Рыбаки еще в море, их домашним и односельчанам до возвращения лодок нечего было здесь делать.
Для просушки сетей повыше причалов расчищена от камней, кочек и кустов можжевельника четырехугольная площадка, отгороженная сараями для хранения сетей и каменной оградой. Йоосеп через калитку провел сюда Каарли и вдоль длинного ряда жердей, на которых сушились сети, подвел к стоявшему выше других сараю кюласооского Матиса. Отсюда Йоосеп мог широко охватить взглядом море — сарай укрывал их от ветра,— а главное, здесь они со своими корзинами не будут вертеться у других под ногами и нечего бояться, что их прогонят отсюда. Они сложили корзины на ограду, чтобы те издалека бросались каждому в глаза. Каарли присел на ступеньку сарая, а Йоосеп, освободившись на время от обязанностей поводыря, бегом бросился вниз к морю, где парнишке его возраста хватало дел: и поглазеть на лодки, и пошвырять камнями в чаек, запуская плоские голыши так, чтобы они неслись, подпрыгивая на упругой волне. Больше всего, однако, не давал ему покоя вопрос, не вьет ли какая-нибудь морская птица гнездо в кустарнике Питканина. Он долго следил взглядом за парой морских ласточек, которые уж больно подозрительно кружились над узкой, вдававшейся далеко в море косой.
А слепой Каарли, усевшись поудобнее на пороге сарая, вытянул свои длинные костлявые ревматические ноги, на которых изношенные портки болтались, как полупустые мешки, и стал шарить в карманах кисет и трубку. Руки, дьяволы, дрожали, а ветер — хоть и за сараем — то и дело
гасил огонь, так что Каарли пришлось изрядно помучиться с огнивом, прежде чем задымила трубка.
Лошадь одного из кярласких торговцев пофыркивала в кустарнике за оградой. «Чертовы кярласцы!— сплюнул Каарли.— Надо же было именно сегодня утром притащиться им сюда со своим пивом и булками!» Если поймают мало рыбы, то может случиться, что ему доведется тащить свои корзины обратно таким же манером, как он их сюда доставил,— какую песню запоет тогда Рити! Порывы ветра со свистом обрушивались из-за угла сарая, и Каарли плотнее запахнул полы старого, прохудившегося полушубка. Собираясь на берег, он хотел надеть свою воскресную шубенку — не ради щегольства, а чтоб согреть старые кости,— да разве Рити позволит! Сразу раскричалась: «Во что же я тебя в праздник одену, если ты последнюю одежонку станешь рыбой пачкать?!» Послушать Рити, так можно подумать, будто она и кормила его, и одевала. Как бы не так! Три рубля пенсии в месяц — это верные денежки (только ради них Рити и поволокла его к алтарю!), да за деревянные поварешки, можжевеловые ложки, корзины и за все прочее, что мастерит он своими руками, нет-нет да и набежит кое-что. Ох-хо! Ну и штучка ж эта Рити! А ведь и она не без денег. Ему, Каарли, она говорит только о тех десяти рублях, что собраны ею на гробы и похороны им обоим, уж эти деньги она ни за что не истратит! А несколько десятков рублей у нее, конечно, припрятано! Каарли уже пытался потихоньку искать да шарить, но тяжело слепому найти то, что спрятала зрячая, тем более что поиски приходится совершать с опаской, тайком.
До слуха Каарли донесся прерывистый бег хромого Йоосепа, затем он услышал, как мальчишка, пыхтя, перелез через каменную ограду где-то около сарая Яака из Каави.
— Уже едут! — закричал Йоосеп.— Талистереская лодка уже у Лаурисяаре.
«Эва, мальчуган точно шило,— подумал Каарли,— видно, настолько пригляделся к лодкам, что по парусам узнает их». Ой, да когда-то он сам был таким же сорванцом, и у него глаза были, как у чайки. Весной на реке Весику, в ночной лов, в трудную пору ледохода, редкая рыба увертывалась от его остроги, а когда он новичком еще, по первому году, плавал на «Марте-Марии» старого Хольма на, его глаз часто находил дымок парохода на горизонте раньше, чем длинная подзорная труба самого капитана Хольмана.
— Ну как, с грузом ли лодка?— спросил Каарли.
— Чего?— отозвался Йоосеп.
Каарли откашлялся (Йоосеп стоял с наветренной стороны) и крикнул погромче:
— А рыба в лодке есть? Лодка глубоко сидит?
— Только буртик виднеется над водой! — крикнул Йоосеп в ответ.
