Разумеется, молодой Марий знал о жестокости своего отца и вполне ожидал, что она настигнет Рим. Гай Марий встретился с ним в своем лагере на форуме, и между ними состоялся очень короткий разговор.
– Передай Квинту Муцию Сцеволе, что на рассвете ты женишься на его дочери, – сказал он, – извини, но меня там не будет, я слишком занят. Ты и твоя жена приглашены на инаугурацию нового flamen Dialis'a, это очень важное событие; а затем вы отправитесь на пир в его дом. Когда же все закончится, ты вернешься к своим обязанностям в Этрурии.
– Так что, у меня не будет возможности выполнить свои супружеские обязанности? – спросил молодой Марий, пытаясь изобразить легкомыслие.
– Извини, сынок, с этим придется подождать до лучших времен. А теперь прямиком за работу.
Что-то в лице отца заставило молодого Мария заколебаться, но он все же спросил:
– Отец, могу ли я сейчас пойти и повидаться со своей матерью? Могу ли я переночевать у нее?
Печаль, боль и страдание вспыхнули в глазах Гая Мария, и губы его задрожали. Он сказал «да» и отвернулся.
Мгновение встречи с матерью оказалось худшим в жизни молодого Мария. Какие у нее были глаза! Какой старой она выглядела! Как подавлена и печальна! Она была крайне замкнута в себе и очень неохотно обсуждала все случившееся.
– Я хочу знать, мама! Что он натворил?
– То, что ни один человек в здравом уме не сделает.
– Я догадался, что он сумасшедший, еще в Африке, но не представлял, насколько он плох. О, мама, что мы можем сделать?
– Ничего. – Она обхватила голову руками и нахмурилась. – Давай не будем говорить об этом, сынок. Как он выглядит? – и она судорожно облизнула губы.
– Ты это серьезно?
– Что?
– То, что ты его совсем не видела.
– Я его не видела и больше никогда не увижу.
Из ее слов молодой Марий не понял, было ли это ее собственное решение, или предчувствие будущего, или же так захотел отец.
– Он выглядит не слишком хорошо, мама, он сам не свой. Сказал, что не придет на мою свадьбу. Придешь ли ты?
– Да, маленький Гай, я приду.
После свадьбы (какой хорошенькой оказалась Муция Терция) Юлия приняла участие в инаугурации молодого Цезаря в храме Юпитера, поскольку Гай Марий отсутствовал. Город был приведен в порядок, так что молодой Марий не мог представить размеров отцовской жестокости; и поскольку был сыном великого человека, то не мог найти в себе мужества спросить о происшедшем.
Храмовые обряды были безумно длинны и скучны. С молодого Цезаря сняли его неподпоясанную тунику и облачили в одежду, соответствующую его новой должности: ужасно неудобную и душную накидку, сделанную из двух кусков грубой шерсти, выкрашенных в красный и пурпурный цвет; тесный шлем из слоновой кости с шерстяной подкладкой и специальные башмаки без узлов и пряжек. Как он сможет носить такую одежду каждый день? Привыкнув к тому, что его талию стягивал пояс из чистой кожи, подаренный ему Луцием Декумием вместе с красивым маленьким кинжалом в ножнах, прикрепленных к ремню, молодой Цезарь чувствовал себя без него неловко. Шлем из слоновой кости, изготовленный для человека с гораздо меньшим размером головы, сидел на нем ужасно нелепо, потому что даже не доставал ушей. Сцевола, верховный понтифик, уверил его, что все будет в порядке, а Гай Марий подарит новый apex, сделанный по его мерке.
Когда мальчик поднял глаза на свою тетку Юлию, то сердце его дрогнуло. Пока различные жрецы монотонно бормотали молитвы, он неотрывно смотрел на нее, желая поймать ее взгляд. Она, конечно же, почувствовала это, но не взглянула на него. Юлия казалась ему значительно старше своих сорока лет, а вся ее красота поблекла под бременем печалей. Но в конце церемонии, когда все столпились с поздравлениями вокруг нового flamen Dialis'a и его куклоподобной flaminic'ы, молодой Цезарь наконец увидел глаза Юлии и пожалел об этом. Она, как обычно, поцеловала его в губы и слегка всплакнула, склонив голову ему на плечо.
– Мне так жаль, – прошептала она, – это такая ужасная вещь, которую он не должен был делать. Он причиняет вред всем, даже тем, кому не следовало бы. Но он не такой, пожалуйста, пойми это! – Я понимаю, тетя Юлия, – ответил мальчик чуть слышно, – не беспокойтесь обо мне, я справлюсь со всем.
