Я не хочу этим сказать, что это чувство было болезнью при самом своем возникновении. Напротив, в течение многих веков, до конца средневековья ненависть к еврейству могла почитаться признаком здоровья европейского общества… " (1991, с. 99). «Душевная болезнь» как признак «здоровья европейского общества» — такова диагностика европейского стандарта ненависти к евреям.
Отсутствие иммунитета к этой «душевной болезни» оказалось характерным для культурной сферы Европы в целом и ни один из признанных властителей дум своего времени не обходился без изъявления злобы и ненависти к евреям. Король европейского вольномыслия Вольтер указал в статье «Евреи» своего «Философского словаря»: «… вы обнаружите в них невежественный и варварский народ, который издавна сочетает самую отвратительную жадность с самыми презренными суевериями и с самой неодолимой ненавистью ко всем народам, которые их терпят и при этом их же обогащают»; великий просветитель Жан-Жак Руссо изрекает банальный штамп: «самый подлый из народов, которые когда-либо существовали»; бессмертная «Энциклопедия» — конституция Французской революции, давшей, как считается, евреям благо эмансипации, — зашлась в патетическом зове: "О Европа, осмелься, наконец, свергнуть невыносимое иго поразивших тебя предрассудков? Оставь нелепым евреям, неистовым глупцам, трусливым и опустившимся азиатам эти суеверия, столь же бессмысленные, сколь и унизительные; они совершенно не годятся для живущих в твоем климате… "; гениальный Иоганн-Вольфганг Гете становится в угрожающую борцовскую позу: «Мы не потерпим среди нас ни одного еврея, ибо разве можем мы уделить им часть высшей культуры, основы и обычаи которой они отвергают?», а кумир европейских эстетов Рихард Вагнер увещевает евреев: «Подумайте, что существует одно-единственное средство снять проклятие, тяготеющее над вами: искупление Агасфера — уничтожение!». Особо показательны антисемитские настроения в немецкой классической философии, бывшей на то время авангардом европейского интеллекта. Великий философ Иоганн-Готлиб Фихте не пользуется в отношении евреев своим прославленным глубокомыслием и прямо заявляет: «… предоставить им гражданские права возможно лишь при одном условии: в одну ночь отрубить им всем голову и приставить другую, в которой не будет ни одной иудейской идеи»; не блещут философской глубиной суждения на еврейскую тему другого великого философа Георга Гегеля: «Трагедия евреев вызывает лишь отвращение. Судьба еврейского народа — это судьба Макбета»; и аналогично еще один прославленный мыслитель Артур Шопенгауэр исключает историческое содержание из разряда знания, «… если, например, оно является историей народца маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти, т. е. предрассудкам, презираемого великими современными ему народами Востока и Запада; таковы евреи». Не лишено грустного смысла остроумное замечание знаменитого астронома Анджело Секки: «Когда мы занимаемся гуманностью, мы забываем о евреях, а когда мы занимаемся евреями, мы забываем о гуманности». В этой связи особого внимания заслуживает инвектива родоначальника европейского гуманизма — Эразма Роттердамского: «Есть ли среди нас кто-либо, который не питал бы ненависти к этой расе?…Если нужно быть христианином, чтобы ненавидеть евреев, тогда мы все более чем христиане». Интеллектуальная Европа отмечает в своей истории особым знаком яркий диспут между Эразмом Роттердамским и великим реформатором Мартином Лютером, но в ненависти к евреям они не знали расхождений. П. Джонсон показывает с этой стороны судьбоносную реформацию Мартина Лютера: "Его памфлет «Von den Juden und iber Luden» («О евреях и их лжи»), опубликованный в Виттенберге, можно назвать первым трудом в жанре современного антисемитизма и огромным шагом вперед по пути к Холокосту. «Первым делом, — требовал он, — следует предать огню их синагоги, а то, что останется, — втоптать в грязь, дабы никто более не смог бы увидеть ни камня, ни пепла». Еврейские молитвенники должны быть уничтожены, а раввинам следует запретить проповедовать. После этого следует заняться еврейским народом, снести их дома, а жильцов «согнать под одну крышу, в стойло, как цыган, и втолковать им, что они — не хозяева нашей страны». Евреев следует изгнать с дорог и рынков, их имущество изъять, после чего самих «ядовитых червей» принудить к труду и заставить зарабатывать свой хлеб так, чтобы «у них пот тек с носа» А в конечном итоге их следует просто вышвырнуть «на вечные времена» (2000, с. 277). Еще один европейский творец такого же ранга, но из экономического ведомства, Пьер-Жозеф Прудон завил, что евреи есть «… необщительная раса, упрямая, дьявольская… враги человечества. Нужно отправить эту расу обратно в Азию либо уничтожить». Эти фразы сами по себе, естественно, не могут быть основанием для аттестации их авторов, но однообразие включенного в них смысла, оглашенного великими адептами, делает их характеристикой общественного климата Европы.
