Вместе с ворами дважды Герой отбирал у сокамерников передачи
- не целиком, а по-честному, половину. Вместе с ворами и хавал.
Продуктов у них накопилось много, их хранили на "решке" - решетке
окна. Не боялись, что украдут - кто осмелится?.. Один доходяга
осмелился, и расправа была короткой: ухватив доходягу за рубаху и
мотню штанов, летчик поднял его высоко в воздух и отпустил. Тот
грохнулся о цементный пол - и не поднялся, унесли в лазарет. Не
знаю, выжил ли.
Да, дикий человек был Панченко. Но интеллигентов уважал. Уз-
нав, что под нарами живет профессор Попов - тихий, глубоко рели-
гиозный старичок, биолог, кажется, - Герой потребовал, чтобы По-
пов вылез на свет божий:
- Ты правда профессор? - а получив утвердительный ответ,
согнал кого-то с нижних нар и уложил туда профессора. Тот сопро-
тивлялся: его пугала шумная и безобразная жизнь камеры; под нара-
ми, затаившись в темноте, старик мог шопотом молиться. Но Панчен-
ко настоял на своем.
Профессор затих. Полежал с полчаса и сказал:
- Товарищ Панченко, можно к вам обратиться?
- Обращайся.
- Я хочу попросить вас об одолжении.
- Каком?
- Нет, вы пообещайте, что сделаете. Да это нетрудное!
- Ну, обещаю.

- 134 -

- Товарищ Панченко! Можно, я залезу обратно под нары?
Панченко разрешил.
Недели через две после драки с Васькой в камеру вернулся из
карцера Никола Сибиряк. Это был серьезный вор, не чета той мелюз-
ге, с которой мы имели дело раньше.
Никола был уже в курсе всего, что у нас произошло в его от-
сутствие.
Подсел ко мне, уважительно поговорил. Похвалил:
- Ты духарь.*****) А Васька, падло, много на себя взял. Он
порчак, натуральный торбохват, его уже приземлили, лишили во-
ровским куском хлеба... Слушай, ты все-таки, когда тебе кешер об-
ломится, немножко мне давай. Немножко. А то неудобно, понял? А не
будет у тебя, возьми у нас. - Своими светлыми широко расставлен-
ными глазами он показал на решку, утыканную пайками и свертками с
едой. - У нас много.
Я его понимал: Николе не хотелось шумного скандала, зачем? У
них действительно еды было много. Но для поддержания авторитета
надо было взимать с меня хотя бы символическую дань. И я пошел на
компромисс, мне тоже не хотелось скандала. Угощал его чем-нибудь,
но от его угощения мягко отказывался.
Воры относились с Николе с почтением, даже с подобострасти-
ем. Сама кличка "Сибиряк" этому способствовала: сибирские воры
считались наиболее уважаемыми. За ними следовали ростовские - а
московские стояли на нижней ступеньке иерархической лестницы.
Сибиряк большую часть дня сидел в задумчивости у окна на
верхних нарах - воры предпочитают верхние, потому что там можно
играть в карты, не боясь, что вертухай увидит через волчок. Или
ходил по камере, голый до пояса, в белых кальсонах, заправленных

- 135 -

в хорошие хромовые сапоги. На животе у него розовели еще свежие
шрамы - штук пять параллельных полосок. Это он резал себе живот,
чтоб не пойти на этап. Способ был довольно распространенный: от-
тягиваешь кожу и режешь бритвой, ножом или осколком стекла. Раны
не глубокие, только кожа, ну, и соединительная ткань - а крови
много; зрелище пугающее! Правда, со временем врачи перестали пу-
гаться. Накладывали несколько скобок, талию как кушаком обматыва-
ли бинтом и выносили вердикт: может следовать этапом.
Слушать "романы", которые тискали на нарах интеллигенты (пе-
ресказывали книги или фильмы; фильмы были по моей части) - этого
Никола не любил, не мог сосредоточиться. Его мозг - думаю, не
совсем здоровый - был занят какими-то своими мыслями. Пока
остальные по-детски увлеченно слушали, Сибиряк расхаживал по про-
ходу, обхватив плечи руками, и тихонько напевал:

... Ту-ру, ту-ру, ту-руту... полный зал,
Волчицею безжалостной опасной,
Я помню, прокурор ее назвал.

Хотела жить счастливо и богато,
Скачки лепить, мадеру, водку пить -
Но суд сказал, что ваша карта бита
И проигрыш придется уплатить.

