Студент-недоучка (не медик,
а химик, кажется), в лагере он выдал себя за врача и до конца
срока успешно пользовал больных. На воле пришлось
переквалифицироваться: тут требовался диплом. Впрочем, бывало
всякое. Один из интинских дантистов погорел на том, что инспектор
отдела кадров оказался грузином. Инспектор обнаружил, что в
двуязычном дипломе, выданном в Тбилиси, на грузинской странице
стоит грузинская фамилия, а на русской - совсем другая, русская.
Ее владельца пришлось уволить... А свадьба у Хименко была
шикарная, с украинскими песнями, с веточкой хвои на лацкане у
каждого из гостей.
Женился и сам Брысь: к нему приехала его Галя и поселилась в той,
построенной за одну ночь, полуподземной квартире. (Потом к молодым
приехали родители - к Леше очень славная мама, а к Гале - отец и
малосимпатичная мать. Как и где они все разместились, уже не
помню. Миграция: кто-то уезжал, кто-то приезжал.)
В подвальную каморку к Володе Королеву приехала его довоенная
невеста Раечка. Всю войну она провела на фронте, была
военфельдшером. Володя очень гордился ее боевым прошлым: сам-то
он, терской казак, вместо армии угодил в лагерь. Там, правда,
времени не терял -даже английский язык выучил, самоучкой. А на
поселении своими руками построил хороший дом и переселился в него
из подвала со своей обожемой Раечкой. Когда после реабилитации они
уехали в Кострому, Володя пошел работать кочегаром в котельную,
чтобы быть поближе к Рае и навещать ее по нескольку раз в день:
здоровье у военфельдшера оказалось совсем никудышное. "Врачу,
исцелися сам!.." Сейчас они на юге, в селе Левокумском - Раиной
родине. Ее разбил паралич, и Володя, сам не больно-то здоровый,
ухаживает за ней как за ребенком. Я уверен: за всю жизнь он не
посмотрел на другую женщину. Нет, смотреть смотрел, но и только.
Вот перед кем снять шапку!.. Прошлой зимой Володя Королев попросил
меня прислать самоучитель французского языка и словарь. Не хватает
ему других забот... Я прислал.
Женился - даже дважды - Олави Окконен. Сперва на красивенькой эстонке
Айли - но их скоро развели ее земляки: эстонцы не любили, чтоб
ихние женщины выходили за чужих. Хотя, казалось бы, финн не такой
уж и чужой. Со следующей женой Олави повезло больше: Лида
оставалась с ним до самой его смерти, в Бресте. А тогда, в Инте,
они купили дом и обустроили его, как нам Россию не обустроить -
даже с помощью Солженицина. Дом был полная чаша: спальня, на
американский манер, наверху, а первый этаж -большая гостинная,
разгороженная прозрачной стеной из аквариумов с экзотическими
рыбками. Секрет благосостояния этой нетипичной семьи прост: оба
работяги, оба непьющие.
Женился и Васька Никулин. Почему-то ему важным казалось, чтоб невеста
была девственницей. На Инте он такой не нашел и привез из родной
деревни землячку Марию. Так она у нас называлась - не Маша, не
Маня, не Маруся, а Мария. Унылая была бабенка, скучная - совсем не
пара Ваське. Но тем не менее дочку ему родила.
Васькиному примеру последовал Ян Гюбнер: выписал себе невесту из
Конотопа. Рая приехала с мамой Крейной Яковлевной. Вскоре у Яна
родился сын Валерка. Этот и сейчас в Инте - ехать в Израиль, к
богатой тетке, не пожелал. Объяснил мне: дядь Валер, там выпить не
с кем. Младший Гюбнер отслужил в армии, и папа, в некотором роде
бывший эсэсовец, получил от командования благодарность за то, что
воспитал для Советской Армии сына отличника боевой и политической
подготовки. Впрочем, на последних снимках Яна у него у самого
красуются на груди боевые ордена - советские. Дивны дела твои,
Господи!.. А Валерка - славный парень. И что приятно - дружит со
своей единокровной сестрой Гретой. (Могу поделиться знаниями,
почерпнутыми из Брокгауза и Ефрона: единоутробные сестры и братья
- это рожденные одной матерью. Единокровные - от одного отца, но
от разных матерей. У англичан проще: half brother, half sister...
А сводные - это от разных родителей, как в том анекдоте: "Вася!
Твои дети и мои дети колотят наших детей!")