А особенностью этой характеристики, впитавшей в себя христианскую установку на преследование и подавление евреев, был его воспитанный ровный устоявшийся норматив. Пренебрежение, принижение и презрение еврейского качества во всех отраслях и на всех уровнях плавно сменилось процессом эмансипации во Французской революции, только установлением гражданского равноправия всех слоев и сословий в государственном масштабе. Эмансипация евреев была логическим результатом этого рационального по своей природе процесса и ценой подобного равноправия служил отказ от своего еврейского своеобразия. Другим результатом революции стало отделение христианской церкви от государства и христианские формы откровенно истребительного антисемитизма исчезли, — и это обстоятельство ставилось в заслугу эмансипации как таковой, Многие аналитики выводили отсюда доказательство положительного значения для еврейского населения Европы явления эмансипации и в связи с этим в еврейское сознание внедрялась мысль о прогрессивном характере Великой Французской революции, провозгласившей emanсipatio (освобождение) всех граждан, что, как выразился Л. Поляков, «… дало основания французской революционной идеологии приписать себе все заслуги в деле еврейской эмансипации». Несомненно, что уничтожение разнузданных форм христианского истребительного антисемитизма, бытовавших в Европе в средние века, вкупе с ликвидацией инквизиции, а, главное, открытый доступ к просвещению и образованию, дающий возможность, невзирая ни на какие препоны, участия в культурном водовороте своего времени, было для евреев Европы огромнейшим приобретением и неимоверно повысило духовный тонус сынов Израиля, обитающих на европейских пространствах. Только со временем стало сказываться, что эмансипация как общественный процесс в своей глубинной духовной основе является производством христианского, а не еврейского содержания, а как историческая эпоха вовсе не устранило негативно-предвзятое отношение к евреям, преемственно извлеченное из христианского антисемитизма.
И тем не менее, невзирая на все эти и множество сопутствующих неблагоприятных моментов, еврейское население Европы с упоением ринулось в свободно-общественную сферу духовного и государственного полезного труда, что качественно преобразовало еврейскую конгрегацию: возникла европейская формация еврейства и центр мирового еврейства сместился в Европу . Принято считать, что сильнейший удар по европейскому еврейству был нанесен делом Дрейфуса (1894) во Франции, но в действительности это дело было знаковым и с положительной стороны. Позитивным явился сам факт возникновения этого дела , ибо подобными «делами» антисемитской клеветы и антиеврейской злобы во множестве насыщены прошлые истории всех европейских стран и никогда ни одно из них не только не было объектом всеобщего внимания, но даже сам антисемитизм в них не находил места на страницах учебников истории этих стран. Стало тривиальным утверждение, что процесс Дрейфуса разделил Францию на два лагеря: дрейфусаров и антидрейфусаров, но это утверждение не совсем правильное. Новым здесь явилась солидаризация еврейских сил (дрейфусаров) и впервые за историю галута на широкой общественной арене явилось многоголосое вещание о еврейском достоинстве, а содержательность самого еврейского вопроса приобрела ранг мировой заботы , что отметил Л. Поляков: «Трудно дать адекватное описание чувств, вызванных этим делом, в международном масштабе».
