Друзья Иона начали подкрикивать и прищелкивать пальцами, торжествуя победу, потом затопали так, что загудела земля. Ион пошел к воротам, за ним и остальные, свистя и покрикивая. Скрипачи шли позади, продолжая играть. Гэ-ван с контрабасом на плече отдувался, как раскормленный гусак. На улице ватага парней остановилась, лихо приплясывая на местг, к великому восторгу девок, выглядывавших из калиток. Потом, гикая в такт песне, все пошли налево, провожаемые гурьбой ребятишек...
Джеордже вместе с друзьями остался возле сарая, он был взбешен, но не отважился протестовать. Обиднее всего было то, что он дал задаток цыганам и он же должен был заплатить остальную часть обещанных им четырех злотых. Правда, деньги он собрал с парней, по двадцать крейцеров с брата, но пока он их насбирал, чуть ли не со всеми переругался и сам извелся, потому что Бричаг не хотел ждать, его уже однажды надули. Такая обязанность льстила Джеордже, что и говорить, он считал, что это возвышает его над всеми. Теперь же, видя, что парни держат сторону Иона, он почувствовал себя униженным, особенно после того, как узнал, что Ион всерьез ухаживает за Аной...
Он с завистью смотрел на уходивших с музыкантами и в первую минуту хотел присоединиться, показать, что он не сердится. Но потом сообразил, что тогда бы вовсе уронил себя в глазах друзей. В отместку и в утешение себе он сказал с усмешкой, когда толпа повернула на Большую улицу:
— Я больше ни одного крейцера не дам цыганам. Пускай Ион им платит, у Гланеташу денег много.
Но парни не поняли его насмешки. Они приуныли, оставшись ни при чем и без музыкантов. Илие Ону прервал молчание:
— Чего мы тут торчим? Смерклось, все уже ушли... Айда и мы в корчму!
Никто не проронил ни слова. Сокращая путь, они побрели садом, через Попов проток, чтобы хоть первыми попасть к Авруму...
Тодосия, стоявшая на пороге сеней, подождала, пока опустел двор, потом перекрестилась и сказала:
— Слава тебе, господи, что не попустил драки,
а то бы еще я набедовалась с жандармами!
У приспы, близ ворот, сидела, съежившись, калека Сависта; напуганная до смерти криками мужиков, она отползла сюда, чтобы ее ненароком не затоптали. Тодосия заметила ее, только когда пошла запирать ворота.
— А ты все тут, Сависта? Как еще тебя не задавили... Теперь и ты, милушка, отправляйся, пора, до дому-то тебе далеконько, гляди, вон уж ночь на дворе...
От страху Сависта и не пикнула. Подобрала подол, подоткнула за пояс и заторопилась на улицу, а там, держась вдоль канавы, потихоньку поползла домой.
Корчма не выдавалась среди других домов села, только что кровля у нее была черепичная да оба окошка, выходивших на улицу и огороженных проволочной сеткой, были заставлены бутылками с разноцветными напитками, банками с пестрой карамелью и всякими товарами, бывшими в ходу у крестьян. Передняя комната была побольше, с дощатым полом, гам стояли только длинные столы и по обеим их сторонам еловые скамьи, которые по пятницам прислуга оттирала песком и мыла добела к воскресенью, когда сельчане приходили сюда залить горе вином. В углу за стойкой, укрытой в клетушке, сбитой из реек, Аврум и его сын Айзик озабоченно толклись между рядами бутылок и вокруг огромной бочки ракии. Время от времени Айзик спускался с фонарем в подпол под клетушкой, где покоились в бочках и оплетенных бутылях запасы ракии и даже вина и пива для чистой публики, которая обычно, когда желала развлечься, удалялась в комнату корчмаря, чтобы укрыться от глаз черняди.
Как только разладилось гулянье, мужчины поодиночке и группами направились к Авруму. Когда явился Джеордже с друзьями, на приспе было полно народа, все обсуждали происшедшее, одни брали сторону Бачу, другие Иона. Парни прошли прямо в корчму. Столы и лавки были нарочно оставлены для них, чтобы им привольнее было веселиться. Они молча уселись. Все чувствовали себя подавленными.
Аврум быстро вышел из клетушки, поставил перед Джеордже две бутылки ракии и спросил:
— Кто платит?
— Да ладно, хозяин, заплатим! — ответил Илие Ону, протягивая руку за бутылкой.
— Положим, если с тебя придется выцарапывать деньги, так это гиблое дело, — сказал корчмарь, оглядывая всех по очереди, словно по их лицам пытался угадать, есть ли у них что в кошельках. — На твою совесть я и глотка брандахлыста не дам... Ну, так кто же платит? Я должен знать. Иначе унесу ра-кию и вылью в бочку.