Жорка Быстров тоже женился. Но с ним, как всегда, получилось
непросто. Выйдя на свободу, он снова стал ухаживать за Тоней
Xевчуковой. А ей теперь опасаться было нечего, и она согласилась
выйти за Жору. Обещала: вернусь из отпуска и мы поженимся.
В отпуск, на родину, она поехала вместе с мужем Володькой. Там
и объявила, что уходит от него к Быстрову. Володьку это не
устраивало. Вместе с братьями - первыми хулиганами на селе - он
каждый вечер приходил к Тониной хате, бил стекла, грозился, что
убьет, если она не останется с ним. И Тоня дрогнула. Думаю, что
краешком мозга, она всегда чувствовала, что Жорка ей не пара:
слишком уж мудреный, слишком не свой. И вернувшись на Инту, она
сказала ему, что передумала.
Несколько недель он ходил чернее тучи. Но писем кровью не писал и
конуру на полозьях не строил - тем более, что было лето. В конце
концов успокоился, стал оглядывать окрестности в поисках утешения.
Попробовал ухаживать за первой красавицей Инты Лариссой Донати. Но она
на него не реагировала, а вскоре и вовсе вышла замуж за врача
Амирана Морчеладзе - тоже экс-зека, тоже очень красивого. А Жора
женился - с горя, как считали многие - на вольной фельдшерице
Вале. Она ушла от мужа и родила Жорке дочь. Он огорчался, что не
сына. Года через два, приехав в Москву, он постоял над кроваткой
моего двухмесячного Лешки и мрачно сказал:
- Дорого бы я дал за эту деталь.
Впрочем, если не сын, то пасынок у него был - Валин мальчик от
первого брака. С ним Георгий Илларионович сначала очень ладил,
потом не очень, а после и совсем рассорился. Сейчас они с
Валентиной в Латвии, а дети в России, Питере.
Ларисса же (так, правильно: через два "с") под конец жизни, мне
кажется, жалела, что отвергла в свое время Жоркины ухаживания. С
Амираном она давно разошлась и одиноко доживала свой век в
Симферополе. Там она руководила драмкружком (до ареста была
актрисой, и неплохой). Виталий Павлов, учившийся у нас на
Qценарных курсах, по Симферополю знал и Лариссу, и ее прозвище -
"Леопарда Львовна". На вид она была надменная и неприступная
гордячка, а на поверку - очень добрый, сердечный человек, верный
друг.
В Инте у нее был платонический поклонник, Лев Юлианович
Козинцев - "первый в ОРСе элегант", как написано было в орсовской
стенгазете. Невысокий, сухонький, он носил галстук-бабочку, курил
трубку и при ходьбе опирался на красивую трость. Давным-давно
отсидев срок, он добровольно остался на Инте -а ведь была у него
родня в местах поуютнее: в Москве - сестра Люба, жена Ильи
Эренбурга, в Ленинграде - кузен Гриша, режиссер Григорий Козинцев.
Был он немолод, успел до революции побыть в земгусарах (что это за
гусары, никто мне толком не объяснил). В Инте Левушка Козинцев и
умер - но до самой смерти гусарствовал, помогал Лариссе деньгами
из своей крохотной пенсии.
Вернемся к интинским свадьбам. В бухгалтерии работал со мной тихий
лысоватый украинец Павел Моисеевич Бойко. В пору борьбы с
космополитами отчество доставляло ему неприятности: так, опер в
лагере был уверен, что Бойко еврей и не давал ему ходу.
(Александра Исаевича тоже ведь пытались объявить Солженицером).
Павел Моисеевич женился на такой же, как он, вечной поселенке,
которая еще в лагере родила от него ребенка. Теперь надо было
этого ребенка забрать из детдома.
Адрес они знали - Сыктывкар. Списались с детдомовским начальством,
те ответили: пожалуйста. Раз сами не можете приехать, мальчика
привезет наш работник. Но дорогу придется оплатить.
Родители с радостью согласились, и воспитатель привез им пятилетнего
сынишку -худенького, бледного. А главное - очень неразговорчивого.
Папа с мамой пытались его разговорить - бесполезно; молчал как
рыбка. Тогда Павел Моисеевич строго сказал:
- Сын, если ты не будешь с нами разговаривать, дядя увезет
тебя обратно.
Тут малый завопил так, что все испугались. Полчаса рыдал, пока не
понял: это шутка, никто его не отдаст в детдом.
