Сердце ее изнывало в неясной тоске. Она видела, как позади остаются овраги, луга, поля, леса, холмы — свидетели ее юности, которые она так любила и покидала теперь, быть может, навсегда. Все они колыхались и как бы кланялись, прощаясь с ней, хоть и безмолвно, но участливо. Джеордже казался ей совсем посторонним, и она удивлялась, что едет рядом с кем-то незнакомым в чуждый и неведомый мир, оставляя привычный мир, который она любила и где ее любили. В голове у нее молнией проносился пугающий вопрос: «Кто этот чужой человек?»
В Припасе она остановила коляску перед отчим домом. Слезла и прошлась по двору, обводя жадным взором белые стены, испуганно глядевшие окна и кровлю, заплатанную кое-где новой дранкой; она точно хотела увезти с собой хотя бы облик дома. Дворовый пес приласкался к ней, лизнул кончики туфель, словно чувствуя, что далеко уезжает та, которая никогда не забывала покормить его. Лаура погладила его, как друга, и прошептала со слезами:
— Прощай, Гектор, прощай... Уезжаю...
Потом коляска тронулась. Через несколько минут дом был уже не виден. Стоявшие у ворот знакомые крестьяне удивленно смотрели вслед барышне, ехавшей бог весть куда, снимали шляпы и напутствовали пожеланиями, которых она не слышала...
На холме, где дорога поднимается к Сэскуце, Лаура обернулась, чтобы еще раз взглянуть на свое село, раскинувшееся между холмов, скрытое прозрачной пеленой сизого дыма. Потом она обратила взгляд вперед... Белая извилистая дорога змеилась под ногами коней.
Глаза Лауры наполнились слезами, на душе у нее была такая тяжесть, что она готова была звать на помощь или выпрыгнуть из коляски, уносившей ее из мира юности... Но тут она почувствовала, как бережная рука обвила ее талию, и это прикосновение было ей нежным утешением, знаком дружества в окружающем ее одиночестве. Она повернула лицо к Джеордже и ясно увидела в его глазах живую любовь, которая разом рассеяла все ее смятение. На губах у ней расцвела улыбка, слезы, повисшие на ресницах, закапали на пылающие щеки.
— Я люблю тебя! — прошептал муж, крепче обнимая ее за талию.
Эти слова перевернули душу Лауры. Она прильнула к плечу Джеордже, сознавая теперь, что его речи могут открыть ей новый мир, столь же милый, а может, даже и лучший, чем тот, что остался позади. И ее губы доверчиво пролепетали:
— Я люблю тебя!
8
С той минуты, когда Василе Бачу в присутствии сватов пообещал ему все имущество, Ион совсем охмелел от счастья и самодовольства. Он был так полон собой, помышлял только о своей земле, все прикидывал, как ее получше обработать, как раскорчевать лесной участок, уже и думать забыл про Василе, а тем паче про Ану, словно она не имела касательства к приданому... Только когда кто-нибудь упоминал ее имя, он спохватывался, что и она еще есть, и чуть хмурился.
Зато Ана думала лишь о нем одном. Забыт был и позор, и побои, и страдания. Она знать не знала никаких планов, никакого коварства... Ее душа, томившаяся по любви, ждала исполнения мечты, как спасения, губы шептали его имя все с тем же сладким нетерпением, как в былые счастливые ночи.
Свадьбу праздновали три дня", по обычаю... В субботу все поезжане на каруцах отправились к письмоводителю в Жидовицу. Впереди ехали верховые и не переставая палили из пистолетов, а на первой каруце наяривали скрипачи, не жалея пальцев, однако слышно было только хрюканье контрабаса. За ними следовала каруца с женихом и невестой и дружками, потом бричка с посажеными родителями, на лицах которых изображалась важность, как того и требовали обстоятельства, дальше каруца с родителями жениха и невесты и односельчанами, какие почище, где шумливее всех была Зенобия, потом и другие каруцы — на них парни и девки припевали и озоровали.
