С утра вроде бы выглянуло солнце, но теперь небо было затянуто тучами, как и все последние дни, однако, похоже, время близилось к полудню, а, стало быть, он еще успеет на Малый Выход, что начинался, после того как король изволил позавтракать. Пожалуй, там удобнее всего будет вручить Вилеру послание немедийского суверена.Потянувшись, чтобы размять мышцы, затекшие от долгого сидения, Амальрик прошел в опочивальню.Как он и ожидал, Феспий еще мирно спал, посапывая, точно младенец, чуть приоткрыв пухлые искусанные губы.Он лежал, свернувшись клубочком на огромной постели, – острые лопатки выпирали под тонкой веснушчатой кожей, длинные волосы золотистым ореолом разметались по подушке. Посланник отдернул тяжелый полог и грубо потряс его за плечо.Недовольно промычав что-то, юноша натянул на себя одеяло, прикрывая глаза рукой, и Амальрик ощутил прилив раздражения. Сегодня этот жеманный красавчик не вызывал в нем ни влечения, ни даже симпатии, и барону не терпелось отделаться от него. Обычно он давал им всем второй шанс, – однако сейчас терпение его было на пределе.– Вставай! – Он встряхнул его во второй раз. – Тебе пора!– Оставь меня в покое. – Голос Феспия был вязким и хриплым со сна. – Чего ты хочешь? Убирайся прочь.Амальрика обычно непросто было вывести из себя, однако грубости он не прощал никогда, – в особенности тем своим партнерам, что, проведя с ним единственную ночь, уже мнили себя вправе дерзить, уверенные, должно быть, что, дав согласию разделить с ним ложе, обрели некую власть над немедийцем. Как жестоко они ошибались!..Впрочем, это также было частью игры. Амальрик усмехнулся, предвкушая несколько приятных минут, что, несомненно, доставят ему удовольствия куда больше, чем предшествующее соитие с трусливым, неопытным юнцом, учить которого таинствам любви оказалось совершенно неблагодарной работой.Игра эта повторялась каждый раз, почти без изменений, он знал наизусть каждое слово партнера и свой ответ, – но она никогда не наскучивала ему. Это был ритуал, сродни служения неведомому темному божеству, который Амальрик исполнял благоговейно и с трепетом.Прежде он не мог понять… Когда отец впервые завел с ним разговор об утехах плоти и различных видах вожделения, назвав это высшим уроком и священным таинством Черного Кречета, он счел его безумцем, рехнувшимся на старости лет от сладострастия. Его едва не вывернуло наизнанку от отвращения… Но одна фраза, брошенная отцом, заставила его задуматься. «Покорить женщину – забава для ничтожеств, – сказал тот ему. – Подчинить себе мужчину – вот истинное наслаждение!»Подчинить мужчину. Да, старый воин оказался прав! Сломать, если потребуется, не испытывая ни жалости, ни наслаждения… Если тебе удастся достичь этого, на твоем пути не останется преград! Амальрику понадобился не один год, чтобы до конца осознать всю мудрость этих простых слов. И еще многие годы, чтобы вполне овладеть скрытой в них силой.С тех пор барон никогда не делал тайны из своих пристрастий, – ни на родине, где подобное было в порядке вещей, ни даже здесь, в Аквилонии, где на его наклонности смотрели довольно косо. Лемурийские забавы, как это почему-то именовалось на изысканном придворном языке, не имели для Амальрика ничего общего с усладами плоти. И маленькому Феспию вскоре предстояло убедиться в этом.– Вставай, – повторил он ему в третий раз, гораздо мягче, почти ласково. – Вставай и уходи, пока я не велел слугам вышвырнуть тебя вон.На сей раз юнец отреагировал мгновенно. Он сел на постели, округлившимися глазами глядя на стоящего над ним барона.– Ты сошел с ума… – В голосе его не было уверенности. Должно быть, он думал, что ослышался.Амальрик зло усмехнулся, поигрывая кистью черного шнура, обхватывавшего его тонкую талию. Халат распахнулся на мускулистой груди, и в просвете блеснул медальон в форме хищной птицы, распахнувшей крылья.– Боюсь, что нет, мой милый. Едва ли от твоих ласок можно было обезуметь. Для этого они недостаточно изысканны.Краска прилила к щекам Феспия, покраснела даже шея и плечи. Он начал понимать, что немедиец издевается над ним. Не раздумывая, привыкнув мгновенно реагировать на оскорбление, он вскочил с постели, накинувшись на барона с кулаками. Однако тот с легкостью перехватил занесенную для удара руку – и, заломив запястье, с удовольствием отметил, как исказилось от боли холеное лицо юноши.