Со временем мальчонка оттаял, стал разговаривать. Про детдом
рассказывал интересные вещи.
- Ты получил подарок, который мы послали ко дню рождения?
- Не. Тетя Зина сказала, что у меня нет дня рождения.
Про ту же тетю пацан сообщил и такое:
- У нас был мальчик немец. Тетя Зина сказала что он фашист, он
наших солдат в прорубь кидал. Мы его били.
Другого зачатого в лагере ребенка привезла к Жене Высоцкому его
каргопольская любовь Оксана. Была она казачка и после лагеря
вернулась в родные края. Там и растила дочь Наташку, оттуда и
слала Жене письма и посылки - сначала в Каргопольлаг, потом в
Минлаг.
Еще в зоне Женя показывал нам фотографию Оксаны: умное грустное
лицо, надо лбом - венчиком уложенная коса. А рядом - хорошенькая
большеглазая малышка... Как только Женя освободился, выписал их к
себе.
Оксана рассказывала: отправлять Жене посылки она ходила вместе с
трехлетней Наташкой - оставить было не с кем. И однажды, протянув
ручонки к портрету Усатого, девочка заорала на всю почту:
- Дед, отдай папу!!!
Мать схватила ее в охапку и выскочила на улицу. Ей казалось:
сейчас догонят, арестуют - что будет с маленькой?.. Обошлось.
Третьей любовью Оксаны, после мужа и дочери, были книги. Она и сама
писала что-то, но стеснялась показать. К Жениным друзьям она
относилась замечательно, была приветлива и гостеприимна. Ну, и
хозяйка была прекрасная.
Наташка оказалась очень симпатичным ребенком. Рисовала, сочиняла
стихи. Мы с Юликом тоже написали для нее стишок, что-то вроде:
Юлик и Валерик оба старички,
С длинными носами, на носах - очки.
Кто же их не знает, канцелярских крыс?
Юлик лысоватый, а Валерик лыс.
Прошло несколько лет и идиллия кончилась - идиллии, как правило,
плохо кончаются. Оксана, любившая Женю преданно и страстно, мучила
его ревностью - не сказать, что необоснованной. И в конце концов
они расстались. А из Наташки - ей сейчас за сорок - получилось не
совсем то, чего ожидали... Раз уж я забежал далеко вперед,
расскажу, что и судьба самого Жени сложилась не так, как он
планировал - и совсем не так, как заслуживал. Я уже писал - ему
бы, с его талантами, министром быть! Евгений Иванович знал себе
цену. Для пользы дела вступил в партию, женился на
"представительнице коренной национальности") в Инте говорили -
комячке), но своим для местной советской элиты все равно не стал,
как не становятся своими эмигранты. Высот не достиг. Переехал с
новой женой в Сыктывкар; нас с ней не знакомил - то ли стеснялся
ее, то ли боялся. Там в Сыктывкаре и умер - начальником какой-то
незначительной службы незначительного министерства.
Но пока он оставался в Инте, казалось: впереди лестница в небо!
В 64-м году мы приехали в Инту снимать "Жили-были старик со
старухой". Женя Высоцкий в то время работал заместителем
предгорисполкома. Но председатель, коми, был фигурой чисто
декоративной - вроде деревянной богини на носу корабля. А на
капитанском мостике стоял Женя, он был фактически мэром города.
Какую жизнь он устроил съемочной группе - не пером описать!
Задержал заселение только что построенного дома и один подъезд -
все четыре этажа - отдал нам. Гриша Чухрай жил в трехкомнатной
квартире, все звезды - в двухкомнатных. Понадобились режиссеру
олени - Женя слетал на вертолете к оленеводам, уговорил изменить
маршрут, и многотысячное стадо пригнали к окраине города. Чем мы
могли отблагодарить? Сняли на сэкономленной пленке документальный
фильм об Инте, подарили городским властям. Но слегка облажались: в
финальных кадрах была женщина, только что родившая ребеночка, и
голос за кадром торжественно обещал, что этот мальчик увидит
небывалый расцвет Инты. А мальчик оказался девочкой.
Воспоминание об этом нашем конфузе относится к шестьдесят четвертому году.
А за восемь лет до того, в пятьдесят шестом, о работе в кино мы
могли только мечтать. И мечтали. А работали на прежних должностях:
Юлий нормировщиком ОРСа, я бухгалтером ОТС - отдела технического
снабжения. По ночам мы писали "Левшу", а когда дописали, стали
придумывать следующий сценарий.
