Где-то тут должен быть аварийный щит… Ковальский оторвал красную дверку и снял с крюка шлем. Нацепил. Достал кислородный баллон – одинарный, ну и хрен с ним… Привычным движением вставил баллон в захват-клапан. Башенку лифта тряхнуло. «Лопнул!» – подумал Ковальский.
– Не стойте! – крикнул он. – Бегите!
Внешний люк занесло пылью, его едва открыли. И вышли в ущелье, скорее даже в расщелину, зигзагом расколовшую мезу. Клекочущий свист зависшего бота слышался глухо, как спор у соседей через стенку – интонация понятна, а вот слов не разобрать. Клекот перебивался звенящим воем плазмы. И что там уже было жечь?
Ковальский пошел впереди и вывел маленький отряд в Прямой каньон – наезженную дорогу к станции «Соам». И куда теперь? На пепелище?
– Пойдем к стройке, – решил он, – а там видно будет…
С ним никто не спорил. Гуськом, друг за дружкой – женщины и Йенсен в середине – беглецы зашагали по пустыне. Они часто оглядывались назад, но ничего, кроме густого белого дыма за Блэк-Месой, не увидели. Еще одно дымное полотнище клонилось над станцией «Соам». Бывшей станцией…
А над всем этим – оранжево-красный купол неба, по которому с бешеной скоростью скользят пятнистые багровые тучи. Внизу было не лучше. По пустыне стремительно неслись туманные струи мельчайшей рыжей пыли, горизонт затянуло мутной красноватой дымкой. Пылевая буря.
Ковальский до того устал, что его уже ничто не пугало и ничто не трогало, даже прильнувшая на миг Маша и то, как она погладила его по рукаву. По крайней мере его простили… Это грело. А прочее… Заметят их с воздуха?.. Да, плохо им будет… Ничего, авось не заметят… Но пробивалась и гордость. Бот они сбили? Сбили – кувыркался так, что сердце радовалось. Еще один навернулся? Навернулся. Какие ж они беженцы? Они – отряд!
До стройплощадки «отряд» еле доплелся. Ковальский никогда еще не был здесь, и лес трехсотметровых колонн, шахт вертикальных и горизонтальных, ряды и ряды стандартных атмосферогенных агрегатов произвели на него сильное впечатление. В дебрях исполинских вышек, переплетавшихся в вышине мостами, галереями, платформами, Ковальский почувствовал защищенность – хоть сверху не видно…
– О, жизнь моя… – прокряхтел Клунин, плюхаясь на приступочку рядом с необъятным подножием обзорной башни. – Иль ты приснилась мне, зараза? Что делать-то будем?
– Не знаю, – честно признался Ковальский. – А что вы у меня спрашиваете? Что я вам?.. Пойду осмотрюсь…
Он встал, отряхнулся, дожевал брикет «пищи путешественника». Покривился – что это за путешествие с такой жратвой… Ни в голове, ни в заднице… Сощурившись, Ковальский осмотрелся. Два ряда башен-колонн уходили почти до горизонта, и каждая выше Эйфелевой. Они потрясали. Мало верилось, что это – дело рук, а не процессов какого-нибудь там горообразования.
«Какие дела ворочают! – думал Ковальский, ступая в чайную тень. – Планету благоустраивают! Мир строят! А тут эти… асассины недоделанные, аутло в пурпурных тонах… Ну что ты будешь делать! А и правда, что?..»
Он долго обходил колонну, перелез, энергично шевеля губами, решетчатую ферму и остолбенел: прямо на него шел Глеб Жилин. Целый и невредимый. А вдалеке стояли краулеры вразброс, ходили люди в походных комбинезонах… Живые!
– Привет, – сказал Жилин и протянул руку.
Глава 25
АСТЕРОИД МОАНА
«Солярису» явно повезло, подумал Эдик, глядя в западный сектор панорамного экрана. Прямо за исковерканной аварийной ракетой вставал острый скалистый пик, отливающий синим. Еще бы метр, и было б нам…
В противоположную сторону уходила каменистая равнина. Малюсенькое Солнце накладывало черные тени, отбеливало гребни кратеров, останцы и невысокий эскарп. Справа и слева тянулись серые истрескавшиеся, ощетиненные кряжи.
– Вася, – сказал Эдик с чувством, – родина тебя не забудет!
– Ага, чуть борт не пропорол, – покритиковал себя Шлиер-Довейко, но румянец удовольствия на его щеках проступил-таки.