Холодным, лишенным эмоций взглядом он окинул его стройное, бледное, почти женственное в своей изнеженности тело, чуть дольше задержавшись на нижней части живота, уверенный, что внимание его не ускользнет от Феспия.Тот и вправду смущенно заерзал, пытаясь отстраниться, но безуспешно, – хватка Амальрика оказалась железной, и малейшее движение причиняло боль. Юноша застыл перед ним, ошеломленный, забыв о сопротивлении, не думая даже прикрыться свободной рукой. Словно птаха, зачарованная змеей, он впал в ступор, не способный ни мыслить связно, ни оказывать сопротивление.Когда Амальрик впервые осознал, насколько велика может быть его власть над себе подобными, он и сам поразился, до чего просто это дается ему. Здесь играла каждая деталь: его презрительный тон, взгляды, движения. Даже то, что он стоял одетым перед обнаженным человеком, позволяло ощутить превосходство.И в его опытных руках эти отчаянные храбрецы и задиры, мнящие себя искушенными и пресыщенными, но совсем не знающие подлинной жизни и подлинной жестокости придворные, оказывались беззащитны, подобно наивным девочкам-служанкам, – с которыми, надо признать, они обращались ничуть не лучше, нежели Амальрик с ними самими.Свободной рукой он легко, с задумчивой нежностью, коснулся груди юноши, нарочито медленно скользнул ниже, с удовлетворением отмечая, как, против воли, тот начинает испытывать возбуждение. Мысленно он отметил не без удовольствия, что не ошибся в своей оценке: подсознательно юнец искал унижения, наслаждался им, одновременно стыдясь и путаясь тех черных глубин, которые открывал в собственной душе. Подняв глаза, немедиец насмешливо улыбнулся Феспию, обнажив ряд мелких белых зубов.– Похоже, тебе это понравилось больше, чем ты сам ожидал?В ответ тот сумел лишь прохрипеть:– Отпусти меня!В глазах читался ужас и непонимание. Ничего особенного не произошло, – несколько слов, несколько жестов… Но внезапно юноша ощутил себя дичью в силках охотника, мышью в лапах огромной безжалостной кошки, и то, что прежде представлялось ему пусть порочной, но безопасной игрой, вдруг предстало в совершенно ином свете.Все было иначе еще пару дней назад, когда он в шутку отвечал на ухаживания немедийца, забавлялся игрой в намеки и недомолвки, наслаждаясь атмосферой потаенного сладострастия, скрытого, почти постыдного вожделения.Это было чуточку рискованно, чуточку забавно.Он хотел лишь узнать, насколько далеко сам способен зайти. Он говорил себе, что желает испытать в жизни все.Но то, что происходило с ним сейчас, не вписывалось в эти рамки. Он с мольбой взглянул на неподвижно застывшего немедийца, сурового, прямого, точно вырезанное из черного дерева изображение древнего божества.– Чего ты хочешь от меня? – Он старался, чтобы голос его звучал твердо, но тот предательски дрожал и едва не сорвался на всхлип. – Чего ты хочешь?– Молчи! – Окрик барона был резким, точно удар хлыста, и юноша дернулся, невольно застонав от неожиданной боли в запястье. Амальрик сильнее вывернул ему руку, почти заставляя юношу опуститься на колени. – Кажется, ты решил, что эта ночь дает тебе какие-то права на меня?О, разумеется, он был в этом уверен! Все это время немедиец был так учтив, почти подобострастен, так увлечен! Знаки внимания, томные взгляды, двусмысленные речи… И пусть это вызывало насмешки приятелей, – из которых иные уже стали жертвами чар Амальрика и с тех пор молчали об этом, другие же в глубине души мечтали о том же, досадуя, что не на них остановил свой взгляд барон Торский, такой загадочный и восхитительно порочный, – в душе Феспий упивался тем, что происходило с ним, и, в особенности, властью, что, казалось, имел над посланником.Но теперь, похоже, власти его пришел конец.Он не понял еще, что, с начала и до конца, то была лишь иллюзия, обман и насмешка, и Амальрик сомневался, что он когда-либо сумеет осознать это. Уязвленная гордость не допустит дойти до глубин понимания, ибо оттуда для слабого путь будет лишь один, дальше и дальше вниз, в самые пучины безумия и деградации, – ко это не имело значения. Достаточным удовольствием был и сам процесс охоты, когда он выбирал жертву, опутывал ее силками, разорвать которые вскоре делалось невозможным, – а затем захлопывал ловушку.