Она не сопротивлялась.
Когда они оба уже были раздеты, он дотянулся до старого заржавевшего крана и открыл воду. Задернув клеенчатую занавеску, он встал под душ.
– Ты когда-нибудь принимала душ в кухне? – сказал он и притянул ее к себе под обжигающие брызги душа. Он почувствовал, что ее напряженность спала, когда он медленно и ласково начал намыливать ей руки, затем грудь, а затем его руки стали скользить вниз по ее животу.
– Нет, – сказала Энни. – Мне хочется чего-то другого.
– Как только входишь в кухню, о чем тут же начинаешь думать? О еде? Верно?
– Так что? – Она изогнулась, и он почувствовал спазм в нижней части живота при виде ее маленькой груди с выдающимися вперед темными, почти багровыми сосками.
– Но мы только что. – Она не договорила так как Эммет вдруг сел перед ней на корточки и провел кончиком языка по мокрой шелковистой коже на внутренней части ноги. Он слышал, как она слегка застонала, когда он стал продвигать кончик языка вверх. Он чувствовал, как теплые струи воды стекают по его спине, а пальцы Энни сильно сжимают его волосы. Это было больно, но в то же время очень возбуждающе. И все же он чувствовал, как она совсем чуть-чуть отстранилась, вздрагивая, как упругая проволока. О, Боже. Она такая… такая страстная. Почему она никак не может расслабиться? Ведь это было так великолепно, что затмевало все остальное. Кроме того, насколько это было известно Эммету, она даже не спала с Джо.
Затем он ощутил ее теплое и влажное тело и впал в забытье. Он потерял способность думать и рассуждать о том, что будет дальше. Он очень хотел ее. Он должен был овладеть ей. Сейчас. В голове и в нижней части живота он ощущал биение крови в унисон ударам воды по жестяным стенкам душевой, и в его голове все время звучало одно слово – Энни… Энни… Энни…
Он поднялся и, схватив ее за ягодицы, прижал к стене. Энни простонала, откинув назад голову, ее волосы были мокрыми, как шкура выдры, вода стекала по ее шее, ее тело изогнулось, а обеими руками она держалась за его шею, затем она подтянулась и ногами обвила его бедра.
Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Это был резкий, громкий выкрик, заглушенный ударами капель воды о жестяные стенки.
Эммет наслаждался ее близостью, он ощущал сладкую тяжесть ее тела на своих руках, прикосновение ее влажных ног, обхвативших его тело, легкое прикосновение ее мокрых волос, когда она уткнулась лицом ему в шею и впилась зубами в его тело, стараясь заглушить крики.
Он кончил резким, почти болезненным движением в тот момент, когда вода стала холодной. Боже, Боже. Он чувствовал, что она тоже кончила, а холодная вода стекала вниз, и он весь съежился… все его чувства обострились, и его наслаждение было подобно пытке.
– Холодно, – выкрикнула она, – Боже, жутко холодно!
Когда он отпустил ее и нагнулся, чтобы закрыть воду, он услышал легкий шлепок в тот момент, когда их мокрые тела разъединились. Он взглянул на нее: она дрожала, обхватив руками грудь. Она вся была покрыта гусиной кожей. Они оба начали смеяться.
Эммет обнял ее, откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Он даже сам не понимал, почему смеется. Ему просто было хорошо. Сейчас в этой квартире, расположенной в самой грязной части города, поглощающего его рано утром и выбрасывающего поздно вечером, с заржавевшим душем, едва помещавшимся в тесной кухне, он, Эммет Камерон, чувствовал себя так, как будто наконец обрел свой дом.
22
Лорел сидела в ванне, когда вдруг опять почувствовала напряжение в животе. Это напряжение не было сильным, и его даже нельзя было назвать болью. Во всяком случае, это не схватки. На самом деле эти боли начались у нее утром, но она не обратила на них особого внимания. Она смотрела на свой огромный живот, возвышающийся над водой, как горб верблюда. Она видела, как натянутые мышцы чуть вздрагивали, и почувствовала, как они втянулись внутрь. Она думала о Скарлетт О'Хара, затянутой в очень тугой корсет. Ей, наверное, было очень больно. Сейчас кроме напряжения она чувствовала холод в пояснице, как будто температура воды именно в этом месте резко упала.