«Эге-е, буртика тебе отсюда не видать»,— подумал Каарли. Ему и не верилось, чтобы в талистереской лодке было много рыбы. Яэн и Кусти — близнецы из Талистере, сыновья жившей у самого болота бобылки Реэт, прошлой осенью на первые заработанные в Таллине деньги заказали у Михкеля из Ванаыуэ лодку. К тому времени, когда лодка была спущена в воду, у мужиков, говорят, и деньги кончились. Всю зиму близнецы клянчили у других в долг рваные сети, пробовали их латать — подвязывать, но как ни латай старье, нового из него не сделаешь. В артели с ними был бобыль Кусти из Лайакиви, владелец таких же драных сетей. Когда лодка Яэна и Кусти причалила к берегу, нечему было радоваться ни рыбакам, ни тем, кто поджидал их. Правда, Йоосеп не солгал, лодка действительно была нагружена, но только не окунями.
— Зюйд-вест да зюйд-вест! Все его ждут — вот и дождались,— ругался у причалов Кусти.
А Йоосеп был уже рядом с Каарли и торопливо рассказывал ему первые новости.
— Нет, у этих ребят ничем не разживешься. Несколько окуньих спинок зеленеет в куче ила. Рыбы нет, а сети полнехоньки илища, хоть лебедкой поднимай.
— Хватит им на день работы,— пробубнил Каарли.— Этого надо было ожидать: разве старая, рваная сеть удержит рыбу? Счастье — оно не слепое, а удача в рыбалке и того более.
Со стороны дороги из можжевеловых зарослей послышался бойкий говор женщин. Йоосеп узнал в пришедших старую талистерескую Реэт, лайакивискую Марис, Тий- ну — кийратсискую старуху, каавискую Юулу, лоонаскую Анн и молоденькую абуласкую Тийну из Ватла. Кто их знает, как они все оказались в одной ватаге! У всех, молодых и старых, мелькали в руках спицы, пальцы их с детства привыкли к вязанию. Пася стадо или бредя к пристани неровной береговой дорогой, они успевали связать мужикам носки, себе паголенки; только узорчатые варежки и красивые разноцветные свитеры считались делом трудным, которому отдавались долгие зимние часы.
Женщину или девушку, разгуливающую праздно, без вязальных спиц, все прочие дружно осыпали бы злыми насмешками. Но у старой Реэт и кипуской Мари языки двигались еще быстрее пальцев.
— Вишь ты,— услышал Каарли голос Мари,— кяр- лаские торгаши нынче на двух подводах. А вот и старый Каарли расставил на ограде свои корзины! Нынче, видать, товару много с моря прибудет.
Кусти отозвался с причала:
— Товару-то много, только не рыбы, а ила. Будете сегодня целый день с сетями возиться.
Второй причалила лодка лаузеского Пеэтера из Ватла. У него дела были не лучше, и он со своими парнями притащил на берег груз грязи и ила. Только третья лодка — со старым ансиским Мартом, варпеским Яаком и Вальдема- ром из Веэдри — пришла с уловом.
— У старого Марта одна сеть до отказа набита окунями,— примчался Йоосеп с доброй вестью к Каарли.
Теперь надежды на продажу корзин возрастали.
— Кюласооских еще не видать там?— спросил Каарли.
— Во-он у косы Кургураху как будто виднеется большой задний парус их лодки. А вот лоонаский Лаэс повернул свою лодку из-за Лаурисяаре,— ответил Йоосеп и побежал, прихрамывая, к причалу.
— Биллем, натяни шкот!
Каарли по голосу сразу узнал «иерихонскую трубу» — лоонаского Лаэса.
Лодку Лаэса все знали, так как его напарником был самый рослый и сильный работник во всей волости — кокиский Длинный Биллем. Лаэс, худощавый мужчина среднего роста, обладал самым громким голосом во всем приходе Каугатома, так что о нем даже была сложена песня:
Лаэса зычная труба Даже в Швеции слышна...
Каарли и сам как-то слышал голос Лаэса отсюда же, с побережья Руусна, за две версты, из Ревала. Это было в ясное, тихое утро, эхо громоподобного голоса отдавалось, как в пустой церкви. Как-никак, а «иерихонская труба» была всегда при Лаэсе, что называется, под руками. Стоило лодке Лаэса только причалить к берегу, как его голос начинал греметь, перекрывая все другие голоса и звуки.
— Ну, Лаэс, каков улов у Кургураху?— спросил Кусти.
— Полные сети грязи, негде и окуню поместиться, зато на Урве в шести сетях было порядком рыбы!
— Почему этот мужик так орет?— спросил у Каарли один из кярласких торговцев, подойдя к каменной ограде.
