По правую руку его над деревьями показался месяц, узкий белый серпик, – орудие пахаря, вышедшего на черную ниву неба собрать ночную жатву. Ораста пробрала дрожь. Острое лезвие луны тянулось к его душе, и он ощущал его неземной холод совсем рядом, у самого сердца.Жрец попытался обдумать все, что случилось с ним за последние дни, все, чему лишь предстояло свершиться. Теперь он осознал наконец, в какие бездны повергла его собственная неопытность и неосторожность, глупость и вожделение, и какие ужасные жертвы потребуются от него, чтобы поправить содеянное. Он знал, что позже неминуемо придут сомнения, насколько правомочно было задуманное, имел ли он право распоряжаться чужими жизнями и проливать кровь невинных. Он знал, что придет и страх, ибо сам он рисковал всем, вплоть до самой жизни, во имя исполнения своих планов.Все это неминуемо, однако пока Ораст гнал прочь эти мысли, удерживая их на самой грани сознания, сознавая, что они все равно вернутся, и даже не пытаясь препятствовать этому, желая лишь одного: чтобы они пришли, когда все будет кончено, когда все будет решено, и, каковы бы ни были его страхи и опасения, путь назад окажется отрезан навсегда, и руки его исполнят предначертанное, даже когда сердце будет разрываться от боли.Луна всходила все выше, выбираясь из черных сетей, сплетенных голыми ветвями, и понемногу Ораст почувствовал, как отступает тоска, уходят, точно бледные призраки, страхи, и самое сознание его теряет четкость и остроту.Он остался один на один с лесом и ночью, впуская в обезмысливший мозг всю полноту сумеречной жизни, сливаясь с прохладным потоком. На несколько нескончаемых мгновений душа его, несомая черной приливной волной, расширилась вольно, взмыла ввысь, бескрайняя, неподвластная никаким законам, и опустилась на мир огромной сетью, в ячейках своих улавливая неясные, смутные образы, сгущая их усилием воли, придавая осязаемость и объем, делая доступными пониманию.Это было сродни магическому зрению, – с той лишь разницей, что он видел не только то, что непосредственно окружало его, но и все, что находилось бесконечно далеко, как в прошлом, так и в будущем, точно сознание его вырвалось на миг в ту поразительную область, где не существует преград и различий между временем и пространством, где точка равна вечности, мгновение – миру, и познавший единое познает бесконечность.Он видел девушку, обнаженную, златокожую, бесстыдно раскинувшуюся на шелковых простынях, лицо, запрокинутое, с приоткрытыми зовуще губами, темными кругами под огромными, жадными глазами, и признал в ней Релату, и ужаснулся ей.Видел мужчину, грузного, седеющего, полного величавого достоинства, в алой виссоновой мантии и золотом обруче короны, и, не узнавая, дал ему имя, и преисполнился скорби.Видел двух принцев, сошедшихся в жаркой схватке; две державы – и небеса над ними, затянутые дымом пожарищ.Видел книгу, магический фолиант, с растрескавшимися от времени страницами, покрытыми мушиной скорописью выцветших чернил. На глазах у него они насыщались цветом, становились сперва огненно-алыми, затем густо-багровыми, переполнялись, набухали влагой, что вдруг выплеснулась на древний пергамент горячей волной и хлынула безудержно, потоками крови заливая мир, державы, правителей их, девушку на шелковых простынях с кожей цвета гречишного меда…Видение это длилось лишь миг – и тут же началось падение в реальность, головокружительное, болезненное, но мир, в который он погрузился, который сгустился вокруг, полный земли и ветра, запахов и звуков, уже не был прежним. И Ораст содрогнулся от ужаса, ведомого лишь тому, кто заглянул в зеркало грядущего и узрел там собственную беспомощность что-либо изменить.Где-то вдалеке вновь заухал филин.Через несколько мгновений из лесной чащи донесся шум, едва слышный, на который в обычном состоянии Ораст едва ли обратил бы внимание, приняв его за шелест ветвей или травы, – но теперь восприятие его, обострившееся, точно у дикого зверя, обрело способность различать малейшие оттенки, насыщая их значимостью и смыслом.Он поднялся навстречу Марне.