Так, [487] одно из обвинений С. Ходоровича при его аресте было то,
что у него при обыске нашли "Зияющие высоты". И даже несколько лет спустя
(уже в 1983 году) за распространение моих книг (в первую очередь "Зияющих
высот") был арестован и осужден А. Шилков. А таких случаев было десятки...
На черном рынке "Зияющие высоты" (а затем и другие книги) продавались за
огромные деньги. Один из моих поклонников переписал всю книгу от руки
микроскопическим почерком, так что получилась книга размером с небольшую
записную книжку. Он сам приносил ее показать мне. Короче говоря, несмотря ни
на какие препоны, книга распространялась по стране, мнение западной прессы о
ней просачивалось в Москву, нас постоянно навещали советские и западные
люди. Наша квартира превращалась в своего рода оппозиционный центр. Это,
естественно, вызывало тревогу у властей.

ЛИТЕРАТУРНАЯ РАБОТА
В эти годы я много писал, несмотря на крайне неблагоприятные условия.
Иногда мне удавалось незамеченным агентами КГБ ускользнуть из дому. Я шел к
моим знакомым, у которых по нескольку часов писал и оставлял рукописи. В
подавляющем большинстве случаев эти люди меня не выдавали, хотя с некоторыми
из них я был знаком всего несколько месяцев и даже недель. Были, конечно, и
"проколы". Так, один из очень близких мне людей, которому я доверил на
хранение копию двух частей книги "Желтый дом", передал рукопись в КГБ. Уже
находясь в Мюнхене, я случайно обнаружил, что рукопись основательно
использовал писатель-эксперт КГБ. Он же использовал и рукопись книги "Иди на
Голгофу", украденную уже на Западе. Об этом я в свое время сделал заявление
для прессы и писал в предисловии к русскому изданию книги. Часть моих
рукописей исчезла по той причине, что оборвались контакты с людьми, у
которых они хранились. Мне неизвестно, что с ними стало.
Отослав на Запад "Светлое будущее" и "Записки ночного сторожа",
примыкающие к "Зияющим высотам", я [488] начал работу над большим
социологическим романом. Я собрал довольно много материала для книги.
Записал некоторые идеи моей общей социологии и теории коммунистического
общества, критику официальной идеологии, идеи новой религии. Включил в книгу
"Балладу о неудавшемся летчике", написанную еще в 1943 году. Короче говоря,
материала для книги было в избытке. Но обработать ее на литературном уровне,
который устроил бы меня, мне не довелось. Нависла угроза ареста. Хранить
рукописи без риска их потери стало невозможно.
И я переслал их на Запад по различным каналам. Значительную часть
рукописей переслал на Запад австрийский журналист Э. Хуттер. Как я уже писал
выше, в КГБ как-то узнали об этом, и Хуттер под каким-то предлогом был
выслан за это из Москвы. Хотя я предупредил моего издателя В. Димитриевича,
что эти рукописи суть лишь литературный архив и черновой материал для
будущего романа и что печатать их следует лишь в случае моего ареста, он
решил опубликовать их как готовое произведение. Возможно, мое предупреждение
до него не дошло. Когда я оказался на Западе, книга уже готовилась к печати,
на нее уже были затрачены средства, уже делался перевод на французский. Я не
стал задерживать ее издание, намереваясь со временем радикально переработать
ее. Книга вышла по-русски в 1979 году с названием "В преддверии рая". Но
жизнь сложилась так, что переработку ее мне не удалось осуществить до сих
пор. Многие идеи и материалы книги я использовал в других книгах: "Коммунизм
как реальность", "Иди на Голгофу", "Евангелие для Ивана". Так что если я
когда-нибудь выберу время на ее переработку, это будет совсем новая книга.
От замысла книги-симфонии мне пришлось потом отказаться, поскольку он не
соответствовал литературной ситуации на Западе.
Поскольку меня все-таки не арестовали и у меня оказалось в запасе время,
я начал писать "Желтый дом". Написанное я передавал сразу же итальянскому
журналисту П. Остеллино, ставшему моим другом. Он пересылал рукописи во
Францию через Италию. Я смог получить их лишь в конце 1978 года.
