он с одесским темпераментом жестикулировал,
то и дело отрывая обе руки от руля и оборачиваясь к нам. Но Каплер
был старым автомобилистом, еще до войны у него имелась "эмка" - не
черная, как у всех, а синяя.
Его повторный дебют в кино сложился удачно: уже шли съемки
комедии "За витриной универмага". В ней снимались совсем
молоденькие Светлана Дружинина и Микаэла Дроздовская. С Микой мы
познакомились в каплеровском автомобиле. (Обе эти актрисы играли
потом и в наших фильмах - а с Микаэлой мы приятельствовали до
самой ее гибели ужасной и нелепой: в экспедиции заснула,
наглотавшись снотворного и не проснулась, когда от электрокамина
загорелся край одеяла. Или проснулась слишком поздно...)
Когда снималась "За витриной универмага", Алексей Яковлевич был
женат на Валентине Токарской, но дело шло к разрыву: в него
влюбилась поэтесса Юлия Друнина, которую он обучал кинодраматургии
на сценарной студии. Он тоже влюбился - и как! Развелся с
Валентиной Георгиевной и женился на Юле. Они жили так счастливо,
что это вызывало сильнейшее раздражение у окружающих. Жены
обвиняли мужей в невнимании и равнодушии, тыча пальцем в Каплера:
вот, Юля возвращается из заграничной командировки, так Люся поехал
в Брест, чтобы встретить ее на границе с цветами! Не то, что
некоторые... После каждой "Кинопанорамы" Люся сразу звонит жене,
интересуется ее мнением - не то, что некоторые! (Люся... Почему-то
у всех мастеров того поколения уменьшительные имена были женские:
Каплер - Люся, Арнштам -Леля, Блейман - Мика, а Ромм - Мура).
"Кинопанораму" Каплер вел замечательно; ее тогда давали в прямом эфире. Году
в шестьдесят третьем мы с Юлием были гостями Каплера. Он спросил:
а не хотели бы вы сами поставить фильм по своему сценарию? Сейчас
многие так делают...
В ответ я рассказал ему историю про мою пятилетнюю дочку Юлю.
Мать пришла домой и увидела, что полы чисто вымыты.
- Юленька, ты вымыла пол? Сама?
- Да.
- Но ведь это очень трудно!
- Нет, мамочка. Я вылила на пол ведро воды, а потом пришли
нижние соседи со своей тряпкой и все вытерли.
Юлик Дунский пояснил Каплеру:
- Вот так и сценаристы, которые идут в режиссеры. Они
надеются, что в случае чего прибегут нижние соседи со своей
тряпкой.
Кстати, сразу после той передачи Алексей Яковлевич
действительно позвонил жене. Она долго - минут пятнадцать -
объясняла ему, что получилось, а что нет. А группа во главе с
Ксенией Марининой покорно стояла и слушала.
Те, что знали Каплера с молодых когтей, подсчитывали разбитые
им сердца и качали головами: это бог наказал Люсю, сделав его под
конец жизни подкаблучником!.. Кое-кто обижался на Друнину - не без
оснований - за то, что она создала вокруг него как бы санитарный
кордон, оттеснив старых друзей и приятелей.
Но когда Алексей Яковлевич заболел и врачи отпустили ему не
больше года жизни, Юля оказалась на высоте. Забросила все свои
дела и превратилась в заботливую сиделку. Он не догадывался, что
обречен, а она знала. И была рядом буквально до последнего вздоха,
мы тому свидетели.
Отгуляв московские каникулы, мы вернулись в Инту. Качественные
знакомые были не только у Эйслера: никто нас не заложил, и 15-го
числа мы благополучно отметились в спецкомендатуре.
Больше всех радовался нашему возвращению Робин: Жора вместе с ним
встретил нас на станции. Пес прыгал на меня и на Юлика, стараясь
поочередно лизнуть в нос, выл от избытка чувств, катался по земле.
Мы решили: если когда-нибудь уедем из Инты, возьмем его с собой.
Обязательно.
Но человек предполагает, а... Через месяц Робин погиб во цвете
лет - ему и двух не исполнилось Соседский мальчишка вышел с
отцовской двустволкой поохотиться на собак и всадил в Робина заряд
картечи. Ветеринар поставил диагноз: перитонит, как у Пушкина.
Сделать ничего нельзя.
