Один из
них, слесарь Лешка Барков, настойчиво пропагандировал изобретенный
им напиток. В граненый стакан - а пили в Инте исключительно
стаканами - наливалось на два пальца пива. Потом через чистый
носовой платок по стенке осторожно спускалась такая же порция
плодоягодного вина - по-местному, "подло-выгодного", Оставшийся
объем заполнялся, также через платок, водкой или спиртом-
ректификатом. Эту гремучую смесь изобретатель называл "хоккей
Инта" - трудное слово коктейль ему не давалось. Три слоя не
смешивались и на просвет смотрелись, как триколор какой-нибудь
южно-американской республики. И выпивались очень легко, залпом:
водка, вино и напоследок - пиво.Ощущение, будто выпил стакан пива.
Но, как известно, ощущения нас обманывают.
Юлик после первой же пробы убедился в этом. Он глотал стакан за
стаканом, чтоб не отстать от компании - а надо было идти на работу
в ночную смену Оделся, пошел.
- Видали твоего кирюху. Хорош, - сообщили мне утром
вернувшиеся со смены шахтеры.
Куда Юлик отправил в ту ночь пять вагонов угля, он вспомнить не
мог до конца жизни. Возможно, они и по сей день блуждают по
России, тычутся по разным адресам...
В нашем жилище время от времени появлялись новые простыни и
наволочки - чистые, но явно не из магазина. Тайну их происхождения
я узнал случайно. Мы с Васькой ехали поздно вечером на
воробьевской пролетке. Вдруг он натянул вожжи, сунул их мне и,
соскочив с козел, нырнул в темень. Прямо как в о.генриевском
рассказе про ограбление поезда:"Полковник, подержите лошадей".
Поезда Васька не грабил; он был, оказывается, "голубятником" - так
называются воры, крадущие белье, вывешенное для просушки. В тот
раз его добычей стал небольшой ковер.
Мораль читать нашему гостеприимному хозяину мы не стали, хотя и
призадумались, не съехать ли нам с квартиры. Мы принимали его
таким, как есть. А товарищем он был надежным. И по-своему тонким
человеком - подчеркиваю: по-своему. Расскажу, чем кончилась
история с краденым кобелем.
По настоянию Васькиной любовницы его переселили в конуру возле
дома. Характер его от этого не улучшился: пес сохранил ненависть
ко всем, на ком не было красных погон. Выскакивал из будки и молча
кидался на прохожих; спасибо, цепь была крепкая...Васька очень им
гордился.
Но один из напуганных вернулся с длинным дрыном и, не подходя
близко, жестоко избил собаку. Бил так долго, что "сломал" ее - как
ломают хищников жестокие дрессировщики. И кобель перестал кидаться
на людей; теперь при виде любого прохожего он с жалобным воем
залезал в свою конуру. Из свирепого сильного зверя превратился в
"тварь дрожащую"... Этого Никулин вынести не мог. Взял топор и
зарубил своего любимца - из тех же соображений, что и Вождь,
убивший Мак-Мерфи, героя "Гнезда кукушки".
Много лет спустя, когда мы жили уже в Москве, из Инты нам написали:
Никулин снова сел - за драку, ненадолго. Мы отправили ему в лагерь
посылку и велели: будешь ехать через Москву - приходи к нам! В
ответном письме он поблагодарил за бердыч, а от приглашения
отказался. Написал:"Увидимся на вокзале" - считал, что в нашей
новой жизни он нам не компания. Зря считал, нашим московским
друзьям он бы понравился... Так и не увиделись.
В 54 году подошли к концу срока у очень многих. А многие и не
досидели "до звонка" - их выпустили микояновские тройки.хх)
Минлага бериевская амнистия 53-го года почти не коснулась:
уголовников у нас можно было по пальцам пересчитать. Мы только по
наслышке знали о том ужасе, который нагнали на мирное население
российских городов воры и бандиты, выпущенные на волю Лаврентием
Павловичем. Их так и называли - "бериевцы". После того, как с
Берией разделались, пошла молва: он эту публику выпустил с
умыслом, хотел создать из них лейб-гвардию. Уверен, что это
обычный чекистский вымысел, "деза".
Инту наводнила пятьдесят восьмая. Вышли на свободу наши друзья -
Женя Высоцкий, Славка Батанин, Светик Михайлов, Сашка
Переплетчиков.С жильем в нашей стране всегда были трудности, а в
тех обстоятельствах и подавно. Комбинат Интауголь переделал в
общежития для освободившихся опустевшие лагпункты. Но жить - хотя
бы и без охраны - в тех же бараках мало кто захотел. Искали выход
- и нашли.