– Пошли, – Эдик пошатнулся и ухватился за поручень, – соберем всех, подумаем, как жить дальше…
Вася серьезно кивнул. Лена вложила свою ладонь Эдику в руку, и они пошли. Было непривычно слышать цоканье магнитных подковок, но без них не ходьба вышла бы, а сплошной эквилибр. На Моане Эдик весил всего 90 граммов – как кулечек с карамельками. Неудобно, конечно, да что ж делать. По крайней мере можно будет пить из нормальных стаканов и есть из нормальных тарелок… Хм. Было бы что есть… И что пить. И чем дышать. И около чего греться. Как бы не получилось так, что их спасение – лишь короткая отсрочка, продление мучений…
Они прошли по всем палубам, собирая уцелевших. Эдик освобождал пассажиров из амортизационных ящиков, Лена раздавала им серебристые пилюльки адаптогена и витмобилизатора, чтобы «сбить» шок, а Вася освобожденных переодевал в легкие автономкомплекты. Иногда Васе везло. В 24-й каюте пилот помогал шикарной блондинке снимать жесткое полупрозрачное платье. Иногда – не очень. В «люксе» напротив он облачал в АКЛ худосочную дамочку в возрасте.
Только через час обошли всех. Всех – это тридцать душ. Из семидесяти одной, числящихся в регистре!
…Первый день на Моане отложился в памяти Эдика несвязанными друг с другом фрагментами, вырезанными из жизни кусками. Вспоминался лишь какой-то один кадр из стереофильма «Робинзоны астероида», а что ему предшествовало, и что воспоследовало затем – неясно. Стерлось.
Подходили члены экипажа и включались в работу. Эдик сперва думал созвать что-нибудь вроде общего собрания, но все получилось и так, как бы само собой. Настя, практикантка Ксеня, карго-мастер Кленин, энергетик Пракеш, врач-межпланетник Трофимов, ну и Вася, конечно, незаметно выбрали Эдика капитаном. Они подходили к нему, запрашивали ЦУ, он говорил, что делать. Те шли и делали. Когда Эдик опомнился, было уже поздно – машина завертелась, не остановишь. Да и что скажешь? Не хочу-де брать на себя ответственность и нести ее? Это перед Настечкой-то? «Че смеяться?», как Лена говорит…
Пассажиры, кутающиеся в одеяла (экономили батареи автоном-комплектов), выходили из кают и тоже требовали фронта работ – сидеть и ждать было невмоготу. Эдику эта «инициатива снизу» сильно подняла настроение. Его очень тревожило, как они, тридцать непохожих человек, будут ладить. На корабле, где людям помногу недель просто некуда деться друг от друга, можно запросто подхватить заразную духовную хворь – «острый экспедиционит». Даже самый покладистый озвереет, если день за днем будет нюхать грязные носки товарища. Он начнет подмечать только изъяны соседей и в упор не видеть достоинств. Атмосфера накалится, вспыхнут словесные перепалки, дело дойдет до драк… А на борту «Соляриса» есть чему возгореться. На корабле сошлись тридцать противоположностей. Белые, цветные и краснокожие, представители союзов стран и государств-аутсайдеров, землежители и космониты.
Короче говоря, горючего материала хватало, и Эдику было известно лишь одно средство тушения серьезных «психологических пожаров» – работа.
Минут за пятнадцать он трудоустроил всех желающих. Инженера-агролога отправил в оранжерею, где замерзли культиваторы с хлореллой и батиэллой, – пусть посмотрит, можно ли что-то еще сделать? Хильдур Йенсен – так звали пожилую даму с несколькими подбородками, высокую и дородную – Иволгин дал в помощь доку Трофимову. Из десятка неработающих и студентов Эдик сколотил бригаду ремонтников, ее возглавил инженер-ассенизатор из Царицына. Полковнику космопехоты Еселеву выпала скорбная функция – требовалось захоронить погибших.