На закате дня церемонии были завершены. Новый flamen Dialis, неся на голове слишком маленький apex, но завернутый в свою удушающую laena, хлопая башмаками, поскольку они были без шнурков и ремней, пошел домой вместе со своими родителями, непривычно торжественными сестрами, теткой Юлией и молодым Марием с новобрачной. Циннилия, новая flaminica Dialis, также одетая в широкую мантию из грубой шерсти без узлов и пряжек, пошла домой с ее родителями, братом, сестрой Корнелией Цинной и Гнеем Агенобарбом.
– Итак, Циннилия останется в ее собственной семье, пока ей не исполнится восемнадцать, – сказала Аврелия Юлии, намеренно поддерживая легкую беседу, пока все устраивались в обеденном зале для праздничного позднего пира. – Одиннадцать лет впереди! В ее годы это кажется слишком долго, в мои – слишком быстро.
– Да, согласна, – равнодушно произнесла Юлия, садясь между Муцией Терцией и Аврелией.
– Какая уйма свадеб! – воскликнул Цезарь, с ужасом понимая причину мрачного выражения на лице своей сестры. Он облокотился на lectus medius и уступил почетное место рядом с собой новому flamen Dialis'y, которому никогда ранее не позволялось облокачиваться, и теперь он находил это таким же странным и неудобным как и все, что случилось с ним в этот сумасшедший день.
– Почему не пришел Гай Марий? – бестактно спросила Аврелия.
– Он слишком занят, – пожала плечами Юлия и покраснела.
Прикусив язык, Аврелия оставила это замечание без комментариев и раздраженно посмотрела на своего мужа, как бы прося о помощи.
– Ерунда! Гай Марий не пришел, потому что он не должен был приходить, – заявил новый flamen Dialis, внезапно выпрямляясь на ложе и снимая свою laena, которая затем была без церемоний сброшена на пол, где уже стояли особые башмаки: – Так-то лучше. Гнусная вещь! Я уже ненавижу, ненавижу ее!
Воспользовавшись этим как способом решения собственной дилеммы, Аврелия хмуро посмотрела на сына.
– Не будь нечестивцем.
– Даже если я говорю правду? – дерзко поинтересовался молодой Цезарь, меняя положение и облокачиваясь на левый локоть.
В этот момент появились первые блюда: хрустящий белый хлеб, оливки, яйца, сельдерей, салат-латук.
Молодой Цезарь был очень голоден (ритуалы не дали времени поесть) и набросился на хлеб.
– Не трогай, – резко потребовала Аврелия, покраснев от страха.
– В чем дело? – мальчик, застыв в изумлении, воззрился на нее.
– Тебе запрещено касаться белого или дрожжевого хлеба, – отвечала ему мать.
И перед новым flamen Dialis'oм появилось другое блюдо, на котором лежали тонкие, ровные, ужасно неаппетитные куски какой-то субстанции серого цвета.
– Что это? – с отвращением спросил молодой Цезарь. – Mola salsa?
– Mola salsa сделана из полбы, которая является особым видом пшеницы, – отвечала Аврелия, зная, что это ему и так прекрасно известно, – а это ячмень.
– Пресный ячменный хлеб, – упавшим голосом проговорил молодой Цезарь, – даже египетские крестьяне живут лучше! Я думал, что буду есть обычный хлеб. А от этого можно заболеть.
– Молодой Цезарь, это день твоей инаугурации, – заговорил его отец, – приметы были благоприятными. Теперь ты flamen Dialis. С этого дня и во все последующие дни, все, что требуется, должно строго соблюдаться. Ты – прямая связь Рима с Великим Богом. Что бы ты не сделал, это повлияет на отношении Рима с Великим Богом. Ты голоден, я знаю. И то, что тебе предлагают, – довольно ужасная вещь, согласен. Но с этого дня ты в первую очередь должен думать о Риме, а не о себе. А потому ешь свой хлеб.
Мальчик переводил глаза с одного лица на другое. А затем собрался с духом и сказал то, что должно было быть сказано. Но взрослые не могли этого сделать – у них за плечами было слишком много лет и слишком много страхов.