Лорел вспомнила виденные ею в кино сцены родов: мужественные жены первых поселенцев, кусающие кожаные ремни, чтобы не закричать, и озабоченные отцы, ходящие взад и вперед по комнате. Обезумевшие глаза стонущих и мечущихся женщин, привязанных к кроватям.
Но это не было похоже ни на что подобное, нет, не может быть, чтобы это были схватки.
Она вспомнила, что инструктор говорила, что ложные схватки… это обычно безболезненные сокращения мышц, которые происходят нерегулярно. Она проверила это. Они происходили через неравномерные интервалы: десять минут, затем шесть, затем опять десять. Она была слишком напряжена, вот и все. И решила, чтобы расслабиться, принять ванну.
Но сейчас, может быть, ей стоит на всякий случай позвонить доктору Эпштейну?
Лорел начала вылезать из ванны… и вдруг ощущение напряженности исчезло. Она опять погрузилась в теплую воду, почувствовав облегчение.
«Зачем беспокоить доктора, когда, возможно, это будет еще не скоро», – сказала она себе. Она с ужасом вспомнила, что, как только у нее появится ребенок, его немедленно заберут. Эта мысль была похожа на звук сирены, напоминающей ей, что надо выкинуть из головы все мысли о ребенке. Она схватила мочалку и сжала ее так сильно, что капельки воды брызнули через край старой чугунной ванны.
«И я даже не смогу подержать его…» Лорел вдруг ощутила резкую боль, но на этот раз в груди. И вдруг она все осознала, и это навалилось на нее тяжелым грузом: «Он больше не будет моим…»
Совсем чужие люди заберут ее ребенка. Они будут заботиться о ее сыне (она почему-то была уверена, что это будет мальчик). Будут его кормить, поить, вовремя менять пеленки, укладывать спать. А когда он вырастет, они будут водить его на пляж, на бейсбольные соревнования и в Диснейленд. Они будут готовить ему чай с лимоном, если он заболеет, будут слушать, как он играет на пианино или на саксофоне, помогать ему делать уроки по математике. Они будут любить его. И он будет любить их. Их, чужих людей, а не ее.
Она дотронулась рукой до своего блестящего, выпирающего живота и прошептала:
– Ты не будешь знать меня. Ты забудешь, что когда-то принадлежал мне.
Она откинула голову назад, и слезы покатились по ее щекам. Она представила своего ребенка лежащим, свернувшись калачиком, у нее в животе, у него пушистые волосики и розовые пальчики на руках и ногах, и он похож на спящего котенка.
– Пожалуйста, – прошептала она, совсем не понимая, о чем она просит.
«Это было мое решение», – напомнила она себе. Никто не заставлял ее отдавать ребенка. Руди только убедил ее, что так будет лучше.
Она вспомнила, как он позвонил ей после их встречи в магазине детских вещей, и он явно почувствовал облегчение, когда узнал, что она приняла решение. Еще и еще раз он убеждал ее, что она поступает правильно, что так будет лучше… лучше для ребенка и для нее самой. И все это время она говорила себе, что он прав, но сейчас она была в этом не уверена…
И она опять подумала: «О, если бы только это был ребенок Джо».
Возможно, он и любил ее… совсем чуть-чуть. И может быть, он любил бы ее больше – гораздо больше, если бы не Энни.
Энни. Опять Энни. Лорел не могла не думать, что если бы она когда-нибудь была вместе с Джо, то это опять было бы попыткой обмануть Энни. Лежа в остывающей воде, Лорел думала, почему ей так трудно. Почему ей надо выбирать между двумя самыми любимыми людьми?
Только на одно мгновение она представила себе, что бы произошло, если бы она изменила свое решение и оставила ребенка, хотя прекрасно понимала, что не может позволить себе это сделать. Конечно, приятные знакомые Руди будут разочарованы, но они переживут это. Через некоторое время они найдут другого ребенка, которого смогут усыновить и который будет нуждаться в хорошей семейной обстановке еще больше. Она бы взяла своего ребенка домой. Она бы купила ему дубовую, похожую на самодельную, кроватку, которую она видела в магазине Армии Спасения на Восьмой авеню и поставила бы ее рядом со своей кроватью. И каждый раз, когда он начинал бы плакать, она брала бы его на руки. А когда бы он повзрослел, она бы показала ему ночные звезды, как когда-то это сделала Энни, и тогда бы он мог каждую ночь загадывать на них желания.
Приятное теплое чувство нахлынуло на нее, как будто ее тело стало легче и поплыло по воде, как лист дереза.
