Мои
собеседники попросили меня не высказывать это мое мнение публично. В
должности заведующего кафедрой меня все-таки утвердили. Но мою реплику
припомнили мне, когда освобождали от этой должности.

[417]
КОНФЛИКТ С "ЛИБЕРАЛАМИ"
Характерным примером моих взаимоотношений с "либералами" было зачисление
меня в члены редакционной коллегии журнала "Вопросы философии", второго
(после журнала "Коммунист") по значению идеологического журнала в Советском
Союзе. Зачислили меня по настоянию И.Т. Фролова, который впоследствии стал
членом ЦК КПСС, академиком и высшим начальником над философией. Тогда он был
в середине своей успешной карьеры. Перед этим он был помощником П. Демичева,
кандидата в члены Политбюро. Работал в журнале "Проблемы мира и социализма"
(в Праге). Ко мне он тогда относился с большим почтением. У нас даже было
нечто вроде дружеских отношений. Он был назначен редактором журнала.
Заместителем его был назначен мой близкий друг М. Мамардашвили, когда-то
считавшийся моим учеником и последователем. Потом наши пути разошлись. Он
работал вместе с Фроловым в журнале "Проблемы мира и социализма". В
редколлегию вошли также "либералы" В. Афанасьев, нынешний редактор "Правды",
и Ю. Замошкин, социолог. Афанасьев перед этим опубликовал популярнейший
учебник по философии марксизма, один из самых примитивных в советской
философии, и сразу вошел в число ведущих философов. Вошли в редколлегию
также П. Копнин, Б. Кедров и Т. Ойзерман - все, можно сказать, лучшие и
прогрессивнейшие личности советской философии, все "либералы". Я был
назначен заведующим отделом логики.
Сначала все шло вроде бы хорошо. Напечатали ряд неплохих статей. Даже мою
статью напечатали. Но вскоре обнаружилась суть "либерализма". Статьи моего
отдела стали проходить с большим трудом. Не пропустили и мою статью. Причем
Фролов, не желая брать на себя ответственность за помещение моей статьи,
предоставил Мамардашвили, который остался на некоторое время за него
редактором, решать ее судьбу. И Мамардашвили, считавшийся очень
прогрессивным и умным мыслителем, не пустил ее в печать, руководствуясь, как
он сказал, некими "интересами дела". Мое пребывание в редколлегии журнала
утратило смысл и стало для меня [418] унизительным. Поводом для моего ухода
из нее послужило то, что в журнале началось безудержное холуйство перед
Брежневым. В одном номере число ссылок на Брежнева превзошло число ссылок на
Сталина в журнале "Под знаменем марксизма" в самые мрачные годы сталинизма.
Я вышел из редколлегии. После этого друзья-"либералы" прониклись ко мне
ненавистью и начали пакостить. Я еще держался на каком-то уровне за счет
того, что росла моя репутация за рубежом. Именно "либералы", становившиеся
нормальными хозяевами нормального коммунистического общества, стали
основными врагами для меня как для активно действовавшей личности. Они
сделали попытку приручить меня, сделать своим и использовать в своих
интересах. Убедившись в том, что я не пойду на это, они исторгли меня из
своей среды и в конечном итоге из советского общества. Они явились потом
главным объектом моей сатиры в "Зияющих высотах". Мамардашвили послужил
прототипом Мыслителя, Замошкин - Социолога, Мотрошилова - Супруги, Афанасьев
- какого-то очень глупого философа. И. Фролов послужил прототипом для
Претендента.

НЕВЫЕЗДНОЕ ЛИЦО
Как только появились мои первые публикации, я стал получать личные
приглашения на профессиональные встречи и даже просто индивидуально как из
стран советского блока, так и из стран Запада. Но меня никуда не выпускали
вплоть до эмиграции. Я был, как говорится, "невыездным лицом". И произошло
это главным образом потому, что мои друзья и коллеги создали мне репутацию
идеологически и политически неконтролируемого человека. Отчасти это
соответствовало действительности. Но лишь отчасти, так как все приглашения
не имели никакого отношения к идеологии и политике. Просто мои коллеги
использовали это как эффективный способ помешать мне наращивать мой
авторитет в кругах западных философов и логиков.