Кипуская Мари, которая в эту пору как раз проходила мимо ограды, сказала Лаэсу:
— Лаэс, не ори так громко, чужие люди пугаются.
— Я силенок набираю, чтоб летом из самого Таллина ругать в Сааремаа кипускую Мари, когда она позабудет своего Пеэтера и начнет с другими хороводиться! — прогремел в ответ Лаэс.
За оградой прокатился громкий хохот.
За какие-нибудь полтора часа на рыбацкой пристани все переменилось: слышался топот сновавших во все стороны людей, снизу, от причала, доносился стук весел о борта лодок, известный на всю деревню хвастун кийратсиский Михкель со своей рыбацкой артелью, тащившей его лодку на берег, покрикивал:
Раз, два, дружно!
Мерёжей рыбачить нужно!
Хромой Михкель, арендатор хутора Кийратси, хвастался не зря. Он старался ладить с баронским любимцем кубьясом Сиймом — и всегда получал лучшие рыбные места для своих мережей. С пьяных глаз Михкель, конечно, не прочь был раздуть размеры своего богатства. Каарли собственными ушами слышал, как хвастался Михкель в каугагомаской корчме: «Деньги приходят и уходят. За быка огреб тысячу рублей, сынок прислал тысячу. Жеребец потерял прошлым летом три подковы — и они денег стоят, ворон украл у колодца мыло старой Тийны — снова раскошеливайся! Денежки приходят и уходят...»
Что и говорить, тысячи не прилетали, как болтал Михкель, в окна и двери кийратсиского хутора, а потеря подков или мыла были пустяками против таких внушительных расходов, как арендная плата, волостные и церковные сборы. Михкель, конечно, мог с превеликой натугой отложить рублей двести в сберегательную кассу в городе, ибо ни в одной другой избе не скупились так на еду и одежду, как в Кийратси. Недаром и в песне пелось:
В Кийратси живут богато — Только... хлеба маловато.
У «богатого» Михкеля каждый грош урывался от собственного желудка и отощавших желудков членов его семьи.
Повыше, на другом конце рыбацкого стана, лауласмааский Биллем (в ограде было теперь разом три Виллема, четыре Кусти, пять Михкелей и три Пеэтера), тот самый Биллем, что побывал когда-то в Америке, без устали повторял свою нехитрую, однотонную песню:
Америка, Америка, рай земной: Там поют павлины день-деньской...
— Почему ты, Биллем, от своих павлинов сюда, к воронам и чайкам, воротился, если эта Мерика такая уж разлюбезная страна?— бросила каавиская Юула в его нудный напев.
Но Биллем не счел нужным и ответить, он продолжал гундосить, а вместо него зычным голосом высказался Кусти из Лайакиви:
— Известное дело, коли павлины неслись бы там золотыми долларами, Биллем пожил бы еще в Мерике. А ведь павлину Виллема требовалось больше долларов, чем Биллем мог пилой и топором заработать, и пришлось ему поворотить дышло к здешним воронам и чайкам, а заодно и к старой Реэт.
Все эти голоса покрыла «иерихонская труба» Лаэса:
— Если нынче Реняенкамиф, черт его побери, еще насолит нам — накинет аренды, соберу барахло и уеду в Самару!
— Там, в Самаре, тебя, верно, ждут молочные реки и горы жирной каши,— вмешался хлесткий женский голос, принадлежавший, кажется, Лийзу из Хярма.
Народу на пристани собралось теперь довольно много, и Каарли уже не различал всех голосов. Каждую весну с окончанием ледохода Питканина превращался по утрам в многолюдную пристань. Окуни шли косяками сверху, от Весилоо, сюда, в мелководный залив Руусна, метать икру; через неделю они уже уйдут. Уйдут и рыбаки. Рыба уходит в глубокое море, рыбаки же — за море: на корабельные работы, на постройку домов или на торговые корабли Хольмана. Осенью, за месяц до ледостава, в залив хлынут новые косяки рыб, на этот раз сиги,— вернутся и рыбаки, и снова ненадолго оживет берег. А когда лед установится, жизнь в заливе снова замрет, потому что жерлицу и подледный лов неводом здесь применяли редко — невода рвались о каменистое дно.
Шумел ветер, раздавался вокруг неумолчный людской гомон. А слепой Каарли со своими корзинами все еще сидел лицом к морю у рыбацкого сарая Матиса из Кюласоо.