«Я могла бы найти работу, возможно, даже у тети Долли – найти что-то, что позволило бы мне оплачивать счета, а в остальное время рисовать иллюстрации, а потом, когда он пойдет в школу, кончить колледж… А затем, когда я накоплю достаточно денег, я могла бы найти для нас где-нибудь квартиру со студией… или, может быть, Энни переехала бы и оставила нам эту. Тогда я все еще была бы рядом с Джо.
«Но даже если бы Энни переехала, – думала Лорел, – как смогла бы я платить за квартиру?»
Почему за эти четыре года, что она училась в колледже она не сделала ничего реального? Ну да, она умела рисовать, она умела хорошо готовить и шить, но это умели делать десятки тысяч людей. Вдруг Лорел позавидовала своей подруге Хилари Амброзини. Лорел вспомнила, как считала большой глупостью тратить летние каникулы на то, чтобы работать машинисткой в юридической фирме. Но сейчас Хилари, если бы ей понадобилось, могла бы получить хорошо оплачиваемую работу.
Она помнила, как много лет назад заговорила о том, не стоит ли ей найти какую-нибудь работу, чтобы подзаработать немного денег, которых им всегда отчаянно не хватало. И как Энни посмотрела на нее своим пристальным взглядом, при этом кожа на висках у нее натянулась и глаза стали огромными, а скулы более резко очерченными. Она пристально посмотрела на Лорел и сказала:
– Если у тебя есть свободное время, почему бы тебе не вступить в один из школьных клубов? Я слышала, что члены клуба любителей истории ездят в разные музеи… ведь это было бы для тебя очень полезно? Разве я не права?
И она действительно стала членом этого клуба. И много таскалась по музеям.
И, конечно, эта работа прошлым летом у Блюстейна и Уоруика. Но каким творчеством она занималась эти два с половиной месяца?! Она только ходила в лабораторию и приносила всем кофе.
Иллюстрации к книге которые она делала, были единственным, что ей нравилось делать и что она умела хорошо делать. Да и две тысячи долларов, которые заплатили ей, казались огромной, фантастической, нереальной суммой. Но она не могла рассчитывать, что такое неожиданное счастье будет сваливаться на нее часто. Если, конечно, сна не начнет крутиться по-настоящему, не теряя ни дня, ни минуты, как это делает Энни.
Лорел выдернула резиновую пробку из стока ванной, наблюдая за тем, как мыльная вода уходит, затем поднялась, вылезла из ванной и встала на мягкий розовый коврик. Протянув руку, чтобы взять полотенце она опять почувствовала напряжение в пояснице. Она стояла неподвижно, ухватившись за вешалку для полотенец, до тех пор, пока ощущение не исчезло. Но на этот раз это длилось дольше, чем раньше, или это ей показалось?
Она знала, что ей надо заметить время, и посмотрела, не стали ли приступы более регулярными. Доктор Эпштейн говорил, что во время первых родов схватки продолжаются в течение очень долгого времени. Поэтому даже если это началось, то пока у нее нет необходимости спешить.
Сейчас, чтобы расслабиться, она должна выпить чашку чая. Затем сесть и закончить последний рисунок для книги «Восток Солнца и Запад Луны». Остальные рисунки она уже отдала, а этот не удовлетворял ни ее, ни Лиз Кэнневилл, и она обещала его переделать.
Лорел вытерлась полотенцем, надела старый махровый халат, который еще несколько месяцев назад был ей так велик, что собирался складками, как кожа слона, а в последнее Бремя едва сходился. Сейчас ее огромный живот казался ей вполне нормальным. Неестественно огромной казалась ей ее грудь. Из маленькой, похожей на зарумянившиеся яблочки, она выросла и стала огромной, как дыни. «Да, жизнь несправедлива, – подумала она, печально улыбнувшись. – Такой бюст, а показать его некому».
Держа в руке чашку с горячим чаем из ромашки, она примостилась на большом, обитом красным вельветом пуфике около окна. Лучи солнца, проникающие сквозь большие закрытые решеткой окна, создавали теневой узор на хлопчатобумажном ковре. Она любила эту комнату, ее тепло, яркое освещение вьющиеся растения, мягкие подушки и старую мебель. С тех пор как Энни занялась изготовлением шоколада, Лорел, к ее счастью, очень часто бывала дома одна. Никто ей не мешал и не ругал, ей не надо было мыть посуду, и она могла рисовать столько, сколько хотела.