В 1967 году произошел скандал из-за того, что меня не выпустили на
международный конгресс, на котором [419] я должен был быть одним из трех
лично приглашенных докладчиков. Я потребовал, чтобы мне объяснили, в конце
концов, причину постоянных отказов. В ЦК КПСС была создана специальная
комиссия по этому поводу. В комиссии участвовали сотрудники КГБ. И самым
забавным в моем деле было то, что я по сведениям, полученным из ЦРУ,
считался агентом ЦРУ.
В агенты ЦРУ я попал при следующих обстоятельствах. В середине
шестидесятых годов в Москву приехал один американский профессор, который
явно имел разведывательные интересы. Я уже был с ним знаком: он приехал во
второй или третий раз. Он попросил меня и нескольких моих друзей, бывших
моих студентов, заполнить обширную анкету шпионского характера. Мои
знакомые, один из которых потом стал диссидентом, сразу же донесли на
американского шпиона в КГБ. Я не стал это делать, хотя не сомневался в том,
что этот человек действительно был шпионом. Я заполнил анкету лишь такими
сведениями, которые были общеизвестны. Через некоторое время этот американец
был выслан из Советского Союза. Заполненная мною анкета почему-то оказалась
в руках КГБ. Меня вызвали на Лубянку. Я объяснил, что никаких секретных
сведений американцу не сообщил, а доносить на западных шпионов не входит в
мои обязанности и не соответствует моим жизненным принципам. На этом
инцидент, казалось, был исчерпан. Но, как мне сказали тогда в ЦК, из ЦРУ
почему-то передали в КГБ список интеллектуалов, якобы сотрудничавших с ЦРУ.
В этом списке был и я. Очевидно, в ЦРУ мое нежелание доносить на их агента
истолковали как готовность сотрудничать с ними.
Меня реабилитировали. В этом мне помогли упомянутый И. Фролов, который
тогда еще симпатизировал и покровительствовал мне, и бывший друг Б. Пышков,
делавший в свое время под моим руководством дипломную работу на факультете.
Он после университета стал работать не то в ЦК КПСС, не то в КГБ. (Позднее
жена Ольга изобрела термин "ЦК КГБ".) Не знаю точно, по какому ведомству он
числился. Но он уже тогда был влиятельным человеком. Фролов и Пышков
приложили усилия к тому, чтобы снять с меня запреты на выезд на Запад. Они
добились того, что секретари ЦК КПСС Де[420] мичев, помощником которого был
Фролов, и Б. Пономарев, в штате которого, я предполагаю, тогда был Пышков,
изъявили согласие на то, чтобы сделать меня "выездным лицом". Но
воспротивился Суслов. И я так и остался "невыездным". После разрыва с
группой "либералов" во главе с Фроловым вопрос о том, чтобы сделать меня
"выездным", вообще отпал.

БУНТАРСКИЕ ГОДЫ
Брежневские годы считаются годами массовых репрессий сравнительно с
либеральными хрущевскими годами. Брежневские репрессии даже сравниваются со
сталинскими. Сравнение бессмысленное. Масштабы брежневских репрессий
ничтожны сравнительно со сталинскими. А главное - их социальная природа была
совсем иной. Брежневские репрессии были ответной реакцией властей и всего
общества на массовый бунт, какого еще не было в советской истории. В
сталинские годы о таком бунте никто и помышлять не смел. В хрущевские годы
он еще не дозрел, еще не было такого материала для репрессий. И в хрущевские
либеральные годы принимались репрессивные меры, как только возникали явления
бунтарского характера. При Хрущеве прекратили печатание книг Солженицына,
разгромили выставку художников в Манеже. Сейчас в Советском Союзе нет
массовых репрессий, аналогичных брежневским. Но дело тут не в том, что режим
стал терпимее и либеральнее. Дело в том, что бунт шестидесятых и семидесятых
годов был подавлен и исчерпал себя внутренне. Не стало материала для новых
репрессий.