Весной 1978 года в Швейцарии вышел в свет мой второй социологический
роман - "Светлое будущее". В этом [489] романе действие происходило в
Москве, а не в Ибанске, причем в семидесятые годы. Основные темы романа -
диссидентское движение, эмиграция, соучастие во власти. В романе прямой
критике подвергался брежневизм и лично Брежнев. О нем прямо говорилось как о
"полководце, не выигравшем ни одного сражения, и о теоретике, не сделавшем
ни одного открытия", как о "маразматике, кривляющемся на арене истории". Это
был первый и пока еще единственный случай, чтобы советский человек осмелился
в такой форме изображать находящегося у власти всесильного главу КПСС.
Сейчас в Советском Союзе брежневский период и сам Брежнев подвергаются
резкой критике. Многие бывшие брежневские холуи, процветавшие при нем,
изображают из себя жертв некоего брежневского террора. Многие из них знали о
моей критике Брежнева в "Светлом будущем". А вспомнил ли кто-либо вообще о
том, что я делал это тогда, когда это было действительно опасно?! Именно
"Светлое будущее", а не "Зияющие высоты" послужил непосредственным поводом к
тому, что меня выслали из страны, а Брежнев поспешил подписать указ о
лишении меня советского гражданства еще до того (по предположению Р.
Медведева), как я покинул страну.

ЭМИГРАНТСКАЯ ВОЛНА
Одним из важных явлений брежневского периода была массовая эмиграция на
Запад, получившая название "третьей волны". Первой эмигрантской волной
считалась послереволюционная эмиграция. Во вторую волну включали советских
граждан, попавших на Запад в связи с войной с Германией 1941 - 1945 годов и
оставшихся там.
"Третью волну" на Западе называют русской. Но слово "русская" тут
употребляется как синоним слова "советская", так как подавляющее большинство
эмигрантов этой волны армяне, евреи, немцы. Число этнически русских людей
(до революции их называли великороссами) в ней ничтожно мало. Их можно
пересчитать на пальцах.
По своему социальному составу, по причинам, мотивам и целям "третья
волна" была чрезвычайно разнооб[490] разной. Одни покинули страну с
намерением лучше устроиться на Западе в материальном отношении, другие же -
вследствие неудовлетворенности своим положением в Советском Союзе. Одни
эмигрировали добровольно, других спровоцировали на это или вытолкнули
насильно. Как массовое явление "третья волна" явилась результатом совпадения
многих причин. Она началась отчасти стихийно, отчасти была подогрета
западной пропагандой, отчасти была сознательно спровоцирована советскими
властями с целью очистить страну от неугодных людей. Но несмотря на все это,
она все-таки была социально целостным феноменом. Чтобы понять ее целостность
и ее характер в целом, нужно принять во внимание следующее методологическое
обстоятельство.
"Третья волна" была типичным примером массового явления. В это явление
были вовлечены многие миллионы людей. В нее были вовлечены прежде всего сами
эмигрировавшие и желавшие эмигрировать. Их были сотни тысяч. Причем это были
представители далеко не самых низших слоев населения. Во всяком случае, в
еврейскую часть ее входили люди, занимавшие социальное положение на средних
уровнях социальной иерархии и выше. Большинство имело высшее и специальное
среднее образование. Многие были известными в стране людьми, занятыми в
сфере культуры и науки. В "третью волну" далее были вовлечены миллионы людей
из окружения фактических и потенциальных эмигрантов. Они так или иначе
переживали эмигрантскую ситуацию и обсуждали ее. В нее, наконец, были
вовлечены органы власти Советского Союза, а также средства массовой
информации Запада и большое число людей, по тем или иным причинам занятых в
эмигрантских делах. Короче говоря, это было явление большого социального
масштаба, занимавшее внимание значительной части человечества в течение
многих лет и оказавшее заметное влияние на идейную, моральную и
психологическую атмосферу как в Советском Союзе, так и на Западе.
