И моя жизнь, страхи, любовь к Линде заполняли
все мое существо лишь потому, что разум мой был настолько крошечный, что
не мог вместить много. Стоило мне только расширить горизонт своего
внутреннего мира, как страдания потеряли бы свою остроту. Я должен
постараться именно это и сделать, не забывая о том, что мир знал немало
историй безответной любви. В Вавилоне и Риме, в Египте и Иерусалиме
испокон веков жили мужчины, которым суждено было оставаться до конца дней
своих калеками, слепыми, немыми и нелюбимыми. Это было всего-навсего моей
маленькой личной трагедией. Мне нужно воспитать в себе чувство меры.
Нельзя ненавидеть Эли, который, как и я сам, был всего лишь скорбным
странником, вершившим свой путь от лона матери до могильного камня и
который вовсе не создан исключительно как инструмент моих мук и страданий.
Я выпрямился и направился было обратно к Эли уже в совсем новом разумном
расположении духа, как вдруг с другого конца двора донесся пронзительный
визг свиньи. Я сделал несколько шагов, побежал, как мог вприпрыжку, к
скотному двору, и в свете луны разглядел три темные фигуры, устремившиеся
в бегство, как мешки перекинув через плечо нескольких наших свиней.
Остальные выбегали из загона через открытую калитку, и как только я
прицелился, одна из свиней бросилась мне под ноги, так что я споткнулся, и
мой выстрел бесполезно прогремел в воздухе. Почти одновременно раздался
выстрел Эли, и индеец, бегущий сзади, с воплем рухнул, а его пленница
вскочила и понеслась прочь. Остальные два индейца, бросив свою добычу,
кинулись в заросли. Далеко в долине послышались выстрелы, приглушенные
расстоянием. Эли мчался изо всех сил, на ходу заряжая ружье, я ковылял
вслед за ним. Под сенью деревьев темнота сгущалась, но впереди ясно
слышался треск веток и низкорослого кустарника. Затем раздался выстрел и
крик, топот бегущих ног, и неожиданно я ощутил - даже не подумал, так как
времени на размышления не оставалось, - что это было где-то рядом, чуть
впереди или позади меня. Я наткнулся на Эли, сидевшего на стволе
повалившегося дерева, по другую сторону которого лежал раненый индеец,
извиваясь на земле в предсмертных муках, в то время как по треску и шороху
листьев уже далеко впереди, можно было догадаться о местонахождении его
товарища.
- Ушел невредимым, - с сожалением констатировал Эли. - Мчался, как
гончая собака.
Повернувшись, он ткнул мертвого индейца стволом своего ружья.
Оба выстрела Эли попали в цель. И я посчитал своим долгом сказать,
когда мы возвращались назад:
- Свинья сбила меня, как только я прицелился, а то пристрелил бы всех
троих.
- Трудно будет нам теперь собрать всех свиней. Лес с желудями -
прекрасная приманка для них, - посетовал Эли в ответ на мое детское
оправдание.
Не успели мы выйти из лесу, как до нас донесся крик Энди:
- Эй! Эй! Где вы? Отзовитесь! Мы откликнулись. Энди аж пританцовывал
от ярости и разочарования.
- Вечно я так, - сказал он. (Это было одно из его излюбленных
выражений, и Майк однажды даже поклялся, что если ему удастся пережить
Энди, то он выбьет эти слова на его надгробьи). - Просидеть всю ночь, и
именно в ту минуту, когда что-то произошло, заснуть как последняя свинья.
Утром мы внимательно рассмотрели тело индейца, оставшегося во дворе;
он был довольно жалок на вид, исхудавший и грязный. Его длинные черные
волосы слиплись от крови, так как выстрел Эли поразил его в самый затылок.
И все же, повернув его на спину, мы увидели на его лице такое
умиротворенное выражение, что сердце мое сжалось. Это, без сомнения, был
человек, который по-своему наслаждался жизнью. Наверное, где-то его будет
оплакивать женщина, по нему будут скучать его маленькие дети. И тут же мне
вспомнился Хэрри, столь зверски убитый. Какая жалость! На этой огромной
земле хватит места для всех. И все же мы почему-то не оставляем друг друга
в покое - если не считать покоя смерти. Правда, подумалось мне, мы
захватили их земли - но они ведь толком не пользовались ими.
