Возвращаясь, я вынужден
был останавливаться через каждые несколько ступенек, сердце мое бешено
колотилось, я едва дышал. Добравшись, наконец, до своей комнаты, я выпил
почти полкувшина воды и свалился на кровать. Было очень жарко, и я
сбрасывал с себя одежду, пока не остался в одной рубашке. Голова была
такой тяжелой, что я не мог повернуть ее. И вдруг я почувствовал, что
нужно идти, потому что Линда в опасности. Что это было, я не понимал, но
отчетливо слышал ее крики и мольбы о помощи. Это, наверняка, пожар, потому
что я чувствовал обжигающие языки пламени на своем теле. Я сделал еще одну
отчаянную попытку встать с постели, скинуть тяжесть, придавившую меня, и
тут голос Линды и жар огня угасли...
То и дело что-то прорывалось сквозь темноту, но это было так
мимолетно, что я не мог понять, что же происходит со мной. То острый луч
света больно ударял в глаза, то оглушал резкий голос, но разум не
повиновался мне. Через какое-то время появился свет. Я начал смотреть и
слушать, и обнаружил, что свет лился из фонаря, который приближался ко
мне. Я распростер руки и начал искать свою кровать, но матрас мой лежал на
полу - каменном, сыром и холодном. Я почувствовал страшную вонь, которой
было пропитано помещение, и меня начала мучить нестерпимая жажда.
Фонарь приблизился, и, прищурившись, я разглядел длинную седую бороду
и сутулую фигуру старика, который глядел на меня.
- Где я?
- В доме прокаженных, - лаконично ответил он.
- Почему?
- Принесли тебя сюда умирать, так что, молодой человек, поторопись и
не причиняй никому беспокойства.
- Но я не собираюсь умирать. Мне уже лучше. Дайте мне, пожалуйста,
воды.
- Я же сказал, не причиняй хлопот. Я здесь не для того, чтобы
нянчиться с тобой. Я здесь, чтобы убедиться, что ты совершенно мертв,
прежде чем положить тебя в яму, которую для тебя приготовили. Так что лежи
спокойно.
Он пошел дальше, и я видел, как он склонился над полом недалеко от
меня. Я вытянул руку и нащупал еще одну подстилку.
- Этот уже окоченел, Том. Помоги поднять его, - сказал старик, и из
темноты появился еще один человек.
Тот, что с фонарем, с трудом взял труп за ноги, в то время как второй
поднимал его за голову. Они медленно прошли мимо меня, и я видел мертвеца
с неестественно расставленными ногами и волочащимися по полу руками.
Скорбная процессия дважды проходила мимо меня, останавливаясь у моих
ног.
- Давай покончим и с этим? - предложил старик.
- Ага, - произнес его напарник.
Я с трудом приподнялся, а затем встал на четвереньки. Я все еще был в
своей рубашке, которая стала жесткой от засохшего гноя. Башмаки остались в
Нью Кат, где я сбрасывал с себя одежду в ту ночь, когда болезнь настигла
меня. Случилось ли это прошлой ночью, или еще раньше? Не было никакой
возможности узнать это. Без своего башмака я едва мог ходить, не говоря
уже о том, чтобы бежать.
Я смотрел на могильщиков с отчаянием загнанного в угол зверя.
- Вы не можете живьем похоронить меня, - воскликнул я, стараясь
придать своему голосу как можно больше силы. - Мне лучше, уверяю вас. Я
хочу выбраться отсюда, принесите мне какую-то одежду - я заплачу вам.
- Мы принесем, - произнес старикан с какой-то ядовитой
неторопливостью в голосе. - Нам платят по шиллингу за каждые похороны. И
ни пенни за тех, кто уходит отсюда. Правда, Том?
- Ага, - подтвердил Том.
Старик повернулся и что-то прошептал своему товарищу. После долгой
тишины, в которую я был все это время погружен, мой слух стал необычайно
острым, и я услышал каждое его слово.
- Я знал, что с этим будет трудно, Том, дружище, - говорил он. - Все
время орал что-то. Кто-то спрашивал его?
- Нет, - ответил Том.
- Откуда его принесли? Ты знаешь?
- Нью Кат. Вот так и принесли.
- Тогда лучше получим шиллинг. Утром никто ничего не узнает.
- Вот здесь вы ошибаетесь, - сказал я. - Может, я и с Нью Кат, и
выгляжу нищим, но я не бедняк, меня все знают, если один из вас сходит к
сэру Джону Талботу и скажет, что Филипп Оленшоу находится здесь, он
пришлет мне одежду и карету.