Только теперь Ион начал понимать, что вместе с землей он должен взять и Ану и что без нее ему бы никогда не добыть добра. С ней он не перемолвился ни словом вот уже несколько месяцев. Она была ему как чужая, просто не верилось, что в ее чреве зреет его кровинка... Он смотрел на нее и удивлялся, что мог целовать и обнимать эту иссохшую девку, с запавшими от плача глазами, с пожелтелым лицом, испещренным темными пятнами; разряженная, она и вовсе казалась ему безобразной. И в это время его колени касались колен Флорики, — Ана ее выбрала в свашки вместе с Маргаретой, дочерью Козмы Чокэнаша. У Флорики лицо горело румянцем, сочные губы были пунцовы, глаза синие и ясные, как летнее небо, все в ней дышало здоровым весельем, она силилась скрыть его и не могла. Ион вспомнил, как обнимался с ней осенью, да и прежде, как любил ее и обещал жениться. Ему стыдно было, что сам вот женится на другой, и от стыда его разбирал дурацкий смех, но он не мог отвести глаз от Флорики. Этот настойчивый взгляд смущал девушку, и оттого она без умолку говорила — торопливо и как-то испуганно — то с невестой, плакавшей от счастья, то с Маргаретой, которая сидела надувшись, как и всегда, когда в селе венчалась какая-нибудь девка, — она думала, что жених непременно выбрал бы ее, если бы его не сманила другая.
Записав молодых в книгу и прочтя им по-венгерски положенное, письмоводитель покосился на живот невесты, усмехнулся и неофициальным тоном сказал: — Вижу, что вы готоропились... Ну ничего, на доброе здоровье!
Ион с готовностью загоготал, как и остальные мужчины, но тут же спохватился и, решив, что письмоводитель хотел подсмеяться над уродливостью Аны, быстро взглянул на Флорику, — та стояла потупясь и еле сдерживалась от озорного смеха. Спускаясь вниз из канцелярии, в то время как на дворе щелкали пистолеты, Ион вдруг подумал: «А что, если взять сейчас Флорику, да и сбежать с ней, куда глаза глядят, избавиться от этой уродины?»
Но с такой же быстротой ему на ум пришла земля, и он презрительно заметил: «Ну да, и останусь нищим... из-за бабы!.. И как меня не разразит господь?»
Белчуг, не оставлявший надежды на щедрые приношения для новой церкви, отслужил пышную службу, как господам, хотя тот факт, что посажеными были супруги Хердели, несколько пошатнул его уверенность. Иону показалось, что и поп насмешливо смотрел на Ану, и от этого в его сердце опять всколыхнулась любовь к Флорике.
Пировали у тестя. Несколько ведер подслащенной ракии вскоре развеселили гостей. Поздравления и припевки скрещивались и сшибались в спертом воздухе. Василе Бачу упился раньше всех, ликуя, что план его сбылся, и, хитро подмаргивая, все кричал зятю странным голосом:
— Ладно, я тебе дам землю... Не заботься... Дам, дам!..
Свадебный староста, Мачедон Черчеташу, говорил складно, стихами, как и подобает искусному старосте, но и сдабривал их излюбленными своими военными командами... В доме, в сенях, на дворе потели танцоры, музыканты прогоняли усталость ракией... Главная стряпуха, мать Флорики, в подоткнутой юбке, с огромным черпаком в руке, расхаживала между столами, нахваливала свои кушанья и горланила припевки взапуски с Зенобней, которая перепилась на радостях, что стала свекровушкой. Посаженые отец и мать явились на пир вместе с Титу и Гиги, долго говорили про Лауру с почетными гостями, обступившими их, но все же чокались и за здоровье молодых и говорили всем, что пара они очень подходящая и будут жить хорошо.
В полночь полагалось отдаривать невесту за пляску. Так как беременной Ане это было слишком утомительно, ее заступила первая свашка — Флорика. Жених лихо прокрутил ее несколько раз и потом бросил один злотый серебром на расписное блюдо. Херделя вынул билет в двадцать крон, а плясать заставил Титу. Потом поочередно прошлись и все гости, каждый отдаривался, как ему подсказывало сердце и карман... Ана в это время сидела на лавке, стыдясь, что не может плясать сама, и немножко ревновала, заметив, что Ион обнимал Флорику крепче, чем другие танцоры, и все же была счастлива, плавала в таком блаженстве, что чувствовала себя вознагражденной за все страдания.
Когда кончили отплясывать с невестой, Бричаг заиграл бойкую «сомешану». В пляс пустились и старые и молодые. Ион опять плясал с Флорикой, и в оглушительной толчее они скоро очутились у двери, где было темнее. Ни один из них не раскрыл рта, девушка даже не смела взглянуть ему в глаза, он же весь горел и судорожно впился руками в ее полные бедра, совсем забыв про Ану, вообразив, что Флорика его невеста... Потом вдруг хрипло зашептал ей с разгоревшимися глазами:
— Только ты мне мила на свете, Флорика, слышишь?.. Слышишь?