Брежневские годы были самыми бунтарскими в советской истории. Большой
силы достигло диссидентское движение. Появился "самиздат" и "тамиздат", т.
е. печатание сочинений советских граждан за границей. Имена В. Тарсиса, В.
Ерофеева, Г. Владимова, В. Войновича, Б. Окуджавы, А. Галича и многих других
стали широко известны. Произошел нашумевший процесс А. Синявского и Ю.
Даниэля. Стали распространяться запрещенные сочинения А. Солженицына. Начали
бунтовать деятели культуры (М. Ростропович, Э. Неизвест[421] ный). Началась
эмигрантская эпидемия. Возникали попытки самосожжения и взрывов. Кто-то
попытался взорвать Мавзолей Ленина. В 1969 году лейтенант Ильин совершил
попытку покушения на Брежнева. Короче говоря, началось беспрецедентное
общественное брожение. Оно охватило прежде всего интеллигенцию. Затем стало
распространяться и в других слоях общества, в особенности в среде молодежи.
Этот период еще станет предметом скрупулезных исторических и
социологических исследований. Я хочу лишь рассказать, как я сам понимал
характер этого бунта. На мой взгляд, тут произошло совпадение двух важнейших
факторов. Первый из них - хрущевская десталинизация стала приносить плоды
лишь в брежневские годы. Нужно было время, чтобы эти плоды созрели и заявили
о себе открыто и массовым порядком. В брежневские годы десталинизация не
прекратилась, а лишь ушла вглубь. Второй фактор - беспрецедентное доселе
внимание Запада к бунтарским настроениям в стране и воздействие на советское
общество. Несмотря на всякие защитные меры, западная идеологическая атака на
Советский Союз оказалась чрезвычайно сильной. Западные радиостанции работали
с учетом того, что происходило в нашей стране, и имели огромный успех. Они
реагировали на все факты репрессий, причем даже на самые мелкие. Они
поддерживали самые разнообразные формы протеста хотя бы уже тем, что
предавали их гласности. Масса западных людей посещала Советский Союз и
оказывала внимание всем тем, кто каким-то образом протестовал и бунтовал
против советских условий жизни. На Западе издавались книги советских
неофициальных авторов, печатались статьи о советских деятелях культуры,
вступавших в конфликт с советским обществом и властями. Так что советский
интеллигентский бунт и культурный взрыв произошел в значительной мере
благодаря вниманию и поддержке со стороны Запада. Многие советские люди
ломали свою привычную жизнь, шли на риск и на жертвы с расчетом на то, что
на них обратят внимание на Западе и окажут поддержку хотя бы самим фактом
внимания. Само собой разумеется, эта общая ситуация массового бунта и его
поддержка со стороны Запада оказала влияние и на мои умонастроения. Она
от[422] крыла перспективу, о которой я раньше и не помышлял, - перспективу
прорыва в западную культуру. И я этот прорыв осуществлял в моей
профессиональной деятельности, завоевал известность в логико-философских
кругах на Западе. Так что я был одним из участников этого бунта.

ДИССИДЕНТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
На Западе советскими диссидентами называли и до сих пор называют всех
тех, кто по каким-то причинам вступает в конфликт с советским общественным
строем, его идеологией и системой власти, подвергаясь за это каким-то
наказаниям. Тем самым в одну кучу сваливают различные формы оппозиции и
протеста: и националистов, и религиозных сектантов, и желающих эмигрировать,
и террористов, и политических бунтарей, и жаждущих мирового простора
деятелей культуры, и пускающих свои сочинения в "самиздат" писателей.
Диссидентами в Советском Союзе называли не всех, вступающих в конфликт с
обществом, идеологией и властями, а лишь определенную часть оппозиционеров,
которые делали публичные заявления, устраивали демонстрации, создавали
группы. Их лозунгами стала борьба за гражданские свободы и права человека.