- Опять бредит, - сказал старик, многозначительно покрутив у виска
грязным пальцем.
- Да и не можем мы его отпустить. Он разболтает по всему Лондону про
шиллинг. Нет, придется ему отправляться вниз.
- Ага, - сказал Том.
Я был очень слаб, но намеревался любой ценой выжить. Я поставил свою
больную ногу на подушку и, приобретя эту, пусть шаткую, но все же опору,
приготовился защищать свою жизнь. К счастью, старик был полоумным, а Том -
начисто лишен всякой сообразительности и смекалки. Я слабым кулаком ударил
по бородатому лицу, а другой рукой сорвал фонарь с его запястья. Я начал
размахивать им, и железным прутом угодил Тому по переносице, а когда он
схватился рукой за рану, свеча упала на пол и погасла. Я видел, как
старик, оправившись от удара, направился ко мне. Так как в помещении было
темно, я стал на колени и начал незаметно ползти вдоль стены. Я
передвигался бесшумно, а они громыхали сапогами, и это давало мне какое-то
преимущество. Но я полз по комнате, которую никогда в жизни не видел, в то
время как они были на своей территории. Я слышал, как старик сказал:
- Зажги свет, Том. Где спички?
Через секунду послышался щелчок и ругань.
- Это моя голова, проклятый идиот. Куда я шел?
Пока они разбирались, я, как кошка, переползал с подстилки на
подстилку, руками ощупывая стену. Наконец, я наткнулся на острый край
ступеньки. Это была самая нижняя ступенька крутой лестницы. Я преодолел
два винтовых оборота, прежде чем добрался до верхней ступеньки, позади не
было никаких признаков преследования. Действуя вслепую, я головой
наткнулся на дверь, в которую упиралась лестница, и она загромыхала
железными засовами. Внизу, послышались крики старика, и я понял, что через
минуту-другую они будут здесь. Я поднялся, стал на свою здоровую ногу,
бешено шаря в темноте в поисках задвижки, и отодвинул ее. Дверь открылась
довольно легко, и я выбрался в летнюю ночь, которая казалась просто серой
по сравнению с адской темнотой погреба.
Перед дверью, через которую я вышел, было крыльцо, как в церкви. Я
обошел его и остановился на темном пятачке, в том месте, где лесенки
примыкали к строению. Только бы появился сторож с фонарем и палкой! Хотя
он наверняка поддержит служителей этого заведения, а не меня. Мне трудно
было бы объяснить что-либо сторожу, или даже прохожему. Я был грязен, от
меня нестерпимо воняло. И кроме того, я был почти нагой. Послышался звук
шагов, а затем с крыльца донеслись голоса.
- Ты иди налево, я пойду направо, - командовал старик. - Мы должны
поймать его, пока он никого не встретил. Не мог он уйти далеко. Мне
показалось, что он хромой.
- Ага! - ответил Том.
Я увидел, как свет озарил что-то желтое перед крыльцом, и снова
раздался стук.
- Проклятье, Том, - снова заскрежетал старческий голос. - Я же велел
тебе идти налево. Ты что, не знаешь, где у тебя левая рука, ты неуклюжий
болван?
Выйдя, я инстинктивно направился направо. Так, говорят, делает всякий
человек, передвигающийся вслепую. Я услышал шаги Тома, удалившегося
налево, и увидел, как старик вышел на крыльцо и поднял фонарь, вглядываясь
в темноту, которая сгущалась от света фонаря. Он казалось, не спешил, или
просто не мог уже быстро передвигаться. Когда старик обошел крыльцо,
раскачивая фонарем, я наклонился вперед и схватил его за колени. Он с
грохотом рухнул на землю, перевернулся и замер, но был ли он действительно
оглушен или просто притворялся, чтобы избежать дальнейших ударов, этого я
понять не мог. Дыхание его было достаточно ровным. Я стянул с него
полотняные штаны и надел их на себя, натянул ему рубаху на голову и туго
связал ноги его же шейным платком. Затем вынул свечу из фонаря и ползком
направился направо. Один только раз я остановился, чтобы попить из лужи,
образовавшейся в щели между булыжниками, и это был самый сладкий напиток в
моей жизни.