Как обычно, слепая ведьма двигалась уверенно и легко, и казалось даже, что ночью ей легче ориентироваться, нежели днем, но почему он так уверен в этом, Ораст не мог бы сказать наверняка. И все же, хотя она наверняка ощутила его присутствие рядом, ведьма прошла мимо, даже не замедлив шага, не кивнув в знак приветствия, и безмолвно скрылась в душных недрах крохотного домишки.Ораст замер в нерешительности, глядя ей вслед, ощущая, как вся его чудесная уверенность в себе исчезает мгновенно, точно вода просачивается в песок, уходят волшебные видения, магия оставляет его безвозвратно, оставляя лишь золу и горький дым бессильных сожалений.Внезапная слабость охватила его, и он пошатнулся, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Неудержимое желание лечь, прижаться к земле, ощутить ее прохладу и сырость охватило его, – но повелительный голос колдуньи мгновенно вывел жреца из забытья.– Что ты медлишь? Поди сюда. – Точно вышколенный пес, он поспешил на зов.Марна сидела, скрестив ноги на полу, с глубине землянки, в густой тени, куда не доставал и лучик серебристого лунного света, – бесформенное черное пятно в окружающей тьме. Когда глаза его привыкли ко мраку, Ораст разглядел, что на коленях она держала большое глиняное блюдо, на котором были разложены некие предметы, однако ничего больше, как ни старался, он увидеть не мог.С минуту он мялся в дверях, не зная, что делать дальше, не решаясь пройти и сесть, покуда голос колдуньи, звучный и презрительный, вновь не вернул его к действительности:– Разожги огонь в жаровне. Уголь – в холщовом мешке за сундуком. Возьмешь семь угольков и пять веток остролиста. Жаровню поставь сюда. – Жестом она указала на свободное пространство перед собой.Ораст повиновался бездумно, поражаясь мысленно той власти, что имела над ним ведьма. Одним движением, одним лишь словом она могла лишить его воли, погасить в душе его огонь, подчинить себе и полностью уничтожить, – а он даже не в силах был воспротивиться ей. Только что, всего несколько минут назад, он был свободен, наслаждался чудесным полетом в иных мирах, познавал неведомое… и вот все это растерто в прах под расшитыми сапогами лесной колдуньи, причем она, похоже, даже не сознавала того, что делает с ним.Или, напротив, знала прекрасно и наслаждалась, до глубины своей черной, точно ночная трясина, души. Ораст не мог сказать, какая возможность внушала ему большее отвращение. И лишь в одном он был уверен наверняка, – ни одному живому существу за свою жизнь он с такой силой не желал смерти и вечного проклятия, как этой демонице в человеческом обличье, что восседала недвижно в глубине крохотной комнаты, – воплощение мрака и мстительной ненависти.Тем временем Марна шевельнулась чуть заметно в своем углу, и охристые отблески от разгоревшихся углей в жаровне легли на грубо выделанную маску-забрало. Ораст тревожно поднял глаза, ожидая новых указаний. Ведьма протянула к нему руку, крепкую, с удивительно гладкой, молодой кожей, опровергавшей все домыслы жреца о ее возрасте.– Дай нам твой кинжал, – велела она коротко.Ораст повиновался не задумываясь, и лишь в последний момент спохватился и рука его замерла на полпути. Откуда Марне известно было о кинжале, – ведь прежде он всегда был безоружен. И неужели она знает также, откуда взялся у него этот кривой клинок с синеватым лезвием и рукояткой, отделанной червленым серебром? Он нашел его в лесу, когда бежал сюда, наткнулся случайно, заметив серебристый блеск во мхе, среди корней. Но он ничего не говорил об этом ведьме. Так откуда же…Марна повторила свой нетерпеливый жест, и, спохватившись, Ораст поспешил повиноваться, передавая женщине кинжал. Та с минуту подержала его, точно взвешивая, на открытой ладони, затем опустила на глиняное блюдо.Теперь, в неверном свете мерцающих угольков, жрецу удалось разглядеть, что еще находилось на грубом подносе. Горстка какого-то крупнозернистого серовато-желтого порошка, несколько раздавленных лепестков пятнистого крина, до сих пор источавших слабый аромат, два или три пучка трав, доподлинно определить которые он не сумел, продолговатый кристалл, казавшийся черным в полумраке. Что-то еще было там, завернутое в пергамент, скрытое рукояткой кинжала. Любопытство оказалось не настолько сильно, чтобы одолеть страх, и он не стал всматриваться ближе.