Он буйно прижал ее к груди, скрипнув зубами, девушка испугалась и стыдливо поглядела вокруг.
В тот же миг Ана вздрогнула, как ужаленная. Она почувствовала, что ее счастливые надежды разлетаются в прах и она опять стремительно окунается в прежнюю беспросветную жизнь. Она вдруг залилась горькими слезами, чтобы выплакать свои жестокие предчувствия. Но кто обращает внимание на слезы невесты?.. Ион, усаживаясь потом подле нее, безразлично сказал:
— Ну чего разрюмилась? Небось не на виселицу идешь...
— Доля моя, доля! — с болью прошептала
Ана.
— Сколько же набралось? — немного погодя неторопливо спросил Ион, не смущаясь ее плачем, жадно глядя на блюдо с деньгами, которые посаженый отец пересчитывал для верности во второй раз.
На третий день пировать перешли к свекрови, невеста перебралась туда с сундуком приданого, а с ней такая уйма скотины и птицы, что им еле нашлось место на дворе у Гланеташу.
Василе Бачу был необычайно весел, точно скачал с плеч огромную заботу. Он насмешливо посматривал на Иона, как тот пыжится, считая себя победителем, и еще больше радовался, приговаривая в душе: «Погоди, молодчик, погоди, ты еще узнаешь, каков Василе Бачу!»
ГОЛОС ЛЮБВИ
Глава VII
ВАСИЛЕ
1
— Дочку замуж выдать — все равно что погореть! — вздохнул Херделя, покончив со свадебными расчетами. — Ладно, только бы счастлива была и благоразумна!..
Дом как-то опустел без Лауры. О ней постоянно вспоминали, гадали, где-то она теперь и что поделывает, мать и Гиги проливали слезы, когда им попадалась какая-нибудь ее вещица.
А жизнь на второй же день пошла обычным чередом, безучастная к людским горестям и радостям. Адвокат Лендвей заказным письмом известил о дне торгов, которых так страшилась г-жа Херделя, вопреки заверениям Титу, что это пустая формальность. Учитель, втайне беспокоясь не меньше жены и нуждаясь в сочувствии и ободрении, нашел случай и поведал Белчугу всю историю. Хотя холодность в их отношениях осталась неизменной, оба притворялись, будто ничего не знают, а Херделя даже возымел надежду разжалобить попа и расчистить путь к настоящему примирению,— он все больше боялся, как бы поп не устроил ему подвох с усадебным участком. Белчуг выразил удивление, посочувствовал — при этом в глазах у него метнулся странный огонек, — потом пообещал прийти на торги, может быть, понадобится его помощь. Учитель обрадовался, что тот подобрел, значит, дальше уже легче будет получить от него дарственную на земельный участок, обещанную еще в то время, когда он взялся строить дом. Жене он все же не решился признаться, какой произошел разговор, так как она была непреклонна в своей антипатии к коварному «помелу». Впрочем, вскоре началась суетня со свадьбой Иона, набросив покров кратковременного забвенья на заботы дня...
В назначенную пятницу поутру прикатил адвокат, только на минутку, предупредить Херделю, что у него спешное дело в Армадии, поэтому все формальности придется отложить на полдень, когда он вернется.
Тут Херделя поневоле должен был сказать домашним, со многими околичностями и предосторожностями, что Белчуг на всякий случай тоже придет... Жена сразу смекнула, что это неспроста.
— Вот увидишь, муженек, «помело» затевает какую-то каверзу! — сказала она, вскипев. — Вот увидишь! Это уж знай, если мне кто не по нутру, значит, это змеиная душонка!
Учитель смешался, робко промямлив в протест, что «не такой уж он кровопийца, поп все-таки, посовестится»... Но это еще больше укрепило недоверие г-жи Хердели, и хотя она собиралась пойти вместе с Гиги в село, нанять двух баб полоть огород и стирать белье, но тут же передумала и осталась дома.
— По крайней мере, и сама буду здесь, — ты такой рохля, готов любые безобразия спустить!
