.. не помню в чем; помню
только, что она была не виновата. Вся бригада с готовностью подт-
вердила это, не хватало только одной подписи.
И тут я впервые столкнулся с явлением, о котором раньше знал
понаслышке. Оказывается, многие из тех, кто пострадал за веру -
чаще всего это были сектанты, - наотрез отказывались ставить свою
подпись под казенными бумагами. Упирались так, будто их понуждали
продать душу дьяволу. Понимаю: в некоторых случаях так оно и было,
но здесь-то, в истории с бригадиршей, дело было чистое. И вот мне
надлежало уговорить упрямую монашку, чтобы она поступилась принци-
пами.
Она, как выяснилось, монашкой не была - но во всех лагерях,
куда я попадал, монашками называли женщин верующих и демонстратив-
но придерживающихся религиозных обрядов. Моя подопечная была из
какой-то неизвестной мне секты. Малообразованная, она не умела
толком просветить меня.
Монашеством в их секте и не пахло. Моему вопросу, разрешались
ли отношения с мужчинами, она удивилась: разрешались, очень даже

- 234 -

разрешались. Она заметно оживилась при воспоминании - нестарая бы-
ла и довольно миловидная. Разговаривал я с ней уважительно и дру-
желюбно; настороженность постепенно ушла, и на второй день наших
собеседований мои доводы подействовали: подписать э т у бумагу
не грех, а наоборот, христианская обязанность. Не дай бог, навесят
новый срок бригадирше! Громко, как иностранке, я прочитал ей - в
который уже раз - текст объяснительной, и "монашка" сдалась, под-
писала. Этой победой я очень гордился - много больше, чем своей
ролью в другом судебном разбирательстве, о котором скоро расскажу.
А пока что упомяну два события, которые нарушили тихую жизнь
15-го за время моего отсутствия.
Первое - "шумок". Это по-лагерному нечто вроде бунта. Шумком
называли и серьезные дела, вроде забастовки воркутинских шахте-
ров-зеков в 53 году. Но на пятнадцатом было совсем другое.
В зону завели и временно разместили в пустующем бараке
этап, состоящий в основном из ворья. От нас их должны были сразу
препроводить на штрафной лагпункт Алексеевку. А они уперлись, не
захотели идти на этап. Забаррикадировались в бараке и приготови-
лись к обороне: разобрали печку на кирпичи. И когда "кум", пришед-
ший уговаривать их, наклонился к окну (барак был полуземлянкой), в
скулу ему засветили половинкой кирпича.
После этого в зону нагнали вооруженных синепогонников; съеха-
лись чуть не все офицеры из Управления. Голубые фуражки, золотые
погоны - Лешка Кадыков рассказывал: прямо как васильки во ржи!..
Началась стрельба. Двоих подранили, остальные попрятались под на-
ры, оставив наверху фраеров. Но к вечеру блатные решили сдаться.
По одному их выводили из барака и в наручниках отправляли за зону.
Этим шумок и кончился.

- 235 -

А второе событие было трагикомическое. Кто-нибудь из читате-
лей еще помнит первую послевоенную денежную реформу. Тогда разре-
шено было поменять старые деньги на новые из расчета один к одному
- до определенной суммы и до определенного дня. Нас всё это мало
тревожило: у большинства денег не было ни копейки. Но нашелся сре-
ди нас и богач, бесконвойный скотник. У него скопилось что-то вро-
де шестидесяти рублей.
Патологически скупой, он держал свои сбережения зарытыми в
землю - где-то за зоной. И надо же такому случиться, что как раз
перед реформой скотника за какое-то прегрешение законвоировали.
Выйти за зону он не мог; а чтоб доверить кому-то свой капитал - об
этом и речи не было: обменяют, а ему не отдадут!.. Прошёл срок,
отведенный для обмена, шестьдесят рублей превратились в шесть. И
банкрот повредился в уме. Ходил по зоне черный от горя, что-то
бормотал себе под нос - а под конец повесился в недостроенной ба-
не.
Это было единственное лагерное самоубийство, о котором мы с
Юлием знали - и такое нелепое.**) Вообще-то, казалось бы: где са-
моубиваться, если не в лагере? Доходиловка, безнадёжность, изнури-
тельная работа... А вот ведь, мало кто решался свести счёты с
жизнью - такой тяжелой жизнью. Правда, и на воле больше всего са-
моубийств в странах сытых и благополучных. Так утверждает статис-
тика - а психологи пусть объяснят, в чем тут дело. Я не берусь.
Теперь, когда всё далеко позади, могу сказать, что время,
проведенное на 15-м ОЛПе было самым безбедным отрезком моей лагер-
ной жизни. Да и вообще особых бед на мою долю не выпало - по срав-
нению с другими.
Когда несколько лет назад опубликованы были мои воспоминания