К этому времени в поселке имелось два многоэтажных дома. В них
жили вольные сотрудники комбината. Парового отопления не было, но
на каждого жильца приходилась кладовка для дров - каморка в
подвале размером с одиночку на Малой Лубянке: метра полтора на два
с половиной, без окна. В эти-то кладовки и стали вселяться
вчерашние зеки. Законные владельцы протестовать боялись: поспорь с
этими лагерниками - возьмут, да подожгут со зла!..
Кое-кто из наших временно поселился у знакомых. А собиралась наша
компания в семейных домах. Иногда у Шварца - он окончательно
перестал считаться с рекомендациями особого отдела и водил дружбу
с нечистыми. Его жена Галя очень полюбила нас с Юликом. На филфаке
ленинградского университета она слушала лекции нашего учителя
Трауберга, так что было о чем поговорить.
Но чаще мы бывали у Гарика с Тамарой. И чем ближе узнавали их,
тем больше уважали.
Гарри Римини - какие имя и фамилия! - был не англосаксом и не
итальянцем, а польским евреем из Вильно. Интеллигентный отец
назвал его в честь латинского поэта Горацием (по-польски -
Горациушем). Семья была интересная. Старшая сестра Елка -
убежденная сионистка; в их доме, по-моему, сам Жаботинский бывал.
Она уехала в Палестину еще до войны. А Гарри был убежденным
коммунистом и состоял в польском комсомоле. Чтобы он переменил
убеждения, потребовалось многое.
Когда началась война, он перешел линию фронта: хотел в рядах
Красной Армии воевать против фашистов. Раздобыл паспорт на имя
поляка Иосифа Константиновича Требуца, прошел с ним по Литве и
Польше через все немецкие кордоны - а через наши пройти не смог.
Обвинили его, естественно, в шпионаже; поляк, еврей - какая
разница?. И посадили на десять лет. Без посылок, в чужой стране, с
чужим языком, он ухитрился не только выжить, но и достичь
командных высот на производстве. Не сразу, конечно. Голодал,
доходил, но не сдавался. И кончал срок чуть ли не начальником
лесобиржи.
Умный, начитаный, ироничный, он и на воле умел поставить себя
так, чтоб с ним считались - все и всерьёз.
К ним с Тамарой тянулся самый разный народ. Оказалось, что в
Инте много выходцев из Польши, очень неглупых ребят. Один, Антон
Гроссман, рассказал о своем первом знакомстве с советскими. Это
было в 39 году, в первые дни после прихода наших. Перед окнами
Антона каждое утро встречались два хозяйственника. Оба приехали
вывозить заводское оборудование, и каждый считал, что другой сует
ему палки в колеса. Утро начиналось с отчаянной матерщины: они
грозили друг другу страшными карами. Голоса спорящих взвивались до
самых небес:
- Я тебе яйца оторву!
- А ты у меня кровью ссать будешь!
И в тот момент, когда дискуссия, считал Антон, должна была
перейти в мордобой, они резко меняли тональность:
- Значит, договорились. По рукам.
К этой советской манере вести дела Антон так не сумел
привыкнуть.
Сам он славился пунктуальностью и был большим аккуратистом. К
себе в бухгалтерию приходил всегда в начищенных ботинках и при
галстуке - большая редкость в Инте. Но он и в Польше был франтом.
Там как-то раз Гроссману не достался хороший билет, и он поехал
третьим классом. Рядом сидел другой еврей и лузгал семечки. Шелуху
он сплевывал на пол, но часть попадала на колени Антону.
Представляю, как он, чистюля, страдал от этого. Не вытерпев, он
сделал соседу замечание:
- Если бы рядом с вами сидел поляк, вы бы себе этого не
позволили.
Тот не удостоил Антона ответом. Повернулся к жене и сказал:
- Посмотри на этого еврейского Гитлера!..
Антиподом Гроссмана был его земляк, кузнец Хаим Лифшиц. В Инте он
назывался Федя. Здоровяк, пьяница, он шлялся по поселку со своей
овчаркой Рексом и картаво науськивал ее на встречных: "Р-рекс!
Взац!" - т.е., "взять!" Рекс, трезвый в отличие от своего хозяина,
виновато вилял хвостом, всем видом показывая: "Не сердитесь,
пожалуйста, на пьяного дурака".