Кое-кто из прохожих здоровался: «Ох-хоо, вот и старый Каарли!» Иные шутили. Но про корзины — никто ни словечка. Казалось, что сегодня не повезет и тем, кто поджидал рыбаков с полными бочонками пива. Почти каждого рыбака встречала на берегу жена: надо ведь помочь выбрать рыбу из сетей и очистить их от ила. А женщина, известное дело, бережливее мужика. О да, в хозяйстве надо затыкать множество прорех, поэтому рыбу охотнее всего продавали за наличные деньги. Но денежного купца на берегу редко сыщешь. И жены рыбаков, которых дома поджидало немало голодных ртов, охотнее меняли рыбу на зерно, чем на хлеб, и лучше на хлеб, чем на пиво. Зерно можно свезти на помол к ветряку папаши Пуумана и в любое время испечь хлеб. Из зерна — была бы охота — можно к празднику и пива сварить; опять же и тут выгода: барда останется скотине.
Йоосеп сновал, как челнок, между причалами и вешали , помогая то хвастливому Михкелю тащить от лодки конец сети, то выбрать пару-другую штук трески, запутавшейся в сетях Виллема из Лауласмаа (который все тянул свою песню про «американский рай земной»), и старался услужить тем рыбакам, кому повезло с уловом. Время от времени он словно невзначай наводил разговор и на корзины.
— Что корзины? Этакой дряни и дома хватает,— говорили ему.— Для семьи еще рыбы на лето не припасено, а надо бы и на пару мер зерна выменять. Когда втащим сети, видно будет...
А видно было лишь то, что корзины Каарли из ивовых и орешниковых прутьев красовались на каменной ограде в ряд, как подружки невесты перед алтарем, на глазах всего народа. Но никто, кроме Каарли и Йоосепа, казалось, и не подозревал об их существовании.
Только когда причалила кюласооская лодка, дело обернулось к лучшему, появилась надежда, что они сегодня не уйдут домой совсем без рыбы. Ведь Матис из Кюласоо, про которого в сложенной самим Каарли песне говорилось, что Матис Тиху «фонам» враг Сгреб бы их он всех в кулак...—
приходился дальним родственником Каарли и не стеснялся обнаруживать это на людях. У Матиса кроме сетей были
Вешала — сооружения для вяления рыбы из тонких длинных шестов, положенных на перекладины.
поставлены два ряда мереж у косы Кургураху, и нынче утром ему повезло с уловом.
Матис ходил в море со своим семнадцатилетним сыном Сандером, с тем самым, который выписывал газету «Уус аэг» и сам изредка посылал кое-какие статейки в редакцию этой газеты; третьим человеком в лодке был шестидесятилетний бобыль Михкель из Ванаыуэ, в прошлом — корабельный мастер, а нынче — строитель рыбацких лодок. Михкеля поджидала на берегу его жена Эпп, а рыболовов из Кюласоо никто не встречал. (Вийя, кроме обычной домашней суеты, была занята уходом за больным стариком, свекром Реэдиком, который в эту весну был очень плох.)
Поэтому проворные пальцы Йоосепа пришлись Матису и Сандеру как нельзя более кстати при вытаскивании сетей, выборке окуней и вытряхивать грязи. Даже Каарли досталась работа: Сандер подтаскивал к нему забитую грязью сеть, и старик на ощупь очищал ее от комьев ила, чтобы легче было расставить по вешал.
Когда ряссаский Яан причалил к берегу с полнехонькой лодкой окуней, он сразу же велел кярласкому торговцу снять с телеги бочонок пива и подкатить к своему сараю. Что и говорить про Яана, или папашу Пуумана, как его еще называли!
Есть у Пуумана ветряк: Осьмерину платит всяк!
Яан Пууман был одним из немногих, кто еще при Лип- гарте смог выкупить в собственность арендованную землю. Вскорости предстояли выборы каугатомаского волостного старшины, и Пууман метил на это почетное место. Почему же ему не быть щедрым, если море было поутру так щедро к нему?! Вскоре на берегу раздавался голос не одного только лоонаского Лаэса. Громче зазвучали голоса и других рыбаков, и бас Лаэса теперь даже заглушался громкой речью Кусти из Лайакиви и Длинного Виллема. Даже лауласмааский Биллем громче прежнего гнусавил своего «американского павлина».
— А как ты, Михкель, думаешь, не взять ли и нам пару штофов ячменной бражки?— спросил Матис у своего напарника по лодке.
— Ну что же, и у нас душа не каменная! — согласился Михкель и велел продавцу пива подойти со своим жбаном.
Около Матиса и Михкеля промочил глотку и Каарли, но долго тут пировать никому не пришлось: сети ждали
укладки на вешала, чтобы вечером можно было снова выйти в море.