– Сейчас не время радоваться. Как может любой из нас чувствовать радость? Как я могу чувствовать радость? – Он схватил кусок хрустящего белого хлеба, обмакнул его в оливковое масло и отправил в рот. – Ни один из вас не побеспокоился о том, чтобы спросить у меня – действительно ли я согласен на эту нечеловеческую работу? – он говорил и с удовольствием пережевывал. – О да, Гай Марий меня три раза спрашивал, я знаю! Но, скажите мне, какой у меня был выбор? Гай Марий сумасшедший. Мы все это знаем, хотя и не говорим открыто во время этой обеденной беседы. Он сделал это со мной сознательно, и его причины вовсе не были набожными, религиозными, связанными с заботой о Риме или с чем-то еще. – Он проглотил хлеб. – Я еще не мужчина. Но пока я существую, я больше не буду носить эту ужасную одежду, а надену свой пояс и свою toga praetexta и очень удобную обувь. Я буду есть все, что мне нравится. Я пойду в лагерь Марция, чтобы совершенствоваться во владении мечом и щитом, верховой езде и метании копья. И когда я стану мужчиной, а моя невеста будет моей женой, тогда посмотрим. Но до этого я не намерен поступать как flamen Dialis в кругу своей семьи.
Полное молчание последовало за этой декларацией независимости. Взрослые члены семьи испытывали то же состояние беспомощности, что и Марий, когда он первый раз столкнулся с этой железной волей. «Что можно сделать?» – спрашивал себя отец, который всегда избегал запирать своего сына в спальной комнате до тех пор, пока тот не передумает, поскольку знал, что эта мера все равно не подействует. Наиболее решительная, Аврелия всерьез обдумывала те же самые меры, хотя и она не хуже своего мужа понимала, что это не подействует. Жена и сын человека, принесшего столько несчастий Риму, слишком хорошо знали правду, чтобы сердиться, слишком хорошо знали собственную неспособность хоть что-либо изменить, чтобы изображать из себя добродетель. Муция Терция с благоговением ловила на себе взгляды своего мужа, который, откровенно говоря, больше поглядывал на ее колени. А старшие сестры молодого Цезаря с грустью посматривали друг на друга.
– Я думаю, что ты совершенно прав, молодой Цезарь, – прервала молчание Юлия. – Лучшее, что можно сделать в тринадцать с половиной лет, – это есть хорошую пищу и усиленно упражняться во всем. Может, случится так, что в один прекрасный день Рим окажется заинтересованным в твоем отменном здоровье и во всех твоих умениях, хотя ты и являешься flamen Dialis'oм. Взгляни на бедного старого Мерулу. Я, уверена, что он никогда не надеялся стать консулом. Но когда ему пришлось это сделать, он им стал. И никто не обвинил его в том, что он уже не жрец Юпитера или нечестивец.
Юлия была самой старшей из присутствующих женщин, а потому ей позволялось говорить все, что она хотела, тем более что никто другой не нашел подходящих слов, которые бы помогли предотвратить раскол между родителями и их трудным сыном.
Молодой Цезарь ел белый дрожжевой хлеб и яйца, оливки и цыплят, пока не утолил голод, а затем, насытившись, похлопал себя по животу. Пища интересовала его настолько мало, что он прекрасно бы мог обходиться без белого, хрустящего хлеба, заменяя его каким-либо другим, но ему хотелось, чтобы его семья с самого начала поняла, что он думает о своей новой карьере и что собирается предпринять. Однако, если его слова доставили огорчение тете Юлии и молодому Марию, заставив их почувствовать себя виновными, то это тоже было плохо. Может быть, для процветания Рима и необходим жрец Юпитера, но так как его назначение на эту должность произошло помимо его желания, в глубине души молодой Цезарь сознавал, что Великий Бог приготовил его для других дел, чем уборка собственного храма.
Диетический кризис вместе с декларацией о независимости миновали, но слишком много еще осталось несказанного и того, чего не следовало говорить. Не следовало ради самих себя. Возможно, что простодушие молодого Цезаря спасло этот пир – оно отвлекло всех от мыслей о чудовищной жестокости Гая Мария.
– Я так рада, что этот день наконец закончился, – сказала Аврелия Цезарю, когда они вошли в спальню.
Прежде чем начать раздеваться, она присела на край ложа и посмотрела на мужа. Он выглядел усталым, впрочем, как всегда. Сколько ему лет? Почти сорок пять. Консульство прошло мимо него, поскольку он не был ни Марием, ни Суллой. Внимательно всматриваясь в его лицо, Аврелия вдруг поняла, что ему никогда и не стать консулом. «И большая доля вины за это, – подумала она, – должна лежать на мне. Если бы он имел не столь занятую и независимую жену, то мог бы за последние десять лет больше времени проводить дома и создать себе на форуме лучшую репутацию. Мой муж не борец. И разве смог бы он отправиться к сумасшедшему, чтобы просить его поддержки в консульской избирательной кампании? Да никогда бы он этого не сделал. И не из-за страха, а из гордости. Теперь деньги этого человека липки от крови. Ни один порядочный человек не решился бы воспользоваться ими. А мой муж самый порядочный из людей.»