Она наклонилась и взяла с нижней полки старого дубового застекленного книжного шкафа альбом с эскизами. Она пролистала страницы со старыми зарисовками медведей. Несколько недель назад она поехала в Бронкский зоопарк, в метро было много народу, пришлось почти всю дорогу стоять. В зоопарке она села на скамейку напротив острова с белыми медведями и зарисовывала огромных животных в разных положениях. И пока она рисовала, у нее от холода заледенели пальцы.
На рисунке, над которым она сейчас работала, был изображен стоящий на задних лапах, разъяренный медведь, он встал на дыбы, так как только что узнал, что его невеста, сама того не желая, предала его… Рисунок был хорошим… даже она сама должна была признаться себе в этом. Она правильно изобразила разгневанного медведя. Но ей совершенно не нравилась съежившаяся от страха фигура невесты. Разве не должна она была вскочить и просить его о прощении, говорить ему, как любит его? Даже выражение ее лица было передано неверно, оно было льстивое, униженное, вялое. Она была здесь всего лишь ничтожеством.
Вдруг Лорел поняла, как надо изобразить невесту. Она схватила ластик и быстро стерла руку, ногу и половину лица. И начала рисовать. Карандаш двигался очень быстро в ее руках. В памяти у нее всплывали фигуры испуганных, но полных решимости женщин… полных решимости вернуть назад своего принца.
Она потеряла счет времени и только едва ощущала схватки, которые то наступали, то исчезали, как накатывающие волны океана.
Она дотронулась до стоящей на полу рядом с ней чашки чая и обнаружила, что он совсем остыл.
Решетка солнечных бликов сдвинулась к краю ковра, а затем совсем исчезла в темной части комнаты.
Думая о невесте, Лорел вдруг реально представила себе ее фигуру… фигуру девушки, достойной своего принца. Разве мог читатель иначе поверить, что она многие годы бродила по свету в поисках своего принца? Лорел вдруг поняла, что ей нужно. Ужас в глазах, упрямо наклоненный подбородок. Она уже думает, как ей вернуть человека, которого она любит. И когда это произойдет…
Лорел почувствовала сильные схватки, гораздо более сильные, чем раньше. Было так больно, что она уронила карандаш. Вздрогнув от боли, она поняла, что не просто уронила карандаш, каким-то странным движением она швырнула его в стенку перед собой, и он заточенным концом ударился об нее и оставил черный след на обоях. Схватившись за живот, она подалась вперед. О Боже, как больно. Сейчас ей было по-настоящему больно.
Ей следует позвонить доктору Эпштейну. Ждать больше нельзя.
Она подождала, пока пройдут схватки. Казалось, этим мучениям не будет конца. Когда она попыталась встать, то ноги не слушались ее, они были мягкими, как теплое масло.
Как давно она сидит здесь? Вдруг она осознала, что сидит настолько долго, что ноги у нее онемели. Она увидела, что лучи солнца уже не светят так ярко, как в полдень, и поняла, что наступил день. Она была в панике, что-то явно происходило.
В ногах у нее постепенно опять появилось кровообращение, но Лорел все еще была очень слаба и не могла встать Ей удалось встать на колени, и она поползла к телефону. Казалось, что она двигается неуклюже, как белый медведь. Нет, еще более неуклюже, чем белый медведь. Пальцами ног она зацепилась за край ковра, и он собрался складками.
Вдруг опять начались схватки, еще более мучительные, чем раньше. О Боже, не надо. Ей казалось, что ее с силой тянут за талию веревкой. По лицу ее текли струйки пота, хотя обычно она не потела.
Она испугалась. Страшные мысли о кровотечении, о задушенном пуповиной ребенке овладели ею. Помощь. Ей нужна помощь.
Энни? Могла ли Энни быть у себя в магазине?
Она с трудом добралась до старой школьной парты, на которой стоял телефон, собрала все свои силы, схватила одной рукой трубку, затем остановилась, чтобы перевести дыхание. Она увидела верхнюю крышку парты, всю изрисованную инициалами, проткнутыми стрелой сердцами, арифметическими вычислениями и другими рисунками, то ли изображающими мужской член, то ли памятник Вашингтону.