Антидрейфусарские же настроения были отражением нормального и обычного общественного климата всей Европы и, обладая вековечными противоеврейскими корнями, во Франции они оформились в особую общественную организацию — Лигу французского отечества. Пол Джонсон пишет: "Анализ состава сторонников Лиги французского отечества (I899) показал, что среди них свыше 70% составляли высокообразованные лица, а именно (в порядке убывания доли) студенты, юристы, врачи, преподаватели вузов, художники и писатели; в их число входили 87 членов Коллеж де Франс и института, 26 из 40 членов Французской академии. Социальным штабом антидрейфусаров был салон графини де Мартель, с которого Пруст списал свой салон мадам Сван («В поисках утраченного времени»). Все они серьезно верили в мифическую тайную организацию евреев, франкмасонов и атеистов, которую они называли «Синдикат» (2000, с. 443). Дело Дрейфуса было знаменательно прежде всего тем, что европейское еврейство оказалось способным не только прочувствовать в своем положении оскорбление человеческого достоинства, но и открыто и активно выступить на общественной арене, привлекая в свой лагерь, — что немаловажно, — отдельных видных представителей французской elite (Шерер-Кестнер, Эмиль Золя, Леон Блюм, Анатоль Франс), — Л. Поляков писал об этом времени: «Страсти накалялись, множились случаи насилия, и чем более неизбежным казался триумф дрейфусаров, тем более отчетливо вырисовывалась угроза государственного переворота или открытой гражданской войны» (1998, с. 256). (Собственно говоря, юридическое дело Дрейфуса отнюдь не было первопричиной или генератором столь бурного общественного кипения, а не более, чем повод, случайный толчок в назревшей общественной коллизии; кстати говоря, самым пассивным участником данной дрейфусиады был капитан Альфред Дрейфус, который, по свидетельствам очевидцев, до конца своих дней не понял сути происшедших событий).
Дело Дрейфуса по настоящему стало делом , только исторически значимым актом, в силу того, что европейское еврейство дало свой ответ на вызов общественного мнения Европы. И относительно этого вызова со стороны гражданского большинства Европы высказался один из блестящих представителей европейского еврейства Эмиль Дюркгейм: «Часто самые отверженные играют роль искупительных жертв. В этом понимании меня убеждает и то, каким образом в 1894 году было воспринято решение на процессе по делу Дрейфуса. Это был взрыв ликования на бульварах. Как большой успех отпраздновали то, что должно было стать общественным трауром». Ответом с еврейской стороны стал сионизм Теодора Герцля и не надо вникать глубоко в историю и философию еврейского вопроса, чтобы понять, что предпосылки и предопределенность такого ответа гнездились и витали в еврейской среде с того самого момента, как антисемитизм стал общественной силой в странах еврейского рассеяния (галута). Защита от антисемитского гнета — вот цель, задача и установка этого еврейского ответа и, следовательно, источник сионизма Т. Герцля обитает не внутри , а вне еврейского континуума. Защита еврейских ценностей и еврейского достояния от антисемитских посягательств — таков священный лозунг движения, инициированного Герцлем и извлеченного им из дела Дрейфуса. Мотив сохранения определяет собой динамический потенциал и тенденциозную направленность сионистской стратегии воззвания Герцля. Русский сторонник Герцля Л. Гриншпун высказался предельно ясно: «Если мы ничего не предпримем для сохранения своего народного Я, то шовинизм остальных народов нас поглотит, и на общем пиру, который народы отпразднуют наступление „золотого века“, евреев как народной индивидуальности не будет». Теодор Герцль проповедовал: «сионизм стремится к созданию для еврейского народа правоохраненного убежища в Палестине… Сионизм — новый род ухода за больными евреями…» (1990, с. I27). «Убежище» и «уход» суть герцлевские метафоры для идеи сохранения и задачи сбережения векового еврейского достояния и тысячелетней иудейской собственности. Итак, сионизм Герцля есть политический ответ на политический вызов обществ, давших приют рассеянным еврейским массам. Политико - социальный характер есть основополагающий критерий и самый важный внутренний момент