Полковнику в помощь Эдик выделил троих ребят-планетологов с Джей-станции «Каллисто-Центр». Кстати, именно Еселеву довелось первому ступить на грунт Моаны, но никаких домашних заготовок по этому поводу произнесено не было. Полковник вышел и доложил: «Стою на поверхности. Породы – углистые хондриты и силикаты. Скорость убегания – шестьдесят метров в секунду». И все. Недосуг робинзонам космоса пышные фразы разучивать и перед зеркалами репетировать. Им работать надо. И они работали. Не приседая. Шесть раз всходило и заходило Солнце, по БВ была глухая ночь, но робинзоны отгоняли усталость стимуляторами, а сонливость – таблетками спорамина. Некогда было спать! Хорошо, если военная станция на орбите Марса заметила вспышку у Цереры, а если паче чаяния и эмиссионный спектр определила… Может, и с самой Цереры что-то засекли? И сообщили в Межплатранс? В КДК, в ЦКИ, в УКБ… И все там зашевелились и кинулись их спасать… Если засекли. А если нет? А если и засекли даже и поспешили на выручку, но опоздают? Разве не может такого случиться, что за ними прилетят вечером по среднеземному, а утром энергоблок крякнет и в самых теплых каютах будет минус 180? Или передохнет вся хлорелла с батиэллой, и тогда экипаж задохнется – за полчаса до посадки десантного бота? Да мало ли, что может случиться в пространстве! Тут можно год просидеть и никого не дождаться! Нет, надо было надеяться только на самих себя и устраиваться основательно и надолго. Робинзонить помаленьку и надеяться. Еще ж не было такого, чтобы планетолет потерпел кораблекрушение, а его экипаж остался в живых. Космос – не море. Тут корабли или летают годами без аварий, или превращаются в радиоактивную тучку. А «Солярис» выбросило на необитаемый астероид… Особенности национальной космонавтики!
Впрочем, об этом как-то не думалось, головы другим были заняты. А когда уработаешься, валишься и спишь. Час или два – насколько совести хватает. Встаешь – и по-новой. Меняешь воду в ванночках с водорослями, отжимаешь эту противную высокобелковую слизь – розовую батиэлловую или хлорелловую, зеленого цвета. Утепляешь борта. Металлизируешь пробоины и трещины, затянутые смолопластом. Делаешь из электронного дерьма– разбитого, полурасплавленного, некомплектного – конфетку в виде передатчика. И чем больше проворачиваешь дел, тем больше работы наваливается – не продохнуть. Автономный энергоблок сохранился лишь один – в медотсеке. Решили свет экономить – перебрались в каюты на четвертом уровне и отсеклись. Четвертый – это если сверху считать, как положено, но от верха давно и пыли не осталось…
Лампы повключали через одну и вполнакала, температуру снизили до шестнадцати градусов во всех каютах, а в коридоре, кольцом охватывающем центральный ствол, – до плюс девяти. Перетащили со всех ярусов теплые вещи и продукты – запаслись на неделю, не меньше. А вот с водой была напряженка…
* * *
– Сколько здесь? – Эдик постучал костяшками пальцев по водяному баку емкостью три тонны. Таких на корабле было пять.
– Тридцать девять литров, – вздохнула Настя, – мы уже мерили. Чистая, хорошая вода, но… на тридцать человек… Даже до послезавтра не хватит.
– Ничего, – сказал Эдик жизнеутверждающе, – что-нибудь придумаем!
Он обвел глазами холодный камбуз. Здесь ничем «таким» не пахло. Киберкухня, белковый синтезатор, окна линии заказов – все растворялось в угрюмых багровых тенях, трепещущих в такт мигавшим красным лампочкам под сводчатым потолком.
– А сауна?
– Там пробоина, – вздохнула Настя. – Всю воду вынесло.
– Как назло все…
– И не говори…
– Надо будет наружу выйти, посмотреть – лед, может, где есть?
– И я!
Эдик противиться не стал – побоялся. Вернее, не захотел портить отношения – вожделение правило им даже при девяти тепла…
– Посмотрим, – сказал он дипломатично и покинул кухонный отсек.
В коридоре, громко клацая магнитными подковками, к нему подошел Вася.
– Там отказываются работать! – сообщил он. Вид Вася имел встрепанный – надо полагать, отказ сопровождался рукоприкладством.
Эдик даже вздохнул с облегчением. Наблюдая, с каким подъемом, в едином порыве работают люди, как проживают они первый день на астероиде, словно большая дружная семья, Иволгин все ждал срыва, памятуя, что редкая фамилия обходится без урода. И вот дождался. Нарыв созрел.
– Неработающие? – спросил он, отряхивая руки.
– Студенты! Заочники с Весты. С сессии они, что ли…
– А ну, пошли, – воинственно сказал Эдик. – Кленин! Пошли тоже.
«Бунтовщики» занимали четырехместную каюту за медотсеком. Дверца ее была полуоткрыта, из широкой щели ревела музыка, мелькнуло чье-то бледное лицо, несколько голосов вперебой осведомились, кого там еще черт принес, но если с собой прихватил, тогда ладно…
– Заходи! – крикнул одинокий голос.
Эдик зашел и огляделся. В каюте было не продохнуть – табачный дым висел сизыми пластами, не смешиваясь. Двое с маленькими усиками горланили что-то разухабистое, а третий, остролицый и худющий, лихо опрокинув стаканчик, крякнул и, сосредоточенно сопя, полез вилкой в банку термоконсервов.