Джеордже вынул из кармана жилетки засаленный кошелек и, не проронив ни звука, отсчитал, сколько полагалось. Аврум бережно собрал в горсть монетки и, позвякивая ими, пошел в свою клетушку. Илие не утерпел и крикнул ему вдогонку с такой гордостью, точно он и платил:
— Что, видал, хозяин? Вот то-то, в другой раз не
бурчи!
Один из парней, раздразненный запахом спиртного, ударил кулаком по столу и загорланил так, что задребезжали стекла. Вмиг ожили и остальные, как будто волна радости прилила им к сердцу. Тотчас вся корчма загудела от их диких, неистовых криков.
Когда они особенно усердствовали, на улице раздались еще более буйные выкрики и гиканье. Некоторое время обе компании точно состязались, кто кого забьет. Но чем ближе подходили те, кто был на улице, тем сильнее орали. А когда нагрянули в корчму, Джеордже и его парням пришлось и вовсе умолкнуть. Впрочем, и вновь прибывшие вместе с музыкантами вскоре тоже унялись, устав от натуги; гиканье сменилось оглушительным гамом, среди сиплых окликов, сердитых приказаний, нетерпеливых возгласов лишь иногда различалось более явственно:
— Хозяин, чарку, да сладкой!
— А ну, поживей, Аврум!
— Куда ты провалился, супостат, проклятущее племя!..
Парням уже не хватало скамеек. Цыгане примостились за столом Иона, только Гэван остался в углу возле контрабаса. Уйма бутылок и стаканов появилась на столах. Спиртной дух сливался с крутым табачным дымом и острым запахом пота. Все говорили наперебой, чокались, кричали, распевали. У всех не сходила с языка брань, костили господом и всеми небесными силами и музыкантов, и Аврума, и самого господа.
Между тем стемнело, и комната освещалась только закоптелой лампой, подвешенной к потолочине. В чахоточно-желтом и трепетном свете люди казались пьянее, чем были, диче сверкали глаза, мосластые голые руки с напруженными, как голодные змеи, мускулами поминутно взмахивали над отуманенными головами, предостерегая или грозя расправой. Голоса все больше густели и сипли, речь становилась грубее, а ругань озлобленнее. Потные лица отливали у кого медно-красным, у кого желто-зеленым блеском; из одуряющего гвалта взмывали, перекрывая его, то необузданный смех, то зычное рыганье, то протяжный вопль.
Симион Лунгу, вдрызг пьяный, навалившись на угол стола, ругал свою жену, стоявшую рядом с младенцем на руках. Она тянула мужа за рукав и монотонно приговаривала, не обращая внимания на его брань:
— Идем, Симион, ну идем домой, тебе завтра чуть свет вставать, за дровами надо, а то мне и затапливать нечем... Идем, ну идем...
Симион плакался собутыльникам, не слушавшим его, бранился, пил, потом и жена подсела к нему, уняла ребенка, дав ему грудь, сама смеялась и тщетно взглядывала на одного из парней, помрачневшего от выпивки.
Парни поочередно чокались с музыкантами, которые прочувствованно играли застольные дойны, тягучие, бесшабашные, как распущенная женщина. Бри-чаг уже изрядно опьянел, но его смычок выводил еще певучее. Холбю разобрало больше, и он так фальшивил, что самому было стыдно. Один только Гэван оставался трезвым, и ради спасения контрабаса, и потому что был он пьяница, каких мало, мог выдуть ведро спирта, не поморщившись.
Ион испытывал такую горечь, что и ракия была ему не в радость. Стыд, пережитый им во время стычки с Василе Бачу, тяжелым камнем лег на душу. Он старался не думать о происшедшем, но его рассудок был отравлен обидой. Все упорнее затягивало его в свои сети страшное желание бить, крушить, на чем-то сорвать злость. По временам он поглядывал краешком глаза на другой стол, за которым повеселевший Джеордже распивал и дудел своим грубым, неприятным голосом «господскую» песню, поблескивая глазами с надменным и вызывающим видом. В одну из таких минут, когда Ион воровато посматривал на него, вдруг точно пелена спала с его глаз. Он вспомнил, что Илие Ону видел его в саду, как он обнимался с Аной. Теперь Илие сидел рядом с Джеордже. Илие, верно, передал ему, а Джеордже натравил Бачу. И так как Ион не смог расправиться с Бачу, он пришел к мысли, что должен расправиться с Джеордже. Едва возникло это решение, оно уже не давало покою. Он изнывал и мучился, не зная, как начать.