Худоба индейца, выражение покоя на лице, и то, что вооружен он был
только одним ножом, смягчило мое сердце, и я настоял на том, чтобы его
похоронили вместе с тем, вторым, которого Эли пристрелил в лесу, что мне,
однако, не доставило никакого удовольствия. Второй индеец был свиреп
лицом, и мне пришла в голову мысль, что они такие же разные, как и мы. Для
нас все они были просто индейцы, но у каждого из них была своя
индивидуальность, свои отличительные черты, известные их соплеменникам.
Остальные выстрелы этой ночью доносились с мельницы Хэрри. Ни один из
них не попал в цель, но Исаак Картер, который уступил место в своем доме
Амосу Битону, подобрался к грабителям настолько близко, что поразил одного
из них топором, получив при этом ножевое ранение в шею; Тиму Денди удалось
схватить одного, "верткого как уж", по его собственному описанию, и
задушить его в рукопашной схватке. В обоих случаях нападавших было больше,
чем защищавшихся, и мы с радостью убедились в том, что имеем дело с
обычным воровством, а не с военными действиями. Потеряв четверых и не
получив добычи, индейцы, по нашим предположениям, должны были отступить. И
действительно подобных событий больше не происходило.

В ту же ночь Кристина родила ребенка.
- Стрельба помогла, - сказал Майк, поспешно проглатывая свой кофе,
прежде чем отправиться на мельницу, чтобы оказать помощь Исааку. -
Стрельба справа, стрельба слева - бедняга просто больше не могла это
выдержать. Ну и здоровый же этот малый.
Он отправился к Исааку, а Энди занялся делами во дворе, пока Эли и я
не позвали его помочь нам собрать всех разбредшихся по лесу свиней. Они
рассыпались по всей округе, и, если бы нам не удалось собрать их в тот же
день, ушли бы так далеко в поисках желудей и прочей еды, что нам бы уже
никогда их больше не увидеть. Мы, разумеется, взяли с собой ружья. С того
дня, как был убит Хэрри, все мужчины в Зионе даже на поле выходили с
оружием, висевшим на рукоятке плуга. Мне представлялось, что две вещи были
неотъемлемыми атрибутами поселенца. И если земля эта когда-либо будет
заселена, и станет такой же страной, как Англия с улицами, домами и
дорогами, то это произойдет только благодаря этим двум вещам - плугу и
ружью. Мы разделились у большой развилки, описывая огромные круги, и
криками подгоняли свиней, попавших в наше окружение, по направлению к
дому. По сей день я ясно помню то место, где меня подстерегало самое
сильное искушение в моей жизни. Я как раз выследил парочку свиней, оторвал
их от жадного копошения в траве и погнал к дому, как вдруг услышал выстрел
где-то далеко в лесу. Грохот рассек утренний покой, и сердце мое бешено
заколотилось. Я помчался к месту, откуда прозвучал выстрел. Затем до меня
донесся крик и я удвоил свои усилия. Ветка ежевичного куста опутала мои
ноги, я рванул, и, высвободившись, наткнулся на ствол дерева. Тряхнув
головой и выругавшись, я обогнул дерево, и увидел Эли, лицо его было белее
смерти, ствол ружья занесен, как дубинка, и нацелен на стоявшего прямо
перед ним огромного медведя. Видимо, он выстрелил в зверя, но не убил его,
а только ранил, при этом не успев перезарядить ружье. Медведь взревел,
встал на дыбы, оказавшись при этом на несколько футов выше Эли, так что у
того было очень мало шансов нанести опасному хищнику сколько-нибудь
серьезный удар. Я видел, как блестели крошечные глазки зверя, подобно
острым изогнутым ножам, на передних лапах появились когти. Говорят, что
тонущий человек, в последний раз погружаясь в воду, просматривает всю свою
прошедшую жизнь, пролетающую в его мозгу раскаленной молнией. Этого я не
могу подтвердить, потому как никогда не подвергался подобной опасности, но
в этот момент, стоя перед Эли и разъяренным медведем, я словно просмотрел
свою будущую жизнь. В долю секунды передо мной открылись две возможности,
два пути, каждый из которых имел свой определенный исход. Я мог
выстрелить, и Эли вернется к Линде и, возможно, переживет меня. Я мог
повернуться и тихо отойти в сторону, не мешая медведю обрушиться на Эли и
покончить с ним - то есть, расправиться с ним, как всякий хищник
расправляется со своей жертвой. И через неделю Линда стала бы моей. И
никто не посмел бы осудить вдову за то, что она связала свою жизнь с
другим человеком. Линда будет лежать у меня на груди, я буду заботиться о
ней и любить ее. Никто здесь, в Зионе, не мог стать моим соперником. Я
нравился ей. Нет сомнения в том, что она принадлежала бы мне.