Пес лежал на холодном полу, забившись под кровать и молча
страдал. Мы попытались выманить его, чтоб уложить поудобнее, но он
не отзывался. Тогда я вспомнил, что его любимым занятием было
ходить со мною за водой к колонке: ради этого похода Робин бросал
все дела. Я взял пустые ведра, звякнул ими - и бедняга выполз из-
под кровати на передних лапах: задние уже не действовали. Мы
обласкали его, переложили на тюфячок и дали спокойно умереть. И
отомстить-то за него нельзя было: не бить же тринадцатилетнего
гаденыша?
Робина похоронили в тундре, но Жора Быстров на этом не успокоился.
Проколол гвоздем полу полушубка и явился в милицию:
- Прошу положить конец безобразию. Я шел по поселку Угольный и
вдруг "Бах! Бах!". Это соседский мальчишка по собакам стреляет. И
пять дробин в меня попали - видите? А если б чуть выше?
Сработало: у родителей убийцы конфисковали ружье.
Коней того лета принес нам всем много огорчений. Под суд попал Леша
брысь. К его земляку, вполне безобидному парню, прицепился по
пьянке начальник кондвора, майор. Началась драка. Брысь кинулся
разнимать и сильно толкнул майора, а тот, падая, стукнулся головой
об угол дома и умер. О чем, надо сказать, никто не пожалел, а
вдова так даже вздохнула с облегчением: покойный буянил, бил ее,
вынес из дому все, что было, и пропил. Его и хоронили в казенных
резиновых сапогах; свои хромовые давно пропил.
Но убийство есть убийство. Случись оно тремя годами раньше,
ребятам пришлось бы несладко. Пьяница не пьяница, а советский
офицер. А те кто? Бандеровцы... И намотали бы обоим срок на всю
катушку по статье 58 пункт 8 -террор. Но времена уже были не те.
Их судили за убийство по неосторожности. Брыся оправдали, а
земляку, который взял всю вину на себя, дали минимальный срок.
Народным заседателем на процессе была наша общая приятельница Аня
Ершова; это тоже сыграло какую-то роль.
За доктором Ершовой одно время ухаживали трое: Свет Михайлов,
Юлик и я. Я бы даже женился на ней, но она очень уж явно
предпочитала мне Юлика. Бывало, возвращаясь втроем из гостей, от
Шварцев, мы проходили мимо ее подъезда.
- Юлик, покурим? - вдруг предлагала Аня. И они поднимались
наверх курить, а я, некурящий, шел домой. Когда Юлик - поздно
ночью - возвращался, от него пахло Анькиной "Белой сиренью". Были
такие духи...
А оправданный с ее помощью Алексей Семенович Брысь вернулся-
таки на ридну Львивщину - но не сразу, а только в этом году. Сорок
лет он отработал вольнонаемным на шахтат Инты и Воркуты. Закончил
заочно горный институт, стал классным горным инженером. Но
бандеровское прошлое мешало Леше сделать карьеру, достойную его
способностей и его энергии. Только-только поднимется на несколько
ступенек по служебной лестнице - бац! И вниз... За этим следило
недреманное чекистское око. На Севере он не поднялся выше
должности начальника участка. А на юге, в родных краях, он теперь
герой. Воевал юный Брысь только против немцев (против наших не
успел), так что даже украинские наследники КГБ особых претензий к
нему не имеют. А львовская газета посвященную ему Леше статью
озаглавила - "Лыцарь".
Лыцарю сейчас семьдесят три года, а больше пятидесяти пяти не дашь.
Север консервирует?.. Чего ж меня не законсервировал?
Никогда не забуду, как Брысь, придя с ночной смены и узнав о смерти
Юлика - ему позвонил из Ленинграда Миша Шварц - помчался в
воркутинский аэропорт, чтобы поспеть на поминки...
А первые поминки, на которых присутствовали мы с Юлием, были в
инте.
Умер отец Михаила Александровича Шварца. Он гостил у сына; в
последний вечер перед отъездом в Ленинград поругался из-за какой-
то ерунды с Мишиной женой Галей, разволновался и поехал на
станцию, запретив провожать себя. А наутро разнесся слух: на
Предшахтной старого еврея удавили галстуком.
Его не удавили: случился сердечный приступ. Старый Шварц
попытался ослабить узел галстука, но не сумел.
Мишу это несчастье просто раздавило. Он плакал, винил себя, не
способен был ни на какое разумное действие. В морг за покойником
отрядили меня.
Гроб поставили в кузов грузовика. Водитель попался очень
жизнерадостный. Всю дорогу он пел мне арии из опереток, а заметив
на обочине голосующих, охотно притормозил. Это были две школьницы;
они радостно полезли в кузов - и с визгом выкатились обратно,
увидев гроб.