сионистского движения Теодора Герцля, на основе чего удостоверяется его неисторический , не зависимый от внутри еврейского заведомо исторического источника, облик , поэтому проблема об исторических корнях еврейства или палестинофильская точка зрения не являлась существенной для первоначальной теории сионизма Герцля, где по этой части могли существовать мнения об Уганде, Аргентине или Палестине; не исторический, недуховный облик герцлевской вариации сионизма служил излюбленной мишенью для критики Ахад-ха-Ама, не совсем правильно считающегося родоначальником духовного сионизма. Этот критерий был предопределяющим в общем намерении Герцля, в котором реализовывалась реакция европейского еврейства, возросшего в атмосфере эмансипации и обретшего силу для данной реакции, на внешние неблагоприятные, то бишь антисемитские, импульсы и тенденции; политический макет есть единственная форма протестующего еврейского манифеста, доступная европейской формации евреев, которые, по сути дела, являлись родоначальниками этой (политической) формы коллективного созревания общеевропейского организма (Ротшильды в финансах, Маркс в политэкономии, Дюркгейм в социологии, Дизраэли в государственном управлении). Политический сионизм Герцля есть концентрированная позиция формации европейского еврейства в еврейском вопросе.
Присоединение польских и литовских евреев к России происходило в достаточно знаменательный период европейской истории, в момент зарождения эпохи эмансипации евреев Европы, то бишь во время, когда декларативные лозунги эмансипационного пробуждения еще обладали доверительной силой, а смелость намерения ниспровергнуть несправедливые каноны прошлого и укорененных в настоящем окрыляла и заставляла широко открытыми глазами смотреть в будущее, невольно закрывая глаза на несуразицы настоящего. Однако вхождение евреев в состав Российской империи не последовало по европейской эмансипационной схеме, — и этот факт не вызывает сомнения в своей достоверности. Но эта достоверность получила неоднозначное истолкование и отдельные апологеты европейской эмансипации, не умея объяснить данную особенность, произвольно объявляют ее главным недостатком русской колонизации евреев, и выпускают на этой основе расширенные сентенции о еврейском существовании в Российской империи. Такая примитивная и однобокая аргументация захватила даже такого проницательного наблюдателя, как Пол Джонсон, который заявил: "Прежде всего необходимо учесть, что царский режим с самого начала относился к евреям с непримиримой враждебностью. В то время как другие самодержавные режимы (Австрия, Пруссия и даже Рим) проводили по отношению к ним противоречивую линию, защищая, используя, эксплуатируя, а также преследуя время от времени, русские всегда относились к евреям как неприемлемым чужакам. Вплоть до разделов Польши в 1772-1795 годах им более или менее удавалось не допускать евреев на свою территорию. Однако когда жадность к польским землям привела к тому, что на территории империи появилось значительное еврейское население, режим воспринял это как возникновение «еврейского вопроса», который следовало «решать» путем либо ассимиляции, либо вытеснения евреев. (2000 с. 408-409; выделено мною — Г. Г. ). А. И. Солженицыну в своем исследовании удалось вырваться из прокрустова ложа этого «либо-либо», являющегося, по сути своей основы, европейским взглядом на русское еврейство, не исчезнувшим и по настоящую пору, а потому Солженицыну принадлежит заслуга в обнаружении особого порядка , существующего в отношении царского правительства к еврейскому населению в момент его вхождения в состав Российской империи, каковой несопоставим с западноевропейским эталоном и лишенный, с одной стороны, дикой ненависти к евреям, а с другой — лицемерия и фальши просветительской эмансипации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Отсутствие иммунитета к этой «душевной болезни» оказалось характерным для культурной сферы Европы в целом и ни один из признанных властителей дум своего времени не обходился без изъявления злобы и ненависти к евреям. Король европейского вольномыслия Вольтер указал в статье «Евреи» своего «Философского словаря»: «… вы обнаружите в них невежественный и варварский народ, который