Скачки лепить - заниматься квартирными кражами. Всех слов
песни Никола, по-моему, не знал; не знаю и я. А мотив был "Зачем
тебя я, миленький узнала".
Там на Красной Пресне, я впервые услышал знаменитую "Цент-

- 136 -

ралку" - или "Таганку", кому как нравится. Ее очень трогательно
пели на верхних нарах:

Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом:
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, несчастного, по новой ждет.

Централка! Те ночи полные огня...
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали молодость, талант в стенах твоих!

Отлично знаю я и без гадания:
Решетки толстые нам суждены.
Опять по пятницам пойдут свидания
И слезы горькие моей жены.

Припев, и потом:

Прощай, любимая, живи случайностью,
Иди проторенной своей тропой,
И пусть останется навеки тайною,
Что и у нас была любовь с тобой...******)

За свои десять лет в лагерях я слышал много песен - плохих и
хороших. Не слышал ни разу только "Мурки", которую знаю с детства;
воры ее за свою не считали - это, говорили, песня московских хули-
ганов.

- 137 -

Рядом с Сибиряком спал смазливый толстомордый ворёнок по
кличке Девка. У этой девки, как я заметил в бане, пиписька была
вполне мужская - висела чуть ли не до колена. Никола время от вре-
мени тискал его, смачно целовал в щеку. Тот лениво отбивался: бро-
сай, Никола!.. Не думаю, чтоб Никола приставал к малолетке всерьез
- а если и так, то сразу скажу, что в те времена мы не знали "опу-
щенных" т.е., опозоренных навсегда "петухов". (Не было и этих тер-
минов; я их вычитал в очерках о современных колониях.) Педерастия
в лагерях была - но на добровольных началах; к пассивным участни-
кам относились с добродушной насмешкой, не более.
За стеной, в женской камере, обитали две блатные бабенки,
"воровайки", "жучки" - Нинка Белая и Нинка Черная. С ними перего-
варивались через кружку: приставишь кружку к стене и кричишь, как
в мегафон. (У кружек было и другое назначение, служить подушкой.
Ложишься боком, голова опирается на обод кружки, а ухо внутри.)
Я-то с воровками не переговаривался, а блатные кокетничали
вовсю:
- Нинка, гадюка семисекельная! Тебя вохровский кобель на
псарне ебал!.. Давай закрутим?
- Закрути хуй в рубашку, - весело отзывалась "гадюка" - не
знаю, Белая или Черная. Я долго размышлял над этим "семисекель-
ная", пока Юлик Дунский не объяснил: "семисекельная" - вместо ста-
ринного "гадюка семибатюшная", т.е., неведомо от кого зачатая...
В один из дней пришли за нашим дважды Героем.
- Собирайся с вещами!
Он отказался - и не в первый раз: не желал идти на этап.
Смешно сказать, Панченко требовал гарантии, что ему и в лагере
найдут лётную работу.
- Пойдешь как миленький! - крикнул вертухай и захлопнул

- 138 -

дверь. А через полчаса вернулся с подкреплением: за его спиной ма-
ячили еще трое синепогонников.
Но Панченко подготовился и к этому. Сидел рядом с Николой на
верхних нарах - оба в одних кальсонах и сапогах, оба готовые к
бою. У Сибиряка из голенища выглядывала рукоять ножа.*******) И
надзиратели отступили, ушли ни с чем.
Потом до меня дошел слух, что Панченко действительно отправи-
ли в какой-то северный лесной лагерь - летать на У-2, нести проти-
вопожарную охрану. Может быть, легенда, а может, и правда. Срок у
летчика был детский, два или три года. По его словам, даже орденов
и звания его не лишили.
Но я ушел на этап раньше Панченко.
Железнодорожные пути - наверно, Окружной дороги - подходили
вплотную к тюрьме. Нас вывели из корпуса, построили в колонну и
повели грузить в телячьи вагоны. Солдаты с красными погонами и в
голубых фуражках - конвойные войска НКВД - подгоняли:
- Быстро! Быстро!
Пятерками взявшись под руки, мы шли, почти бежали, к составу.
И вдруг я увидел за линией оцепления своих родителей. Они тоже
увидали меня.
- Валерочка! - жалобно закричала мама. А я в ответ бодро
крикнул:
- Едем на север! Наверно, в Карелию!
- Разговорчики! - рявкнул конвоир, и на этом прощание закон-
чилось.
Много лет спустя мама рассказала, что в то утро они с отцом
привезли мне передачу, вернулись домой - и вдруг она забеспокои-
лась:

- 139 -

- Семён, поедем назад. Я чувствую, что его сегодня увезут.
Отец ничего такого не чувствовал, но спорить не стал. Они
приехали на Пресню - и как раз вовремя... Вот такое совпадение.