– Гай Юлий, – сказала она, – что нам сделать с сыном и его фламинатством? Он так это ненавидит!
– Это понятно, – вздохнул тот, – однако мне никогда теперь не стать консулом. И, следовательно, для него наступят трудные времена до тех самых пор, пока он сам не станет консулом. Из-за войны в Италии у нас осталось совсем мало денег. Ты можешь также сказать, что я понапрасну потратился на покупку дешевой земли в Лукании – целой тысячи югеров. Она находится слишком далеко от города, что очень небезопасно. После того как Гай Норбан отобрал в прошлом году Луканию у Сицилии, повстанцы высаживаются как раз в таких местах, где расположены мои владения. А у Рима не найдется ни времени, ни денег, ни людей, чтобы гоняться за ними, и, боюсь, что так будет не год и не два, а до тех пор, пока наш сын не состарится. Так что моим подлинным достоянием остаются только шестьсот югер земли, которые мне купил Гай Марий неподалеку от Бовилл. Этого достаточно для того, чтобы занимать заднюю скамью в сенате, но не более того. Ты, правда, можешь сказать, что Гай Марий уже отвоевал эти земли обратно. Его войска разорили эти места за те несколько месяцев, которые они бродили по Латию.
– Я знаю, – печально ответила Аврелия, – наш бедный сын должен быть доволен своим фламинатством, не так ли?
– Боюсь, что так.
– Он так уверен, что Гай Марий сделал это нарочно!
– И я тоже так думаю, – отвечал Цезарь. – Я был там, на форуме. И Марий был до странности любезен с ним.
– Тогда наш сын не слишком-то облагодетельствован за все то время, которое он потратил на Гая Мария после его второго удара.
– Гай Марий не знает чувства благодарности. Меня пугает боязнь Луция Цинны. Он сказал мне, что сейчас никто не находится в безопасности, даже Юлия или молодой Марий. И я после того как повидал Гая Мария, поверил ему.
Цезарь разделся, и Аврелия с легким беспокойством заметила, что он похудел.
– Гай Юлий, ты хорошо себя чувствуешь? – тревожно спросила она.
– Думаю, да! – Он выглядел удивленным. – Возможно, немного устал, но не болен. Это, вероятно, следствие долгого пребывания в Ариминуме. После того как легионы Помпея Страбона маршировали по тем местам три года взад и вперед, провизии осталось очень мало и в Умбрии и в Пицене. И у нас, Марка Гратидиана и меня, с солдатами был общий рацион, поскольку мы решили, что если не можем их хорошо кормить, то будем питаться так же, как они. Кажется, я провел большую часть времени в поисках продовольствия.
– Тогда я буду готовить тебе только лучшие и любимые блюда, – сказала Аврелия, и одна из редких улыбок озарила ее лицо. – О, мне так хочется думать, что все изменится к лучшему! Но у меня ужасное предчувствие, что все будет совсем наоборот. – Она встала и начала снимать платье.
– Я разделяю твои чувства, meum mel, – ответил он, сидя на своей стороне постели и слегка покачивая ногой; затем заложил руки за голову и облокотился на подушку. – Однако пока мы еще живы, есть одна вещь, которую у нас не отнять. – И он улыбнулся.
Она медленно подошла и уютно устроилась на его плече. Его левая рука скользнула вниз и обняла ее.
– Очень замечательная вещь, – тихо сказала она, – я люблю тебя, Гай Юлий.
Когда прошло еще шесть дней консульства Гая Мария, он заставил своего народного трибуна Публия Попиллия Ленаса созвать еще одну плебейскую ассамблею. Только «бардаи» Мария находились в стенах комиции, чтобы слушать все происходящее. Почти два дня они вели себя так, как им было приказано, то есть очистили от своего присутствия город и не попадались на глаза. Но молодой Марий уехал в Этрурию, и трибуны снова оказались огорожены частоколом тех же голов. Только трое стояли сейчас на этих трибунах – сам Марий, Попиллий Ленас и какой-то человек, закованный в цепи.
– Этот человек, – вскричал Марий, – пытался убить меня! Когда я, старый и немощный, бежал из Италии, то в городе Минтурны я нашел утешение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67