Белчуг, завидев коляску с адвокатом, поспешил к ним, но адвокат успел уехать. Ничего не подозревая, он вошел, сияя улыбкой. Херделя в замешательстве стал объяснять ему, как обстоит дело, косясь на жену, которая сердито бурчала и даже не ответила на вкрадчивые приветствия священника. Во избежание опасного столкновения, учитель расположился вместе с Бел-чугом на галерее побеседовать, пока вернется адвокат. Стоял чудесный весенний день с благоуханием полевых цветов, с синевой небес, подобных волшебному зеркалу. Напротив, через дорогу, жестяный Христос недвижно замер на кресте, потупив долу глаза, точно понимая, что его муки несообразны с той могучей радостью жизни, которая веяла из всех пор пробужденного естества.
Священник все время думал, что лучше бы ему уйти, однако сидел, как привязанный. Они разговаривали меж собой, но от их голосов веяло таким холодом, что оба не могли глядеть друг другу в глаза. Чтобы смягчить собеседника, Белчуг завел речь о Лауре и о семье Пинти, зная, что Херделя любит похвастаться ими.
А ведь ты, должно быть, знал старика Пинтю еще раньше, ты же одно время учительствовал в Лекинце? — начал священник.
— Постой-ка, брат Ион, — сказал Херделя, и в самом деле просветлев. — Лекинц на белом свете много. Моя была глухая деревенька в долине Дюга, а сватова — городок по всей форме...
Тем временем в гостиной возмущенные г-жа Херделя и Гиги по-всячески обзывали и кляли Белчуга, дожидаясь возвращения Титу, — он чуть свет понесся в податное управление в Армадию взять аванс в счет жалованья отца, потому что в доме не осталось ни гроша.
Адвокат явился раньше срока, вместе с ним был старик писец из суда, удрученный тем, что ему пред-стояло идти потом в Армадию пешком. Адвокат резво поднялся на галерею, начав тараторить чуть ли еще не на улице:
— Мне во всем сопутствует удача... Я покончил с делом гораздо скорее, чем предполагал, надеюсь, я попаду в Бистрицу к обеду. Моя супруга строжайше соблюдает обеденные часы и безумно рада, когда мы обедаем вместе. Вот дешевый способ осчастливить женщину!
Госпожа Херделя и Гиги, заслышав его, вышли из гостиной. Лендвей встретил их с величайшей учтивостью и рассыпался в любезностях, но так как они были высказаны по-венгерски, г-жа Херделя ничего не ответила и только обиженно поджала губы. Херделя, боясь, как бы адвокат не рассердился, поспешил заметить:
— Моя жена не знает венгерского...
— Да-а? Неужели? И при всем том ваши газеты вопят, что вас угнетают, терроризируют, венгризи-ру'ют... Интересно! Ну, хорошо, как вы сами считаете, в Германии или во Франции стали бы держать в государственной школе такого учителя, у которого жена не знает официального языка? Я это не в упрек вам говорю, я ведь не признаю политики. Просто я вспомнил одного коллегу-румына, он как-то недавно в Армадии -все плакался, что теперь, с предстоящими выборами депутата, бедным румынам приходится терпеть нажим и произвол... Ха-ха!.. Весьма любопытно!..
Он говорил очень быстро, по-коршуньи водя глазами вокруг, чтобы за разговором не упустить дела. Белчугу показалось, что адвокат хотел уязвить и его, и, напыжась, он ответил по-румынски:
— В Германии или еще где-то обстоятельства совсем другие, господин адвокат!.. Мы здесь исконная нация, прав мы лишены, а знаем только одни обязанности...
— Кто это? —спросил удивленный Лендвей, задетый тем, что ему ответили по-румынски. — Что он говорит? А? — добавил он потом, хотя и отлично все понял.
Херделя, чтобы не расхлебывать новых неприятностей, постарался повернуть разговор и увел Лендвея в первую комнату; там стояли по стенам две кровати, обеденный стол и деревянный диван — все старое и трухлявое.
— Здесь у нас нет ничего примечательного, не так ли? — бросил адвокат, сразу проходя дальше, в узенькую, продолговатую комнатушку с одним окном на улицу и другим в сад. — Значит, начнем отсюда!.. Начинаем, уважаемый! — крикнул он писцу, тот сумрачно уселся за письменный стол Хердели и вынул из потертого портфеля бумаги.
Из спорной мебели тут был лакированный стол с точеными ножками, накрытый трехцветной скатертью, которую еще в девичестве расшивала г-жа Херделя, — и красивая кровать; другая такая же стояла в гостиной, на ней спали дочери.
Пока писец раскладывал бумаги, адвокат подозрительно приглядывался к Белчугу; поп благожелательно улыбался, немножко робея под грозными взглядами хозяйки из соседней комнаты.