- 236 -

о Каплере и Смелякове ("Амаркорд-88"), двое моих близких друзей -
один классный врач, другой классный токарь; один сидевший, другой
несидевший - попрекнули меня:
- Тебя послушать, так это были лучшие годы вашей жизни. Писа-
ли стихи, веселились, ели вкусные вещи...
(Нечасто, но ели: симпатичный грузин Почхуа угостил меня хур-
мой из посылки - а я и не знал, что есть такой фрукт. В лагере же
впервые я ел ананас: мама прислала баночку "Hawaiian sliced pine-
apple").
- Люди пишут о лагере совсем по-другому! - сердились мои
друзья.
Что ж, "каждый пишет, как он дышит".***) Нет, конечно не луч-
шие годы - но самые значительные, формирующие личность; во всяком
случае, очень многому меня научившие. И по счастливому устройству
моей памяти - я уже говорил об этом - я чаще вспоминаю не про до-
ходиловку, не про непосильные нормы на общих, а про другое.
Прочитавши про "малинник" эти два моих друга наверно обругали
бы меня и за то, что хвастаюсь победами над девицами. Но во-первых
- разве это победы? Я же объяснил: "браки по расчету".****) А влю-
билась в меня за всё время только одна, рыженькая Машка Рудакова.
Так ведь я о ней и не писал.
Во-вторых, уже и ругать меня некому: один, Витечка Шейнберг,
с которым я дружил с первого класса, год назад умер, другой, мой
лагерный керя Сашка Переплетчиков, уехал в Израиль и токарничает
там - ему не до моих писаний.
А в третьих, - райская жизнь на 15-м рано или поздно должна
была подойти к концу - и подошла (раньше, чем мне хотелось).
Вскоре после моего возвращения с сенокоса мне опять пришлось

- 237 -

принять участие в следствии и - на этот раз - в судебном процессе.
Проворовалась очень славная девка, бухгалтер продстола Галя.
Как сказано было в обвинительном заключении, "вступив в преступный
сговор" с землячкой-бригадиршей она довольно сложным способом
ухитрялась по два раза выписывать питание на бесконвойных, рабо-
тавших за зоной на дальних участках: один раз сухим пайком, кото-
рый они получали сами, а второй раз - по общебригадному списку;
тут уж супы и каши доставались девчатам из бригады. Точно так же,
в двойном количестве, выписывался и сахар.
В целом, ущерб, нанесенный государству сводился к четырем ки-
лограммам сахара и скольким-то порциям первых и вторых блюд. Тем
не менее дело было возбуждено и грозило нешуточными сроками самой
Гале, бригадирше и еще одной участнице преступления, их подружке
Ниночке - та, по простоте душевной, в ведомостях на получение са-
хара расписывалась за всех сухопайщиц своей фамилией. Эту третью
сообщницу мне было особенно жалко: срок у Нины был крохотный (на
воле что-то не так сделала с продовольственными карточками), была
она еще девушка - "нетронутая", говорили, гордясь ею, подруги - и
надеялась в этом же состоянии вернуться домой. Её мне удалось от-
бить: велел двум другим сказать следователю, что её подпись они
сами подделали. Это только бревно нести легче втроем, чем вдвоем,
объяснил я; а в уголовном деле чем больше участников, тем длиннее
срок. Они мне поверили.
Судебное заседание состоялось в зоне, в той самой столо-
вой-клубе. Еще одним обвиняемым - халатность, ст. 111 УК, если не
ошибаюсь - оказался вольнонаемный бухгалтер Ромашко.
Вольнонаемным он стал совсем недавно: отбыл срок по пятьдесят
восьмой и остался работать при лагере (так многие делали - от гре-