Но дураком Федя не был. Имел деловую хватку: в Инте завел свиней
и жил со своей Любкой безбедно. А когда уехал в Израиль - бывшим
польским гражданам это удалось довольно скоро - он и там преуспел
больше других. Бросил пить, открыл мастерскую и делал бизнес на
товарных весах: изготовлял их, ремонтировал, а главное - "учил",
так налаживал, что они показывали вес, выгодный для владельца.
Когда надо - больше, когда надо - меньше. Так что разговоры о том,
что все жулики остались в России - вражеская пропаганда.
- Думаете, если Святая Земля, там и люди святые? - сказала по
этому поводу Тамара Римини.
Все польско-еврейские интинцы увезли с собой русских жен (а Зяма
Фельдман - мордовскую). Федя-Хаим Любку оставил. Но дочери всегда
помогал; она даже гостила у него в Хайфе.
Не умея ни писать, ни говорить толком ни на одном языке, включая
иврит, Федя Лифшиц разъезжал по всему миру. Хвастался:
- Если есть мани-мани, дорогу кто-нибудь покажет!
Такой вот израильский Митрофанушка...
Новый 1955 год в доме у паньства Римини встречала странная, очень
разношерстная компания. Большинство - такие, как мы, вечные
поселенцы: Свет, Женя Высоцкий, Ян Гюбнер. Но был там и отпущенный
из лагеря на выходной день двадцатипятилетник Ромка Котин, был и
другой Ромка, Шапиро. Этот сбежал на минутку с шахты 9 - поднырнул
под колючую проволоку, выпил с нами шампанского и полез обратно.
Охрана была уже не та - и оказалось, что не нужны ни пулеметы на
вышках, ни овчарки: никто бежать не собирался. Пришла в гости
бесконвойница Алла Рейф - бывшая участница антисоветской
молодежной группы "Юные ленинцы". А еще там была коммунистка и
народный заседатель, лагерный доктор Аня Ершова, с которой крутили
любовь трое из присутствовавших. Присутствовали, конечно, и
парторг шахты 13/14 Михаил Александрович Шварц с супругой.
Говорят, людей сближает общее горе. Общая радость сближает еще
больше; мы же помним День Победы, 1945 год! (Через пятьдесят лет в
95-м так не было, к сожалению). Новый 1955 год Инта встречала в
ожидании больших перемен. Чекисты ждали их с тревогой, мы - с
надеждой и верой. Все самое плохое было позади.
ПРИМЕЧАНИЯ к гл.ХХ
+) В 92-м году из Израиля приехал погостить Гарри Римини.
Алёша Арцыбушев - полысевший, бородатый - зашел повидаться со
старым другом. И увидел эскизы Зои Дунской (она архитектор и
занимается реставрацией церквей). Арцыбушев обрадовался:
- Вот что мне нужно!
Он сосватал Зое срочную работу: к прибытию мощей св.Серафима
Саровского надо было привести в порядок интерьер храма в
Дивееве... Интинская зековская солидарность до сих пор в действии.
А года два назад в нашем доме повстречались и интинские жены -
Тамара Римини и Варя. Пришла и Мариха - рыжая, красивая. Больше
всех радовалась встрече Варя - будто чувствовала, что скоро умрет.
И умерла через два дня от сердечного приступа.
хх) Не очень понятно,чем руководствовались "микояновские
тройки", решая судьбы заключенных. Еще когда мы были на 3-м, ушел
по решению тройки на свободу "изменник Родины" Славка Мещеряков -
ушел, не доотбыв длинного-длинного срока, а мы, "язычники",
остались. Выйдя за зону он весело крикнул нам из-за проволоки:
- Фраера! Я всегда говорил: держаться надо за Адольфа!
XXI. КРОКОДИЛ ПОД КРОВАТЬЮ
Чувствую, что рассказ мой затянулся до неприличия. Обещал
друзьям написать о нашей с Юликом лагерной эпопее (Каплер говорил
- опупее) а все чаще тянет рассказывать чужие истории. Потому что
почти у всех наших близких товарищей они были интереснее и
драматичнее, чем моя.
Например, у Ромки Котина, "вольноотпущенника", с которым мы
встречали Новый Год.
В первые дни войны он оказался в немецком плену. Очень
еврейский нос отчасти компенсировался голубыми глазами и волосами
цвета лежалой соломы. Как правило, военнопленные евреи выдавали
себя за татар или осетин: мусульмане тоже обрезанные. Ромкина
внешность этого не позволяла, и он рискнул, сказался белорусом. По
счастью, немцы редко требовали предъявить для проверки крайнюю
плоть - то ли брезговали, то ли верили на слово (немецкой
доверчивостью наши пользовались вовсю). Но советского человека так
легко не проведешь: Котина расшифровал кто-то из товарищей не
несчастью. За молчание он потребовал хорошие Ромкины сапоги.