В этот момент в корчму заявился Титу Херделя. С его приходом гам на миг приутих.
— Добрый вечер! — сказал Титу, слегка смутившись, потому что все взгляды обратились на него.
— Добрый вечер! — чуть не хором отозвались все и потом опять загомонили еще пуще.
Титу пришел больше из любопытства. Он предчувствовал, что стычка на гулянье не пройдет без последствий, и ему не терпелось зайти к Авруму, посмотреть, что там происходит. За ужином в семье Хердели подробно обсуждали происшествие и все стали на сторону Иона, потому что он был их соседом и потому что сын Гланеташу был умнее всех парней в Припасе. Закрыл дискуссию Титу, важно заявив:
— Задать бы ему хорошую вздрючку!
Кому «ему», он не сказал, и никто из домашних не спрашивал, — время было позднее, и всем хотелось спать, учитель — тот даже заснул за разговором. Когда все семейство улеглось, Титу сел работать — заполнять за отца ведомости. Сидел, сидел, потом больше не мог сдерживать нетерпение. И так как у него кончался табак, он взял шляпу и пулей помчался в корчму.
Он поздоровался за руку с Аврумом, как и всегда, когда брал у него что-нибудь в долг, спросил пачку табаку, велев записать в счет, и потом разговорился с ним, косясь на столы парней, лишь бы помедлить. Его так и подмывало спросить, произошло ли еще что, но он стеснялся. Что скажут люди, узнав, что он интересуется потасовками сорванцов? Наконец он пошел, утешая себя мыслью, что никакой крупной схватки не могло быть, иначе бы они не собрались тут вместе.
Проходя мимо стола Иона, он приветливо улыбнулся. Тот встал с места и, подавая ему стакан ракии, почтительно сказал:
- Не откажите, барчук, выпейте с нами стаканчик!
Титу помедлил, больше для виду, потому что тут представлялся удобный случай разузнать что-нибудь. Он выждал, пока и остальные стали упрашивать, тогда взял стакан и поднял его в знак того, что хочет сказать тост. Ион прикрикнул, водворяя тишину, и вмиг все голоса стихли. Титу теперь оробел, он был не мастер на длинные и витиеватые здравицы, которые любят крестьяне.
— За твое здоровье, Ион!.. За здоровье всех вас и... за счастье! — сказал он после паузы осипшим от волнения голосом.
Он выпил и отдал стакан, еле превозмогая отвращение. Ион ответил ему очень искусным тостом, но его покрыл возобновившийся гвалт. Титу протянул ему руку на прощанье.
— Спокойной ночи, Ионикэ, и спасибо!
— Спасибо вам за честь, барчук! — сказал Ион
и пошел проводить его.
У корчмы, на приспе и на улице мужики, сбившись в кучки, пили, рассуждали или препирались. Любопытные девки и непоседливые ребятишки, приплюснув к стеклу носы, глазели в окна, обращенные к саду. Мачедон Черчеташу, мертвецки пьяный, лежал врастяжку у канавы и подавал команды, оглашая ими все село.
— Видали, барчук, как со мной разделался дядя Василе? — спросил Ион тихонько, чтобы не услышали другие.
— Да, и, скажу по правде, я прямо удивился, как это ты мог преспокойно стоять, — ответил Титу, качая головой.
— А что мне было делать, барчук? — шепотом проговорил Ион и скрипнул зубами. — Хлобыстни я его, пожалуй, еще убил бы и в тюрьму угодил... А потом ведь, знаете, не тот виноват, кто натворит, а тот, кто подбивает...
Титу подступил ближе, чтобы не пропустить ни слова. Но Ион замолчал, и Титу закинул удочку:
— Вон что? Значит, по-твоему, его кто-то подбил?
— Подбил, могу распятием поклясться... Вы не знаете, он же хочет выдать Ану за Джеордже Булбука.
— Ну-у? За Джеордже?
— Ясное дело. Ведь он же на все село об этом кричит, поди и собаки-то знают... Вот теперь и смотрите, кто виноват...
Желая подзудить его, Титу стал осаживать:
— Хорошо, но, может, Джеордже вовсе и не подговаривал, чтобы он...
Ион вскипел и перебил его:
— Ах, господи, ну что вы, барчук, говорите? Уж мне-то хорошо известно, что я этому Джеордже как бельмо в глазу... Иль не знаете, как он приударяет за Аной, и с каких пор? Ануца в нем не нуждается, не нравится он ей, вот он и старается выместить на мне...