Утром не хотелось вставать. Я валялся до последней минуты, потом
вскакивал, натягивал комбинезон и рысью мчался на службу. Пробегая
мимо базарчика, покупал у теток два яйца и глотал их сырыми у себя
за столом - под аккомпанемент звонка, призывавшего приступить к
работе. "Действовал на грани фола", но начальство относилось к
этому снисходительно. Начальством была Вера Гавриловна Рысенко,
миловидная женщина и очень неординарный человек. Муж ее, мрачный
сутулый майор (или подполковник?), Рысь-самец, как мы его называли
между собой, был начальником оперчекотдела, по-моему. Брат,
долговязый обалдуй - надзирателем на нашем ОЛПе. Эти двое на
вчерашних зеков и не смотрели. А Вера Гавриловна не делила
население Инты на чистых и нечистых, хотя состояла в партии и даже
была парторгом. Нам с Юликом она явно симпатизировала - ему,
пожалуй, больше, чем мне. И когда после ХХ-го съезда на
партсобраниях читали знаменитый доклад Хрущева, она под косыми
взглядами своих партай-геноссен провела нас обоих в зал, усадила
рядом с собой и мы собственными ушами услышали, каким злодеем
оказался покойный Иосиф Виссарионович.


XXII. БРОСОК НА ЮГ
Вскоре после ХХ-го съезда нам объявили - опять-таки под расписку, -
что побег с вечного поселения теперь котируется не в двенадцать
лет каторги, а в три года тюремного заключения. Подешевело.
Гулаг без боя не сдавал позиции, но прежнего страха перед ним уже
не было. И мы с Юликом решились на побег. Точней сказать, не
убежать мы решили, а как бы, сбегать на недельку в Москву и
вернуться.
Как я уже писал, два раза в месяц мы обязаны были являться к
спецкоменданту на отметку. Отметившись в начале месяца, мы взяли
отпуск и попросили Шварца купить нам билеты в мягкий вагон; в
мягкий - не из любви к комфорту, а из соображений безопасности. На
северном отрезке дороги, примерно, до Котласа, поезда усиленно
проверялись - нет ли беглецов. Наш расчет был на то, что мягкий
вагон особенно дотошно проверять не станут: в мягких ездила
солидная публика. И действительно, кроме нас в купе оказался какой-
то важный железнодорожный чин и пьяненький полковник внутренних
войск. Полковник всю дорогу спал на верхней полке, путеец
перебирал служебные бумаги, а мы с Юликом читали, нацепив
полосатые пижамы, купленные специально для этой поездки: в таких
пижамах путешествовали в те годы все советские чиновники. Шляпы на
столике и очки на носах тоже работали на образ.
За время пути к нам в купе трижды заглядывали проверяющие. Но
увидев полковничью шинель и наши пижамы, солдаты, не входя,
задвигали дверь - и мы переводили дух.
Елену Петровну о нашем приезде оповестил полушифрованной
телеграммой Жора Быстров. Вместе с мамой встречать нас пришли к
поезду "Воркута-Москва" Мишанька Левин с женой Наташей, а также
Витечка Шейнберг, егожена Белка и Монька Коган - наши школьные
друзья. Мишку мы видели год назад, с Наташей познакомились только
сейчас, на вокзале, а с остальными не виделись двенадцать лет. Ой,
какими старыми они нам показались! Даже ростом стали ниже. (К
Белке это не относится: она была по-прежнему хороша. Недаром
Смеляков, который лечился у нее в литфондовской поликлинике,
всегда передавал через нас приветы "красивой врачихе"). Тепреь, в
мои семьдесят три года, мне кажется: что такое двенадцать лет?
Короткий отрезок жизни. Но тогда так не казалось...
Поехали всей компанией в Столешников, к маме - а ночевать нас увезли
в Абрамцево, на дачу академика Леонтовича, Наташиного отца. Но и
там мы не рискнули остаться надолго; каждую ночь спали в новом
месте, почти как Сталин. Мания преследования? Да нет, просто -
береженого бог бережет. Есть и другая пословица: пуганая ворона
куста боится. Мы и улицу боялись переходить в неположенном месте:
а вдруг мент спросит паспорт?
На второй день мы поехали к Алексею Яковлевичу Каплеру. Как
всегда безумно занятой - главным образом чужими делами - он возил
нас с собой по городу; в его машине мы и разговаривали. Это было
рискованное занятие:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49