Я любил ее так долго! Но именно поэтому я поднял ружье и выстрелил,
тщательно прицелившись, в сверкающий глаз зверя. Клок окровавленной шерсти
отлетел мне в лоб, и не было крещения более очистительного. "Я предстану
перед ней с чистой душой", - подумал я.
Эли вытер пот смертельного страха со лба. Он трясся как осенний лист.
- Слава Богу, - дрожащим голосом произнес он, - что на сей раз
никакая свинья не бросилась тебе под ноги, парень. Ты первый, кого я
должен поблагодарить, после самого Господа Бога.
- Интересно, - бойко возразил я, - что именно мог бы сделать Господь
Бог, не будь здесь меня.
И сказав это, я осторожно хихикнул.
- Мистер Филипп, - серьезно ответил Эли, снова вытирая пот с лица, -
есть еще много вещей, которые вам нужно уяснить.
Больше мы к этому не возвращались.

Следующей новостью было прибытие Ральфа Свистуна. Он привез все, что
ему было поручено, даже письмо для мистера Томаса от Альфреда Бредстрита.
Он доставил нам соль, иголки, порох и запал. Мне он привез Голубку,
любимую мою кобылу, а также кое-какие растения для огорода Линды и моего
фруктового сада.
Но вернулся он один. По всей видимости, Саймон напился где-то в
таверне Бидлза, дойдя до исступления после своего долгого воздержания от
алкоголя, и завязал ссору, причины и результат которой было трудно понять
из сбивчивого рассказа Ральфа. Как бы там ни было, завязалась драка,
противник упал головой на каминную решетку, размозжил себе череп и умер на
месте. Саймон, был обвинен в убийстве, и только благодаря своему
артистическому мастерству, - ему удалось притвориться мертвым, после чего
его унес рыдающий Ральф, - он избежал ареста. Выбравшись из таверны, Ральф
поспешил на пристань, и отдал половину денег, вырученных от продажи шкур,
капитану, который согласился увезти Саймона. Ральф вернулся в четверг. К
субботе уже всему селению стало известно, что когда Файнеас Пикл, явившись
на обед домой, объявил, что цыган вернулся без брата, Магитабель потеряла
сознание прямо за столом, а уже в воскресенье всем стало понятно, что
девушка ждет ребенка.
Она не присутствовала на собрании, которое проводилось в старом
бараке, но там были все жители нашего поселка, и мистер Томас долго
молился за "нашу юную сестру, которая пала в тяжком грехе, что, по завету
Господню должно быть перенесено на душу еще не рожденную". Живя под одной
крышей с братом ее сообщника по греху, я, естественно, был в неведении, и
оглядываясь по сторонам, пытался догадаться, кого он имеет в виду. Поймав
смущенный взгляд Ральфа, и заметив отсутствие Магитабель, я сделал
собственные выводы. С нетерпением дождавшись окончания собрания, я
поспешил к Ральфу.
- Ты негодный глупец, - с горячностью набросился я на него. - В чем
дело? Почему ты не сказал мне?
Ральф с шумом втянул носом воздух и, приоткрыв рот, нетерпеливо
вздохнул.
- Вы, старейшина, хозяин, и Пикл тоже. Мне не хотелось ссорить вас. Я
сделал, что мог. Я предложил ей пойти со мной в церковь - что еще я мог
сделать? Но она обезумела - все они обезумели. Ну вот и все.
- Отвечай на мой вопрос, - приказал я. - Так что, Магитабель Пикл
ждет ребенка от Саймона?
Он кивнул.
- Где она?
- Мистер Пикл выгнал ее. Она в доме на мельнице. Я отвел ее туда.
- Когда?
- Вчера ночью. Когда мистер Пикл выгнал ее.
- Кто еще знает об этом?
- Ну, все знают.
- Какого же черта, я ничего не знаю?
- Я же объяснил, - сказал Ральф, издав очередной нетерпеливый вздох.
- Никто не хотел, чтобы вы знали.
- Почему?
- Ну... Я просто думал, что вы сделаете что-то неразумное, а Пикл
боялся, что вы будете нападать на него, зная, что вы недолюбливаете Кезию,
то есть, я хотел сказать, миссис Пикл. А мистер Мейкерс сказал, что у вас
неправильные идеи. Ну видите...