Титу помолчал, подумал и потом медленно сказал:
— Нехорошо, очень нехорошо, что Джеордже пускается на такие штуки...
— Думаете, я это так оставлю, не проучу его нынче вечером? Только уж если вдруг меня гром поранит... А так он у меня отсюда цел не уйдет...
У парня перехватило голос от ярости. Титу испугался и совершенно искренне сказал ему тихонько:
— Будет тебе, Ион, попадешь в беду!
— Пусть я и десять лет отсижу в тюрьме, а все равно не уймусь, пока не искровеню его! — распалившись злобой, глухо проговорил Ион, сжимая кулаки И передергиваясь...
8
Титу теперь точно знал, что быть крупному скандалу, и не уходил домой. Нужно посмотреть драку, чтобы завтра было что порассказать домашним и, может, даже друзьям в Армадии. Он прогулялся не спета до Притыльной улицы, потом вернулся назад, прошел мимо корчмы до дома Симиона Бутуною, стараясь особенно не отдаляться, чтобы поспеть на место происшествия, когда начнется схватка.
Он повторил такую прогулку десять, двадцать раз, и все понапрасну...
Несмотря на свою решимость, Ион как-то не смел задирать людей ни с того ни с сего. Нужен был хотя бы пустячный повод, а он не находил его, потому что Джеордже веселился со своими друзьями и даже не смотрел в его сторону, точно догадывался, что он ищет ссоры.
Все развязалось только под полночь. Музыканты, собравшись уходить,— они были дальние, из Лушки, а гуда добрых два часа ходу, — поднялись и потребовали плату у Джеордже, который, казалось, только и ждал этой минуты, чтобы отомстить за себя. Он набросился на Бричага с кулаками:
— Это ты с меня, воронье, денег требуешь, а? Ты мне, что ль, играл?
— Да не ты ли меня подряжал? — озлился цыган, предчувствуя, что ему не видать денег.
— — Пускай тебе платит тот, кому ты играл и у кого деньги есть, а я платить не стану!
— И ты не собирал денег с ребят?
— Не собирал! — заносчиво и насмешливо отрезал Джеордже, поднес к губам бутылку и отхлебнул.
Между тем Ион встал с места и подошел к столу Джеордже.
— Плати! — свистящим шепотом выговорил он
— Я плати! Я-а-а? — вскричал тот, вскакивая, ободренный спокойствием Иона, которое он принял за слабость.
— Ты!
— Что, думаешь, я вам отымалка какая, да ? — ревел Джеордже все смелее и грознее. — Еще кидается на меня! И кто!..
Он не успел договорить, как Ион, перегнувшись через стол, ударил его прямо по лицу обоими кулаками* В тот же миг и Джеордже ринулся на него, но Ион стукнул его второй раз, еще сильнее... Тут они сцепились. Джеордже ревел, как бык, и, ухватив Иона за ворот рубашки, крутил так, что у того надулись жилы, а лицо багровело все больше и больше: И несмотря на это, Ион наносил ему яростные удары то в лицо, то в живот, руки у него были все в крови, она ручьем лилась из носа у Джеордже, забрызгивая им обоим одежду.
В корчме все сгрудились вокруг них, крича: — Не пускайте их! Держите!.. Но ни один не трогался с места, точно всем хотелось прежде увидеть, кто кого. И только Аврум, испугавшись, что ему перебьют бутылки и стаканы иль вышибут стекла, с неожиданной храбростью бросился на дерущихся: он не разнимал их, а всячески старался отпихнуть к наружной двери. Лампа зачадила еще пуще, грозя вот-вот погаснуть в этой кутерьме. Пожертвовав несколькими клоками своей рыжей бороды и с готовностью приняв на себя град побоев, Аврум благополучно вытолкал их на улицу. Вслед за драчунами наружу хлынули все, кто там был, и корчма вмиг опустела. Радуясь, что обошлось без убытка, корчмарь проворно запер дверь и заложил железным болтом на случай, если клиенты вздумают вернуться. Когда парни кубарем выкатились на улицу, они расцепились. Ион ринулся к забору корчмы, выдернул оттуда кол, и прежде, чем кто-нибудь успел остановить его, полыхнул им Джеордже по спине, тот рухнул всем телом, протяжно простонав:
— Ой-ой! Убил, разбойник!