Посреди каюты стоял длинноносый человек с припухшим лицом. Он назвался Аркадием Ильичом и с ходу начал жаловаться: не жизнь у них, а черт-те что, вечно одно и то же… Опять начальство не досмотрело… не додумало… проморгало… не учло…
Эдик подошел к кристаллофону, надрывавшемуся на распахнутом баре, и вырубил звук.
– Вам что было сказано делать? – резко спросил он.
– Ак-кумуляторы собрать… – пробормотал длинноносый.
– Так чего вы ждете? – с напором продолжал Эдик.
– Эй, – прогундел один из певцов и рыгнул, – а ну, быстро включил музон!
– Заткнись, – бросил Эдик, не оборачиваясь. – Вот что, хулиганы-тунеядцы, или вы работаете, как все, или – вон скафандры и марш отсюда! Вас тут никто не держит! Наверху целый ярус свободный – там вас никто не будет напрягать!
– Привыкли, что за них все дядя сделает! – пробасил Кленин и шагнул в каюту. – А насвинячили…
Кленин, брезгливо морщась и бормоча что-то неласковое, отсчитал четыре автоном-комплекта и бросил на маленький столик перед полукруглой тахтой, где неуверенно покачивалась парочка певчих.
– Нате, вот! Тебя подождать? – спросил он Эдика.
– Да нет, чего тут двоим делать?
Кленин вышел и образовалось много свободного места.
– А если я не захочу «марш отсюда»? – лениво протянул остролицый, явно нарываясь. Иволгин поднял взгляд. Осмелели1
– Вытолкаю, – раздельно сказал он. – Дам пинка под чад, и люк заблокирую, чтоб не воняло.
Гопкомпания обступила Иволгина. Аркадий Ильич, издевательски улыбаясь, поднял автономкомплект, покачал в руке и небрежно бросил на загаженный пол – АКЛ опускался медленно, как под водой. Эдик спокойно, будто так и надо, поднял скафандр и небрежно бросил обратно на столик. Затем резко обернулся и уложил длинноносого ударом лянцян – костяшками пальцев в кадык. Аркадий Ильич еще падал, когда Эдик саданул локтями по ребрам парочке выпивох, и тут же врезал остролицему – банальным приемом «кулаком в морду». Положив руку на карман с кобурой, Иволгин сказал с нажимом:
– Одевайтесь1 Работа не ждет.
Первым собрался длинноносый Аркадий Ильич. Боль отпустила его, он натужно сглатывал и тер слезящиеся глаза.
– Я пойду, конечно, – сипло прошептал он, – но я тебе еще это припомню!
Нахлобучив на голову шлем, Аркадий Ильич выскочил в коридор. Трое его однокурсников, злобно и растерянно поглядывая на Эдика, облачились и вышли за Аркадием Ильичом. Походка их была нетвердой.
– Все о'кей, кэп? – заглянул в каюту Кленин.
– Нормально, – молвил Эдик. – Собирайся. Пойдем лед поищем.
– О'кей…
За льдом Настя не пошла – осталась помогать Ксене ухаживать за ранеными. Да и все равно пустолазных скафандров не хватило бы. Всего их насчитывалось шесть штук. Четыре были отданы полковнику Еселеву и троим планетологам-божедомам: они рыли неглубокие могилы и вырезали лазером надгробия или грубые кресты. Оставалась пара «Вээсок» и иволгинский БК.
Третьим «на разведку» напросился Вася. Его взяли. И поручили нести алюминиевые лопаты.
Выходили через малую шлюзовую. Внешний люк открывался лишь до половины, но пролезть можно было свободно.
Поверхность Моаны ничем особенным не поражала – похоже было на «родной» Фобос, только в светлых тонах. Солнце быстро всходило над близким горизонтом, тени укорачивались, уступая место неяркому сиянию. Росли световые пятна, вытягивались в полосы, смыкались в серо-жемчужное поле. Грунт под ногами напоминал глину, она серебрилась колючим пушком инея и медленно тускнела «на солнцепеке», но реденький парок зрением даже не угадывался.
– Вот, суки, – сказал Кленин со злостью, – смотри, чего понаделали!
Эдик обернулся, вознесясь на метр и медленно, как на дно, опустившись. «Солярис» стоял косо, но прочно, походя на старинную бочку из-под солярки, забытую на мерзлых камнях антарктического пляжа. Такую же битую, мятую, в рваных дырах. Нос корабля отсутствовал, напрочь отхваченный, – под звездами жалко сверкали размороженные трубы, корячился лонжерон с остатком гнутой обшивки, стыковочный узел крепко обжимал андрогины посадочного модуля. С андрогинов свисал остаток аварийного бота – кессон, раскрывшийся нелепым цветком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Не стойте! – крикнул он. – Бегите!
