном все было в порядке. В расчетах и расходовании материалов мастер строго придерживался установленных требований. Если и такелажную работу проведут так добросовестно, корабль может выйти в первый класс.
— Чего ему еще нужно, чтоб выйти в первый?— сказал Кусти из Лайакиви, который вместе с другими членами правления и с народом, запрудившим толоку, следил за каждым движением мастеров.— Или ты думаешь, Ааду, мастер — глупый тетерев, дела не понимает?
Кусти был прав. Исследуй, что хочешь: комингс, брашпиль, бушприт, даже поручни — все прилажено точно, по всему видно, что корабль только и жаждет воды.
— Ну что же, начнем, что ли?— спросил у мастеров лоонаский Лаэс, когда члены правления спустились по лестнице с корабельного борта и их окружила толпа.
Михкель взглянул на Ааду:
— Ты как думаешь?
— Что тут думать,— сказал сухонький, жилистый старик, а его темно-серые добрые глаза сверкнули за стеклами очков счастливо и чуть-чуть хитровато.— Хороший построили корабль. Поглядим, как пойдет спуск. Мужики хлипкие вроде, не знаю, хватит ли силенок.
— Ого!— воскликнул лагувереский Юхан.
— Ого!— закричали парни и крепкие, грудастые девушки прибрежных деревень и, толкаясь, гурьбой двинулись к длинным хваткам воротов, за которые могло стать человек по двадцать к каждой. Двенадцать мужиков посильнее (во главе с самим капитаном) направились к толстому таранному бревну, свисавшему с высоких козел. На мгновение взоры тех, кто стоял у ворот и у тарана, обратились к двум мастерам, которые отошли немного поодаль, чтобы лучше обозревать всю площадку. И вот Михкель остановился, поднял руку и, резко взмахнув ею сверху вниз, в сторону воротов, воскликнул:
— Лего-о!
Человек полтораста, а может и больше, навалились грудью на хватки воротов, напрягли мышцы ног и привели в движение вороты. Первые круги дались без особых усилий. Но когда на стержни воротов легло по десятку кругов троса, из воды показались грунтовые, соединявшие штевень с системой блоков, прикрепленных к Тыллускому камню в море и оттуда идущих обратно на берег. Теперь пришлось куда сильнее налегать на хватки, чтобы они двигались с прежней быстротой.
Знают это все с пеленок — Нет у рууснаских силенок,—
грянуло вдруг хором подзадоривающе несколько десятков голосов у ворота, стоявшего по левому борту корабля. Там собрался главным образом народ из Ватла и Харала, и Длинный Биллем был у них заводилой. И в самом деле, толпившиеся у воротов без дела старики, женщины, мальчуганы и девчонки заметили, что насмешники правы: трос, бегущий к правому вороту, который тянули в основном рууснаские и памманаские мужики, был натянут значительно слабее, чем трос Длинного Виллема.
— Ну-ка, наддадим пару!— крикнул кийратсиский Яан, который всегда мужественно защищал честь своей деревни, и вот памманаская и рууснаская молодежь прошла полубегом два круга. Сколько было топота, смеха и визга, но что с того! Главное — чтоб и у них трос натянулся. Так как теперь они даже опередили соперников, то ватлаские в свою очередь постарались надбавить ходу. Но их постигла неудача. Длинный Биллем слишком нажимал, кое-кто из девчат, налегавших на самый конец противоположной хватки, где круг оказывался значительно шире, не поспел за Виллемом, и несколько девчат сразу споткнулись. Ворот двигался быстро, второй ряд наткнулся на них, а затем, быть может и нарочно, навалились и люди с третьей хватки.
Теперь рууснаские в свою очередь задали ватласким баню, прокричав:
Ватлаские обнимались, Аж вороны смеялись.
— Черти, сами вы вороны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Прежний кюласооский, а ныне рыуна-ревалаский Матис получил немного денег от сына Пеэтера из Таллина. Теперь он с младшим сыном мог продержаться лето на постройке. Но все же семье приходилось туго. Старая Ану грызла дома корки, а Матису и Сандеру старалась каждый день дать с собой на работу хлеб, рыбу и бутылку молока. Вийя пошла в поденщицы и кормилась у хозяев, да еще выпрашивала плату вперед, чтобы прокормить мужа и сына.