Постепенно это превратилось для Амальрика в своего рода наркотик, острую приправу к унылому и зачастую бессмысленному придворному существованию. На то, чтобы завлечь в свои сети напыщенного юнца, подобного Феспию, изнеженного, ничего не знающего о жизни и о собственных желаниях, у него уходило не больше одной луны, но, как ни странно, легкость не отбивала азарта.Ему нравилось соблазнять их, таких жаждущих быть соблазненными, одного за другим, и наблюдать затем, как прячут они глаза, случайно сталкиваясь с посланником во дворце. Нравилось бросить случайную реплику в разговоре, внешне совершенно невинную, но заставляющую того, кому она адресована, скорчиться от стыда, страшась разоблачения.Поразительно, однако, что все они затем испытывали такой страх перед ним, – лемурийский грех, хоть и не пользовался одобрением в Аквилонии, особенно среди старшего поколения, не считался все же преступлением, а Амальрик обычно вел себя довольно сдержанно, не давая повода для скандала. Так что, скорее всего, несчастных жертв его угнетал отнюдь не сам факт, что они уступили домогательствам немедийца, и не боязнь разоблачения, но стыд при воспоминании об унижении, что пришлось пережить затем. Иные, отмечал он с удовольствием, оказывались сломлены навсегда, спивались, ударялись в дебош, меняли женщин одну за другой, ввязывались в нелепые поединки, лишь бы доказать самим себе и окружающим свою несомненную мужественность.Над такими он смеялся от души.В его понимании, то были не люди, – слизняки, недостойные жить на свете и дышать одним с ним воздухом. Он имел полное право обходиться с такими по своему усмотрению.Именно затем Черный Кречет вложил в его руки сей карающий клинок.И лишь крайне редко случалось иначе, и Амальрик по-настоящему испытывал влечение к другому мужчине. Всего дважды, на его памяти, ему не удалось взять верх над избранной жертвой, и он пасовал перед чужой силой. С одним из тех двоих они оставались друзьями до сих пор, и изредка, при встрече, – страстными и нежными любовниками.Второй же стал его заклятым врагом.Впрочем, если третьему подобному случаю и суждено было произойти, это случится явно не сегодня. Амальрик презрительным взглядом смерил съежившегося перед ним юношу.Тот стоял, склонив залитое краской стыда лицо; тонкие светлые волосы скрывали его шелковистой завесой, и блики света играли в них. Он больше не пытался ни отстраниться, ни даже высвободить руку, покорно ожидая, что последует дальше.Амальрику внезапно сделалось скучно.Он подумал, что еще немного, и он опоздает на Малый Выход, а нужно было еще увидеться с Нумедидесом – последние дни тот что-то избегал встречи, – осведомиться о здоровье Троцеро, узнать последние дворцовые сплетни.Столько дел, и ни одного, что принесло бы хоть какое-то удовлетворение.С усталым вздохом притянув к себе юношу, он поцеловал его в лоб.– Ступай, мальчик. И передай маменьке, чтобы больше не пускала тебя гулять одного. В лесу, кроме зайчиков, водятся еще и волки.Он отпустил руку Феспия.Растирая ноющее запястье, тот отскочил назад, затравленно глядя на барона из-под спутанных волос, и Амальрику показалось, он собирается что-то сказать, возможно, осыпать его проклятиями или угрозами, – ибо теперь, когда он оказался на достаточном расстоянии от своего мучителя, к Феспию начала возвращаться смелость, – и, не желая повторения утомительной сцены, немедиец поспешил тряхнуть взятым с подставки колокольчиком.Несколько мгновений спустя в дверях возник слуга.Равнодушно-презрительным взглядом смерив обнаженного, вновь залившегося густым румянцем гостя, который тщетно пытался, скрестив руки на животе, прикрыть срамные места, он низко поклонился барону.– Вы звали меня, господин? Амальрик кивнул.– Вели, чтобы приготовили мне парадный костюм для Малого Выхода, да поживее. У меня мало времени. – И когда слуга уже развернулся, чтобы идти, словно спохватившись, окликнул его: – Да, и проследи, чтобы нашего гостя проводили, когда он соизволит одеться. Через черный ход, разумеется.