Когда она стала набирать номер, у нее опять начались схватки. От резкой боли она вся сжалась в комок, и телефон с грохотом упал на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Когда они оба уже были раздеты, он дотянулся до старого заржавевшего крана и открыл воду. Задернув клеенчатую занавеску, он встал под душ.
– Ты когда-нибудь принимала душ в кухне? – сказал он и притянул ее к себе под обжигающие брызги душа. Он почувствовал, что ее напряженность спала, когда он медленно и ласково начал намыливать ей руки, затем грудь, а затем его руки стали скользить вниз по ее животу.
– Нет, – сказала Энни. – Мне хочется чего-то другого.
– Как только входишь в кухню, о чем тут же начинаешь думать? О еде? Верно?
– Так что? – Она изогнулась, и он почувствовал спазм в нижней части живота при виде ее маленькой груди с выдающимися вперед темными, почти багровыми сосками.
– Но мы только что. – Она не договорила так как Эммет вдруг сел перед ней на корточки и провел кончиком языка по мокрой шелковистой коже на внутренней части ноги. Он слышал, как она слегка застонала, когда он стал продвигать кончик языка вверх. Он чувствовал, как теплые струи воды стекают по его спине, а пальцы Энни сильно сжимают его волосы. Это было больно, но в то же время очень возбуждающе. И все же он чувствовал, как она совсем чуть-чуть отстранилась, вздрагивая, как упругая проволока. О, Боже. Она такая… такая страстная. Почему она никак не может расслабиться? Ведь это было так великолепно, что затмевало все остальное. Кроме того, насколько это было известно Эммету, она даже не спала с Джо.
Затем он ощутил ее теплое и влажное тело и впал в забытье. Он потерял способность думать и рассуждать о том, что будет дальше. Он очень хотел ее. Он должен был овладеть ей. Сейчас. В голове и в нижней части живота он ощущал биение крови в унисон ударам воды по жестяным стенкам душевой, и в его голове все время звучало одно слово – Энни… Энни… Энни…
Он поднялся и, схватив ее за ягодицы, прижал к стене. Энни простонала, откинув назад голову, ее волосы были мокрыми, как шкура выдры, вода стекала по ее шее, ее тело изогнулось, а обеими руками она держалась за его шею, затем она подтянулась и ногами обвила его бедра.
Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Это был резкий, громкий выкрик, заглушенный ударами капель воды о жестяные стенки.
Эммет наслаждался ее близостью, он ощущал сладкую тяжесть ее тела на своих руках, прикосновение ее влажных ног, обхвативших его тело, легкое прикосновение ее мокрых волос, когда она уткнулась лицом ему в шею и впилась зубами в его тело, стараясь заглушить крики.
Он кончил резким, почти болезненным движением в тот момент, когда вода стала холодной. Боже, Боже. Он чувствовал, что она тоже кончила, а холодная вода стекала вниз, и он весь съежился… все его чувства обострились, и его наслаждение было подобно пытке.
– Холодно, – выкрикнула она, – Боже, жутко холодно!
Когда он отпустил ее и нагнулся, чтобы закрыть воду, он услышал легкий шлепок в тот момент, когда их мокрые тела разъединились. Он взглянул на нее: она дрожала, обхватив руками грудь. Она вся была покрыта гусиной кожей. Они оба начали смеяться.
Эммет обнял ее, откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Он даже сам не понимал, почему смеется. Ему просто было хорошо. Сейчас в этой квартире, расположенной в самой грязной части города, поглощающего его рано утром и выбрасывающего поздно вечером, с заржавевшим душем, едва помещавшимся в тесной кухне, он, Эммет Камерон, чувствовал себя так, как будто наконец обрел свой дом.
22
Лорел сидела в ванне, когда вдруг опять почувствовала напряжение в животе. Это напряжение не было сильным, и его даже нельзя было назвать болью. Во всяком случае, это не схватки. На самом деле эти боли начались у нее утром, но она не обратила на них особого внимания. Она смотрела на свой огромный живот, возвышающийся над водой, как горб верблюда. Она видела, как натянутые мышцы чуть вздрагивали, и почувствовала, как они втянулись внутрь. Она думала о Скарлетт О'Хара, затянутой в очень тугой корсет. Ей, наверное, было очень больно. Сейчас кроме напряжения она чувствовала холод в пояснице, как будто температура воды именно в этом месте резко упала.