Каарли старался из всех сил, но очищать сеть на ощупь даже от крупных комьев было трудно. Силой грязь из ячеек не вытащишь: этак можно легко порвать сети, тогда убытка и не возместишь своим трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Для просушки сетей повыше причалов расчищена от камней, кочек и кустов можжевельника четырехугольная площадка, отгороженная сараями для хранения сетей и каменной оградой. Йоосеп через калитку провел сюда Каарли и вдоль длинного ряда жердей, на которых сушились сети, подвел к стоявшему выше других сараю кюласооского Матиса. Отсюда Йоосеп мог широко охватить взглядом море — сарай укрывал их от ветра,— а главное, здесь они со своими корзинами не будут вертеться у других под ногами и нечего бояться, что их прогонят отсюда. Они сложили корзины на ограду, чтобы те издалека бросались каждому в глаза. Каарли присел на ступеньку сарая, а Йоосеп, освободившись на время от обязанностей поводыря, бегом бросился вниз к морю, где парнишке его возраста хватало дел: и поглазеть на лодки, и пошвырять камнями в чаек, запуская плоские голыши так, чтобы они неслись, подпрыгивая на упругой волне. Больше всего, однако, не давал ему покоя вопрос, не вьет ли какая-нибудь морская птица гнездо в кустарнике Питканина. Он долго следил взглядом за парой морских ласточек, которые уж больно подозрительно кружились над узкой, вдававшейся далеко в море косой.
А слепой Каарли, усевшись поудобнее на пороге сарая, вытянул свои длинные костлявые ревматические ноги, на которых изношенные портки болтались, как полупустые мешки, и стал шарить в карманах кисет и трубку. Руки, дьяволы, дрожали, а ветер — хоть и за сараем — то и дело
гасил огонь, так что Каарли пришлось изрядно помучиться с огнивом, прежде чем задымила трубка.
Лошадь одного из кярласких торговцев пофыркивала в кустарнике за оградой. «Чертовы кярласцы!— сплюнул Каарли.— Надо же было именно сегодня утром притащиться им сюда со своим пивом и булками!» Если поймают мало рыбы, то может случиться, что ему доведется тащить свои корзины обратно таким же манером, как он их сюда доставил,— какую песню запоет тогда Рити! Порывы ветра со свистом обрушивались из-за угла сарая, и Каарли плотнее запахнул полы старого, прохудившегося полушубка. Собираясь на берег, он хотел надеть свою воскресную шубенку — не ради щегольства, а чтоб согреть старые кости,— да разве Рити позволит! Сразу раскричалась: «Во что же я тебя в праздник одену, если ты последнюю одежонку станешь рыбой пачкать?!» Послушать Рити, так можно подумать, будто она и кормила его, и одевала. Как бы не так! Три рубля пенсии в месяц — это верные денежки (только ради них Рити и поволокла его к алтарю!), да за деревянные поварешки, можжевеловые ложки, корзины и за все прочее, что мастерит он своими руками, нет-нет да и набежит кое-что. Ох-хо! Ну и штучка ж эта Рити! А ведь и она не без денег. Ему, Каарли, она говорит только о тех десяти рублях, что собраны ею на гробы и похороны им обоим, уж эти деньги она ни за что не истратит! А несколько десятков рублей у нее, конечно, припрятано! Каарли уже пытался потихоньку искать да шарить, но тяжело слепому найти то, что спрятала зрячая, тем более что поиски приходится совершать с опаской, тайком.
До слуха Каарли донесся прерывистый бег хромого Йоосепа, затем он услышал, как мальчишка, пыхтя, перелез через каменную ограду где-то около сарая Яака из Каави.
— Уже едут! — закричал Йоосеп.— Талистереская лодка уже у Лаурисяаре.
«Эва, мальчуган точно шило,— подумал Каарли,— видно, настолько пригляделся к лодкам, что по парусам узнает их». Ой, да когда-то он сам был таким же сорванцом, и у него глаза были, как у чайки. Весной на реке Весику, в ночной лов, в трудную пору ледохода, редкая рыба увертывалась от его остроги, а когда он новичком еще, по первому году, плавал на «Марте-Марии» старого Хольма на, его глаз часто находил дымок парохода на горизонте раньше, чем длинная подзорная труба самого капитана Хольмана.
— Ну как, с грузом ли лодка?— спросил Каарли.
— Чего?— отозвался Йоосеп.
Каарли откашлялся (Йоосеп стоял с наветренной стороны) и крикнул погромче:
— А рыба в лодке есть? Лодка глубоко сидит?
— Только буртик виднеется над водой! — крикнул Йоосеп в ответ.