Внешний люк занесло пылью, его едва открыли. И вышли в ущелье, скорее даже в расщелину, зигзагом расколовшую мезу. Клекочущий свист зависшего бота слышался глухо, как спор у соседей через стенку – интонация понятна, а вот слов не разобрать. Клекот перебивался звенящим воем плазмы. И что там уже было жечь?
Ковальский пошел впереди и вывел маленький отряд в Прямой каньон – наезженную дорогу к станции «Соам». И куда теперь? На пепелище?
– Пойдем к стройке, – решил он, – а там видно будет…
С ним никто не спорил. Гуськом, друг за дружкой – женщины и Йенсен в середине – беглецы зашагали по пустыне. Они часто оглядывались назад, но ничего, кроме густого белого дыма за Блэк-Месой, не увидели. Еще одно дымное полотнище клонилось над станцией «Соам». Бывшей станцией…
А над всем этим – оранжево-красный купол неба, по которому с бешеной скоростью скользят пятнистые багровые тучи. Внизу было не лучше. По пустыне стремительно неслись туманные струи мельчайшей рыжей пыли, горизонт затянуло мутной красноватой дымкой. Пылевая буря.
Ковальский до того устал, что его уже ничто не пугало и ничто не трогало, даже прильнувшая на миг Маша и то, как она погладила его по рукаву. По крайней мере его простили… Это грело. А прочее… Заметят их с воздуха?.. Да, плохо им будет… Ничего, авось не заметят… Но пробивалась и гордость. Бот они сбили? Сбили – кувыркался так, что сердце радовалось. Еще один навернулся? Навернулся. Какие ж они беженцы? Они – отряд!
До стройплощадки «отряд» еле доплелся. Ковальский никогда еще не был здесь, и лес трехсотметровых колонн, шахт вертикальных и горизонтальных, ряды и ряды стандартных атмосферогенных агрегатов произвели на него сильное впечатление. В дебрях исполинских вышек, переплетавшихся в вышине мостами, галереями, платформами, Ковальский почувствовал защищенность – хоть сверху не видно…
– О, жизнь моя… – прокряхтел Клунин, плюхаясь на приступочку рядом с необъятным подножием обзорной башни. – Иль ты приснилась мне, зараза? Что делать-то будем?
– Не знаю, – честно признался Ковальский. – А что вы у меня спрашиваете? Что я вам?.. Пойду осмотрюсь…
Он встал, отряхнулся, дожевал брикет «пищи путешественника». Покривился – что это за путешествие с такой жратвой… Ни в голове, ни в заднице… Сощурившись, Ковальский осмотрелся. Два ряда башен-колонн уходили почти до горизонта, и каждая выше Эйфелевой. Они потрясали. Мало верилось, что это – дело рук, а не процессов какого-нибудь там горообразования.
«Какие дела ворочают! – думал Ковальский, ступая в чайную тень. – Планету благоустраивают! Мир строят! А тут эти… асассины недоделанные, аутло в пурпурных тонах… Ну что ты будешь делать! А и правда, что?..»
Он долго обходил колонну, перелез, энергично шевеля губами, решетчатую ферму и остолбенел: прямо на него шел Глеб Жилин. Целый и невредимый. А вдалеке стояли краулеры вразброс, ходили люди в походных комбинезонах… Живые!
– Привет, – сказал Жилин и протянул руку.
Глава 25
АСТЕРОИД МОАНА
«Солярису» явно повезло, подумал Эдик, глядя в западный сектор панорамного экрана. Прямо за исковерканной аварийной ракетой вставал острый скалистый пик, отливающий синим. Еще бы метр, и было б нам…
В противоположную сторону уходила каменистая равнина. Малюсенькое Солнце накладывало черные тени, отбеливало гребни кратеров, останцы и невысокий эскарп. Справа и слева тянулись серые истрескавшиеся, ощетиненные кряжи.
– Вася, – сказал Эдик с чувством, – родина тебя не забудет!
– Ага, чуть борт не пропорол, – покритиковал себя Шлиер-Довейко, но румянец удовольствия на его щеках проступил-таки.