Вопрос об оценке значительности диссидентского движения, о силе его
влияния на население страны и об отношении к нему населения является,
пожалуй, наиболее сложным. Здесь любая точка зрения, по-видимому, может быть
подкреплена фактами. Я хочу отметить лишь следующее. Все, что было связано с
диссидентством, составляло один из главных (а часто главный) предмет
разговоров и размышлений в самых различных слоях общества. И хотя бы только
как явление в области идейной жизни общества оно не имело себе равных по
степени внимания. Было бы несправедливо отрицать то, что некоторые смягчения
в области культуры в последние годы явились одним из следствий
диссидентского движения. Даже власти благодаря диссидентам получали
некоторое представление о реальном положении в стране, вынуждались к более
гибким методам руководства. [423]
К концу брежневского периода диссидентское движение пришло в упадок. Свою
роль в этом сыграли репрессии со стороны властей. Но дело не только в этом.
Были и другие причины. Упомяну лишь некоторые из них. Прежде всего бросаются
в глаза преувеличенные расчеты лидеров диссидентского движения на сенсацию,
которая переросла в непомерное тщеславие и самомнение. Многие видные
диссиденты стали играть социальные роли, аналогичные ролям кинозвезд и
популярных певцов. Концентрация внимания общественности на отдельных фигурах
диссидентского движения и на отдельных действиях, ставших удобными штампами
для журналистской шумихи, нанесла не меньший ущерб движению, чем погромы со
стороны властей.
В диссидентское движение приходили, как правило, люди, не имевшие
специального политологического, социологического, философского образования и
навыков понимания явлений общественной жизни. Исторически накопленная
культура в этой области игнорировалась совсем или подвергалась осмеянию.
Достаточно было обругать советское общество и разоблачить его язвы, как
разоблачающий автоматически возносился в своем самомнении над официальной
советской наукой и идеологией, воспринимал себя единственно правильно
понимающим советское общество. Достаточно было подвергнуться репрессиям,
чтобы ощутить себя экспертом в понимании советского общества.
Известно, что большое число диссидентов эмигрировало на Запад. Каждый по
отдельности нашел оправдание этой эмиграции для себя и для прессы. Но с
точки зрения советских людей, подпавших под влияние диссидентов, это было
дезертирством. Эта готовность дезертировать свидетельствовала об отсутствии
в значительной части диссидентов глубоких психологических оснований для
бунта против режима.

МОЯ ПОЗИЦИЯ
Диссидентам я сочувствовал, со многими был знаком, но никогда не
восхищался ими и сам никогда диссидентом не был. На Западе меня, однако,
упорно зачисляют [424] в диссиденты. Это недоразумение основано на
неопределенности понятий и на игнорировании фактического положения с
оппозицией в Советском Союзе. До публикации "Зияющих высот" я с диссидентами
сталкивался мало, да и то не как с диссидентами.
В конце шестидесятых годов я заведовал кафедрой логики философского
факультета. На моей кафедре работали преподавателями два человека, которые
оказались диссидентами. Один из них был Ю.А. Гастев. Руководство факультета
предложило мне под каким-либо предлогом уволить их. Я отказался это сделать.
За это меня самого сняли с заведования кафедрой. Я отказался уволить этих
людей не потому, что сочувствовал диссидентам или что высоко ценил их как
ученых и преподавателей (ничего подобного как раз не было), я отказался
уволить их потому, что мои принципы не позволяли мне сотрудничать с властями
и с начальством вообще в их деятельности политического и идеологического
характера.
Несколько позднее в Академии наук организовали письмо, осуждающее А.
Сахарова. Это письмо подписали ведущие фигуры советской философии.
Предложили подписать мне, поскольку я имел международную известность,
издавался на Западе, приглашался персонально на международные конгрессы. Я
отказался подписать это письмо. Сделал я это не из симпатии к Сахарову и не
потому, что одобрял его идеи. Я как раз не питал к нему и его деятельности
никаких симпатий. Я отказался потому, что опять-таки не хотел сотрудничать с
властями в подавлении и дискредитации любых форм оппозиции в советском
обществе. Мой отказ ухудшил мое и без того ухудшившееся положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63