Сделка состоялась, но на всякий случай Роман перелез ночью в
соседнюю секцию: лагерь был временный, просто площадка, обнесенная
колючей проволокой и разбитая на квадраты. А стационарный лагерь,
куда попал самозванный белорус, был в Норвегии. Там, в постоянном
страхе, что продаст кто-нибудь из своих, он прожил четыре года - а
в довесок получил 25 лет ИТЛ. Вышел, не досидев, и со временем
снова поехал за границу - и на этот раз не в Норвегию, а США. Там
он и досидел до конца отпущенного ему судьбой срока.
Но совсем уж удивительным был немецкий отрезок биографии Яна
Гюбнера. По-настоящему он был Исаак, но у себя в Полше назывался
Яном, а у немцев - Гансом.
Я уже рассказывал про Эрика Плезанса, англичанина, служившего в
СС. Но еврей в СС?!. Именно так. Исаак-Ян-Ганс служил при
эсэсовской части буфетчиком. Было это где-то под Винницей. Или под
Полтавой.
Как и Ромка Котин, Ян был голубоглазый блондин. Но курносый и
красномордый - так что с успехом выдавал себя за фольксдойча. У
него и фамилия вполне немецкая - Hubner. С русской женщиной Валей
они прижили дочку, которую назвали Гретой, Гретхен.
Гюбнера тоже заложил советский человек: старик-украинец настучал
солдатам, что буфетчик-то у них того... Немцы не поверили, со
смехом рассказали Яну. У того душа ушла в пятки, но он и виду не
подал. Схватил эсэсовский кинжал, закричал что сейчас пойдет,
убьет негодяя. Камерады его успокаивали:
- Что ты, Ганс, брось! Старикашка выжил из ума, кто его будет
слушать?
(Много лет спустя Ян рассчитался с доносчиком. Съездил в тот
городок навестить Валю и Грету, а заодно навестил старика. Сказал
ему:
- Дедушка, теперь я могу открыть вам всю правду. Я разведчик,
полковник КГБ. У немцев я выполнял особое задание. А вы знали, что
я еврей, но не сказали им. Так ведь? Или не так?
- Так, так, Ганс, - лепетал перепуганный насмерть старик.
- И вот я приехал специально, чтобы сказать вам спасибо. - Тут
Ян перестал улыбаться. - Сейчас еду на задание. Но я скоро
вернусь, и мы еще поговорим. Вы меня поняли?
И ушел, оставив деда в полуобморочном состоянии.)
Звездный час его эсэсовской карьеры настал, когода в их часть приехал
фельдмаршал фон Маннштейн. Ян был знатоком ресторанного дела и
приготовил для высокого гостя какие-то особо изысканные
тарталетки. Тот поинтересовался: кто в этой глуши способен
сотворить такое. Ему объяснили: есть тут у нас один фольксдойч,
очень толковый. Фельдмаршал пожелал увидеть его.
Ян повторил ему свою "легенду", как сказал бы настоящий
разведчик: старый Гюбнер держал во Львове - Ян называл его
Лембергом - большой ресторан. Когда Польшу поделили между Рейхом и
Советами, Лемберг достался русским. Гюбнеры знали что они,
фольксдойчи, могут репатриироваться в Германию. Но отцу жалко было
расставаться с рестораном. И как старик просчитался! Ресторан
отобрали, отца отправили nach Siberien. А Ян при первой
возможности перебежал на сторону германской армии.
- И ы никогда не был в Рейхе?
- Никогда. Но мечтаю.
- Ну, иди.
Уходя, Ян слышал, как Маннштейн сказал офицерам:
- Этот парень никогда не был в Германии, aber die deutsche
Kultur ist in Blut geboren. Немецкая культура - она в крови!
В Германию Ян Гюбнер попал после капитуляции: его отправили в
Торгау, и в тамошней тюрьме он ожидал суда. Соседом по камере был
высокий эсэсовский чин. Они болтали о том, о сем. Немец рассказал,
что в молодости у него был роман с евреечкой; от нее он даже
научился писать свою фамилию еврейскими буквами. И он
вывел:"Шмидт". Ян взял у него карандаш, поправил:
- Вы написали букву "самах". А надо вот так - "шин".
- Ты-то откуда знаешь? - удивился эсэсовец.
- А я еврей.