Рот, усы, борода, рубашка были у него все в крови, но сразил его последний удар. Он выругался, попробовал подняться из канавы, куда упал, и тотчас его скрутила такая боль, точно ему переломило хребет. Скорчись, лежал он в пыльном бурьяне, окруженный парнями, сбежавшимися на помощь. Женщины подняли крик, мужчины ругались, младенец Симиона Лунгу, напуганный нараставшим гвалтом, закатился плачем. Илие Ону надсаживался, силясь выдрать горбыль из забора на противоположной стороне, чтобы раскроить череп Иону, и при этом бешено вопил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Джеордже вместе с друзьями остался возле сарая, он был взбешен, но не отважился протестовать. Обиднее всего было то, что он дал задаток цыганам и он же должен был заплатить остальную часть обещанных им четырех злотых. Правда, деньги он собрал с парней, по двадцать крейцеров с брата, но пока он их насбирал, чуть ли не со всеми переругался и сам извелся, потому что Бричаг не хотел ждать, его уже однажды надули. Такая обязанность льстила Джеордже, что и говорить, он считал, что это возвышает его над всеми. Теперь же, видя, что парни держат сторону Иона, он почувствовал себя униженным, особенно после того, как узнал, что Ион всерьез ухаживает за Аной...
Он с завистью смотрел на уходивших с музыкантами и в первую минуту хотел присоединиться, показать, что он не сердится. Но потом сообразил, что тогда бы вовсе уронил себя в глазах друзей. В отместку и в утешение себе он сказал с усмешкой, когда толпа повернула на Большую улицу:
— Я больше ни одного крейцера не дам цыганам. Пускай Ион им платит, у Гланеташу денег много.
Но парни не поняли его насмешки. Они приуныли, оставшись ни при чем и без музыкантов. Илие Ону прервал молчание:
— Чего мы тут торчим? Смерклось, все уже ушли... Айда и мы в корчму!
Никто не проронил ни слова. Сокращая путь, они побрели садом, через Попов проток, чтобы хоть первыми попасть к Авруму...
Тодосия, стоявшая на пороге сеней, подождала, пока опустел двор, потом перекрестилась и сказала:
— Слава тебе, господи, что не попустил драки,
а то бы еще я набедовалась с жандармами!
У приспы, близ ворот, сидела, съежившись, калека Сависта; напуганная до смерти криками мужиков, она отползла сюда, чтобы ее ненароком не затоптали. Тодосия заметила ее, только когда пошла запирать ворота.
— А ты все тут, Сависта? Как еще тебя не задавили... Теперь и ты, милушка, отправляйся, пора, до дому-то тебе далеконько, гляди, вон уж ночь на дворе...
От страху Сависта и не пикнула. Подобрала подол, подоткнула за пояс и заторопилась на улицу, а там, держась вдоль канавы, потихоньку поползла домой.
Корчма не выдавалась среди других домов села, только что кровля у нее была черепичная да оба окошка, выходивших на улицу и огороженных проволочной сеткой, были заставлены бутылками с разноцветными напитками, банками с пестрой карамелью и всякими товарами, бывшими в ходу у крестьян. Передняя комната была побольше, с дощатым полом, гам стояли только длинные столы и по обеим их сторонам еловые скамьи, которые по пятницам прислуга оттирала песком и мыла добела к воскресенью, когда сельчане приходили сюда залить горе вином. В углу за стойкой, укрытой в клетушке, сбитой из реек, Аврум и его сын Айзик озабоченно толклись между рядами бутылок и вокруг огромной бочки ракии. Время от времени Айзик спускался с фонарем в подпол под клетушкой, где покоились в бочках и оплетенных бутылях запасы ракии и даже вина и пива для чистой публики, которая обычно, когда желала развлечься, удалялась в комнату корчмаря, чтобы укрыться от глаз черняди.
Как только разладилось гулянье, мужчины поодиночке и группами направились к Авруму. Когда явился Джеордже с друзьями, на приспе было полно народа, все обсуждали происшедшее, одни брали сторону Бачу, другие Иона. Парни прошли прямо в корчму. Столы и лавки были нарочно оставлены для них, чтобы им привольнее было веселиться. Они молча уселись. Все чувствовали себя подавленными.
Аврум быстро вышел из клетушки, поставил перед Джеордже две бутылки ракии и спросил:
— Кто платит?
— Да ладно, хозяин, заплатим! — ответил Илие Ону, протягивая руку за бутылкой.
— Положим, если с тебя придется выцарапывать деньги, так это гиблое дело, — сказал корчмарь, оглядывая всех по очереди, словно по их лицам пытался угадать, есть ли у них что в кошельках. — На твою совесть я и глотка брандахлыста не дам... Ну, так кто же платит? Я должен знать. Иначе унесу ра-кию и вылью в бочку.