издавна сочетает самую отвратительную жадность с самыми презренными суевериями и с самой неодолимой ненавистью ко всем народам, которые их терпят и при этом их же обогащают»; великий просветитель Жан-Жак Руссо изрекает банальный штамп: «самый подлый из народов, которые когда-либо существовали»; бессмертная «Энциклопедия» — конституция Французской революции, давшей, как считается, евреям благо эмансипации, — зашлась в патетическом зове: "О Европа, осмелься, наконец, свергнуть невыносимое иго поразивших тебя предрассудков? Оставь нелепым евреям, неистовым глупцам, трусливым и опустившимся азиатам эти суеверия, столь же бессмысленные, сколь и унизительные; они совершенно не годятся для живущих в твоем климате… "; гениальный Иоганн-Вольфганг Гете становится в угрожающую борцовскую позу: «Мы не потерпим среди нас ни одного еврея, ибо разве можем мы уделить им часть высшей культуры, основы и обычаи которой они отвергают?», а кумир европейских эстетов Рихард Вагнер увещевает евреев: «Подумайте, что существует одно-единственное средство снять проклятие, тяготеющее над вами: искупление Агасфера — уничтожение!». Особо показательны антисемитские настроения в немецкой классической философии, бывшей на то время авангардом европейского интеллекта. Великий философ Иоганн-Готлиб Фихте не пользуется в отношении евреев своим прославленным глубокомыслием и прямо заявляет: «… предоставить им гражданские права возможно лишь при одном условии: в одну ночь отрубить им всем голову и приставить другую, в которой не будет ни одной иудейской идеи»; не блещут философской глубиной суждения на еврейскую тему другого великого философа Георга Гегеля: «Трагедия евреев вызывает лишь отвращение. Судьба еврейского народа — это судьба Макбета»; и аналогично еще один прославленный мыслитель Артур Шопенгауэр исключает историческое содержание из разряда знания, «… если, например, оно является историей народца маленького, обособленного, упрямого, подчиненного иерархической власти, т. е. предрассудкам, презираемого великими современными ему народами Востока и Запада; таковы евреи». Не лишено грустного смысла остроумное замечание знаменитого астронома Анджело Секки: «Когда мы занимаемся гуманностью, мы забываем о евреях, а когда мы занимаемся евреями, мы забываем о гуманности». В этой связи особого внимания заслуживает инвектива родоначальника европейского гуманизма — Эразма Роттердамского: «Есть ли среди нас кто-либо, который не питал бы ненависти к этой расе?…Если нужно быть христианином, чтобы ненавидеть евреев, тогда мы все более чем христиане». Интеллектуальная Европа отмечает в своей истории особым знаком яркий диспут между Эразмом Роттердамским и великим реформатором Мартином Лютером, но в ненависти к евреям они не знали расхождений. П. Джонсон показывает с этой стороны судьбоносную реформацию Мартина Лютера: "Его памфлет «Von den Juden und iber Luden» («О евреях и их лжи»), опубликованный в Виттенберге, можно назвать первым трудом в жанре современного антисемитизма и огромным шагом вперед по пути к Холокосту. «Первым делом, — требовал он, — следует предать огню их синагоги, а то, что останется, — втоптать в грязь, дабы никто более не смог бы увидеть ни камня, ни пепла». Еврейские молитвенники должны быть уничтожены, а раввинам следует запретить проповедовать. После этого следует заняться еврейским народом, снести их дома, а жильцов «согнать под одну крышу, в стойло, как цыган, и втолковать им, что они — не хозяева нашей страны». Евреев следует изгнать с дорог и рынков, их имущество изъять, после чего самих «ядовитых червей» принудить к труду и заставить зарабатывать свой хлеб так, чтобы «у них пот тек с носа» А в конечном итоге их следует просто вышвырнуть «на вечные времена» (2000, с. 277). Еще один европейский творец такого же ранга, но из экономического ведомства, Пьер-Жозеф Прудон завил, что евреи есть «… необщительная раса, упрямая, дьявольская… враги человечества. Нужно отправить эту расу обратно в Азию либо уничтожить». Эти фразы сами по себе, естественно, не могут быть основанием для аттестации их авторов, но однообразие включенного в них смысла, оглашенного великими адептами, делает их характеристикой общественного климата Европы.