Вскоре кожа на моих руках и ногах была содрана до крови, сердце
колотилось так, что сотрясалось все тело. Наконец я увидел крыльцо,
ведущее к какой-то двери. Под ним стояли дубовые скамейки, я забрался под
одну из них и замер. Я не думал ни о чем, но и не спал. Я даже не думал об
опасности, которой мне едва удалось избежать, и о разбойном поведении
служителей. Я просто лежал, наслаждаясь возможностью отдохнуть от погони,
и прошло много времени, прежде чем я увидел, что серое небо над крышами
домов стало озаряться золотисто-розовым светом.

Было еще очень рано, хотя уже довольно светло, когда я вздрогнул от
звука открывающегося засова. Я отодвинулся и встал на ноги, опираясь на
ступеньки крыльца. Дверь отворилась, и на пороге показалась миловидная
девушка в рабочем чепце с метлой в руках. При виде меня она тихонько
вскрикнула, но я поспешил сказать:
- Не бойтесь, я не причиню вам зла.
Она стояла, недоверчиво глядя на меня, готовая в любой момент
запереть дверь на засов. Затем я увидел, что взгляд ее остановился на моей
больной ноге, которая беспомощно болталась на четыре дюйма над землей.
- Я калека, - пояснил я. - Кто-то украл мой костыль, и я не могу
продолжать свой путь без него.
- Но у меня нет костыля, - растерянно ответила она, убедившись, что я
не сделаю ей ничего плохого.
- Метла могла бы заменить его, - сказал я, покосившись на ее метлу.
- Но она совсем новая, еще и двух недель не прошло, как ее купили, -
запротестовала девушка.
- А старая?
- Ее можете взять.
Она пошла в дом, закрыв дверь на задвижку. Я думал, что она не
вернется, но через некоторое время она показалась на крыльце со старой
метлой в одной руке и куском пирога в другой.
- Мой хозяин очень благоволит к нищим и калекам, - сказала она
довольно почтительно. - Он хочет, чтобы вы приняли вот это.
Она положила пирог на мою ладонь и резко отпрянула, учуяв неприятный
запах.
- Сейчас достаточно тепло, чтобы помыться, - резко бросила она, и на
вытянутой руке подала мне метлу.
Я поставил ее под мышку, поблагодарил девушку и заковылял прочь.
Если ничего другого не получится, я пойду в Лондон, пусть без
башмака, просто опираясь на метлу! Задолго до того, как я нашел пожитки и
добрался до своего дома в Лондоне, какая-то леди, идущая, как я полагаю, к
утренней службе, бросила мне серебряную монету. Я поднял ее. Потом
джентльмен, выехавший на раннюю прогулку верхом, швырнул мне два медяка. И
эта благотворительность была вызвана отнюдь не тем, что нищие и калеки
были редкостью, напротив, город просто кишел ими. Но многие из них были
притворщиками, в то время как моя беда была совершенно очевидной. Я не
побрезговал подобрать медяки из канавы, куда они упали, потому что мне не
на что было поесть, и никакая гордость не могла накормить меня в этом
положении.
Наконец, я повстречал водовоза, делающего свой утренний обход, и
попросил его помочь мне найти Нью Кат. Следуя его замысловатым указаниям,
я вышел на знакомые улицы, и как раз когда последние силы уже начали
покидать меня, увидел долгожданный переулок, и добрался до ступенек,
которые вели к двери моего дома. Я присел на последнюю ступеньку. Можно
было и не стучать: в доме жили более двадцати человек, и рано или поздно,
кто-нибудь из них должен был появиться на пороге. И действительно, в
скором времени сама матушка Краске открыла дверь, чтобы выбросить мусор на
кучу, возвышавшуюся посредине дороги.
- Пшел вон! - крикнула она, завидев меня.
- Миссис Краске, - обратился я к ней. - Помогите мне войти в дом. Со
мной случилось нечто невероятное, и я совсем выбился из сил.
Она не двигалась, возвышаясь на крыльце, как будто окаменела от
увиденного зрелища. Ее широкое бордовое лицо посинело, глазки заморгали.
- Вы не можете меня обвинять, - наконец произнесла она. - Я сделала
для вас все, что было в моих силах. Вы не имеете права приходить сюда и
нападать на меня.
- Я нападаю на вас? Я прошу вас помочь мне войти в дом и дать мне
прилечь, пока я не найду в себе силы снова встать.
- Здесь ничего вашего нет, - невпопад ответила она, не спускаясь с
крыльца.
- Мне нужны только мои башмаки.