К сенокосу многие мужики вернулись из Таллина и Риги на пару недель в родные места. Но никому из них не привелось помахать косой, сенокос лег на плечи женщин. У корабля кипела работа над наружной обшивкой, и каждая пара мужских рук была здесь нужна до зарезу.
Наконец спустя недели две после Иванова дня дело продвинулось настолько, что однажды вечером заложили в парилку подбалочные брусья и ночной сторож тут же развел огонь под котлом. Подбалочные брусья толщиною в десять дюймов должны были находиться в парилке по крайней мере по часу на каждый дюйм. Мастер уговаривал мужиков поплотнее поесть с вечера и пораньше улечься спать (парням не разрешил даже и глянуть в сторону деревни), чтобы к утру каждый работник был в полной силе и приналег вовсю.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Три месяца короткого северного лета прошли в напряженном труде, давно миновало осеннее равноденствие, и сейчас, когда мастер, щелкнув крышкой своих часов, зажег спичку, они выстукивали предутренний час последнего воскресенья октября. Мастер с вечера уснул лишь на короткое время, сон давно отлетел от него, и он выбрался потихоньку из будки.
Мягкая, почти безветренная осенняя ночь. С опушки леса доносились медленные шаги ночного сторожа, старого ансиского Реэдика. Луны не было, две-три звезды тускло мерцали над головой. Тут же, совсем близко, темнел огромный корпус корабля, еще увеличенный ночным мраком, от него исходил острый запах смолы. Далеко на западе слышался гул подводных камней Хуллумятаса и Суурейкува.
«Днем, верно, забушует, ишь, как гудят даже при таком слабом зюйд-осте,— думал мастер, медленно ступая по берегу к свинцово-серому морю. Вода за ночь еще поднялась.— Ну что же, пусть поднимается, кораблю легче будет поплыть. Только бы успеть закончить работу при этой погоде».
Да, наконец-то они достигли того, что можно начать спуск корабля. Вчера удачно посадили бархоут правого борта на полозья из мощных бревен — это работа, требующая большой осторожности. Прежде всего пришлось клинить и ставить подпорки под левый борт, в то время как подпорки правого борта стесывались топорами и концы их или глубже уходили в землю, или обламывались дюйм за дюймом. Таким образом корабль всей тяжестью медленно сел на полозья, заранее густо смазанные жиром. Смазали также до самой воды березовый желоб для киля и дорожку из березовых плах для полозьев.
Уже в сумерки успели поставить и грунтовые вокруг судна. Оставалось еще завести головной канат в море, к закрепленным на каменной глыбе блокам, и оттуда обратно на берег, к воротам, а уж тогда...
Что и говорить, все сделано так, как положено, еще ни один построенный им корабль не валился набок.
И все же мастер волновался. Сегодня он еще главный ответчик, сегодня он держит экзамен перед всеми жителями прихода, но как только корабль свободно поплывет по заливу, ответчиком станет капитан. Установка мачт и вся такелажная работа — дело капитана, в оснастке корабля он, мастер, может только оказывать помощь Тынису.
Дотрагиваясь слегка до корабельного штевня, чтобы узнать, насколько подсохла на нем смола, мастер уловил на востоке первые, едва различимые признаки зари. Теперь они стали заметны уже и здесь: борт корабля, обращенный к востоку, уже как-то выделялся, а противоположный борт мастер только с помощью воображения мог отделить от окружающей темноты... Да-да, у Юлиуса в далекой Австралии сейчас уже полдень, Карла в Канаде, верно, только забрался на койку, если он пришвартовался где-нибудь. Ведь оба парня прислали немного денег на этот корабль, скорее, конечно, по его просьбе, чем из интереса к делу. «Не верю, чтобы что-нибудь вышло из этой вашей затеи с небольшими парусниками,— писал Карла,— везде, по всему свету, все больше и больше переходят на пароходы. Время — деньги, как говорят здесь, в Америке,— и кто из деловых людей захочет теперь перевозить грузы на маленьком паруснике, который месяцами порой болтается в море? Сто лет тому назад, когда еще не знали парохода, был другой разговор. Теперь же постройка парусных кораблей кажется допотопным делом...»