- 238 -

ха подальше). Ромашко выписал семью, ждал их приезда - и вот те-
перь ему светил новый срок - небольшой, года два-три, но всё-таки.
При этом вины за ним не было никакой. Да, не доглядел - но не мог
же он сидеть и по часу проверять каждую ведомостичку? Тем более,
что подписывал их, как правило, его заместитель Костя Хаецкий -
старый лагерник, стукач и вообще пакостный мужик. Свою точку зре-
ния я изложил и следователю, и на суде, когда был вызван в качест-
ве свидетеля.
- Тут Фрид выступает адвокатом, выгораживает Ромашко! - сер-
дился прокурор. - Не выйдет!
А Хаецкий на всякий случай сбегал в "хитрый домик" к куму;
что он там наговорил про меня, не знаю. Но только после суда (де-
вочкам навесили по несколько лет, Ромашко получил год условно) ме-
ня сняли с работы и отправили этапом на Чужгу, серьёзный лесозаго-
товительный ОЛП-9. Прощай, сладкая жизнь!..


Примечания автора:

*) Когда мы с Юликом встретились в "Минлаге", он припомнил
эту историю по конкретному поводу. В Инте тоже стрелок охраны,
краснопогонник, согрешил с заключенной. Но тут романтикой и не
пахло, какое там - гиньоль!.. Женщина забеременела, рассказала об
этом отцу будущего ребенка, и он запаниковал: в "Минлаге" ведь си-
дят враги народа, и она такая же; его по головке не погладят...
Чтоб избежать неприятностей, он выстрелил в нее - когда конвоиро-
вал бригаду. Выстрелил и передвинул колышек с табличкой "Не подхо-
ди, стреляю!" - так что женщина оказалась в запретной зоне: попыт-

- 239 -

ка к бегству. Она умерла не сразу, кричала, мучилась, а он, совсем
ошалев, никому не давал подойти к ней - даже случившейся рядом
надзирательнице. Так и погибла от потери крови... Мерзавца судили:
слишком много было свидетелей.
**) Здесь я немного грешу против истины: Юлий Дунский и сам
пытался покончить с собой - в кировском тяжелом лагере. Его совер-
шенно несправедливо посадили в карцер. И он, вспомнив мой бутырс-
кий опыт, разломал стёклышко очков и вскрыл себе вену на локтевом
сгибе. Ему это удалось лучше чем мне: он повредил еще и артерию. И
развлекался тем, что сгибал и разгибал руку: разогнёт - кровь бьёт
фонтанчиком на белёную стенку... Кровавый узор увидел, заглянув в
глазок, надзиратель. К этому времени Юлик был уже без сознания.
Его забрали в лазарет, с трудом выходили. Больше он этой попытки
не повторял - до 23 марта 1982 года, когда, измученный болезнью,
застрелился из охотничьего ружья.
***) Мне кажется, одинаково со мной "дышал" писавший о лагере
покойный Яков Харон. А вот о жене Харона, Стелле (Светлане) Корыт-
ной кто-то мне сказал:
- Что за человек! Восемь лет просидела, а ничего смешного
рассказать не может!
(Грех смеяться: она ведь тоже покончила с собой - на воле).
Бытие, конечно, определяет сознание - но и сознание в извест-
ной степени определяет бытие; хотя бы позволяет - если воспользо-
ваться боксерской терминологией - "лучше держать удар".
****) Свинарка Верочка Лариошина рассказала мне: когда полу-
чила срок (не очень большой, по бытовой статье), её парень сказал
на последнем свидании:
- Вера, в лагере ты, конечно, будешь с кем-нибудь. Это я раз-

- 240 -

решаю, по-другому там не прожить. Но если забеременеешь, я тебе не
прощу: значит, ты отдавалась с чувством.
Над этим довольно распространенным поверьем - что беременеют
только, если "кончают вместе" - я тогда посмеялся. Но вот недавно
прочитал в газете, что американские ученые экспериментально уста-
новили: одновременный оргазм очень повышает шансы на зачатие.
Верочка вышла на свободу, не забеременев. Она была очень хо-
рошенькая - голубые глаза, длинные ресницы - но боюсь, ничем не
истребимый запах свинарника отпугивал кавалеров.


Х. ЧУЖГА, ПРОЕЗДОМ

С каждым лагпунктом, где я побывал - а их, сейчас посчитаю,
было девять - связана какая-нибудь мелодия. С Чужгой, где мне
предстояло пробыть недолго, это, как ни странно, гавайский
вальс-бостон:

Honolulu moon, now very soon
Will come a-shining
Over drowsy blue lagoon...