Примечания автора

*) Сладкое дело - сахар (он же сахареус, сахаренский), а ба-
цилла - масло или сало. Бацильный - толстый, жирный (про челове-
ка). Слова из интеллигентского лексикона феней переиначиваются -
иногда просто для смеха, а иногда очень выразительно. Например,
атрофированный - потерявший совесть.
**) Пустить в казачий стос, оказачить - ограбить, отнять си-
лой.
***) Все эти сведенья относятся к сороковым годам. Уже в на-
чале пятидесятых мы услышали, что в бытовых лагерях появились
"масти", новые воровские касты. У нас в Минлаге их не было. А из
категорий, которые существовали в мое время, я не упомянул "ото-
шедших". Это воры, по тем или иным причинам "завязавшие", покон-
чившие с воровской жизнью, но к сукам не примкнувшие. Их не одоб-
ряли, но терпели.
****) Термин "мокрое дело" - убийство - в воровском жаргоне
бытует с незапамятных времен. А вот глагол "замочить" - в смысле
убить - появился сравнительно недавно.
*****) Дух, душок - по-блатному отвага, сила характера.
******) У Сергея Довлатова, в "Зоне", зеки поют:

Цыганка с картами, глаза упрямые,
Монисто древнее и нитка бус...

- 140 -

Хотел судьбу пытать бубновой дамою,
Да снова выпал мне пиковый туз.

Зачем же ты, судьба, моя несчастная,
Опять ведешь меня дорогой слез?
Колючка ржавая, решетка частая,
Вагон столыпинский и шум колес.

Этих двух красивых куплетов я нигде не слышал. Подозреваю,
что придумал их сам Довлатов. Что ж, честь ему и слава - и не
только за это.
Вообще же у лагерных песен очень много вариантов - и мелодий,
и слов. На три разных мотива поют "Течет речка да по песочку"; а в
тексте известного всем "Ванинского порта" есть такое разночтение:

вариант А) Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь,
Встречать ты меня не придешь,
А если придешь, не узнаешь.

вариант Б) Я знаю, меня ты не ждешь.
Под гулкие своды вокзала
Встречать ты меня не придешь -
Мне сердце об этом сказало.

*******) Кого-то удивит: откуда в камере ножи? Ведь обыскива-
ют, наверно? Обыскивают, и очень тщательно. Но если сунуть нож в

- 141 -

подушку, его не так просто обнаружить: чем больше вертухай мнет ее
в руках, тем плотнее перья сбиваются в комок. Для страховки блат-
ной свою подушку с запрятанным в нее ножом давал пронести како-
му-нибудь безобидного вида старичку: того сильно шмонать не будут.


VI. ЕДЕМ НА СЕВЕР

Перевозят зеков - на дальние расстояния - двумя способами:
или в "столыпинских" вагонах (официальное название - "вагонзак"),
или в товарных. Когда-то их называли "телячьими", а в наше время
"краснухами".
Краснухи - это теплушки, в каких еще в первую мировую войну
возили солдат. На красных досчатых стенках в те годы натрафаречено
было: "40 человек или 8 лошадей".
Наш этап так и грузили - человек по сорок в каждый вагон,
особой тесноты не было. В обоих концах теплушки - нары, поперечный
досчатый настил. На нем расположились воры; их в моей краснухе
ехало шестнадцать лбов. Я и другие фраера устроились внизу. Моих
товарищей по камере рассовали по разным вагонам, даже поговорить
было не с кем. Я лежал и слушал разговоры блатных.
Молодой вор, низкорослый и худосочный, подробно рассказывал,
как они втроем "лепили скачок", брали квартиру. Все у них шло
гладко, пока не вернулась из школы хозяйская дочь, десятилетняя
девочка. И рассказчику пришлось зарезать ее.
Этого слушатели не одобрили. Возможно, теперь критерии изме-
нились, но в те годы ценилась у блатных не сила и жестокость, а
мастерство. Не бандиты были самой уважаемой категорией, а карман-