- Ты просто дурень, - снова выругался я. - И сколько по-твоему, я мог
оставаться в неведении? Я все-таки был о тебе лучшего мнения. Оставил
бедную девушку одну в таком страшном месте.
- Я же предложил жениться на ней. Ни один мужчина не мог бы сделать
для нее больше. А остаться с ней там и еще больше опозорить ее имя - разве
я мог?
- Ты мог обратиться прямо ко мне! Но у тебя, как у большого ребенка,
ни капли здравого смысла. Стой здесь и не сходи с места, - строго велел я.
Эли, который замешкался в дверях, чтобы поговорить с мистером
Томасом, поравнялся со мной, и я положил руку ему на плечо, знаком
привлекая к себе внимание. Из-за его громадной фигуры выглянуло
улыбающееся лицо Линды, приветствовавшей меня, но в это утро даже ее
улыбка не вызвала у меня радости.
- Эли, - начал я. - Ты слышал о Магитабель Пикл? Я имею в виду, где
она? Ты знаешь, что отец выгнал ее из дому?
- Да, - ответил Эли. - И правильно сделал. Я бы тоже не потерпел
блудницу под своей крышей.
- Но она не блудница. Интересно, доводилось ли тебе когда-нибудь
встречать блудницу. Если да, то ты должен был бы знать, что с ними
подобных вещей не случается. Она просто несчастная девушка, влюбившаяся в
человека, которого не одобрили ее родители. Она не может оставаться одна в
таком жутком месте.
- Ей не место в Зионе вообще, - категорично отрезал Эли. - Я
полностью согласен с Пиклом. Ее нужно гнать, как Агарь.
- Бог ведь помог Агарь, - парировал я. - И эта девушка должна
получить поддержку. Я поговорю с Пиклом, я созову собрание.
- Опростоволосишься, парень, - произнес Эли тоном дружеского
предупреждения. - Это христианское общество, а она совершила смертный
грех.
- Она совершила его не одна, - начал было я, но Эли упрямо выставил
челюсть.
- Пойдем, жена, эти речи не для твоих ушей.
Я видел, что Линда что-то прошептала мне одними губами, мы обменялись
взглядами. Я не понял ее, думая, что она просит меня уступить. Но она
повернулась и, сложив ладони, произнесла четким срывающимся голосом:
- Я думаю, что Филипп прав, Эли. Никого нельзя оставлять на мельнице
одного.
- Пошли домой, ты сама не знаешь, что говоришь, - ответил ее муж, и с
силой, которую он на моих глазах никогда не применял к ней, схватил ее за
руку и потащил прочь.
С того дня, как Файнеас Пикл обосновался у Прохода, на собрания он
приезжал в повозке, на которой помещалось четверо человек спиной к спине.
Впереди сидел он с Кезией, сзади обычно сидели Магитабель и Мэри. В это
утро Мэри одна взбиралась на повозку, а Кезия укутывала свои костлявые
колени пледом, когда я прибыл к ним во двор.
- Пикл, - начал я. - Хочу сказать вам кое-что.
- Ну, - отозвался тот, с видом, явно свидетельствующим о том, что он
прекрасно знал, о чем пойдет речь.
Мне было крайне неприятно, что, стоя внизу под его повозкой, я
вынужден глядеть на него снизу вверх.
- Это по поводу Магитабель... как вы, наверное, понимаете. Полагаю,
что вы очень расстроились и разозлились, но поверьте, все это не так
страшно. Она потеряла любимого человека, она ждет ребенка. Дайте же ей
хотя бы тепло родительского дома и поддержку близких людей.
Конечно, глупо было с моей стороны начать просить в присутствии
Кезии. Файнеас, который никогда не отличался властностью, полностью
находился у нее под каблуком. И теперь он не проронил ни слова, только
весь сник и начал вертеть в руках поводья, предоставив Кезии возможность
отвечать.
- Ясно как день, почему вы, мистер Оленшоу, так хлопочете за нее. Ее
кавалер был ваш человек, а каков слуга - таков хозяин. Но истинные
христиане непримиримы к прелюбодеянию, даже если оно прикрыто красивыми
словами. Трогай, Файнеас.
- Нет, постойте, - настаивал я.
Прихрамывая, я подошел к голове упряжки, так что, трогаясь, он
неизменно должен был наехать на меня. Не обращая внимания на Кезию, я не
спускал глаз с бледного лица Файнеаса, с которого не сходило выражение
загнанности и растерянности, и я решился пустить в ход свой последний
аргумент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34