Немец не поверил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
них, слесарь Лешка Барков, настойчиво пропагандировал изобретенный
им напиток. В граненый стакан - а пили в Инте исключительно
стаканами - наливалось на два пальца пива. Потом через чистый
носовой платок по стенке осторожно спускалась такая же порция
плодоягодного вина - по-местному, "подло-выгодного", Оставшийся
объем заполнялся, также через платок, водкой или спиртом-
ректификатом. Эту гремучую смесь изобретатель называл "хоккей
Инта" - трудное слово коктейль ему не давалось. Три слоя не
смешивались и на просвет смотрелись, как триколор какой-нибудь
южно-американской республики. И выпивались очень легко, залпом:
водка, вино и напоследок - пиво.Ощущение, будто выпил стакан пива.
Но, как известно, ощущения нас обманывают.
Юлик после первой же пробы убедился в этом. Он глотал стакан за
стаканом, чтоб не отстать от компании - а надо было идти на работу
в ночную смену Оделся, пошел.
- Видали твоего кирюху. Хорош, - сообщили мне утром
вернувшиеся со смены шахтеры.
Куда Юлик отправил в ту ночь пять вагонов угля, он вспомнить не
мог до конца жизни. Возможно, они и по сей день блуждают по
России, тычутся по разным адресам...
В нашем жилище время от времени появлялись новые простыни и
наволочки - чистые, но явно не из магазина. Тайну их происхождения
я узнал случайно. Мы с Васькой ехали поздно вечером на
воробьевской пролетке. Вдруг он натянул вожжи, сунул их мне и,
соскочив с козел, нырнул в темень. Прямо как в о.генриевском
рассказе про ограбление поезда:"Полковник, подержите лошадей".
Поезда Васька не грабил; он был, оказывается, "голубятником" - так
называются воры, крадущие белье, вывешенное для просушки. В тот
раз его добычей стал небольшой ковер.
Мораль читать нашему гостеприимному хозяину мы не стали, хотя и
призадумались, не съехать ли нам с квартиры. Мы принимали его
таким, как есть. А товарищем он был надежным. И по-своему тонким
человеком - подчеркиваю: по-своему. Расскажу, чем кончилась
история с краденым кобелем.
По настоянию Васькиной любовницы его переселили в конуру возле
дома. Характер его от этого не улучшился: пес сохранил ненависть
ко всем, на ком не было красных погон. Выскакивал из будки и молча
кидался на прохожих; спасибо, цепь была крепкая...Васька очень им
гордился.
Но один из напуганных вернулся с длинным дрыном и, не подходя
близко, жестоко избил собаку. Бил так долго, что "сломал" ее - как
ломают хищников жестокие дрессировщики. И кобель перестал кидаться
на людей; теперь при виде любого прохожего он с жалобным воем
залезал в свою конуру. Из свирепого сильного зверя превратился в
"тварь дрожащую"... Этого Никулин вынести не мог. Взял топор и
зарубил своего любимца - из тех же соображений, что и Вождь,
убивший Мак-Мерфи, героя "Гнезда кукушки".
Много лет спустя, когда мы жили уже в Москве, из Инты нам написали:
Никулин снова сел - за драку, ненадолго. Мы отправили ему в лагерь
посылку и велели: будешь ехать через Москву - приходи к нам! В
ответном письме он поблагодарил за бердыч, а от приглашения
отказался. Написал:"Увидимся на вокзале" - считал, что в нашей
новой жизни он нам не компания. Зря считал, нашим московским
друзьям он бы понравился... Так и не увиделись.
В 54 году подошли к концу срока у очень многих. А многие и не
досидели "до звонка" - их выпустили микояновские тройки.хх)
Минлага бериевская амнистия 53-го года почти не коснулась:
уголовников у нас можно было по пальцам пересчитать. Мы только по
наслышке знали о том ужасе, который нагнали на мирное население
российских городов воры и бандиты, выпущенные на волю Лаврентием
Павловичем. Их так и называли - "бериевцы". После того, как с
Берией разделались, пошла молва: он эту публику выпустил с
умыслом, хотел создать из них лейб-гвардию. Уверен, что это
обычный чекистский вымысел, "деза".
Инту наводнила пятьдесят восьмая. Вышли на свободу наши друзья -
Женя Высоцкий, Славка Батанин, Светик Михайлов, Сашка
Переплетчиков.С жильем в нашей стране всегда были трудности, а в
тех обстоятельствах и подавно. Комбинат Интауголь переделал в
общежития для освободившихся опустевшие лагпункты. Но жить - хотя
бы и без охраны - в тех же бараках мало кто захотел. Искали выход
- и нашли.