Горечь подступила к горлу мастера, когда он подумал о письме Карлы, тем более что парень во многом был прав. Но разве он, Михкель, виноват в том, что жизнь в этом заброшенном уголке так отстала от всего остального мира?
Да, уже около ста лет прошло с тех пор, как рууснаский барон Шренк, Страшный Шренк, как его называли в своих рассказах старики, приказал пограничникам изрубить в пределах своих владений все рыбачьи лодки, чтобы народ не мог бежать за море, спасаясь от рабства и истязаний. Даже песня была сложена о том, как старый кассемааский Таави, которого Страшный Шренк за тайную поездку за море приказал до полусмерти избить на конюшне мызы, как этот Таави, несмотря ни на что, снова построил в лесу тайком лодку и однажды в осеннюю ночь при попутном ветре ушел отсюда со своей семьей.
Таави нипочем граница;
За море махнул, как птица...
Отстали на сто лет! Спросил бы лучше, как здешний народ, несмотря на все, дошел хоть до теперешней жизни! Да и прочий мир не совсем еще перешел на железные пароходы, небольшие парусники для перевозки грузов на близкое расстояние стоят еще во всех портах, и никто не посмеет сказать, что парусники, построенные здешними мужиками, хуже других. Зачем бы шведы купили за хорошую цену «Эву» у старого Кронштрема — «Эву», построенную им, Михкелем,— если бы шведские корабли были лучше? Если бы здешний народ многие сотни лет мог жить и работать свободно, были бы и у него уже пароходы.
С кормы корабля послышался внезапный треск, и мастер замер, весь обратившись в слух. Но все было тихо, и Михкель, осторожно шагая, пошел к корме. Он сразу успокоился — по-видимому, ничего страшного не случилось,— однако на всякий случай решил подняться по лестнице на палубу.
Нет, ничего подозрительного не было. Почти каждый кусок дерева — обычная ли доска или массивный подбалочный брус,— все это вогнано в корабль в изогнутом виде. Что ж удивительного, если какое-нибудь бревно трещит, в бессилии тоскуя о своей первоначальной форме? Рассказы о котермане — пустая болтовня. Если есть злые духи, должны быть и добрые духи, прогоняющие злых. Но Михкель считал, что двуногий котерман опаснее всякого четвероногого хвостатого и рогатого черта. Существуй на земле одни лишь рогатые черти, Михкель мог бы спокойно оставить нынче ночью корабль на попечение старого ансиского Реэдика, а уж против двуногого котермана, может статься, и его бдительности будет недостаточно. Построенное в Кюдема, на острове Хийу, судно «Эммасте» пытались ведь сжечь за две ночи до спуска на воду. Несчастье хоть и предотвратили, но негодяю удалось вырваться и удрать. Ярость завистников становится черна именно перед спуском корабля: в эту пору корабль еще досягаем для них, а уж когда он поплывет, расправит крылья и уйдет за море, попробуй-ка навреди ему тогда.
Поэтому каждую ночь к кораблю назначалось по крайней мере по два сторожа, а вдобавок еще целая ватага спала на чердаке у папаши Пуумана, чтобы по первой тревоге прийти на помощь сторожам.
— Ну чего ты тут лестницей громыхаешь?— спросил Реэдик, осмелившийся с первыми проблесками зари покинуть свою сторожевую будку у кузницы и подойти к кораблю.
— Да так, подбалочный брус с правого борта затрещал что-то. Поглядел, не сорвался ли с шипов.
— А я уж думал, сам мастер гонится за ворами или котерманом,— сказал Реэдик, посасывая коротенькую трубку, и, так как мастер ответил не сразу, добавил:— Ну нет, они-то знают, что выставлены сторожа. В Кюдема один уже обжег себе нос. Неужто они еще...