Он вышел, даже не обернувшись, чтобы взглянуть, какой эффект произвели на юношу его слова.Аой. ВРЕМЯ ПРОКЛЯТИЙ Вопреки ожиданиям Амальрика, когда перед ним распахнулись тяжелые двери, ведущие в малую приемную, король еще не покидал трапезной.В длинной, узкой, точно коридор, зале, практически лишенной мебели – ибо никто не имел права сидеть в присутствии Его Величества во время Малого Выхода, – собрался весь цвет знати.Здесь были просители, робкие, униженно озирающиеся по сторонам, то и дело оглядывающиеся на украшенные гербами двери, откуда должен был показаться Вилер; разряженные вельможи, пришедшие обменяться последними новостями; чинные дамы, не пропускавшие ни единого дворцового приема…Быть увиденным здесь считалось чрезвычайно важно для каждого, ибо означало особую степень посвященности, вхожесть в святая святых, принадлежность к сонму избранных.И лишь единицы могли позволить себе пренебречь появлением.Заняв удобное место в нише у окна, Амальрик исподволь разглядывал приглушенно гудящих, натянуто улыбающихся придворных. Никто не знал, почему задерживается король, однако отсутствие его было тревожным знаком.Атмосфера напряженного ожидания сгущалась в приемной.Небрежным кивком посланник поприветствовал знакомых, на несколько же поклонов не счел нужным ответить, нарочито глядя в сторону. Это были привычные старые игры, – торговля влиянием, проверка силы, – лишь в несколько более утонченной форме, нежели те, в которые он играл чуть раньше с Феспием; они если и доставляли удовлетворение, то крайне слабое, пополам с досадой.И все же барон Торский не был бы придворным до мозга костей, если бы не продолжал забавляться происходящим, и со злой усмешкой он сказал себе, что отсутствие юного Феспия, наверняка, не пройдет сегодня незамеченным. Многим не составит труда сопоставить очевидное… Ну что ж, барон никогда не скрывал своих пристрастий. Его репутации, в отличие от несчастного глупца, это пойдет лишь на пользу.Он дружески кивнул принцу Валерию, с озабоченным видом вошедшему в залу, в надежде, что тот не откажется подойти и составить ему компанию, поскольку уже приметил хищные взгляды, что бросали придворные стервятники на пакет в его руках. Печать Немедии на свитке не ускользнула от их внимания, и теперь они, должно быть, горели желанием разузнать, что за вести принес посланник.Единственной возможностью отвадить их было затеять с кем-нибудь беседу, прервать которую они бы не решились.Ответив на поклон посланника, Валерий подошел, приветственно улыбаясь, однако улыбка вышла какой-то мрачной и не смогла разгладить глубоких морщин на лбу. От проницательного взгляда немедийца не укрылось также угрюмое выражение глаз принца, его опущенные плечи, и он едва сдержался, чтобы не потрепать Валерия по руке в знак дружеского ободрения, однако этикет не позволял и помыслить о подобном. И к тому же здесь, отметил Амальрик с внутренней усмешкой, его репутация могла сослужить дурную службу.Не то чтобы ему не нравился Валерий, – скорее, наоборот.С первых дней, как принц появился в Тарантии, немедиец ощутил к тому безотчетную симпатию, перерасти которой в более теплые чувства не позволили лишь обстоятельства, да сумрачная сдержанность молодого человека. Однако горький опыт с давних пор приучил барона подыскивать себе спутников лишь среди тех, кто в душе ему глубоко безразличен, и сторониться немногих, к кому он мог бы искренне привязаться, поскольку это было небезопасно.С Валерием же он держался особенно настороже, ибо тот обладал тем редким качеством, – трепетным сочетанием ранимости и силы, почти болезненной напряженностью души, – что делало его в глазах Амальрика практически неотразимым. Вот почему так редки были их разговоры, – один раз на охоте, на королевском пиру, и вот сегодня, – и каждый раз барон затевал их со сладостным ощущением запретного наслаждения.Принц Шамарский, впрочем, едва ли замечал, что за противоречивые чувства владеют посланником. Рассеянно теребя кружевные манжеты вишневого с черным атласного камзола, он прислонился к стене у окна, невидящим взором обводя пышное собрание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56