«Эге-е, буртика тебе отсюда не видать»,— подумал Каарли. Ему и не верилось, чтобы в талистереской лодке было много рыбы. Яэн и Кусти — близнецы из Талистере, сыновья жившей у самого болота бобылки Реэт, прошлой осенью на первые заработанные в Таллине деньги заказали у Михкеля из Ванаыуэ лодку. К тому времени, когда лодка была спущена в воду, у мужиков, говорят, и деньги кончились. Всю зиму близнецы клянчили у других в долг рваные сети, пробовали их латать — подвязывать, но как ни латай старье, нового из него не сделаешь. В артели с ними был бобыль Кусти из Лайакиви, владелец таких же драных сетей. Когда лодка Яэна и Кусти причалила к берегу, нечему было радоваться ни рыбакам, ни тем, кто поджидал их. Правда, Йоосеп не солгал, лодка действительно была нагружена, но только не окунями.
— Зюйд-вест да зюйд-вест! Все его ждут — вот и дождались,— ругался у причалов Кусти.
А Йоосеп был уже рядом с Каарли и торопливо рассказывал ему первые новости.
— Нет, у этих ребят ничем не разживешься. Несколько окуньих спинок зеленеет в куче ила. Рыбы нет, а сети полнехоньки илища, хоть лебедкой поднимай.
— Хватит им на день работы,— пробубнил Каарли.— Этого надо было ожидать: разве старая, рваная сеть удержит рыбу? Счастье — оно не слепое, а удача в рыбалке и того более.
Со стороны дороги из можжевеловых зарослей послышался бойкий говор женщин. Йоосеп узнал в пришедших старую талистерескую Реэт, лайакивискую Марис, Тий- ну — кийратсискую старуху, каавискую Юулу, лоонаскую Анн и молоденькую абуласкую Тийну из Ватла. Кто их знает, как они все оказались в одной ватаге! У всех, молодых и старых, мелькали в руках спицы, пальцы их с детства привыкли к вязанию. Пася стадо или бредя к пристани неровной береговой дорогой, они успевали связать мужикам носки, себе паголенки; только узорчатые варежки и красивые разноцветные свитеры считались делом трудным, которому отдавались долгие зимние часы.
Женщину или девушку, разгуливающую праздно, без вязальных спиц, все прочие дружно осыпали бы злыми насмешками. Но у старой Реэт и кипуской Мари языки двигались еще быстрее пальцев.
— Вишь ты,— услышал Каарли голос Мари,— кяр- лаские торгаши нынче на двух подводах. А вот и старый Каарли расставил на ограде свои корзины! Нынче, видать, товару много с моря прибудет.
Кусти отозвался с причала:
— Товару-то много, только не рыбы, а ила. Будете сегодня целый день с сетями возиться.
Второй причалила лодка лаузеского Пеэтера из Ватла. У него дела были не лучше, и он со своими парнями притащил на берег груз грязи и ила. Только третья лодка — со старым ансиским Мартом, варпеским Яаком и Вальдема- ром из Веэдри — пришла с уловом.
— У старого Марта одна сеть до отказа набита окунями,— примчался Йоосеп с доброй вестью к Каарли.
Теперь надежды на продажу корзин возрастали.
— Кюласооских еще не видать там?— спросил Каарли.
— Во-он у косы Кургураху как будто виднеется большой задний парус их лодки. А вот лоонаский Лаэс повернул свою лодку из-за Лаурисяаре,— ответил Йоосеп и побежал, прихрамывая, к причалу.
— Биллем, натяни шкот!
Каарли по голосу сразу узнал «иерихонскую трубу» — лоонаского Лаэса.
Лодку Лаэса все знали, так как его напарником был самый рослый и сильный работник во всей волости — кокиский Длинный Биллем. Лаэс, худощавый мужчина среднего роста, обладал самым громким голосом во всем приходе Каугатома, так что о нем даже была сложена песня:
Лаэса зычная труба Даже в Швеции слышна...
Каарли и сам как-то слышал голос Лаэса отсюда же, с побережья Руусна, за две версты, из Ревала. Это было в ясное, тихое утро, эхо громоподобного голоса отдавалось, как в пустой церкви. Как-никак, а «иерихонская труба» была всегда при Лаэсе, что называется, под руками. Стоило лодке Лаэса только причалить к берегу, как его голос начинал греметь, перекрывая все другие голоса и звуки.
— Ну, Лаэс, каков улов у Кургураху?— спросил Кусти.
— Полные сети грязи, негде и окуню поместиться, зато на Урве в шести сетях было порядком рыбы!
— Почему этот мужик так орет?— спросил у Каарли один из кярласких торговцев, подойдя к каменной ограде.
Кипуская Мари, которая в эту пору как раз проходила мимо ограды, сказала Лаэсу:
— Лаэс, не ори так громко, чужие люди пугаются.