— Коллекционер, да? — с иронией спросил вдруг Лендвей.
— И друг! — проговорил священник.
— Разумеется, друг, скупающий что только можно у своих друзей, попавших в беду, — презрительно заметил адвокат и тут же обратился к писцу: — Ну, как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
В Припасе она остановила коляску перед отчим домом. Слезла и прошлась по двору, обводя жадным взором белые стены, испуганно глядевшие окна и кровлю, заплатанную кое-где новой дранкой; она точно хотела увезти с собой хотя бы облик дома. Дворовый пес приласкался к ней, лизнул кончики туфель, словно чувствуя, что далеко уезжает та, которая никогда не забывала покормить его. Лаура погладила его, как друга, и прошептала со слезами:
— Прощай, Гектор, прощай... Уезжаю...
Потом коляска тронулась. Через несколько минут дом был уже не виден. Стоявшие у ворот знакомые крестьяне удивленно смотрели вслед барышне, ехавшей бог весть куда, снимали шляпы и напутствовали пожеланиями, которых она не слышала...
На холме, где дорога поднимается к Сэскуце, Лаура обернулась, чтобы еще раз взглянуть на свое село, раскинувшееся между холмов, скрытое прозрачной пеленой сизого дыма. Потом она обратила взгляд вперед... Белая извилистая дорога змеилась под ногами коней.
Глаза Лауры наполнились слезами, на душе у нее была такая тяжесть, что она готова была звать на помощь или выпрыгнуть из коляски, уносившей ее из мира юности... Но тут она почувствовала, как бережная рука обвила ее талию, и это прикосновение было ей нежным утешением, знаком дружества в окружающем ее одиночестве. Она повернула лицо к Джеордже и ясно увидела в его глазах живую любовь, которая разом рассеяла все ее смятение. На губах у ней расцвела улыбка, слезы, повисшие на ресницах, закапали на пылающие щеки.
— Я люблю тебя! — прошептал муж, крепче обнимая ее за талию.
Эти слова перевернули душу Лауры. Она прильнула к плечу Джеордже, сознавая теперь, что его речи могут открыть ей новый мир, столь же милый, а может, даже и лучший, чем тот, что остался позади. И ее губы доверчиво пролепетали:
— Я люблю тебя!
8
С той минуты, когда Василе Бачу в присутствии сватов пообещал ему все имущество, Ион совсем охмелел от счастья и самодовольства. Он был так полон собой, помышлял только о своей земле, все прикидывал, как ее получше обработать, как раскорчевать лесной участок, уже и думать забыл про Василе, а тем паче про Ану, словно она не имела касательства к приданому... Только когда кто-нибудь упоминал ее имя, он спохватывался, что и она еще есть, и чуть хмурился.
Зато Ана думала лишь о нем одном. Забыт был и позор, и побои, и страдания. Она знать не знала никаких планов, никакого коварства... Ее душа, томившаяся по любви, ждала исполнения мечты, как спасения, губы шептали его имя все с тем же сладким нетерпением, как в былые счастливые ночи.
Свадьбу праздновали три дня", по обычаю... В субботу все поезжане на каруцах отправились к письмоводителю в Жидовицу. Впереди ехали верховые и не переставая палили из пистолетов, а на первой каруце наяривали скрипачи, не жалея пальцев, однако слышно было только хрюканье контрабаса. За ними следовала каруца с женихом и невестой и дружками, потом бричка с посажеными родителями, на лицах которых изображалась важность, как того и требовали обстоятельства, дальше каруца с родителями жениха и невесты и односельчанами, какие почище, где шумливее всех была Зенобия, потом и другие каруцы — на них парни и девки припевали и озоровали.
Только теперь Ион начал понимать, что вместе с землей он должен взять и Ану и что без нее ему бы никогда не добыть добра. С ней он не перемолвился ни словом вот уже несколько месяцев. Она была ему как чужая, просто не верилось, что в ее чреве зреет его кровинка... Он смотрел на нее и удивлялся, что мог целовать и обнимать эту иссохшую девку, с запавшими от плача глазами, с пожелтелым лицом, испещренным темными пятнами; разряженная, она и вовсе казалась ему безобразной. И в это время его колени касались колен Флорики, — Ана ее выбрала в свашки вместе с Маргаретой, дочерью Козмы Чокэнаша. У Флорики лицо горело румянцем, сочные губы были пунцовы, глаза синие и ясные, как летнее небо, все в ней дышало здоровым весельем, она силилась скрыть его и не могла. Ион вспомнил, как обнимался с ней осенью, да и прежде, как любил ее и обещал жениться. Ему стыдно было, что сам вот женится на другой, и от стыда его разбирал дурацкий смех, но он не мог отвести глаз от Флорики. Этот настойчивый взгляд смущал девушку, и оттого она без умолку говорила — торопливо и как-то испуганно — то с невестой, плакавшей от счастья, то с Маргаретой, которая сидела надувшись, как и всегда, когда в селе венчалась какая-нибудь девка, — она думала, что жених непременно выбрал бы ее, если бы его не сманила другая.