Джеордже вынул из кармана жилетки засаленный кошелек и, не проронив ни звука, отсчитал, сколько полагалось. Аврум бережно собрал в горсть монетки и, позвякивая ими, пошел в свою клетушку. Илие не утерпел и крикнул ему вдогонку с такой гордостью, точно он и платил:
— Что, видал, хозяин? Вот то-то, в другой раз не
бурчи!
Один из парней, раздразненный запахом спиртного, ударил кулаком по столу и загорланил так, что задребезжали стекла. Вмиг ожили и остальные, как будто волна радости прилила им к сердцу. Тотчас вся корчма загудела от их диких, неистовых криков.
Когда они особенно усердствовали, на улице раздались еще более буйные выкрики и гиканье. Некоторое время обе компании точно состязались, кто кого забьет. Но чем ближе подходили те, кто был на улице, тем сильнее орали. А когда нагрянули в корчму, Джеордже и его парням пришлось и вовсе умолкнуть. Впрочем, и вновь прибывшие вместе с музыкантами вскоре тоже унялись, устав от натуги; гиканье сменилось оглушительным гамом, среди сиплых окликов, сердитых приказаний, нетерпеливых возгласов лишь иногда различалось более явственно:
— Хозяин, чарку, да сладкой!
— А ну, поживей, Аврум!
— Куда ты провалился, супостат, проклятущее племя!..
Парням уже не хватало скамеек. Цыгане примостились за столом Иона, только Гэван остался в углу возле контрабаса. Уйма бутылок и стаканов появилась на столах. Спиртной дух сливался с крутым табачным дымом и острым запахом пота. Все говорили наперебой, чокались, кричали, распевали. У всех не сходила с языка брань, костили господом и всеми небесными силами и музыкантов, и Аврума, и самого господа.
Между тем стемнело, и комната освещалась только закоптелой лампой, подвешенной к потолочине. В чахоточно-желтом и трепетном свете люди казались пьянее, чем были, диче сверкали глаза, мосластые голые руки с напруженными, как голодные змеи, мускулами поминутно взмахивали над отуманенными головами, предостерегая или грозя расправой. Голоса все больше густели и сипли, речь становилась грубее, а ругань озлобленнее. Потные лица отливали у кого медно-красным, у кого желто-зеленым блеском; из одуряющего гвалта взмывали, перекрывая его, то необузданный смех, то зычное рыганье, то протяжный вопль.
Симион Лунгу, вдрызг пьяный, навалившись на угол стола, ругал свою жену, стоявшую рядом с младенцем на руках. Она тянула мужа за рукав и монотонно приговаривала, не обращая внимания на его брань:
— Идем, Симион, ну идем домой, тебе завтра чуть свет вставать, за дровами надо, а то мне и затапливать нечем... Идем, ну идем...
Симион плакался собутыльникам, не слушавшим его, бранился, пил, потом и жена подсела к нему, уняла ребенка, дав ему грудь, сама смеялась и тщетно взглядывала на одного из парней, помрачневшего от выпивки.
Парни поочередно чокались с музыкантами, которые прочувствованно играли застольные дойны, тягучие, бесшабашные, как распущенная женщина. Бри-чаг уже изрядно опьянел, но его смычок выводил еще певучее. Холбю разобрало больше, и он так фальшивил, что самому было стыдно. Один только Гэван оставался трезвым, и ради спасения контрабаса, и потому что был он пьяница, каких мало, мог выдуть ведро спирта, не поморщившись.
Ион испытывал такую горечь, что и ракия была ему не в радость. Стыд, пережитый им во время стычки с Василе Бачу, тяжелым камнем лег на душу. Он старался не думать о происшедшем, но его рассудок был отравлен обидой. Все упорнее затягивало его в свои сети страшное желание бить, крушить, на чем-то сорвать злость. По временам он поглядывал краешком глаза на другой стол, за которым повеселевший Джеордже распивал и дудел своим грубым, неприятным голосом «господскую» песню, поблескивая глазами с надменным и вызывающим видом. В одну из таких минут, когда Ион воровато посматривал на него, вдруг точно пелена спала с его глаз. Он вспомнил, что Илие Ону видел его в саду, как он обнимался с Аной. Теперь Илие сидел рядом с Джеордже. Илие, верно, передал ему, а Джеордже натравил Бачу. И так как Ион не смог расправиться с Бачу, он пришел к мысли, что должен расправиться с Джеордже. Едва возникло это решение, оно уже не давало покою. Он изнывал и мучился, не зная, как начать.
В этот момент в корчму заявился Титу Херделя. С его приходом гам на миг приутих.
— Добрый вечер! — сказал Титу, слегка смутившись, потому что все взгляды обратились на него.