– Пошли, – Эдик пошатнулся и ухватился за поручень, – соберем всех, подумаем, как жить дальше…
Вася серьезно кивнул. Лена вложила свою ладонь Эдику в руку, и они пошли. Было непривычно слышать цоканье магнитных подковок, но без них не ходьба вышла бы, а сплошной эквилибр. На Моане Эдик весил всего 90 граммов – как кулечек с карамельками. Неудобно, конечно, да что ж делать. По крайней мере можно будет пить из нормальных стаканов и есть из нормальных тарелок… Хм. Было бы что есть… И что пить. И чем дышать. И около чего греться. Как бы не получилось так, что их спасение – лишь короткая отсрочка, продление мучений…
Они прошли по всем палубам, собирая уцелевших. Эдик освобождал пассажиров из амортизационных ящиков, Лена раздавала им серебристые пилюльки адаптогена и витмобилизатора, чтобы «сбить» шок, а Вася освобожденных переодевал в легкие автономкомплекты. Иногда Васе везло. В 24-й каюте пилот помогал шикарной блондинке снимать жесткое полупрозрачное платье. Иногда – не очень. В «люксе» напротив он облачал в АКЛ худосочную дамочку в возрасте.
Только через час обошли всех. Всех – это тридцать душ. Из семидесяти одной, числящихся в регистре!
…Первый день на Моане отложился в памяти Эдика несвязанными друг с другом фрагментами, вырезанными из жизни кусками. Вспоминался лишь какой-то один кадр из стереофильма «Робинзоны астероида», а что ему предшествовало, и что воспоследовало затем – неясно. Стерлось.
Подходили члены экипажа и включались в работу. Эдик сперва думал созвать что-нибудь вроде общего собрания, но все получилось и так, как бы само собой. Настя, практикантка Ксеня, карго-мастер Кленин, энергетик Пракеш, врач-межпланетник Трофимов, ну и Вася, конечно, незаметно выбрали Эдика капитаном. Они подходили к нему, запрашивали ЦУ, он говорил, что делать. Те шли и делали. Когда Эдик опомнился, было уже поздно – машина завертелась, не остановишь. Да и что скажешь? Не хочу-де брать на себя ответственность и нести ее? Это перед Настечкой-то? «Че смеяться?», как Лена говорит…
Пассажиры, кутающиеся в одеяла (экономили батареи автоном-комплектов), выходили из кают и тоже требовали фронта работ – сидеть и ждать было невмоготу. Эдику эта «инициатива снизу» сильно подняла настроение. Его очень тревожило, как они, тридцать непохожих человек, будут ладить. На корабле, где людям помногу недель просто некуда деться друг от друга, можно запросто подхватить заразную духовную хворь – «острый экспедиционит». Даже самый покладистый озвереет, если день за днем будет нюхать грязные носки товарища. Он начнет подмечать только изъяны соседей и в упор не видеть достоинств. Атмосфера накалится, вспыхнут словесные перепалки, дело дойдет до драк… А на борту «Соляриса» есть чему возгореться. На корабле сошлись тридцать противоположностей. Белые, цветные и краснокожие, представители союзов стран и государств-аутсайдеров, землежители и космониты.
Короче говоря, горючего материала хватало, и Эдику было известно лишь одно средство тушения серьезных «психологических пожаров» – работа.
Минут за пятнадцать он трудоустроил всех желающих. Инженера-агролога отправил в оранжерею, где замерзли культиваторы с хлореллой и батиэллой, – пусть посмотрит, можно ли что-то еще сделать? Хильдур Йенсен – так звали пожилую даму с несколькими подбородками, высокую и дородную – Иволгин дал в помощь доку Трофимову. Из десятка неработающих и студентов Эдик сколотил бригаду ремонтников, ее возглавил инженер-ассенизатор из Царицына. Полковнику космопехоты Еселеву выпала скорбная функция – требовалось захоронить погибших.
Полковнику в помощь Эдик выделил троих ребят-планетологов с Джей-станции «Каллисто-Центр». Кстати, именно Еселеву довелось первому ступить на грунт Моаны, но никаких домашних заготовок по этому поводу произнесено не было. Полковник вышел и доложил: «Стою на поверхности. Породы – углистые хондриты и силикаты. Скорость убегания – шестьдесят метров в секунду». И все. Недосуг робинзонам космоса пышные фразы разучивать и перед зеркалами репетировать. Им работать надо. И они работали. Не приседая. Шесть раз всходило и заходило Солнце, по БВ была глухая ночь, но робинзоны отгоняли усталость стимуляторами, а сонливость – таблетками спорамина. Некогда было спать! Хорошо, если военная станция на орбите Марса заметила вспышку у Цереры, а если паче чаяния и эмиссионный спектр определила… Может, и с самой Цереры что-то засекли? И сообщили в Межплатранс? В КДК, в ЦКИ, в УКБ… И все там зашевелились и кинулись их спасать… Если засекли. А если нет? А если и засекли даже и поспешили на выручку, но опоздают? Разве не может такого случиться, что за ними прилетят вечером по среднеземному, а утром энергоблок крякнет и в самых теплых каютах будет минус 180? Или передохнет вся хлорелла с батиэллой, и тогда экипаж задохнется – за полчаса до посадки десантного бота? Да мало ли, что может случиться в пространстве! Тут можно год просидеть и никого не дождаться! Нет, надо было надеяться только на самих себя и устраиваться основательно и надолго. Робинзонить помаленьку и надеяться. Еще ж не было такого, чтобы планетолет потерпел кораблекрушение, а его экипаж остался в живых. Космос – не море. Тут корабли или летают годами без аварий, или превращаются в радиоактивную тучку. А «Солярис» выбросило на необитаемый астероид… Особенности национальной космонавтики!