— Лучше в оба глядеть, чем потом сожалеть! Уж если «возлюбленная душа» выгнал нас из Папираху, что же говорить о тех, в чьих руках земная власть? Трудно ли рууснаскому барону отвалить сотню рублей какому-нибудь прохвосту, чтобы тот поджег корабль?
На востоке разгоралась заря. С зарей стали сходиться и мужики — сначала по одному, по два, а потом и группами. Сегодня был знаменательный день не только для мастера, но и для всех, кто вложил в корабль свою душу и заботу, деньги или труд. Хороший кузнец, старый Рейн из Кообати, который вместе со своим сыном Яаном выполнил всю поковочную {заботу, рано был на месте. Сегодня и на нем лежала большая ответственность: если сдадут где-нибудь тали или какой-нибудь шпинь, если крепление головного троса не выдержит или сам трос сорвется от напряжения с ворота, тогда держись, кузнец! Каждый глянет в твою сторону, ты в ответе за все, что как-нибудь связано с железом и сталью.
Скоро все засуетились у корабля, чтобы закончить приготовления до прибытия людей, которым придется вертеть вороты. Приближались к концу приготовления и на хуторе папаши Пуумана, лежавшем на юго-восток от строительной площадки, на опушке леса,— там уже несколько дней подряд днем и ночью дымили трубы избы и бани.
В восьмом часу, когда осеннее солнце наконец лениво выползло из-за лесов Вийдумяэ, площадь вокруг корабля кишела людьми. Конечно, не все они были здесь нужны — у хваток воротов могло разместиться самое большее человек полтораста,— но каждому, стар он или молод, не хотелось остаться в стороне от такого большого события.
Вот показалось и правление товарищества, собравшееся напоследок в горнице папаши Пуумана, чтоб договориться о названии корабля. Впереди всех в до блеска намазанных дегтем сапогах выступал низенький рыжебородый Кусти из Лайакиви. К штанам, которые он очень
быстро изнашивал, Марис этой ночью в спешке пришила заплаты совсем неподходящего цвета. Зато пиджак, манишка, пестрый галстук и фуражка с лакированным козырьком были в наилучшем виде. Праздничный вид Кусти, обычно немного ободранного, конечно, больше всего бросался в глаза, но и все другие мужики, как кому позволял достаток, были одеты воскресному. Важно вышагивали рядышком два хозяина — владельцы хуторов айдаский Якоб Таальдер и папаша Пууман; волостной писарь, высокий, с орлиным носом, как всегда, вел рядом с собой велосипед и с жаром объяснял что-то рослому капитану. (Разговора их отсюда не слышно, но, может быть, у них случилась размолвка из-за названия корабля?) За ними медленно, безмолвно ступал с чуть опущенной головой, но все же возвышающийся над всеми кокийский Длинный Биллем, потом двигались группой, втроем, учитель из Ватла Юри Пийгард, Матис и громогласный Лаэс, а позади всех шагал мастер Михкель, оживленно втолковывая что- то старому варпескому Ааду, который под тяжестью лет сгибался в пояснице, как складной нож. Ааду не входил ни в правление, ни в пайщики судового товарищества, но он пользовался известностью хорошего корабельного мастера далеко за пределами Сааремаа. В течение долгой своей жизни он смастерил не один десяток кораблей, и правление попросило его осмотреть корабль перед спуском на воду. Это делалось не из недоверия к мастеру — таков был обычай.
Ааду старательно обшарил все углы и закоулки корабля и не нашел ничего такого, к чему можно было придраться. Ему показалось, что железные кницы, скреплявшие шпангоуты с бимсами, могли быть помассивнее — мало ли страху приходится терпеть кораблю в море.
— Сколько они у тебя весили?— спросил он у кузнеца, у старого Рейна из Кообати.
— Вот эта весит шесть пудов. Можно бы сделать и потяжелее, но они показались и так уж слишком громоздкими, да и лишнего железа не было,— ответил кузнец.
Ааду вынул свой футшток и измерил толщину кницы на изгибе — вышло три дюйма две линии; он вытащил из нагрудного кармана замусоленную, истертую от долгого употребления регистровую книжку и сравнил толщину кницы с регистровой нормой — да, выходит, маловато.