К этому времени в поселке имелось два многоэтажных дома. В них
жили вольные сотрудники комбината. Парового отопления не было, но
на каждого жильца приходилась кладовка для дров - каморка в
подвале размером с одиночку на Малой Лубянке: метра полтора на два
с половиной, без окна. В эти-то кладовки и стали вселяться
вчерашние зеки. Законные владельцы протестовать боялись: поспорь с
этими лагерниками - возьмут, да подожгут со зла!..
Кое-кто из наших временно поселился у знакомых. А собиралась наша
компания в семейных домах. Иногда у Шварца - он окончательно
перестал считаться с рекомендациями особого отдела и водил дружбу
с нечистыми. Его жена Галя очень полюбила нас с Юликом. На филфаке
ленинградского университета она слушала лекции нашего учителя
Трауберга, так что было о чем поговорить.
Но чаще мы бывали у Гарика с Тамарой. И чем ближе узнавали их,
тем больше уважали.
Гарри Римини - какие имя и фамилия! - был не англосаксом и не
итальянцем, а польским евреем из Вильно. Интеллигентный отец
назвал его в честь латинского поэта Горацием (по-польски -
Горациушем). Семья была интересная. Старшая сестра Елка -
убежденная сионистка; в их доме, по-моему, сам Жаботинский бывал.
Она уехала в Палестину еще до войны. А Гарри был убежденным
коммунистом и состоял в польском комсомоле. Чтобы он переменил
убеждения, потребовалось многое.
Когда началась война, он перешел линию фронта: хотел в рядах
Красной Армии воевать против фашистов. Раздобыл паспорт на имя
поляка Иосифа Константиновича Требуца, прошел с ним по Литве и
Польше через все немецкие кордоны - а через наши пройти не смог.
Обвинили его, естественно, в шпионаже; поляк, еврей - какая
разница?. И посадили на десять лет. Без посылок, в чужой стране, с
чужим языком, он ухитрился не только выжить, но и достичь
командных высот на производстве. Не сразу, конечно. Голодал,
доходил, но не сдавался. И кончал срок чуть ли не начальником
лесобиржи.
Умный, начитаный, ироничный, он и на воле умел поставить себя
так, чтоб с ним считались - все и всерьёз.
К ним с Тамарой тянулся самый разный народ. Оказалось, что в
Инте много выходцев из Польши, очень неглупых ребят. Один, Антон
Гроссман, рассказал о своем первом знакомстве с советскими. Это
было в 39 году, в первые дни после прихода наших. Перед окнами
Антона каждое утро встречались два хозяйственника. Оба приехали
вывозить заводское оборудование, и каждый считал, что другой сует
ему палки в колеса. Утро начиналось с отчаянной матерщины: они
грозили друг другу страшными карами. Голоса спорящих взвивались до
самых небес:
- Я тебе яйца оторву!
- А ты у меня кровью ссать будешь!
И в тот момент, когда дискуссия, считал Антон, должна была
перейти в мордобой, они резко меняли тональность:
- Значит, договорились. По рукам.
К этой советской манере вести дела Антон так не сумел
привыкнуть.
Сам он славился пунктуальностью и был большим аккуратистом. К
себе в бухгалтерию приходил всегда в начищенных ботинках и при
галстуке - большая редкость в Инте. Но он и в Польше был франтом.
Там как-то раз Гроссману не достался хороший билет, и он поехал
третьим классом. Рядом сидел другой еврей и лузгал семечки. Шелуху
он сплевывал на пол, но часть попадала на колени Антону.
Представляю, как он, чистюля, страдал от этого. Не вытерпев, он
сделал соседу замечание:
- Если бы рядом с вами сидел поляк, вы бы себе этого не
позволили.
Тот не удостоил Антона ответом. Повернулся к жене и сказал:
- Посмотри на этого еврейского Гитлера!..
Антиподом Гроссмана был его земляк, кузнец Хаим Лифшиц. В Инте он
назывался Федя. Здоровяк, пьяница, он шлялся по поселку со своей
овчаркой Рексом и картаво науськивал ее на встречных: "Р-рекс!
Взац!" - т.е., "взять!" Рекс, трезвый в отличие от своего хозяина,
виновато вилял хвостом, всем видом показывая: "Не сердитесь,
пожалуйста, на пьяного дурака".