Впрочем, об этом как-то не думалось, головы другим были заняты. А когда уработаешься, валишься и спишь. Час или два – насколько совести хватает. Встаешь – и по-новой. Меняешь воду в ванночках с водорослями, отжимаешь эту противную высокобелковую слизь – розовую батиэлловую или хлорелловую, зеленого цвета. Утепляешь борта. Металлизируешь пробоины и трещины, затянутые смолопластом. Делаешь из электронного дерьма– разбитого, полурасплавленного, некомплектного – конфетку в виде передатчика. И чем больше проворачиваешь дел, тем больше работы наваливается – не продохнуть. Автономный энергоблок сохранился лишь один – в медотсеке. Решили свет экономить – перебрались в каюты на четвертом уровне и отсеклись. Четвертый – это если сверху считать, как положено, но от верха давно и пыли не осталось…
Лампы повключали через одну и вполнакала, температуру снизили до шестнадцати градусов во всех каютах, а в коридоре, кольцом охватывающем центральный ствол, – до плюс девяти. Перетащили со всех ярусов теплые вещи и продукты – запаслись на неделю, не меньше. А вот с водой была напряженка…
* * *
– Сколько здесь? – Эдик постучал костяшками пальцев по водяному баку емкостью три тонны. Таких на корабле было пять.
– Тридцать девять литров, – вздохнула Настя, – мы уже мерили. Чистая, хорошая вода, но… на тридцать человек… Даже до послезавтра не хватит.
– Ничего, – сказал Эдик жизнеутверждающе, – что-нибудь придумаем!
Он обвел глазами холодный камбуз. Здесь ничем «таким» не пахло. Киберкухня, белковый синтезатор, окна линии заказов – все растворялось в угрюмых багровых тенях, трепещущих в такт мигавшим красным лампочкам под сводчатым потолком.
– А сауна?
– Там пробоина, – вздохнула Настя. – Всю воду вынесло.
– Как назло все…
– И не говори…
– Надо будет наружу выйти, посмотреть – лед, может, где есть?
– И я!
Эдик противиться не стал – побоялся. Вернее, не захотел портить отношения – вожделение правило им даже при девяти тепла…
– Посмотрим, – сказал он дипломатично и покинул кухонный отсек.
В коридоре, громко клацая магнитными подковками, к нему подошел Вася.
– Там отказываются работать! – сообщил он. Вид Вася имел встрепанный – надо полагать, отказ сопровождался рукоприкладством.
Эдик даже вздохнул с облегчением. Наблюдая, с каким подъемом, в едином порыве работают люди, как проживают они первый день на астероиде, словно большая дружная семья, Иволгин все ждал срыва, памятуя, что редкая фамилия обходится без урода. И вот дождался. Нарыв созрел.
– Неработающие? – спросил он, отряхивая руки.
– Студенты! Заочники с Весты. С сессии они, что ли…
– А ну, пошли, – воинственно сказал Эдик. – Кленин! Пошли тоже.
«Бунтовщики» занимали четырехместную каюту за медотсеком. Дверца ее была полуоткрыта, из широкой щели ревела музыка, мелькнуло чье-то бледное лицо, несколько голосов вперебой осведомились, кого там еще черт принес, но если с собой прихватил, тогда ладно…
– Заходи! – крикнул одинокий голос.
Эдик зашел и огляделся. В каюте было не продохнуть – табачный дым висел сизыми пластами, не смешиваясь. Двое с маленькими усиками горланили что-то разухабистое, а третий, остролицый и худющий, лихо опрокинув стаканчик, крякнул и, сосредоточенно сопя, полез вилкой в банку термоконсервов.