А особенностью этой характеристики, впитавшей в себя христианскую установку на преследование и подавление евреев, был его воспитанный ровный устоявшийся норматив. Пренебрежение, принижение и презрение еврейского качества во всех отраслях и на всех уровнях плавно сменилось процессом эмансипации во Французской революции, только установлением гражданского равноправия всех слоев и сословий в государственном масштабе. Эмансипация евреев была логическим результатом этого рационального по своей природе процесса и ценой подобного равноправия служил отказ от своего еврейского своеобразия. Другим результатом революции стало отделение христианской церкви от государства и христианские формы откровенно истребительного антисемитизма исчезли, — и это обстоятельство ставилось в заслугу эмансипации как таковой, Многие аналитики выводили отсюда доказательство положительного значения для еврейского населения Европы явления эмансипации и в связи с этим в еврейское сознание внедрялась мысль о прогрессивном характере Великой Французской революции, провозгласившей emanсipatio (освобождение) всех граждан, что, как выразился Л. Поляков, «… дало основания французской революционной идеологии приписать себе все заслуги в деле еврейской эмансипации». Несомненно, что уничтожение разнузданных форм христианского истребительного антисемитизма, бытовавших в Европе в средние века, вкупе с ликвидацией инквизиции, а, главное, открытый доступ к просвещению и образованию, дающий возможность, невзирая ни на какие препоны, участия в культурном водовороте своего времени, было для евреев Европы огромнейшим приобретением и неимоверно повысило духовный тонус сынов Израиля, обитающих на европейских пространствах. Только со временем стало сказываться, что эмансипация как общественный процесс в своей глубинной духовной основе является производством христианского, а не еврейского содержания, а как историческая эпоха вовсе не устранило негативно-предвзятое отношение к евреям, преемственно извлеченное из христианского антисемитизма.
И тем не менее, невзирая на все эти и множество сопутствующих неблагоприятных моментов, еврейское население Европы с упоением ринулось в свободно-общественную сферу духовного и государственного полезного труда, что качественно преобразовало еврейскую конгрегацию: возникла европейская формация еврейства и центр мирового еврейства сместился в Европу . Принято считать, что сильнейший удар по европейскому еврейству был нанесен делом Дрейфуса (1894) во Франции, но в действительности это дело было знаковым и с положительной стороны. Позитивным явился сам факт возникновения этого дела , ибо подобными «делами» антисемитской клеветы и антиеврейской злобы во множестве насыщены прошлые истории всех европейских стран и никогда ни одно из них не только не было объектом всеобщего внимания, но даже сам антисемитизм в них не находил места на страницах учебников истории этих стран. Стало тривиальным утверждение, что процесс Дрейфуса разделил Францию на два лагеря: дрейфусаров и антидрейфусаров, но это утверждение не совсем правильное. Новым здесь явилась солидаризация еврейских сил (дрейфусаров) и впервые за историю галута на широкой общественной арене явилось многоголосое вещание о еврейском достоинстве, а содержательность самого еврейского вопроса приобрела ранг мировой заботы , что отметил Л. Поляков: «Трудно дать адекватное описание чувств, вызванных этим делом, в международном масштабе».