Тем временем Марна вдруг встрепенулась, точно огромная ночная птица, пробудившаяся с закатом, развела в стороны руки, ладонями вверх, и устремила слепое лицо к небесам.– Полночь, – промолвила она хрипло, и Орасту даже в голову не пришло задаться вопросом, откуда она, слепая, может знать это, даже не выходя из дома.Ведьма потянулась с видимым наслаждением, так что хрустнули суставы, и наконец опустила руки на глиняное блюдо, касаясь всех находившихся там предметов.– Пора.Тонкой деревянной палочкой с начертанными на ней рунами, которая, как имел уже возможность убедиться Ораст, странным образом не сгорала и в самом сильном огне, ведьма пошевелила угли в жаровне, так что брызнули во все стороны искры, затем уложила поверх веточки остролиста, предусмотрительно оставленные Орастом поблизости. Потянуло пряным пьянящим дымком.Выждав немного, ведьма принялась бросать в пламя, на вид, без всякого разбора, ингредиенты с глиняного подноса. Нежные крапчатые лепестки мгновенно почернели и обуглились, сухая трава сгорела почти без остатка, негромко потрескивая. От серо-желтого порошка пошел неприятный запах и густой дым, прямо в лицо Орасту, и он, не удержавшись, зашелся в кашле. Марна вскинула голову, точно впервые вспомнив о его присутствии.– А ты что сидишь? – В холодном голосе звучало пренебрежение и насмешка. – Ступай прочь! Будешь нужен – придешь.– Но госпожа… – Ораст попытался воспротивиться, однако колдунья властным жестом подняла руку, и он осекся, не смея ослушаться.– Поди прочь, щенок!Безмолвно повернувшись, жрец выбрался наружу.Велико было искушение хоть одним глазком заглянуть в дом, ведь, в конце концов, Марна слепа, она может и не узнать… но страх удержал его. А, быть может, не так уж он и жаждал проведать, что на самом деле происходило сейчас в хижине.Какое-то время там царила тишина, и вдруг послышался звон, словно разбился хрустальный бокал, затем гулкий стук, негромкий, ритмичный, – он длился бесконечно долго, сопровождаясь шорохом и притоптыванием, точно ведьма исполняла некий странный магический танец, аккомпанируя себе на барабане. Насколько Орасту было известно, в лесной хижине не было ничего похожего на барабан, ничего, что могло бы производить подобные звуки, – но какое это имело значение?Мерный рокот неведомого инструмента убаюкивал, навевал гипнотический сон… и возможно, Ораст задремал-таки, ибо когда он вновь открыл глаза, стук прекратился, сменившись невнятицей бормочущих голосов, женских, мужских, неотличимых один от другого и в то же время явственно принадлежащих разным лицам. Они вели между собой нескончаемый спор, переругивались, то возвышаясь до крика, то вновь падая до заговорщического шепота, требовали, ласкались, убеждали, молили… точно сотни душ проклятых скитальцев собрались в крохотной хижине, переполняя ее, стремясь вырваться на свободу.Жрецу начало казаться, что бесконечное их бормотание уже звучит у него в мозгу, и нет от него спасения, и ощутил нестерпимое желание зажать руками уши, броситься прочь, – но гомон продолжался, проникая, казалось, в самую душу, завладевая самыми сокровенными мыслями и сводя с ума. Он упал ничком на ледяную землю, тщась подавить рвущийся из глотки крик…Когда он вновь пришел в себя, уже светало. Солнце не поднялось еще над горизонтом, однако грязно-серые разводы на небе говорили, что до утра осталось рукой подать.Смутно, как сквозь сон, ему вспоминалось, что за ночь сознание еще несколько раз возвращалось к нему, но, должно быть, не до конца, ибо образы, что являлись пред его внутренним взором, казались слишком невероятными, чтобы быть достоверными.Огромные тени, серые, окаймленные багровым, что вылетали из дверей дома и возвращались обратно на крыльях, тронутых синевой. Истошное кошачье мяуканье, доносившееся изнутри. Клубы зеленого дыма, не терявшие формы и не рассеивавшиеся, покуда не поднимались к самым вершинам деревьев…Он не желал больше думать об этом. Тело его затекло после сна на голой земле, его бил озноб, кости ныли мучительно, и он все на свете отдал бы сейчас, должно быть, за горячий завтрак и пылающий очаг. Ораст поднялся, потягиваясь, – и обнаружил, что ведьма стоит напротив, в двух Шагах от него.