Нет, гавайцев там не было. Хотя население ОЛПа-9 было интер-
национальным: русские, западные украинцы, поляки, эстонцы, литов-
цы, латыши, немцы...
Вместе с Ираклием Колотозашвили, научившим меня словам и ме-
лодии "Honolulu moon", мы поражались бесстыдству властей: собрали
в лагеря чуть не пол-Европы, хитростью и обманом выманили из за-

- 241 -

падных зон Германии власовцев и вообще всех побывавших в немецком
плену (кажется, это будущий министр ГБ, генерал Серов, ездил по
Тризонии, уговаривал), а по радио гремят бодрые патриотические
песни:

...Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!..
...Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна!..

И еще:

Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
Курил в Стамбуле злые табаки,
В Каире я жевал, братишки, финики, -
Они, по мненью моему, горьки.

А для тех, кто не сразу понял, почему вдруг финики горьки,
разъяснялось повтором строки:

Они вдали от Родины горьки!..

Нет, лучше уж споем в бараке про луну над Гонолулу... Хотя
врать не стану: и те мелодии мне нравились.
Колотозашвили был кавэжединец. Для тех, кто не знает, вкратце
объясню: КВЖД, железную дорогу построенную русскими в Маньчжурии
еще при царе, советская власть после некоторого упирательства про-
дала китайцам. Часть русских специалистов вернулась домой еще в
тридцатых - и почти все они были посажены в пору ежовщины. А до
тех, кто оставался в Китае, чекисты добрались после победы над

- 242 -

Квантунской армией в 1945 году. Если мне не изменяет память, это
именно Колотозашвили, прибыв в Каргопольлаг, встретился со своим
родным братом, арестованным до войны и уже досиживающим срок.
Принял, можно сказать, эстафету.
Меня Ираклию рекомендовал запиской другой кавэжединец, Виктор
Иванников. С тем мы подружились на 15-м; он был страстным любите-
лем театра. Проживший всю жизнь в Китае Виктор лицом был похож на
китайца. И не он один: на китайца смахивал наш интинский друг, по-
ручик Квантунской армии Свет Михайлов; похож на сына поднебесной и
московский профессор-китаист Владислав Сорокин. Мы с Дунским иска-
ли и не смогли найти объяснения этому феномену.
Но Ираклий Колотозашвили был похож на того, кем был: на ин-
теллигентного грузина. Он сейчас в Москве, время от времени мы пе-
резваниваемся.
Настоящий джентльмен, с изысканными манерами и петербуржским
говором, он пользовался на Чужге всеобщим уважением.
Сразу же по прибытии на Чужгу я очутился на общих. Наша бри-
гада прокладывала железнодорожную колею. На мою долю выпало разно-
сить по всей длине участка шпалы. Они, на беду, были местного про-
изводства, нестандартные. Двое работяг "наливали" - брали шпалу с
земли и наваливали мне на спину. Я горбился под чугунной тяжестью,
но кое-как дотаскивал ношу до места. Один только раз попалась та-
кая, что я не совладал: она пригнула меня чуть не до земли и я, не
дойдя шагов десяти, сбросил её - под неодобрительные взгляды соб-
ригадников. Ничего, подняли, налили, и я понёс эту гадину дальше.
С непривычки я здорово уставал, и Ираклий, который на Чужге
был влиятельным придурком - экономистом, кажется - посоветовал мне
передохнуть. С его помощью я попал на несколько дней в лазарет.

- 243 -

За эти несколько дней произошло два чрезвычайных события.
В мою палату положили с высокой температурой - 39 с лишним -
совсем молодого парнишку. Врачиха никак не могла поставить диаг-
ноз: не кашляет, в легких чисто, стул нормальный - а температура
держится и даже растет. Загадка разрешилась на третий день. Мало-
летка пошел в уборную (она была в помещении), долго не возвращался
- и вдруг из под двери вытекла струйка крови. Вышибли дверь и уви-
дели: парень лежит без сознания в луже крови.
Оказалось, он сделал себе мастырку: продернул под кожей на
икре нитку, вымоченную в какой-то гадости. Образовалась чудовищная
флегмона, а он молчал - боялся, что подлечат и опять выпишут на
общие. И вот прогнила стенка артерии, хлынула кровь.
Врачиха, не имевшая большого лагерного опыта, когда в первый
раз осматривала, выстукивала и выслушивала больного, раздела его
только до пояса - заставить снять штаны она не догадалась. А как
догадаешься, если не признается, где болит?.. Теперь его уложили
на спину, обработали рану и подвесили ногу к потолку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49