— Я силенок набираю, чтоб летом из самого Таллина ругать в Сааремаа кипускую Мари, когда она позабудет своего Пеэтера и начнет с другими хороводиться! — прогремел в ответ Лаэс.
За оградой прокатился громкий хохот.
За какие-нибудь полтора часа на рыбацкой пристани все переменилось: слышался топот сновавших во все стороны людей, снизу, от причала, доносился стук весел о борта лодок, известный на всю деревню хвастун кийратсиский Михкель со своей рыбацкой артелью, тащившей его лодку на берег, покрикивал:
Раз, два, дружно!
Мерёжей рыбачить нужно!
Хромой Михкель, арендатор хутора Кийратси, хвастался не зря. Он старался ладить с баронским любимцем кубьясом Сиймом — и всегда получал лучшие рыбные места для своих мережей. С пьяных глаз Михкель, конечно, не прочь был раздуть размеры своего богатства. Каарли собственными ушами слышал, как хвастался Михкель в каугагомаской корчме: «Деньги приходят и уходят. За быка огреб тысячу рублей, сынок прислал тысячу. Жеребец потерял прошлым летом три подковы — и они денег стоят, ворон украл у колодца мыло старой Тийны — снова раскошеливайся! Денежки приходят и уходят...»
Что и говорить, тысячи не прилетали, как болтал Михкель, в окна и двери кийратсиского хутора, а потеря подков или мыла были пустяками против таких внушительных расходов, как арендная плата, волостные и церковные сборы. Михкель, конечно, мог с превеликой натугой отложить рублей двести в сберегательную кассу в городе, ибо ни в одной другой избе не скупились так на еду и одежду, как в Кийратси. Недаром и в песне пелось:
В Кийратси живут богато — Только... хлеба маловато.
У «богатого» Михкеля каждый грош урывался от собственного желудка и отощавших желудков членов его семьи.
Повыше, на другом конце рыбацкого стана, лауласмааский Биллем (в ограде было теперь разом три Виллема, четыре Кусти, пять Михкелей и три Пеэтера), тот самый Биллем, что побывал когда-то в Америке, без устали повторял свою нехитрую, однотонную песню:
Америка, Америка, рай земной: Там поют павлины день-деньской...
— Почему ты, Биллем, от своих павлинов сюда, к воронам и чайкам, воротился, если эта Мерика такая уж разлюбезная страна?— бросила каавиская Юула в его нудный напев.
Но Биллем не счел нужным и ответить, он продолжал гундосить, а вместо него зычным голосом высказался Кусти из Лайакиви:
— Известное дело, коли павлины неслись бы там золотыми долларами, Биллем пожил бы еще в Мерике. А ведь павлину Виллема требовалось больше долларов, чем Биллем мог пилой и топором заработать, и пришлось ему поворотить дышло к здешним воронам и чайкам, а заодно и к старой Реэт.
Все эти голоса покрыла «иерихонская труба» Лаэса:
— Если нынче Реняенкамиф, черт его побери, еще насолит нам — накинет аренды, соберу барахло и уеду в Самару!
— Там, в Самаре, тебя, верно, ждут молочные реки и горы жирной каши,— вмешался хлесткий женский голос, принадлежавший, кажется, Лийзу из Хярма.
Народу на пристани собралось теперь довольно много, и Каарли уже не различал всех голосов. Каждую весну с окончанием ледохода Питканина превращался по утрам в многолюдную пристань. Окуни шли косяками сверху, от Весилоо, сюда, в мелководный залив Руусна, метать икру; через неделю они уже уйдут. Уйдут и рыбаки. Рыба уходит в глубокое море, рыбаки же — за море: на корабельные работы, на постройку домов или на торговые корабли Хольмана. Осенью, за месяц до ледостава, в залив хлынут новые косяки рыб, на этот раз сиги,— вернутся и рыбаки, и снова ненадолго оживет берег. А когда лед установится, жизнь в заливе снова замрет, потому что жерлицу и подледный лов неводом здесь применяли редко — невода рвались о каменистое дно.
Шумел ветер, раздавался вокруг неумолчный людской гомон. А слепой Каарли со своими корзинами все еще сидел лицом к морю у рыбацкого сарая Матиса из Кюласоо.