Записав молодых в книгу и прочтя им по-венгерски положенное, письмоводитель покосился на живот невесты, усмехнулся и неофициальным тоном сказал: — Вижу, что вы готоропились... Ну ничего, на доброе здоровье!
Ион с готовностью загоготал, как и остальные мужчины, но тут же спохватился и, решив, что письмоводитель хотел подсмеяться над уродливостью Аны, быстро взглянул на Флорику, — та стояла потупясь и еле сдерживалась от озорного смеха. Спускаясь вниз из канцелярии, в то время как на дворе щелкали пистолеты, Ион вдруг подумал: «А что, если взять сейчас Флорику, да и сбежать с ней, куда глаза глядят, избавиться от этой уродины?»
Но с такой же быстротой ему на ум пришла земля, и он презрительно заметил: «Ну да, и останусь нищим... из-за бабы!.. И как меня не разразит господь?»
Белчуг, не оставлявший надежды на щедрые приношения для новой церкви, отслужил пышную службу, как господам, хотя тот факт, что посажеными были супруги Хердели, несколько пошатнул его уверенность. Иону показалось, что и поп насмешливо смотрел на Ану, и от этого в его сердце опять всколыхнулась любовь к Флорике.
Пировали у тестя. Несколько ведер подслащенной ракии вскоре развеселили гостей. Поздравления и припевки скрещивались и сшибались в спертом воздухе. Василе Бачу упился раньше всех, ликуя, что план его сбылся, и, хитро подмаргивая, все кричал зятю странным голосом:
— Ладно, я тебе дам землю... Не заботься... Дам, дам!..
Свадебный староста, Мачедон Черчеташу, говорил складно, стихами, как и подобает искусному старосте, но и сдабривал их излюбленными своими военными командами... В доме, в сенях, на дворе потели танцоры, музыканты прогоняли усталость ракией... Главная стряпуха, мать Флорики, в подоткнутой юбке, с огромным черпаком в руке, расхаживала между столами, нахваливала свои кушанья и горланила припевки взапуски с Зенобней, которая перепилась на радостях, что стала свекровушкой. Посаженые отец и мать явились на пир вместе с Титу и Гиги, долго говорили про Лауру с почетными гостями, обступившими их, но все же чокались и за здоровье молодых и говорили всем, что пара они очень подходящая и будут жить хорошо.
В полночь полагалось отдаривать невесту за пляску. Так как беременной Ане это было слишком утомительно, ее заступила первая свашка — Флорика. Жених лихо прокрутил ее несколько раз и потом бросил один злотый серебром на расписное блюдо. Херделя вынул билет в двадцать крон, а плясать заставил Титу. Потом поочередно прошлись и все гости, каждый отдаривался, как ему подсказывало сердце и карман... Ана в это время сидела на лавке, стыдясь, что не может плясать сама, и немножко ревновала, заметив, что Ион обнимал Флорику крепче, чем другие танцоры, и все же была счастлива, плавала в таком блаженстве, что чувствовала себя вознагражденной за все страдания.
Когда кончили отплясывать с невестой, Бричаг заиграл бойкую «сомешану». В пляс пустились и старые и молодые. Ион опять плясал с Флорикой, и в оглушительной толчее они скоро очутились у двери, где было темнее. Ни один из них не раскрыл рта, девушка даже не смела взглянуть ему в глаза, он же весь горел и судорожно впился руками в ее полные бедра, совсем забыв про Ану, вообразив, что Флорика его невеста... Потом вдруг хрипло зашептал ей с разгоревшимися глазами:
— Только ты мне мила на свете, Флорика, слышишь?.. Слышишь?
Он буйно прижал ее к груди, скрипнув зубами, девушка испугалась и стыдливо поглядела вокруг.