- 142 -

ники - "щипачи". В их деле требовалась и филигранная техника, и
артистизм, и отвага. Так что молодой вор, зарезавший девочку, мно-
го потерял в глазах своих коллег; да он и сам понял, что совершил
- faux pas - не надо было убивать, а если уж так вышло, не стоило
этим "хлестаться", хвастать.
Мне было любопытно: первый раз за все время я присутствовал
на воровском "толковище" - обсуждении этических проблем преступно-
го мира. К слову сказать, это книжное "преступный мир" ворам поче-
му-то очень нравится. Даже в песню оно попало: "Я вор, я злодей,
сын преступного мира". (Юлик Дунский пел: "Я вор, я злодей, сын
профессора Фрида".)
Не прошло и часа, как я и сам встал перед нешуточной этичес-
кой проблемой. Получилось это так. Один из пассажиров нашей крас-
нухи, Женька Эйдус, сидел со мной еще в Бутырках. Там Эйдуса не
любили: была в нем какая-то мутноватость. Еврей - а благополучно
пережил плен; в камере перед всеми заискивал; разговаривая, в гла-
за не глядел. Одет он был вполне прилично, в новенькую английскую
форму. (Его англичане освободили из немецкого лагеря, но отдали
нашим - видимо, он и союзникам не понравился). И вот теперь, чтоб
отвести от себя угрозу раскуроченья, Женька настучал блатным про
меня - вернее, про мои уже упомянутые ранее "самосудские" сапоги.
Кто-то из уркачей подсел ко мне и предложил поменяться. Не
грубо сказал - отдай, мол, мужик прохаря, они тебе в коленках
жмут, а попросил по-хорошему:
- Давай махнем? Их у тебя в лагере все равно отвернут. А я
тебе на сменку дам - смотри, какие хорошие.
И он показал мне действительно хорошие, почти ненадеванные
кирзовые сапоги. Мои, конечно, были лучше, но не в этом дело. Ка-

- 143 -

кое-там "попросил по-хорошему"! Если соглашусь, ясно, что струсил,
отдал "за боюсь" - так это у воров называется. А если не отдам?..
Тут я всерьез задумался: я один, а их шестнадцать. И никто не при-
дет на выручку, это уже проверено. Конвой тоже не заступится: он и
не услышит... Изобьют до полусмерти, а то и удавят... Короче гово-
ря, я не стал заедаться, поменялся с вором сапогами - с сразу зап-
резирал себя за малодушие.
Забегая вперед, скажу, что у этой истории было забавное про-
должение. На лагпункте, куда нас привезли, администрация блатных
не жаловала. Новеньким в первый же день устроили шмон, отобрали
все, награбленное в пути, и сложили на земле перед конторой: под-
ходите, фраера, забирайте свое! Целый курган получился - из шине-
лей, пиджаков, ботинок, сапог. Были там и мои, но я, ко всеобщему
удивлению, не пошел брать их: стыдно было, что отдал без боя. Глу-
по, конечно - но решил таким способом наказать себя за трусость,
остался в кирзовых, полученных на сменку. И вдруг подлетает ко мне
незнакомый блатарь, кричит:
- На, падло, подавись своими колесами! - Кидает мне под ноги
офицерские хромовые сапожки и требует назад свои кирзовые. Хромо-
вые были не мои, а кирзовые не его, но жулье народ сообразитель-
ный: когда надзиратели стали водить по зоне слишком хорошо одетых
и обутых блатных - в поисках бывших владельцев барахла, - этот во-
ришка решил "опознать" меня, чтоб выйти из дела с наименьшими по-
терями. На мне ведь были очень приличные сапоги, наверняка лучше
тех, что он дал кому-то на сменку. Я не стал отказываться, поме-
нялся с ним "колесами" и стал обладателем чужих "хромовячих проха-
рей".
Не знаю почему, но в этом случае совесть моя промолчала. За

- 144 -

что бог покарал меня уже через неделю: в офицерских сапожках я
сходил на работу и вернулся в зону в одних голенищах - подошвы
остались в болоте. Пришлось обуваться в лагерные "суррогатки", они
же говнодавики - башмаки, сшитые из расслоенных автомобильных пок-
рышек. А хромовые голенища мне удалось сменять у лагерного сапож-
ника на полторы буханки хлеба... Надо сказать, что сапожникам жи-
лось в лагерях хорошо: всегда в тепле, всегда сыты. В детстве отец
не раз грозил мне: "Отдам в сапожники!" (Я плохо учился). Но ведь
не отдал - а жаль. Между прочим, заложивший меня ворам Женька Эй-
дус был по профессии сапожником и на лагпункте прекрасно устроился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49