Антидрейфусарские же настроения были отражением нормального и обычного общественного климата всей Европы и, обладая вековечными противоеврейскими корнями, во Франции они оформились в особую общественную организацию — Лигу французского отечества. Пол Джонсон пишет: "Анализ состава сторонников Лиги французского отечества (I899) показал, что среди них свыше 70% составляли высокообразованные лица, а именно (в порядке убывания доли) студенты, юристы, врачи, преподаватели вузов, художники и писатели; в их число входили 87 членов Коллеж де Франс и института, 26 из 40 членов Французской академии. Социальным штабом антидрейфусаров был салон графини де Мартель, с которого Пруст списал свой салон мадам Сван («В поисках утраченного времени»). Все они серьезно верили в мифическую тайную организацию евреев, франкмасонов и атеистов, которую они называли «Синдикат» (2000, с. 443). Дело Дрейфуса было знаменательно прежде всего тем, что европейское еврейство оказалось способным не только прочувствовать в своем положении оскорбление человеческого достоинства, но и открыто и активно выступить на общественной арене, привлекая в свой лагерь, — что немаловажно, — отдельных видных представителей французской elite (Шерер-Кестнер, Эмиль Золя, Леон Блюм, Анатоль Франс), — Л. Поляков писал об этом времени: «Страсти накалялись, множились случаи насилия, и чем более неизбежным казался триумф дрейфусаров, тем более отчетливо вырисовывалась угроза государственного переворота или открытой гражданской войны» (1998, с. 256). (Собственно говоря, юридическое дело Дрейфуса отнюдь не было первопричиной или генератором столь бурного общественного кипения, а не более, чем повод, случайный толчок в назревшей общественной коллизии; кстати говоря, самым пассивным участником данной дрейфусиады был капитан Альфред Дрейфус, который, по свидетельствам очевидцев, до конца своих дней не понял сути происшедших событий).
Дело Дрейфуса по настоящему стало делом , только исторически значимым актом, в силу того, что европейское еврейство дало свой ответ на вызов общественного мнения Европы. И относительно этого вызова со стороны гражданского большинства Европы высказался один из блестящих представителей европейского еврейства Эмиль Дюркгейм: «Часто самые отверженные играют роль искупительных жертв. В этом понимании меня убеждает и то, каким образом в 1894 году было воспринято решение на процессе по делу Дрейфуса. Это был взрыв ликования на бульварах. Как большой успех отпраздновали то, что должно было стать общественным трауром». Ответом с еврейской стороны стал сионизм Теодора Герцля и не надо вникать глубоко в историю и философию еврейского вопроса, чтобы понять, что предпосылки и предопределенность такого ответа гнездились и витали в еврейской среде с того самого момента, как антисемитизм стал общественной силой в странах еврейского рассеяния (галута). Защита от антисемитского гнета — вот цель, задача и установка этого еврейского ответа и, следовательно, источник сионизма Т. Герцля обитает не внутри , а вне еврейского континуума. Защита еврейских ценностей и еврейского достояния от антисемитских посягательств — таков священный лозунг движения, инициированного Герцлем и извлеченного им из дела Дрейфуса. Мотив сохранения определяет собой динамический потенциал и тенденциозную направленность сионистской стратегии воззвания Герцля. Русский сторонник Герцля Л. Гриншпун высказался предельно ясно: «Если мы ничего не предпримем для сохранения своего народного Я, то шовинизм остальных народов нас поглотит, и на общем пиру, который народы отпразднуют наступление „золотого века“, евреев как народной индивидуальности не будет». Теодор Герцль проповедовал: «сионизм стремится к созданию для еврейского народа правоохраненного убежища в Палестине… Сионизм — новый род ухода за больными евреями…» (1990, с. I27). «Убежище» и «уход» суть герцлевские метафоры для идеи сохранения и задачи сбережения векового еврейского достояния и тысячелетней иудейской собственности. Итак, сионизм Герцля есть политический