Скромность моей просьбы открыла всю глубину моего бедственного
положения. Я был болен и грязен, мои деньги пропали вместе с надеждой, что
я могу помочь Линде. Я даже не знаю, как долго я болел. Попросив башмаки,
я уронил голову на руки, и, не смея поднять глаз, сказал:
- Какой сегодня день?
- Двенадцатое июля. Вы пролежали здесь две недели, а четыре дня тому
назад вас унесли, - сказала она уже почти жалостливо.
- У меня так много дел, - произнес я в крайнем отчаянии. - Помогите
мне войти в дом, вы же добрая душа, дайте мне бумагу и перо. И немного
бренди с яйцом, - добавил я, подумав.
- Но я сказала им, что вы умерли, - и на этот раз голос женщины
прозвучал действительно испуганно.
- Кому сказали?
- Людям, которые спрашивали вас. Я думала, что вы мертвы.
На четвереньках я вполз на крыльцо.
- Когда они приходили? Какие они?
- В тот самый день, когда вас увезли. Молодая женщина и мужчина.
Очень хорошенькая, а у мужчины была огромная светлая борода. Она так
плакала.
- Линда! - вскричал я. - Быстро, миссис Краске, найдите мою рубашку и
мои башмаки, или я буду кричать на всю улицу, что меня обокрали, и даже
ваша репутация не спасет вас от полиции. - Я прополз мимо нее и начал
взбираться по лестнице в свою комнату.
- Принесите горячей воды и бритву! И НАЙДИТЕ МОИ БАШМАКИ!
В комнате, которая когда-то была моей, не осталось ничего из моих
вещей, и по расстеленной постели и грязной воде в умывальнике я понял, что
там уже жил кто-то другой. Но мне было все равно. Миссис Краске, которая
наконец ожила, появилась на пороге с водой, бритвой и яйцом, и - слава
Богу! - моими башмаками. Даже в том состоянии я не мог удержаться, чтобы
не спросить ее, почему, распорядившись всеми моими вещами, она решила
сохранить их.
- Думала, что, может, еще попадется джентльмен с короткой ногой, -
откровенно призналась она. - Никому больше они ведь не могут пригодиться.
Она попятилась было из комнаты, но я остановил ее.
- Минуточку, миссис Краске. Ничего с вами не случится, если вы
увидите мужчину без рубашки. Расскажите, как я болел. Не помню, что
произошло после того, как я спустился за водой той ночью.
- Ну, - начала она довольно неохотно, - вы не вышли на следующий
день, и я решила подняться к вам. Вы лежали на кровати и называли меня тем
именем, которое только что произнесли - Линда - вы просили меня не
поддаваться никаким уговорам. Я приносила вам воду и молоко, иногда вы
пили, иногда нет, затем настал день оплаты. Я порылась у вас в вещах и
нашла деньги. Я бедная женщина, мистер Оленшоу, и я должна обеспечивать
себя. Когда я взяла деньги, то подумала, что вы могли бы заплатить лекарю,
и позвала тут одного. Он сказал, что у вас жар, взял горсть монет и потом
передал лекарство, которое вы отказывались пить. Вы бредили ужасно. - Она
поскребла голову, едва прикрытую редкими волосами. - Говорили что-то там
нехорошее про вашего отца. Я, бывало, подходила к вам и говорила:
"Успокойтесь, вы переполошили весь дом", а вы глядели мне в глаза и
отвечали: "Так ты думал, что получишь ее, старый развратник? Погоди,
немощная навозная куча еще покажет тебе". Под конец недели снова пришел
лекарь и сказал, что это чума и что у вас бычье здоровье, если вы так
долго протянули, но что вы все равно умрете ночью, поэтому вас надо
отвезти в морг, иначе его арестуют за то, что он не сразу распознал
болезнь. И мы послали за телегой. Эти мужики или сам доктор забрали все
деньги, и когда опять подошло время платить, я продала ваши книги и вещи,
чтобы заплатить самой себе. И вы не имеете права меня ни в чем обвинять.
Родная мать не сделала бы для вас больше, чем я.
С некоторыми оговорками я принял ее версию.
- А теперь, идите, - сказал я. - Мне нужно помыться.
Она удалилась, и я медленно помылся и оделся. Вещи, которые принесла
хозяйка, были не совсем чистыми, но по крайней мере, от них не несло
моргом, и я был не в том положении, чтобы привередничать.
Цепляясь за черные от грязи перила, я спустился на первый этаж и
попросил:
- Подайте мне носилки.
Усевшись, я приказал носильщикам доставить меня к дому сэра Джона
Талбота и задернул занавески.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34