Но дураком Федя не был. Имел деловую хватку: в Инте завел свиней
и жил со своей Любкой безбедно. А когда уехал в Израиль - бывшим
польским гражданам это удалось довольно скоро - он и там преуспел
больше других. Бросил пить, открыл мастерскую и делал бизнес на
товарных весах: изготовлял их, ремонтировал, а главное - "учил",
так налаживал, что они показывали вес, выгодный для владельца.
Когда надо - больше, когда надо - меньше. Так что разговоры о том,
что все жулики остались в России - вражеская пропаганда.
- Думаете, если Святая Земля, там и люди святые? - сказала по
этому поводу Тамара Римини.
Все польско-еврейские интинцы увезли с собой русских жен (а Зяма
Фельдман - мордовскую). Федя-Хаим Любку оставил. Но дочери всегда
помогал; она даже гостила у него в Хайфе.
Не умея ни писать, ни говорить толком ни на одном языке, включая
иврит, Федя Лифшиц разъезжал по всему миру. Хвастался:
- Если есть мани-мани, дорогу кто-нибудь покажет!
Такой вот израильский Митрофанушка...
Новый 1955 год в доме у паньства Римини встречала странная, очень
разношерстная компания. Большинство - такие, как мы, вечные
поселенцы: Свет, Женя Высоцкий, Ян Гюбнер. Но был там и отпущенный
из лагеря на выходной день двадцатипятилетник Ромка Котин, был и
другой Ромка, Шапиро. Этот сбежал на минутку с шахты 9 - поднырнул
под колючую проволоку, выпил с нами шампанского и полез обратно.
Охрана была уже не та - и оказалось, что не нужны ни пулеметы на
вышках, ни овчарки: никто бежать не собирался. Пришла в гости
бесконвойница Алла Рейф - бывшая участница антисоветской
молодежной группы "Юные ленинцы". А еще там была коммунистка и
народный заседатель, лагерный доктор Аня Ершова, с которой крутили
любовь трое из присутствовавших. Присутствовали, конечно, и
парторг шахты 13/14 Михаил Александрович Шварц с супругой.
Говорят, людей сближает общее горе. Общая радость сближает еще
больше; мы же помним День Победы, 1945 год! (Через пятьдесят лет в
95-м так не было, к сожалению). Новый 1955 год Инта встречала в
ожидании больших перемен. Чекисты ждали их с тревогой, мы - с
надеждой и верой. Все самое плохое было позади.
ПРИМЕЧАНИЯ к гл.ХХ
+) В 92-м году из Израиля приехал погостить Гарри Римини.
Алёша Арцыбушев - полысевший, бородатый - зашел повидаться со
старым другом. И увидел эскизы Зои Дунской (она архитектор и
занимается реставрацией церквей). Арцыбушев обрадовался:
- Вот что мне нужно!
Он сосватал Зое срочную работу: к прибытию мощей св.Серафима
Саровского надо было привести в порядок интерьер храма в
Дивееве... Интинская зековская солидарность до сих пор в действии.
А года два назад в нашем доме повстречались и интинские жены -
Тамара Римини и Варя. Пришла и Мариха - рыжая, красивая. Больше
всех радовалась встрече Варя - будто чувствовала, что скоро умрет.
И умерла через два дня от сердечного приступа.
хх) Не очень понятно,чем руководствовались "микояновские
тройки", решая судьбы заключенных. Еще когда мы были на 3-м, ушел
по решению тройки на свободу "изменник Родины" Славка Мещеряков -
ушел, не доотбыв длинного-длинного срока, а мы, "язычники",
остались. Выйдя за зону он весело крикнул нам из-за проволоки:
- Фраера! Я всегда говорил: держаться надо за Адольфа!
XXI. КРОКОДИЛ ПОД КРОВАТЬЮ
Чувствую, что рассказ мой затянулся до неприличия. Обещал
друзьям написать о нашей с Юликом лагерной эпопее (Каплер говорил
- опупее) а все чаще тянет рассказывать чужие истории. Потому что
почти у всех наших близких товарищей они были интереснее и
драматичнее, чем моя.
Например, у Ромки Котина, "вольноотпущенника", с которым мы
встречали Новый Год.
В первые дни войны он оказался в немецком плену. Очень
еврейский нос отчасти компенсировался голубыми глазами и волосами
цвета лежалой соломы. Как правило, военнопленные евреи выдавали
себя за татар или осетин: мусульмане тоже обрезанные. Ромкина
внешность этого не позволяла, и он рискнул, сказался белорусом. По
счастью, немцы редко требовали предъявить для проверки крайнюю
плоть - то ли брезговали, то ли верили на слово (немецкой
доверчивостью наши пользовались вовсю). Но советского человека так
легко не проведешь: Котина расшифровал кто-то из товарищей не
несчастью. За молчание он потребовал хорошие Ромкины сапоги.