— Не может быть,— проворчал Михкель, вынимая из кармана и свой футшток.— Видишь, три дюйма и четыре полные линии...
Верно, при новом измерении и Ааду прибавил по крайней мере еще одну линию. Кницы были в полном соответствии с требованиями регистра.
А в остальном все было в порядке. В расчетах и расходовании материалов мастер строго придерживался установленных требований. Если и такелажную работу проведут так добросовестно, корабль может выйти в первый класс.
— Чего ему еще нужно, чтоб выйти в первый?— сказал Кусти из Лайакиви, который вместе с другими членами правления и с народом, запрудившим толоку, следил за каждым движением мастеров.— Или ты думаешь, Ааду, мастер — глупый тетерев, дела не понимает?
Кусти был прав. Исследуй, что хочешь: комингс, брашпиль, бушприт, даже поручни — все прилажено точно, по всему видно, что корабль только и жаждет воды.
— Ну что же, начнем, что ли?— спросил у мастеров лоонаский Лаэс, когда члены правления спустились по лестнице с корабельного борта и их окружила толпа.
Михкель взглянул на Ааду:
— Ты как думаешь?
— Что тут думать,— сказал сухонький, жилистый старик, а его темно-серые добрые глаза сверкнули за стеклами очков счастливо и чуть-чуть хитровато.— Хороший построили корабль. Поглядим, как пойдет спуск. Мужики хлипкие вроде, не знаю, хватит ли силенок.
— Ого!— воскликнул лагувереский Юхан.
— Ого!— закричали парни и крепкие, грудастые девушки прибрежных деревень и, толкаясь, гурьбой двинулись к длинным хваткам воротов, за которые могло стать человек по двадцать к каждой. Двенадцать мужиков посильнее (во главе с самим капитаном) направились к толстому таранному бревну, свисавшему с высоких козел. На мгновение взоры тех, кто стоял у ворот и у тарана, обратились к двум мастерам, которые отошли немного поодаль, чтобы лучше обозревать всю площадку. И вот Михкель остановился, поднял руку и, резко взмахнув ею сверху вниз, в сторону воротов, воскликнул:
— Лего-о!
Человек полтораста, а может и больше, навалились грудью на хватки воротов, напрягли мышцы ног и привели в движение вороты. Первые круги дались без особых усилий. Но когда на стержни воротов легло по десятку кругов троса, из воды показались грунтовые, соединявшие штевень с системой блоков, прикрепленных к Тыллускому камню в море и оттуда идущих обратно на берег. Теперь пришлось куда сильнее налегать на хватки, чтобы они двигались с прежней быстротой.
Знают это все с пеленок — Нет у рууснаских силенок,—
грянуло вдруг хором подзадоривающе несколько десятков голосов у ворота, стоявшего по левому борту корабля. Там собрался главным образом народ из Ватла и Харала, и Длинный Биллем был у них заводилой. И в самом деле, толпившиеся у воротов без дела старики, женщины, мальчуганы и девчонки заметили, что насмешники правы: трос, бегущий к правому вороту, который тянули в основном рууснаские и памманаские мужики, был натянут значительно слабее, чем трос Длинного Виллема.
— Ну-ка, наддадим пару!— крикнул кийратсиский Яан, который всегда мужественно защищал честь своей деревни, и вот памманаская и рууснаская молодежь прошла полубегом два круга. Сколько было топота, смеха и визга, но что с того! Главное — чтоб и у них трос натянулся. Так как теперь они даже опередили соперников, то ватлаские в свою очередь постарались надбавить ходу. Но их постигла неудача. Длинный Биллем слишком нажимал, кое-кто из девчат, налегавших на самый конец противоположной хватки, где круг оказывался значительно шире, не поспел за Виллемом, и несколько девчат сразу споткнулись. Ворот двигался быстро, второй ряд наткнулся на них, а затем, быть может и нарочно, навалились и люди с третьей хватки.
Теперь рууснаские в свою очередь задали ватласким баню, прокричав:
Ватлаские обнимались, Аж вороны смеялись.
— Черти, сами вы вороны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46