"Третья волна", повторяю и подчеркиваю, была несмотря ни на что целостным
массовым явлением. Методологически ошибочно рассматривать ее просто как
сумму отдельных эмигрантов. Ее свойства как целого не [491] выведешь из
свойств ее отдельных участников. Можно опросить абсолютно всех эмигрантов
относительно причин, мотивов и целей их эмиграции. Но из результатов опроса
нельзя сделать правильный вывод о целом явлении. Люди в таких ситуациях сами
не способны объективно оценить свое положение. Их подход к нему субъективен,
причем находится под влиянием конъюнктурных обстоятельств. При таком опросе,
например, многие (если не большинство) "экономические" эмигранты выдают себя
за эмигрантов "политических". Но если даже допустить, что люди дают
совершенно объективные и точные ответы, свойства отдельных участников
массового явления не совпадают со свойствами этого явления в целом. Если
даже допустить, что все сто процентов эмигрантов покинули страну ради
демократических свобод, отсутствующих в Советском Союзе и имеющихся на
Западе, ошибочно объяснять этим явление в целом. Если даже допустить, что
вся "третья волна" была организована советскими властями и западными
секретными службами, ошибочно рассматривать ее просто как операцию КГБ и
ЦРУ.
Какими бы мотивами ни руководствовались отдельные участники "третьей
волны", последняя в целом возникла как часть первого в советской истории
массового протеста против условий жизни советского общества. Она была
неразрывно связана с диссидентским движением. Многие становились
диссидентами вследствие отказов на эмиграцию или с намерением добиться
эмиграции. Большинство диссидентов эмигрировало на Запад. Советские власти
использовали эмиграцию как эффективное средство борьбы с диссидентским
движением, а также для того, чтобы в больших масштабах внедрить советских
людей в тело западного общества. Эмигранты так или иначе оставались людьми
советскими и заражали советскостью Запад. Я уж не говорю об использовании
эмиграции для агентурных целей.
Трудно сказать, оказался бы я в эмиграции или нет, если бы не было
эмигрантской волны. Скорее всего - нет. Скорее всего со мною расправились бы
внутри страны. Средств для этого советское общество имеет достаточно. При
всех вариантах расправы меня изолировали бы от общества и не дали бы мне
никакой возможности [492] продолжать литературную, публицистическую и
научную деятельность.
Эмигрировать мы не собирались. Я знал заранее, что профессионально (как
логик) я нисколько не выиграю от эмиграции. Наоборот, я знал, что теряю еще
больше, чем в Советском Союзе. Я знал, что на Западе для меня в логике будет
та же ситуация, что и в Советском Союзе, только еще более усиленная, ибо там
число посредственностей еще больше, а против их организаций бессильно всякое
иное покровительство, которого у меня тоже не предвиделось. На то, чтобы
жить на Западе за счет моей профессии как логика, я не рассчитывал никогда.
Я в это просто не верил. Не верил я и в возможность получить работу в
социологии.
Намерения насовсем переходить в литературу у меня не было. Хотя я и
написал довольно много, я не был уверен, что смогу жить и содержать семью за
счет литературы. Мои опасения потом частично оправдались. Мне были известны
слухи насчет миллионов, которые якобы получали Солженицын, Максимов,
Синявский и другие писатели-эмигранты. Но эти слухи мне казались
сомнительными. А главное - я знал, что я писатель нестандартный и что мне
такое благополучие не светит. Я сам исследовал социальные законы, действие
которых проверял на самом себе. Я был убежден в том, что и на Западе я буду
в сфере их действия.
Несмотря на все это, мысль о том, чтобы выехать на Запад на несколько лет
для работы в каком-либо университете, возникала в наших разговорах о будущем
не раз. Это происходило по той причине, что нас часто посещали профессора из
западных университетов и говорили о такой возможности. За два года после
выхода "Зияющих высот" я получил около двадцати приглашений от западных
университетов на различные сроки и даже на постоянную работу. Так что,
несмотря на пессимизм в отношении перспектив работы в логике, какая-то
надежда зарабатывать таким путем средства существования все же открывалась.