Шоферюгу это еще больше развеселило. Он рассказал, что недавно вез
хоронить шахтера с девятой шахты. Приехали на кладбище, а гроб
пустой: машину так кидало на ухабах, что покойник вывалился за
борт. Зимой в Инте темнеет рано; включили полный свет и медленно
поехали назад, светя фарами. Пропажа нашлась, конечно.
(Не к месту будь замечено: на кладбище почему-то часто
возникают комические ситуации. В московском крематории, когда мы с
Юликом принесли урну с прахом его матери Минны Соломоновны,
ведающая этими делами дама распорядилась: "Сережа! Захорони
товарищей!")
Старого Шварца мы похоронили без всяких осложнений. НоМиша к концу
дня совсем рассыпался на куски. И тогда его помощник капитан
Христенко настоял на том, чтоб устроить поминки. Это был тот самый
капитан Христенко, которому принадлежит фраза, вошедшая у нас в
пословицу: "Логику они пришлют потом". Он был умный мужик; вовремя
слинял из органов и пошел работать к Шварцу в плановый отдел
Комбината.
Народу на поминках было не много - человек шесть. А водки много. И
Шварц отошел; не сразу, но отошел. Перестал терзать себя, стал
рассказывать забавные и трогательные случаи из своего детства -
даже улыбаться начал... Много лет спустя, вспомнив этот вечер, в
сценарии про старика и старуху мы написали: "Есть свой жестокий,
но справедливый смысл в этом обычае, которым жизнь утверждает себя
над смертью"... Есть, есть.
Вообще-то в Инте умирали мало, даже болели не часто - средний
возраст интинского жителя, думаю, не превышал тридцати пяти лет.
Но и молодость не от всякой хвори убережет. У Гарри Римини
разыгралась бронхиальная астма. Сестра из Израиля посылала ему
лекарства, звала: здесь такой климат, ты сразу вылечишься!
Так оно в конце концов и получилось. Но тогда мы над этим
приглашением очень потешались: какой Израиль?! Дали бы в Москву
уехать!. Хотя охотно верили, что климат в Израиле помягче
интинского. Сведения о тех краях мы еще в детстве почерпнули из
"Палестинского танго":
И люди там застенчивы и мудры,
И небо там, как синее стекло...
("В краю, где нет ни ярости, ни битвы" - влюбленно грассировал
Вертинский. Ему не дано было дожить до самых яростных арабо-
еврейских битв. А на пластинках, выпущенных в застойные времена,
"Палестинское танго" было переименовано в "Аравийскую песнь":
советская власть полюбила арабов, а евреев, в том числе
палестинских, разлюбила.)
Польские евреи - на Инте их была тьма тьмущая - располагали более
полной информацией о земле обетованной. Рассказывали со знанием
дела:
- Знаете, какие жулики эти арабы? Продадут тебе мешок
картошки, а картошка там только сверху, внизу - апельсины!
Вот этому уже верилось с трудом. Я, например, поверил только
теперь, когда в Москве апельсины и бананы стали дешевле молодой
картошки.
Оптимисты из окружения Гарика всерьез обсуждали перспективу его отъезда
в Израиль. Фантазировали на эту тему и мы с Юликом. Сочинили
"Палестинские частушки" и в гостях у Гарри с Томкой пропели:
Нету водки, нету пива,
Отзвенели чарочки.
Пишет Гарик с Тель-Авива:
"Я женюсь на Саррочке!"
Ах ты, Сарра, Саррочка!
Что ж теперь Тамарочка?
А Тамаре - тру-ля-ля!
Вышла замуж за Сруля.
(Не забыты были и апельсины из Палестины:
А картошки, баяли,
Нетути в Израиле!..)
Смеялись, смеялись, а в пятьдесят седьмом году проводили-таки
Гаррика с Томкой и трехлетней Нэлкой туда, где "нет ни ярости, ни
битвы". Теперь ездим друг к другу в гости.
Когда у Гарри и Тамары в Инте родилась дочь, мы упрашивали их
назвать девочку Франческой - будет Франческа Римини. Красиво же!
Но они отказались наотрез:
- Мы дадим ребенку простое русское имя!
И дали: Нэлли - через "э" оборотное. Теперь она живет в том же
Цинциннате, где и моя дочь Юлька. (Вот Юлькину дочку по настоянию
папы-чилийца назвали Франческой - даже Франческой-Габриелой).