— Добрый вечер! — чуть не хором отозвались все и потом опять загомонили еще пуще.
Титу пришел больше из любопытства. Он предчувствовал, что стычка на гулянье не пройдет без последствий, и ему не терпелось зайти к Авруму, посмотреть, что там происходит. За ужином в семье Хердели подробно обсуждали происшествие и все стали на сторону Иона, потому что он был их соседом и потому что сын Гланеташу был умнее всех парней в Припасе. Закрыл дискуссию Титу, важно заявив:
— Задать бы ему хорошую вздрючку!
Кому «ему», он не сказал, и никто из домашних не спрашивал, — время было позднее, и всем хотелось спать, учитель — тот даже заснул за разговором. Когда все семейство улеглось, Титу сел работать — заполнять за отца ведомости. Сидел, сидел, потом больше не мог сдерживать нетерпение. И так как у него кончался табак, он взял шляпу и пулей помчался в корчму.
Он поздоровался за руку с Аврумом, как и всегда, когда брал у него что-нибудь в долг, спросил пачку табаку, велев записать в счет, и потом разговорился с ним, косясь на столы парней, лишь бы помедлить. Его так и подмывало спросить, произошло ли еще что, но он стеснялся. Что скажут люди, узнав, что он интересуется потасовками сорванцов? Наконец он пошел, утешая себя мыслью, что никакой крупной схватки не могло быть, иначе бы они не собрались тут вместе.
Проходя мимо стола Иона, он приветливо улыбнулся. Тот встал с места и, подавая ему стакан ракии, почтительно сказал:
- Не откажите, барчук, выпейте с нами стаканчик!
Титу помедлил, больше для виду, потому что тут представлялся удобный случай разузнать что-нибудь. Он выждал, пока и остальные стали упрашивать, тогда взял стакан и поднял его в знак того, что хочет сказать тост. Ион прикрикнул, водворяя тишину, и вмиг все голоса стихли. Титу теперь оробел, он был не мастер на длинные и витиеватые здравицы, которые любят крестьяне.
— За твое здоровье, Ион!.. За здоровье всех вас и... за счастье! — сказал он после паузы осипшим от волнения голосом.
Он выпил и отдал стакан, еле превозмогая отвращение. Ион ответил ему очень искусным тостом, но его покрыл возобновившийся гвалт. Титу протянул ему руку на прощанье.
— Спокойной ночи, Ионикэ, и спасибо!
— Спасибо вам за честь, барчук! — сказал Ион
и пошел проводить его.
У корчмы, на приспе и на улице мужики, сбившись в кучки, пили, рассуждали или препирались. Любопытные девки и непоседливые ребятишки, приплюснув к стеклу носы, глазели в окна, обращенные к саду. Мачедон Черчеташу, мертвецки пьяный, лежал врастяжку у канавы и подавал команды, оглашая ими все село.
— Видали, барчук, как со мной разделался дядя Василе? — спросил Ион тихонько, чтобы не услышали другие.
— Да, и, скажу по правде, я прямо удивился, как это ты мог преспокойно стоять, — ответил Титу, качая головой.
— А что мне было делать, барчук? — шепотом проговорил Ион и скрипнул зубами. — Хлобыстни я его, пожалуй, еще убил бы и в тюрьму угодил... А потом ведь, знаете, не тот виноват, кто натворит, а тот, кто подбивает...
Титу подступил ближе, чтобы не пропустить ни слова. Но Ион замолчал, и Титу закинул удочку:
— Вон что? Значит, по-твоему, его кто-то подбил?
— Подбил, могу распятием поклясться... Вы не знаете, он же хочет выдать Ану за Джеордже Булбука.
— Ну-у? За Джеордже?
— Ясное дело. Ведь он же на все село об этом кричит, поди и собаки-то знают... Вот теперь и смотрите, кто виноват...
Желая подзудить его, Титу стал осаживать:
— Хорошо, но, может, Джеордже вовсе и не подговаривал, чтобы он...
Ион вскипел и перебил его:
— Ах, господи, ну что вы, барчук, говорите? Уж мне-то хорошо известно, что я этому Джеордже как бельмо в глазу... Иль не знаете, как он приударяет за Аной, и с каких пор? Ануца в нем не нуждается, не нравится он ей, вот он и старается выместить на мне...
Титу помолчал, подумал и потом медленно сказал:
— Нехорошо, очень нехорошо, что Джеордже пускается на такие штуки...
— Думаете, я это так оставлю, не проучу его нынче вечером? Только уж если вдруг меня гром поранит... А так он у меня отсюда цел не уйдет...