Лорел вспомнила виденные ею в кино сцены родов: мужественные жены первых поселенцев, кусающие кожаные ремни, чтобы не закричать, и озабоченные отцы, ходящие взад и вперед по комнате. Обезумевшие глаза стонущих и мечущихся женщин, привязанных к кроватям.
Но это не было похоже ни на что подобное, нет, не может быть, чтобы это были схватки.
Она вспомнила, что инструктор говорила, что ложные схватки… это обычно безболезненные сокращения мышц, которые происходят нерегулярно. Она проверила это. Они происходили через неравномерные интервалы: десять минут, затем шесть, затем опять десять. Она была слишком напряжена, вот и все. И решила, чтобы расслабиться, принять ванну.
Но сейчас, может быть, ей стоит на всякий случай позвонить доктору Эпштейну?
Лорел начала вылезать из ванны… и вдруг ощущение напряженности исчезло. Она опять погрузилась в теплую воду, почувствовав облегчение.
«Зачем беспокоить доктора, когда, возможно, это будет еще не скоро», – сказала она себе. Она с ужасом вспомнила, что, как только у нее появится ребенок, его немедленно заберут. Эта мысль была похожа на звук сирены, напоминающей ей, что надо выкинуть из головы все мысли о ребенке. Она схватила мочалку и сжала ее так сильно, что капельки воды брызнули через край старой чугунной ванны.
«И я даже не смогу подержать его…» Лорел вдруг ощутила резкую боль, но на этот раз в груди. И вдруг она все осознала, и это навалилось на нее тяжелым грузом: «Он больше не будет моим…»
Совсем чужие люди заберут ее ребенка. Они будут заботиться о ее сыне (она почему-то была уверена, что это будет мальчик). Будут его кормить, поить, вовремя менять пеленки, укладывать спать. А когда он вырастет, они будут водить его на пляж, на бейсбольные соревнования и в Диснейленд. Они будут готовить ему чай с лимоном, если он заболеет, будут слушать, как он играет на пианино или на саксофоне, помогать ему делать уроки по математике. Они будут любить его. И он будет любить их. Их, чужих людей, а не ее.
Она дотронулась рукой до своего блестящего, выпирающего живота и прошептала:
– Ты не будешь знать меня. Ты забудешь, что когда-то принадлежал мне.
Она откинула голову назад, и слезы покатились по ее щекам. Она представила своего ребенка лежащим, свернувшись калачиком, у нее в животе, у него пушистые волосики и розовые пальчики на руках и ногах, и он похож на спящего котенка.
– Пожалуйста, – прошептала она, совсем не понимая, о чем она просит.
«Это было мое решение», – напомнила она себе. Никто не заставлял ее отдавать ребенка. Руди только убедил ее, что так будет лучше.
Она вспомнила, как он позвонил ей после их встречи в магазине детских вещей, и он явно почувствовал облегчение, когда узнал, что она приняла решение. Еще и еще раз он убеждал ее, что она поступает правильно, что так будет лучше… лучше для ребенка и для нее самой. И все это время она говорила себе, что он прав, но сейчас она была в этом не уверена…
И она опять подумала: «О, если бы только это был ребенок Джо».
Возможно, он и любил ее… совсем чуть-чуть. И может быть, он любил бы ее больше – гораздо больше, если бы не Энни.
Энни. Опять Энни. Лорел не могла не думать, что если бы она когда-нибудь была вместе с Джо, то это опять было бы попыткой обмануть Энни. Лежа в остывающей воде, Лорел думала, почему ей так трудно. Почему ей надо выбирать между двумя самыми любимыми людьми?
Только на одно мгновение она представила себе, что бы произошло, если бы она изменила свое решение и оставила ребенка, хотя прекрасно понимала, что не может позволить себе это сделать. Конечно, приятные знакомые Руди будут разочарованы, но они переживут это. Через некоторое время они найдут другого ребенка, которого смогут усыновить и который будет нуждаться в хорошей семейной обстановке еще больше. Она бы взяла своего ребенка домой. Она бы купила ему дубовую, похожую на самодельную, кроватку, которую она видела в магазине Армии Спасения на Восьмой авеню и поставила бы ее рядом со своей кроватью. И каждый раз, когда он начинал бы плакать, она брала бы его на руки. А когда бы он повзрослел, она бы показала ему ночные звезды, как когда-то это сделала Энни, и тогда бы он мог каждую ночь загадывать на них желания.
Приятное теплое чувство нахлынуло на нее, как будто ее тело стало легче и поплыло по воде, как лист дереза.