Кое-кто из прохожих здоровался: «Ох-хоо, вот и старый Каарли!» Иные шутили. Но про корзины — никто ни словечка. Казалось, что сегодня не повезет и тем, кто поджидал рыбаков с полными бочонками пива. Почти каждого рыбака встречала на берегу жена: надо ведь помочь выбрать рыбу из сетей и очистить их от ила. А женщина, известное дело, бережливее мужика. О да, в хозяйстве надо затыкать множество прорех, поэтому рыбу охотнее всего продавали за наличные деньги. Но денежного купца на берегу редко сыщешь. И жены рыбаков, которых дома поджидало немало голодных ртов, охотнее меняли рыбу на зерно, чем на хлеб, и лучше на хлеб, чем на пиво. Зерно можно свезти на помол к ветряку папаши Пуумана и в любое время испечь хлеб. Из зерна — была бы охота — можно к празднику и пива сварить; опять же и тут выгода: барда останется скотине.
Йоосеп сновал, как челнок, между причалами и вешали , помогая то хвастливому Михкелю тащить от лодки конец сети, то выбрать пару-другую штук трески, запутавшейся в сетях Виллема из Лауласмаа (который все тянул свою песню про «американский рай земной»), и старался услужить тем рыбакам, кому повезло с уловом. Время от времени он словно невзначай наводил разговор и на корзины.
— Что корзины? Этакой дряни и дома хватает,— говорили ему.— Для семьи еще рыбы на лето не припасено, а надо бы и на пару мер зерна выменять. Когда втащим сети, видно будет...
А видно было лишь то, что корзины Каарли из ивовых и орешниковых прутьев красовались на каменной ограде в ряд, как подружки невесты перед алтарем, на глазах всего народа. Но никто, кроме Каарли и Йоосепа, казалось, и не подозревал об их существовании.
Только когда причалила кюласооская лодка, дело обернулось к лучшему, появилась надежда, что они сегодня не уйдут домой совсем без рыбы. Ведь Матис из Кюласоо, про которого в сложенной самим Каарли песне говорилось, что Матис Тиху «фонам» враг Сгреб бы их он всех в кулак...—
приходился дальним родственником Каарли и не стеснялся обнаруживать это на людях. У Матиса кроме сетей были
Вешала — сооружения для вяления рыбы из тонких длинных шестов, положенных на перекладины.
поставлены два ряда мереж у косы Кургураху, и нынче утром ему повезло с уловом.
Матис ходил в море со своим семнадцатилетним сыном Сандером, с тем самым, который выписывал газету «Уус аэг» и сам изредка посылал кое-какие статейки в редакцию этой газеты; третьим человеком в лодке был шестидесятилетний бобыль Михкель из Ванаыуэ, в прошлом — корабельный мастер, а нынче — строитель рыбацких лодок. Михкеля поджидала на берегу его жена Эпп, а рыболовов из Кюласоо никто не встречал. (Вийя, кроме обычной домашней суеты, была занята уходом за больным стариком, свекром Реэдиком, который в эту весну был очень плох.)
Поэтому проворные пальцы Йоосепа пришлись Матису и Сандеру как нельзя более кстати при вытаскивании сетей, выборке окуней и вытряхивать грязи. Даже Каарли досталась работа: Сандер подтаскивал к нему забитую грязью сеть, и старик на ощупь очищал ее от комьев ила, чтобы легче было расставить по вешал.
Когда ряссаский Яан причалил к берегу с полнехонькой лодкой окуней, он сразу же велел кярласкому торговцу снять с телеги бочонок пива и подкатить к своему сараю. Что и говорить про Яана, или папашу Пуумана, как его еще называли!
Есть у Пуумана ветряк: Осьмерину платит всяк!
Яан Пууман был одним из немногих, кто еще при Лип- гарте смог выкупить в собственность арендованную землю. Вскорости предстояли выборы каугатомаского волостного старшины, и Пууман метил на это почетное место. Почему же ему не быть щедрым, если море было поутру так щедро к нему?! Вскоре на берегу раздавался голос не одного только лоонаского Лаэса. Громче зазвучали голоса и других рыбаков, и бас Лаэса теперь даже заглушался громкой речью Кусти из Лайакиви и Длинного Виллема. Даже лауласмааский Биллем громче прежнего гнусавил своего «американского павлина».
— А как ты, Михкель, думаешь, не взять ли и нам пару штофов ячменной бражки?— спросил Матис у своего напарника по лодке.
— Ну что же, и у нас душа не каменная! — согласился Михкель и велел продавцу пива подойти со своим жбаном.
Около Матиса и Михкеля промочил глотку и Каарли, но долго тут пировать никому не пришлось: сети ждали
укладки на вешала, чтобы вечером можно было снова выйти в море.
Каарли старался из всех сил, но очищать сеть на ощупь даже от крупных комьев было трудно. Силой грязь из ячеек не вытащишь: этак можно легко порвать сети, тогда убытка и не возместишь своим трудом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46