Он не успел даже удивиться, как ей удалось так неслышно выйти из дома, – точно она попросту материализовалась из сгустившегося мрака, – как она поманила его рукой.– Поди сюда.Ему показалось, в голосе ее он уловил нотки усталости. Он сделал шаг вперед, и она протянула ему кинжал.Это был его клинок, прежний, и в то же время, иной. Загнутое лезвие осталось прежним, и рукоять, – однако теперь синеватое сияние окружало его ореолом, и, сжав его в руке, Ораст ощутил нечто странное, точно нож этот был живым, обладал собственной волей и желаниями и даже имел силу передать их владельцу.Да, это было действительно так. Кинжал жил. И он жаждал крови. Ощущение это в первый миг парализовало жреца, и он растерялся, на миг утратив контроль над собой. Наказание за оплошность не заставило себя ждать. Нож рванулся в его руке, выворачивая запястье, и, прежде чем он успел остановить его, прочертил длинный глубокий разрез на левом предплечье.Остолбеневший, Ораст попытался отдернуть руку – но это оказалось не так легко.Лезвие точно впилось в рану, и ему огромного труда стоило отвести его прочь. Он взглянул на свои руки: они слегка дрожали. Он поднял голову.Теперь он не сомневался, что каким-то образом слепая колдунья видит все, что происходит вокруг, ибо она явственно наблюдала за ним. Даже под грубой кожаной маской он чувствовал ее напряжение. Заметив наконец, что ему удалось справиться с жаждущим крови клинком, Марна кивнула задумчиво, и в голосе ее прозвучало почти одобрение.– Неплохо. Мы знали, что ты справишься. – Она помолчала немного, словно взвешивая, сколько можно доверить жрецу. – Теперь Скрижаль получит свою жертву!– Кровью?Ораст и без того знал ответ, однако ощущал непреодолимое желание вновь услышать это от колдуньи. Ибо теперь, когда смутные и нерешительные планы его оказались близки к осуществлению, он не мог больше скрывать от себя, что преисполнен страха. Ему вспомнились его вечерние раздумья и нежелания впускать сомнения в свою душу… Что ж, теперь пришло их время.И, возможно, колдунья понимала, что так гнетет его, ибо, впервые за все время, тон ее сделался мягким, словно материнским, и ему показалось даже, на губах под маской играет улыбка.– Кровью. Кровью, жрец Митры, – прошептала она со странным вожделением. – Ибо кровь – единственный дар. Она скрепляет клятвы и создает нерушимые узы. Кровь, жертва и награда. Она одна… Но лишь та кровь достойна великого Искусства, в которой горит огонь божества. Кровь того, кто ведет свой род от одного из небожителей.– Но почему именно Вилера?– Ты знаешь, жрец. Лишь тот, кто был помазан на престол и освящен божественным огнем, обретает в крови своей огонь Солнцеликого Митры. И только этот огонь утолит жажду твоего кинжала и даст тебе власть над Скрижалью Изгоев. Только ему дано разрушить чары, опутавшие душу той, которую ты вожделеешь.Она протянула руки и опустила их Орасту на плечи, тяжелые, точно мельничные жернова. Слепой лик ее приблизился к самым его глазам, и он ощутил ее горячее дыхание, и пальцы ее впились ему в плечи, точно стремясь отделить мясо от костей, так что он едва сдержал стон. Так она держала его несколько мгновений – и вдруг неумолимая хватка ее сменилась нежными объятиями.– Ты убьешь Вилера, Ораст. Ты убьешь его – и когда руки твои будут омыты в его крови, Скрижаль станет воистину твоей, и ни тайного, ни запретного не будет в ней для тебя.Валерий вернулся в Тарантию глубокой ночью, и немало времени пришлось ему колотить рукоятью меча в ворота, пока стражники соизволили наконец выяснить, кто там поднял шум в столь поздний час, и впустить запоздалого путника. Он бросил им пару медных монет, однако это не стерло недовольно-насупленного выражения с заспанных лиц, и принц ощутил смутную, саднящую досаду.Для этих людей он был меньше чем никто, лишь скрепя сердце они признавали его высокое положение и оказывали требуемые почести, однако он чувствовал, что в душе они презирают его, возможно, даже насмехаются над ним. Даже когда он был солдатом в Хауране – он не знал такого обращения. Там он действительно пользовался уважением, чувствовал это в каждом взгляде… но Аквилония упорно не желала принимать блудного сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56