«Я могла бы найти работу, возможно, даже у тети Долли – найти что-то, что позволило бы мне оплачивать счета, а в остальное время рисовать иллюстрации, а потом, когда он пойдет в школу, кончить колледж… А затем, когда я накоплю достаточно денег, я могла бы найти для нас где-нибудь квартиру со студией… или, может быть, Энни переехала бы и оставила нам эту. Тогда я все еще была бы рядом с Джо.
«Но даже если бы Энни переехала, – думала Лорел, – как смогла бы я платить за квартиру?»
Почему за эти четыре года, что она училась в колледже она не сделала ничего реального? Ну да, она умела рисовать, она умела хорошо готовить и шить, но это умели делать десятки тысяч людей. Вдруг Лорел позавидовала своей подруге Хилари Амброзини. Лорел вспомнила, как считала большой глупостью тратить летние каникулы на то, чтобы работать машинисткой в юридической фирме. Но сейчас Хилари, если бы ей понадобилось, могла бы получить хорошо оплачиваемую работу.
Она помнила, как много лет назад заговорила о том, не стоит ли ей найти какую-нибудь работу, чтобы подзаработать немного денег, которых им всегда отчаянно не хватало. И как Энни посмотрела на нее своим пристальным взглядом, при этом кожа на висках у нее натянулась и глаза стали огромными, а скулы более резко очерченными. Она пристально посмотрела на Лорел и сказала:
– Если у тебя есть свободное время, почему бы тебе не вступить в один из школьных клубов? Я слышала, что члены клуба любителей истории ездят в разные музеи… ведь это было бы для тебя очень полезно? Разве я не права?
И она действительно стала членом этого клуба. И много таскалась по музеям.
И, конечно, эта работа прошлым летом у Блюстейна и Уоруика. Но каким творчеством она занималась эти два с половиной месяца?! Она только ходила в лабораторию и приносила всем кофе.
Иллюстрации к книге которые она делала, были единственным, что ей нравилось делать и что она умела хорошо делать. Да и две тысячи долларов, которые заплатили ей, казались огромной, фантастической, нереальной суммой. Но она не могла рассчитывать, что такое неожиданное счастье будет сваливаться на нее часто. Если, конечно, сна не начнет крутиться по-настоящему, не теряя ни дня, ни минуты, как это делает Энни.
Лорел выдернула резиновую пробку из стока ванной, наблюдая за тем, как мыльная вода уходит, затем поднялась, вылезла из ванной и встала на мягкий розовый коврик. Протянув руку, чтобы взять полотенце она опять почувствовала напряжение в пояснице. Она стояла неподвижно, ухватившись за вешалку для полотенец, до тех пор, пока ощущение не исчезло. Но на этот раз это длилось дольше, чем раньше, или это ей показалось?
Она знала, что ей надо заметить время, и посмотрела, не стали ли приступы более регулярными. Доктор Эпштейн говорил, что во время первых родов схватки продолжаются в течение очень долгого времени. Поэтому даже если это началось, то пока у нее нет необходимости спешить.
Сейчас, чтобы расслабиться, она должна выпить чашку чая. Затем сесть и закончить последний рисунок для книги «Восток Солнца и Запад Луны». Остальные рисунки она уже отдала, а этот не удовлетворял ни ее, ни Лиз Кэнневилл, и она обещала его переделать.
Лорел вытерлась полотенцем, надела старый махровый халат, который еще несколько месяцев назад был ей так велик, что собирался складками, как кожа слона, а в последнее Бремя едва сходился. Сейчас ее огромный живот казался ей вполне нормальным. Неестественно огромной казалась ей ее грудь. Из маленькой, похожей на зарумянившиеся яблочки, она выросла и стала огромной, как дыни. «Да, жизнь несправедлива, – подумала она, печально улыбнувшись. – Такой бюст, а показать его некому».
Держа в руке чашку с горячим чаем из ромашки, она примостилась на большом, обитом красным вельветом пуфике около окна. Лучи солнца, проникающие сквозь большие закрытые решеткой окна, создавали теневой узор на хлопчатобумажном ковре. Она любила эту комнату, ее тепло, яркое освещение вьющиеся растения, мягкие подушки и старую мебель. С тех пор как Энни занялась изготовлением шоколада, Лорел, к ее счастью, очень часто бывала дома одна. Никто ей не мешал и не ругал, ей не надо было мыть посуду, и она могла рисовать столько, сколько хотела.