Открывалась также надежда на то, чтобы продолжать заниматься литературой в
качестве непрофессионального писателя. Но разговоры в этом направлении не
имели действенной силы. [493]
Возникла проблема с устройством дочери Полины в школу. Ей еще не было
семи лет, но она уже умела хорошо читать, писать и считать. В школе ей
устроили экзамен, чтобы убедиться в этом. Иначе ее не приняли бы. Полина
была так хорошо подготовлена, что экзаменовавшая ее учительница хотела было
записать ее сразу во второй класс. Потом ее попросили рассказать, что она
знает про "дедушку Ленина", и прочитать наизусть какое-нибудь стихотворение
о нем. Полина сказала, что она знает наизусть стихи про Винни-Пуха, а про
"дедушку Ленина" нет. И вообще, у нее такого родственника нет. Это возмутило
заслуженную учительницу. Тут стало ясно, что ее отец - тот самый Зиновьев, о
котором сейчас говорят как о "самом злобном антисоветчике". Полину в школу
все-таки приняли, но в первый класс. Оле же сказали, что в школе Полину
воспитают так, как нужно, и что в случае продолжения нашего дурного влияния
будет поставлен вопрос о лишении нас родительских прав. Так к нашим общим
тревогам прибавилась тревога за судьбу нашей дочери.
Советские люди в те годы реагировали на эмиграцию так, что это теперь
кажется безумием. Причем массы реагировали хуже, чем власти. Почему? Рухнули
массовые иллюзии насчет коммунизма. Эмигранты воспринимались как предатели,
удиравшие на Запад, где якобы люди живут как в раю, и оставлявшие массы
советских людей жить вечно в свинских коммунистических условиях. Эмиграция
выступала как разоблачение бесперспективности коммунистического рая, и массы
перенесли свой гнев по этому поводу на тех, кто разоблачал эту
бесперспективность. Это коснулось также и "внутренних эмигрантов", включая и
мою ситуацию. Люди в одну кучу сваливали разнородные явления. Мое поведение
они тоже воспринимали как предательство по отношению к ним. И чем правдивее
и успешнее были мои книги, тем сильнее была ненависть ко мне. Про нас
распространяли слухи, будто Ольга, "злой гений", заставила меня написать
"Зияющие высоты" с целью эмигрировать. Одним из аспектов реакции на мой
поступок было то, что занизили и опошлили мотивы моего поведения и утопили в
массе заурядных эмигрантов, удиравших на Запад за более жирным куском благ.
Я это понимал и всячески уклонялся даже от самой мысли об эмиграции.

[494]
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА РОДИНЕ
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Я уже попал в
неподконтрольный мне поток жизни, становился марионеткой обстоятельств. Это
противоречило всем моим жизненным установкам и привычкам. Выход из этой
тревожной ситуации нашелся сам собой, помимо нашей воли. Власти решили не
создавать из меня нового великомученика наподобие Солженицына и Синявского.
В конце июля нас навестил Р. Медведев (мы с ним встречались уже несколько
раз до этого) и сказал, что, по его сведениям, меня решено лишить
гражданства и выслать на Запад, но без скандала, который повысил бы интерес
к моим книгам, а спокойно, под видом приглашения из какого-то западного
университета. Я в это сообщение не очень-то поверил. Я уже подавал заявление
о разрешении на поездку в США по приглашению Йельского университета, но мне
отказали. И я решил больше никогда с аналогичными просьбами никуда не
обращаться. Через день после визита Р. Медведева я получил открытку из ОВИРа
- из организации, занимающейся оформлением документов на поездки за границу.
Я ее выбросил. На другой день у нас "случайно" появился человек, который
якобы сопровождал свою родственницу в ОВИР и ему якобы кто-то сказал, что
мне дано разрешение на эмиграцию. Я сказал, что эмигрировать не хочу. Рано
утром следующего дня к нам заявился посыльный с письменным предложением
явиться в ОВИР в неприемный день с паспортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63