Первый приезд Тамары в Москву состоялся еще до разрыва
дипломатических отношений с Израилем. Вообще-то она ехала к своей
родне в Калинин, но по дороге задержалась на денек в столице и
пришла к нам в гости. Удивив нас благоприобретенным за короткий
срок акцентом, рассказала: у них родился второй ребенок, сын
Левка. Чтобы порадовать родственников мужа, Тамара решила сделать
мальчику обрезание. Но раввин отказал:
- Мадам, обрезание мы делаем только еврейским детям.
- Но у меня еврейское дите!
- Это вы так считаете.
- Мой муж - еврей.
- Это вы так считаете. А мы скажем по-другому: вы живете в
блуде с евреем.
(Тамара иудейства не принимала: их с Гариком вполне устраивал
гражданский брак.)
Прибежал Гарри, стал громко возмущаться:
- Гестаповцы! Бериевцы!
На шум вышел доктор и успокоил его:
- Что вы слушаете этого старого фанатика? Сейчас все сделаем.
Без него.
Года через два после Томкиного визита нас с Юлием пригласили в ЦК
на инструктаж: предстояло ехать - первый раз - в капстрану, в
Норвегию, писать сценарий про Фритьофа Нансена. И вдруг пожилой
чиновник спросил:
- Вы с Пономаревой знакомы?
Мы не поняли про кого он, думали про спортсменку Пономареву,
которая отличилась в Англии: украла в магазине шляпку. Удивились и
сказали, что нет, не знакомы.
- Ну как же? С Тамарой Пономаревой-Римини.
- А-а, Тамара! С Тамарой знакомы, конечно.
Рассказали, как она к нам приходила в гости, а главное - как
мы приходили к ним с Гариком в свой первый день свободы. И зная,
что за общение с иностранкой не похвалят, уныло добавили:
- Если она опять приедет, мы ее опять позовем... А что?
- Да нет, - сказал хозяин кабинета. - У нас нет сведений, что
она на кого-нибудь работает.
И нас благословили на поездку. Второй из "инструктирующих"
улыбнулся:
- Лиха беда начало!
Это был Ермаш, наш будущий министр. А его начальник сказал
доверительно:
- У меня ведь тоже непростая биография.
Возможно, сидел? Нам говорили, что Хрущев вернул кое-кого из
сидельцев на пьедестал почета...
Когда в 1956 году отменили наконец "вечное поселение", нам выдали
паспорта. Второсортные с "повышенной температурой" - 38 (или даже
39?) Тридцать восемь или тридцать девять мест, где обладатель
такого паспорта не имел права жить: в столицах, в областных и
приграничных городах. Но выезжать из Инты теперь разрешалось.
Мы с Юликом решили съездить в отпуск: очень хотелось погреться
на южном солнышке. Но в Крым и на Кавказское побережье ехать было
нельзя - пограничная зона.
Оба мы были полноправными членами горняцкого профсоюза: Особое
Совещание "по рогам" не давало. И профком выделил нам путевки в
шахтерский дом отдыха в Донбасе.
Мы не прогадали: погода весь июнь стояла такая, будто профком
решил нам выдать разом все недополученное за 12 лет солнце. Ни
одного пасмурного дня! Мы купались в Донце, загорали. Стыдно
признаться, но мы даже натирались ореховым маслом, чтоб лучше
загореть - и успокоились только когда сравнялись цветом со своим
темнокоричневым чемоданом. Гуляли в красивейшей дубовой роще,
дивились на кубистическое безобразие памятника большевику Артему,
грозившему нам с горы кулаком. Кулак был размером с
железнодорожный вагон и такой же формы.
А по вечерам мы писали у себя в комнатке сценарий "Комиссар
шахты". В нем действовала собака Робин и девушка по имени Алла
Краева - так звали нашу ихтинскую знакомую, которая нам обоим
очень нравилась.
Примерно на двадцатой странице пришлось прерваться: почтальонка
принесла нам шестнадцать телеграмм. Мама, тетка, все родственники
и друзья поздравляли нас "с торжеством справедливости", с тем, что
"наконец все произошло", что "сбылись наконец надежды". И только
один человек - проездом оказавшийся в Москве лагерник Ромка Котин
- написал прямым текстом: "Поздравляю с реабилитацией". Остальные
не решались написать это слово - так глубоко засел в сознании
страх перед всем, что связано с "органами". И это после ХХ-го
съезда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49