В тот же миг Ана вздрогнула, как ужаленная. Она почувствовала, что ее счастливые надежды разлетаются в прах и она опять стремительно окунается в прежнюю беспросветную жизнь. Она вдруг залилась горькими слезами, чтобы выплакать свои жестокие предчувствия. Но кто обращает внимание на слезы невесты?.. Ион, усаживаясь потом подле нее, безразлично сказал:
— Ну чего разрюмилась? Небось не на виселицу идешь...
— Доля моя, доля! — с болью прошептала
Ана.
— Сколько же набралось? — немного погодя неторопливо спросил Ион, не смущаясь ее плачем, жадно глядя на блюдо с деньгами, которые посаженый отец пересчитывал для верности во второй раз.
На третий день пировать перешли к свекрови, невеста перебралась туда с сундуком приданого, а с ней такая уйма скотины и птицы, что им еле нашлось место на дворе у Гланеташу.
Василе Бачу был необычайно весел, точно скачал с плеч огромную заботу. Он насмешливо посматривал на Иона, как тот пыжится, считая себя победителем, и еще больше радовался, приговаривая в душе: «Погоди, молодчик, погоди, ты еще узнаешь, каков Василе Бачу!»
ГОЛОС ЛЮБВИ
Глава VII
ВАСИЛЕ
1
— Дочку замуж выдать — все равно что погореть! — вздохнул Херделя, покончив со свадебными расчетами. — Ладно, только бы счастлива была и благоразумна!..
Дом как-то опустел без Лауры. О ней постоянно вспоминали, гадали, где-то она теперь и что поделывает, мать и Гиги проливали слезы, когда им попадалась какая-нибудь ее вещица.
А жизнь на второй же день пошла обычным чередом, безучастная к людским горестям и радостям. Адвокат Лендвей заказным письмом известил о дне торгов, которых так страшилась г-жа Херделя, вопреки заверениям Титу, что это пустая формальность. Учитель, втайне беспокоясь не меньше жены и нуждаясь в сочувствии и ободрении, нашел случай и поведал Белчугу всю историю. Хотя холодность в их отношениях осталась неизменной, оба притворялись, будто ничего не знают, а Херделя даже возымел надежду разжалобить попа и расчистить путь к настоящему примирению,— он все больше боялся, как бы поп не устроил ему подвох с усадебным участком. Белчуг выразил удивление, посочувствовал — при этом в глазах у него метнулся странный огонек, — потом пообещал прийти на торги, может быть, понадобится его помощь. Учитель обрадовался, что тот подобрел, значит, дальше уже легче будет получить от него дарственную на земельный участок, обещанную еще в то время, когда он взялся строить дом. Жене он все же не решился признаться, какой произошел разговор, так как она была непреклонна в своей антипатии к коварному «помелу». Впрочем, вскоре началась суетня со свадьбой Иона, набросив покров кратковременного забвенья на заботы дня...
В назначенную пятницу поутру прикатил адвокат, только на минутку, предупредить Херделю, что у него спешное дело в Армадии, поэтому все формальности придется отложить на полдень, когда он вернется.
Тут Херделя поневоле должен был сказать домашним, со многими околичностями и предосторожностями, что Белчуг на всякий случай тоже придет... Жена сразу смекнула, что это неспроста.
— Вот увидишь, муженек, «помело» затевает какую-то каверзу! — сказала она, вскипев. — Вот увидишь! Это уж знай, если мне кто не по нутру, значит, это змеиная душонка!
Учитель смешался, робко промямлив в протест, что «не такой уж он кровопийца, поп все-таки, посовестится»... Но это еще больше укрепило недоверие г-жи Хердели, и хотя она собиралась пойти вместе с Гиги в село, нанять двух баб полоть огород и стирать белье, но тут же передумала и осталась дома.
— По крайней мере, и сама буду здесь, — ты такой рохля, готов любые безобразия спустить!
Белчуг, завидев коляску с адвокатом, поспешил к ним, но адвокат успел уехать. Ничего не подозревая, он вошел, сияя улыбкой. Херделя в замешательстве стал объяснять ему, как обстоит дело, косясь на жену, которая сердито бурчала и даже не ответила на вкрадчивые приветствия священника. Во избежание опасного столкновения, учитель расположился вместе с Бел-чугом на галерее побеседовать, пока вернется адвокат. Стоял чудесный весенний день с благоуханием полевых цветов, с синевой небес, подобных волшебному зеркалу. Напротив, через дорогу, жестяный Христос недвижно замер на кресте, потупив долу глаза, точно понимая, что его муки несообразны с той могучей радостью жизни, которая веяла из всех пор пробужденного естества.