Сделка состоялась, но на всякий случай Роман перелез ночью в
соседнюю секцию: лагерь был временный, просто площадка, обнесенная
колючей проволокой и разбитая на квадраты. А стационарный лагерь,
куда попал самозванный белорус, был в Норвегии. Там, в постоянном
страхе, что продаст кто-нибудь из своих, он прожил четыре года - а
в довесок получил 25 лет ИТЛ. Вышел, не досидев, и со временем
снова поехал за границу - и на этот раз не в Норвегию, а США. Там
он и досидел до конца отпущенного ему судьбой срока.
Но совсем уж удивительным был немецкий отрезок биографии Яна
Гюбнера. По-настоящему он был Исаак, но у себя в Полше назывался
Яном, а у немцев - Гансом.
Я уже рассказывал про Эрика Плезанса, англичанина, служившего в
СС. Но еврей в СС?!. Именно так. Исаак-Ян-Ганс служил при
эсэсовской части буфетчиком. Было это где-то под Винницей. Или под
Полтавой.
Как и Ромка Котин, Ян был голубоглазый блондин. Но курносый и
красномордый - так что с успехом выдавал себя за фольксдойча. У
него и фамилия вполне немецкая - Hubner. С русской женщиной Валей
они прижили дочку, которую назвали Гретой, Гретхен.
Гюбнера тоже заложил советский человек: старик-украинец настучал
солдатам, что буфетчик-то у них того... Немцы не поверили, со
смехом рассказали Яну. У того душа ушла в пятки, но он и виду не
подал. Схватил эсэсовский кинжал, закричал что сейчас пойдет,
убьет негодяя. Камерады его успокаивали:
- Что ты, Ганс, брось! Старикашка выжил из ума, кто его будет
слушать?
(Много лет спустя Ян рассчитался с доносчиком. Съездил в тот
городок навестить Валю и Грету, а заодно навестил старика. Сказал
ему:
- Дедушка, теперь я могу открыть вам всю правду. Я разведчик,
полковник КГБ. У немцев я выполнял особое задание. А вы знали, что
я еврей, но не сказали им. Так ведь? Или не так?
- Так, так, Ганс, - лепетал перепуганный насмерть старик.
- И вот я приехал специально, чтобы сказать вам спасибо. - Тут
Ян перестал улыбаться. - Сейчас еду на задание. Но я скоро
вернусь, и мы еще поговорим. Вы меня поняли?
И ушел, оставив деда в полуобморочном состоянии.)
Звездный час его эсэсовской карьеры настал, когода в их часть приехал
фельдмаршал фон Маннштейн. Ян был знатоком ресторанного дела и
приготовил для высокого гостя какие-то особо изысканные
тарталетки. Тот поинтересовался: кто в этой глуши способен
сотворить такое. Ему объяснили: есть тут у нас один фольксдойч,
очень толковый. Фельдмаршал пожелал увидеть его.
Ян повторил ему свою "легенду", как сказал бы настоящий
разведчик: старый Гюбнер держал во Львове - Ян называл его
Лембергом - большой ресторан. Когда Польшу поделили между Рейхом и
Советами, Лемберг достался русским. Гюбнеры знали что они,
фольксдойчи, могут репатриироваться в Германию. Но отцу жалко было
расставаться с рестораном. И как старик просчитался! Ресторан
отобрали, отца отправили nach Siberien. А Ян при первой
возможности перебежал на сторону германской армии.
- И ы никогда не был в Рейхе?
- Никогда. Но мечтаю.
- Ну, иди.
Уходя, Ян слышал, как Маннштейн сказал офицерам:
- Этот парень никогда не был в Германии, aber die deutsche
Kultur ist in Blut geboren. Немецкая культура - она в крови!
В Германию Ян Гюбнер попал после капитуляции: его отправили в
Торгау, и в тамошней тюрьме он ожидал суда. Соседом по камере был
высокий эсэсовский чин. Они болтали о том, о сем. Немец рассказал,
что в молодости у него был роман с евреечкой; от нее он даже
научился писать свою фамилию еврейскими буквами. И он
вывел:"Шмидт". Ян взял у него карандаш, поправил:
- Вы написали букву "самах". А надо вот так - "шин".
- Ты-то откуда знаешь? - удивился эсэсовец.
- А я еврей.
Немец не поверил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49