У парня перехватило голос от ярости. Титу испугался и совершенно искренне сказал ему тихонько:
— Будет тебе, Ион, попадешь в беду!
— Пусть я и десять лет отсижу в тюрьме, а все равно не уймусь, пока не искровеню его! — распалившись злобой, глухо проговорил Ион, сжимая кулаки И передергиваясь...
8
Титу теперь точно знал, что быть крупному скандалу, и не уходил домой. Нужно посмотреть драку, чтобы завтра было что порассказать домашним и, может, даже друзьям в Армадии. Он прогулялся не спета до Притыльной улицы, потом вернулся назад, прошел мимо корчмы до дома Симиона Бутуною, стараясь особенно не отдаляться, чтобы поспеть на место происшествия, когда начнется схватка.
Он повторил такую прогулку десять, двадцать раз, и все понапрасну...
Несмотря на свою решимость, Ион как-то не смел задирать людей ни с того ни с сего. Нужен был хотя бы пустячный повод, а он не находил его, потому что Джеордже веселился со своими друзьями и даже не смотрел в его сторону, точно догадывался, что он ищет ссоры.
Все развязалось только под полночь. Музыканты, собравшись уходить,— они были дальние, из Лушки, а гуда добрых два часа ходу, — поднялись и потребовали плату у Джеордже, который, казалось, только и ждал этой минуты, чтобы отомстить за себя. Он набросился на Бричага с кулаками:
— Это ты с меня, воронье, денег требуешь, а? Ты мне, что ль, играл?
— Да не ты ли меня подряжал? — озлился цыган, предчувствуя, что ему не видать денег.
— — Пускай тебе платит тот, кому ты играл и у кого деньги есть, а я платить не стану!
— И ты не собирал денег с ребят?
— Не собирал! — заносчиво и насмешливо отрезал Джеордже, поднес к губам бутылку и отхлебнул.
Между тем Ион встал с места и подошел к столу Джеордже.
— Плати! — свистящим шепотом выговорил он
— Я плати! Я-а-а? — вскричал тот, вскакивая, ободренный спокойствием Иона, которое он принял за слабость.
— Ты!
— Что, думаешь, я вам отымалка какая, да ? — ревел Джеордже все смелее и грознее. — Еще кидается на меня! И кто!..
Он не успел договорить, как Ион, перегнувшись через стол, ударил его прямо по лицу обоими кулаками* В тот же миг и Джеордже ринулся на него, но Ион стукнул его второй раз, еще сильнее... Тут они сцепились. Джеордже ревел, как бык, и, ухватив Иона за ворот рубашки, крутил так, что у того надулись жилы, а лицо багровело все больше и больше: И несмотря на это, Ион наносил ему яростные удары то в лицо, то в живот, руки у него были все в крови, она ручьем лилась из носа у Джеордже, забрызгивая им обоим одежду.
В корчме все сгрудились вокруг них, крича: — Не пускайте их! Держите!.. Но ни один не трогался с места, точно всем хотелось прежде увидеть, кто кого. И только Аврум, испугавшись, что ему перебьют бутылки и стаканы иль вышибут стекла, с неожиданной храбростью бросился на дерущихся: он не разнимал их, а всячески старался отпихнуть к наружной двери. Лампа зачадила еще пуще, грозя вот-вот погаснуть в этой кутерьме. Пожертвовав несколькими клоками своей рыжей бороды и с готовностью приняв на себя град побоев, Аврум благополучно вытолкал их на улицу. Вслед за драчунами наружу хлынули все, кто там был, и корчма вмиг опустела. Радуясь, что обошлось без убытка, корчмарь проворно запер дверь и заложил железным болтом на случай, если клиенты вздумают вернуться. Когда парни кубарем выкатились на улицу, они расцепились. Ион ринулся к забору корчмы, выдернул оттуда кол, и прежде, чем кто-нибудь успел остановить его, полыхнул им Джеордже по спине, тот рухнул всем телом, протяжно простонав:
— Ой-ой! Убил, разбойник!
Рот, усы, борода, рубашка были у него все в крови, но сразил его последний удар. Он выругался, попробовал подняться из канавы, куда упал, и тотчас его скрутила такая боль, точно ему переломило хребет. Скорчись, лежал он в пыльном бурьяне, окруженный парнями, сбежавшимися на помощь. Женщины подняли крик, мужчины ругались, младенец Симиона Лунгу, напуганный нараставшим гвалтом, закатился плачем. Илие Ону надсаживался, силясь выдрать горбыль из забора на противоположной стороне, чтобы раскроить череп Иону, и при этом бешено вопил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53