Она наклонилась и взяла с нижней полки старого дубового застекленного книжного шкафа альбом с эскизами. Она пролистала страницы со старыми зарисовками медведей. Несколько недель назад она поехала в Бронкский зоопарк, в метро было много народу, пришлось почти всю дорогу стоять. В зоопарке она села на скамейку напротив острова с белыми медведями и зарисовывала огромных животных в разных положениях. И пока она рисовала, у нее от холода заледенели пальцы.
На рисунке, над которым она сейчас работала, был изображен стоящий на задних лапах, разъяренный медведь, он встал на дыбы, так как только что узнал, что его невеста, сама того не желая, предала его… Рисунок был хорошим… даже она сама должна была признаться себе в этом. Она правильно изобразила разгневанного медведя. Но ей совершенно не нравилась съежившаяся от страха фигура невесты. Разве не должна она была вскочить и просить его о прощении, говорить ему, как любит его? Даже выражение ее лица было передано неверно, оно было льстивое, униженное, вялое. Она была здесь всего лишь ничтожеством.
Вдруг Лорел поняла, как надо изобразить невесту. Она схватила ластик и быстро стерла руку, ногу и половину лица. И начала рисовать. Карандаш двигался очень быстро в ее руках. В памяти у нее всплывали фигуры испуганных, но полных решимости женщин… полных решимости вернуть назад своего принца.
Она потеряла счет времени и только едва ощущала схватки, которые то наступали, то исчезали, как накатывающие волны океана.
Она дотронулась до стоящей на полу рядом с ней чашки чая и обнаружила, что он совсем остыл.
Решетка солнечных бликов сдвинулась к краю ковра, а затем совсем исчезла в темной части комнаты.
Думая о невесте, Лорел вдруг реально представила себе ее фигуру… фигуру девушки, достойной своего принца. Разве мог читатель иначе поверить, что она многие годы бродила по свету в поисках своего принца? Лорел вдруг поняла, что ей нужно. Ужас в глазах, упрямо наклоненный подбородок. Она уже думает, как ей вернуть человека, которого она любит. И когда это произойдет…
Лорел почувствовала сильные схватки, гораздо более сильные, чем раньше. Было так больно, что она уронила карандаш. Вздрогнув от боли, она поняла, что не просто уронила карандаш, каким-то странным движением она швырнула его в стенку перед собой, и он заточенным концом ударился об нее и оставил черный след на обоях. Схватившись за живот, она подалась вперед. О Боже, как больно. Сейчас ей было по-настоящему больно.
Ей следует позвонить доктору Эпштейну. Ждать больше нельзя.
Она подождала, пока пройдут схватки. Казалось, этим мучениям не будет конца. Когда она попыталась встать, то ноги не слушались ее, они были мягкими, как теплое масло.
Как давно она сидит здесь? Вдруг она осознала, что сидит настолько долго, что ноги у нее онемели. Она увидела, что лучи солнца уже не светят так ярко, как в полдень, и поняла, что наступил день. Она была в панике, что-то явно происходило.
В ногах у нее постепенно опять появилось кровообращение, но Лорел все еще была очень слаба и не могла встать Ей удалось встать на колени, и она поползла к телефону. Казалось, что она двигается неуклюже, как белый медведь. Нет, еще более неуклюже, чем белый медведь. Пальцами ног она зацепилась за край ковра, и он собрался складками.
Вдруг опять начались схватки, еще более мучительные, чем раньше. О Боже, не надо. Ей казалось, что ее с силой тянут за талию веревкой. По лицу ее текли струйки пота, хотя обычно она не потела.
Она испугалась. Страшные мысли о кровотечении, о задушенном пуповиной ребенке овладели ею. Помощь. Ей нужна помощь.
Энни? Могла ли Энни быть у себя в магазине?
Она с трудом добралась до старой школьной парты, на которой стоял телефон, собрала все свои силы, схватила одной рукой трубку, затем остановилась, чтобы перевести дыхание. Она увидела верхнюю крышку парты, всю изрисованную инициалами, проткнутыми стрелой сердцами, арифметическими вычислениями и другими рисунками, то ли изображающими мужской член, то ли памятник Вашингтону.
Когда она стала набирать номер, у нее опять начались схватки. От резкой боли она вся сжалась в комок, и телефон с грохотом упал на пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69