Посреди каюты стоял длинноносый человек с припухшим лицом. Он назвался Аркадием Ильичом и с ходу начал жаловаться: не жизнь у них, а черт-те что, вечно одно и то же… Опять начальство не досмотрело… не додумало… проморгало… не учло…
Эдик подошел к кристаллофону, надрывавшемуся на распахнутом баре, и вырубил звук.
– Вам что было сказано делать? – резко спросил он.
– Ак-кумуляторы собрать… – пробормотал длинноносый.
– Так чего вы ждете? – с напором продолжал Эдик.
– Эй, – прогундел один из певцов и рыгнул, – а ну, быстро включил музон!
– Заткнись, – бросил Эдик, не оборачиваясь. – Вот что, хулиганы-тунеядцы, или вы работаете, как все, или – вон скафандры и марш отсюда! Вас тут никто не держит! Наверху целый ярус свободный – там вас никто не будет напрягать!
– Привыкли, что за них все дядя сделает! – пробасил Кленин и шагнул в каюту. – А насвинячили…
Кленин, брезгливо морщась и бормоча что-то неласковое, отсчитал четыре автоном-комплекта и бросил на маленький столик перед полукруглой тахтой, где неуверенно покачивалась парочка певчих.
– Нате, вот! Тебя подождать? – спросил он Эдика.
– Да нет, чего тут двоим делать?
Кленин вышел и образовалось много свободного места.
– А если я не захочу «марш отсюда»? – лениво протянул остролицый, явно нарываясь. Иволгин поднял взгляд. Осмелели1
– Вытолкаю, – раздельно сказал он. – Дам пинка под чад, и люк заблокирую, чтоб не воняло.
Гопкомпания обступила Иволгина. Аркадий Ильич, издевательски улыбаясь, поднял автономкомплект, покачал в руке и небрежно бросил на загаженный пол – АКЛ опускался медленно, как под водой. Эдик спокойно, будто так и надо, поднял скафандр и небрежно бросил обратно на столик. Затем резко обернулся и уложил длинноносого ударом лянцян – костяшками пальцев в кадык. Аркадий Ильич еще падал, когда Эдик саданул локтями по ребрам парочке выпивох, и тут же врезал остролицему – банальным приемом «кулаком в морду». Положив руку на карман с кобурой, Иволгин сказал с нажимом:
– Одевайтесь1 Работа не ждет.
Первым собрался длинноносый Аркадий Ильич. Боль отпустила его, он натужно сглатывал и тер слезящиеся глаза.
– Я пойду, конечно, – сипло прошептал он, – но я тебе еще это припомню!
Нахлобучив на голову шлем, Аркадий Ильич выскочил в коридор. Трое его однокурсников, злобно и растерянно поглядывая на Эдика, облачились и вышли за Аркадием Ильичом. Походка их была нетвердой.
– Все о'кей, кэп? – заглянул в каюту Кленин.
– Нормально, – молвил Эдик. – Собирайся. Пойдем лед поищем.
– О'кей…
За льдом Настя не пошла – осталась помогать Ксене ухаживать за ранеными. Да и все равно пустолазных скафандров не хватило бы. Всего их насчитывалось шесть штук. Четыре были отданы полковнику Еселеву и троим планетологам-божедомам: они рыли неглубокие могилы и вырезали лазером надгробия или грубые кресты. Оставалась пара «Вээсок» и иволгинский БК.
Третьим «на разведку» напросился Вася. Его взяли. И поручили нести алюминиевые лопаты.
Выходили через малую шлюзовую. Внешний люк открывался лишь до половины, но пролезть можно было свободно.
Поверхность Моаны ничем особенным не поражала – похоже было на «родной» Фобос, только в светлых тонах. Солнце быстро всходило над близким горизонтом, тени укорачивались, уступая место неяркому сиянию. Росли световые пятна, вытягивались в полосы, смыкались в серо-жемчужное поле. Грунт под ногами напоминал глину, она серебрилась колючим пушком инея и медленно тускнела «на солнцепеке», но реденький парок зрением даже не угадывался.
– Вот, суки, – сказал Кленин со злостью, – смотри, чего понаделали!
Эдик обернулся, вознесясь на метр и медленно, как на дно, опустившись. «Солярис» стоял косо, но прочно, походя на старинную бочку из-под солярки, забытую на мерзлых камнях антарктического пляжа. Такую же битую, мятую, в рваных дырах. Нос корабля отсутствовал, напрочь отхваченный, – под звездами жалко сверкали размороженные трубы, корячился лонжерон с остатком гнутой обшивки, стыковочный узел крепко обжимал андрогины посадочного модуля. С андрогинов свисал остаток аварийного бота – кессон, раскрывшийся нелепым цветком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47