ответ на политический вызов обществ, давших приют рассеянным еврейским массам. Политико - социальный характер есть основополагающий критерий и самый важный внутренний момент сионистского движения Теодора Герцля, на основе чего удостоверяется его неисторический , не зависимый от внутри еврейского заведомо исторического источника, облик , поэтому проблема об исторических корнях еврейства или палестинофильская точка зрения не являлась существенной для первоначальной теории сионизма Герцля, где по этой части могли существовать мнения об Уганде, Аргентине или Палестине; не исторический, недуховный облик герцлевской вариации сионизма служил излюбленной мишенью для критики Ахад-ха-Ама, не совсем правильно считающегося родоначальником духовного сионизма. Этот критерий был предопределяющим в общем намерении Герцля, в котором реализовывалась реакция европейского еврейства, возросшего в атмосфере эмансипации и обретшего силу для данной реакции, на внешние неблагоприятные, то бишь антисемитские, импульсы и тенденции; политический макет есть единственная форма протестующего еврейского манифеста, доступная европейской формации евреев, которые, по сути дела, являлись родоначальниками этой (политической) формы коллективного созревания общеевропейского организма (Ротшильды в финансах, Маркс в политэкономии, Дюркгейм в социологии, Дизраэли в государственном управлении). Политический сионизм Герцля есть концентрированная позиция формации европейского еврейства в еврейском вопросе.
Присоединение польских и литовских евреев к России происходило в достаточно знаменательный период европейской истории, в момент зарождения эпохи эмансипации евреев Европы, то бишь во время, когда декларативные лозунги эмансипационного пробуждения еще обладали доверительной силой, а смелость намерения ниспровергнуть несправедливые каноны прошлого и укорененных в настоящем окрыляла и заставляла широко открытыми глазами смотреть в будущее, невольно закрывая глаза на несуразицы настоящего. Однако вхождение евреев в состав Российской империи не последовало по европейской эмансипационной схеме, — и этот факт не вызывает сомнения в своей достоверности. Но эта достоверность получила неоднозначное истолкование и отдельные апологеты европейской эмансипации, не умея объяснить данную особенность, произвольно объявляют ее главным недостатком русской колонизации евреев, и выпускают на этой основе расширенные сентенции о еврейском существовании в Российской империи. Такая примитивная и однобокая аргументация захватила даже такого проницательного наблюдателя, как Пол Джонсон, который заявил: "Прежде всего необходимо учесть, что царский режим с самого начала относился к евреям с непримиримой враждебностью. В то время как другие самодержавные режимы (Австрия, Пруссия и даже Рим) проводили по отношению к ним противоречивую линию, защищая, используя, эксплуатируя, а также преследуя время от времени, русские всегда относились к евреям как неприемлемым чужакам. Вплоть до разделов Польши в 1772-1795 годах им более или менее удавалось не допускать евреев на свою территорию. Однако когда жадность к польским землям привела к тому, что на территории империи появилось значительное еврейское население, режим воспринял это как возникновение «еврейского вопроса», который следовало «решать» путем либо ассимиляции, либо вытеснения евреев. (2000 с. 408-409; выделено мною — Г. Г. ). А. И. Солженицыну в своем исследовании удалось вырваться из прокрустова ложа этого «либо-либо», являющегося, по сути своей основы, европейским взглядом на русское еврейство, не исчезнувшим и по настоящую пору, а потому Солженицыну принадлежит заслуга в обнаружении особого порядка , существующего в отношении царского правительства к еврейскому населению в момент его вхождения в состав Российской империи, каковой несопоставим с западноевропейским эталоном и лишенный, с одной стороны, дикой ненависти к евреям, а с другой — лицемерия и фальши просветительской эмансипации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66