Священник все время думал, что лучше бы ему уйти, однако сидел, как привязанный. Они разговаривали меж собой, но от их голосов веяло таким холодом, что оба не могли глядеть друг другу в глаза. Чтобы смягчить собеседника, Белчуг завел речь о Лауре и о семье Пинти, зная, что Херделя любит похвастаться ими.
А ведь ты, должно быть, знал старика Пинтю еще раньше, ты же одно время учительствовал в Лекинце? — начал священник.
— Постой-ка, брат Ион, — сказал Херделя, и в самом деле просветлев. — Лекинц на белом свете много. Моя была глухая деревенька в долине Дюга, а сватова — городок по всей форме...
Тем временем в гостиной возмущенные г-жа Херделя и Гиги по-всячески обзывали и кляли Белчуга, дожидаясь возвращения Титу, — он чуть свет понесся в податное управление в Армадию взять аванс в счет жалованья отца, потому что в доме не осталось ни гроша.
Адвокат явился раньше срока, вместе с ним был старик писец из суда, удрученный тем, что ему пред-стояло идти потом в Армадию пешком. Адвокат резво поднялся на галерею, начав тараторить чуть ли еще не на улице:
— Мне во всем сопутствует удача... Я покончил с делом гораздо скорее, чем предполагал, надеюсь, я попаду в Бистрицу к обеду. Моя супруга строжайше соблюдает обеденные часы и безумно рада, когда мы обедаем вместе. Вот дешевый способ осчастливить женщину!
Госпожа Херделя и Гиги, заслышав его, вышли из гостиной. Лендвей встретил их с величайшей учтивостью и рассыпался в любезностях, но так как они были высказаны по-венгерски, г-жа Херделя ничего не ответила и только обиженно поджала губы. Херделя, боясь, как бы адвокат не рассердился, поспешил заметить:
— Моя жена не знает венгерского...
— Да-а? Неужели? И при всем том ваши газеты вопят, что вас угнетают, терроризируют, венгризи-ру'ют... Интересно! Ну, хорошо, как вы сами считаете, в Германии или во Франции стали бы держать в государственной школе такого учителя, у которого жена не знает официального языка? Я это не в упрек вам говорю, я ведь не признаю политики. Просто я вспомнил одного коллегу-румына, он как-то недавно в Армадии -все плакался, что теперь, с предстоящими выборами депутата, бедным румынам приходится терпеть нажим и произвол... Ха-ха!.. Весьма любопытно!..
Он говорил очень быстро, по-коршуньи водя глазами вокруг, чтобы за разговором не упустить дела. Белчугу показалось, что адвокат хотел уязвить и его, и, напыжась, он ответил по-румынски:
— В Германии или еще где-то обстоятельства совсем другие, господин адвокат!.. Мы здесь исконная нация, прав мы лишены, а знаем только одни обязанности...
— Кто это? —спросил удивленный Лендвей, задетый тем, что ему ответили по-румынски. — Что он говорит? А? — добавил он потом, хотя и отлично все понял.
Херделя, чтобы не расхлебывать новых неприятностей, постарался повернуть разговор и увел Лендвея в первую комнату; там стояли по стенам две кровати, обеденный стол и деревянный диван — все старое и трухлявое.
— Здесь у нас нет ничего примечательного, не так ли? — бросил адвокат, сразу проходя дальше, в узенькую, продолговатую комнатушку с одним окном на улицу и другим в сад. — Значит, начнем отсюда!.. Начинаем, уважаемый! — крикнул он писцу, тот сумрачно уселся за письменный стол Хердели и вынул из потертого портфеля бумаги.
Из спорной мебели тут был лакированный стол с точеными ножками, накрытый трехцветной скатертью, которую еще в девичестве расшивала г-жа Херделя, — и красивая кровать; другая такая же стояла в гостиной, на ней спали дочери.
Пока писец раскладывал бумаги, адвокат подозрительно приглядывался к Белчугу; поп благожелательно улыбался, немножко робея под грозными взглядами хозяйки из соседней комнаты.
— Коллекционер, да? — с иронией спросил вдруг Лендвей.
— И друг! — проговорил священник.
— Разумеется, друг, скупающий что только можно у своих друзей, попавших в беду, — презрительно заметил адвокат и тут же обратился к писцу: — Ну, как?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53