- Он опустил глаза, поглядел
внимательно на мою ногу и снова вернулся взглядом к моему лицу. - Скажу
вам прямо, ваша честь, хорошенькая парочка мы с вами. Здесь я ничем не
могу помочь. Хромой с рождения, наверное. Правда? - с этим уже,
действительно, ничего не поделаешь.
Я не смог сдержать раздражения в голосе.
- Я думаю, ты достаточно умен, но я не считаю тебя чудотворцем. И не
задавай мне больше вопросов, или я начну разузнавать, как ты дошел до
такого состояния, что рад отправиться мерзнуть с рыбными снастями своего
Магира. Понял?
- А что я могу ответить, - сказал он, не смутившись. - Пил на службе.
Вот моя история в двух словах. Вышвырнули меня из Королевского флота в
тысяча шестьсот сорок девятом за то, что я отрезал одному парню не ту
ногу. Из-за моих стараний бедняге вообще не на чем было стоять. Вот и вся
история. И так до сегодняшнего дня. А теперь я получил вот это
предложение. Принимаю с благодарностью, ваша честь.
- Меня зовут Оленшоу, - представился я. - Вот немного денег. Приведи
себя в порядок. И помни: я еду не один, и чем меньше ты будешь болтать о
пьянстве или тому подобных вещах, тем больше это понравится остальным,
хотя стаканчик вина и хорошую трубку я тебе обеспечу, если будешь делать
все, что я скажу.
Счастливый, я вернулся к кибиткам.
Удивительное совпадение: но пока я покупал услуги Майка, Натаниэль
тоже позаботился об увеличении нашей компании. Два семейства квакеров с
Эссекс-стрит обратились к нему с просьбой разрешить им присоединиться к
моей группе. Противился ли Эли включению этих людей в наш коллектив, как
это было в случае со Свистунами, я не знаю, потому что был очен занят в
мастерских и мало виделся с ним. Мне известно только, что Крейны и Пиклы,
общей численностью двенадцать человек, отправились с нами в путешествие. И
никогда не встречал я людей, которые были бы мне настолько симпатичны.
Файнеас Пикл, вдовец с шестью детьми, следуя какой-то причуде, назвал всех
своих отпрысков именами, начинающимися на "М": Магитабель, Мэри, Марта -
так звали девочек, и мальчики: Марк, Мэтью, Моисей. Джакоб Крейн ехал с
женой Деборой, дочерью Ханной и двумя сыновьями, одного из которых тоже
нарекли Джакобом, но называли Джейком, чтобы отличать от отца, другого -
Томас. Обе семьи находились в далеких родственных отношениях, и даже
походили друг на друга. Когда они собирались вместе, то напоминали стадо
овец, и подобно овцам, были спокойны и благожелательны.
Теперь нас было тридцать шесть, и в нашем распоряжении имелось
двенадцать кибиток, что позволило Натаниэлю воплотить свои идеи об общем
владении имуществом. И так как большинство предметов общего пользования
принадлежали ему, даже Эли со своими фанатичными представлениями о
независимости и самостоятельности не посмел ворчать. Было совершенно
очевидно, что отдельные вещи придется делить: например, некоторые коровы
были дойными, некоторые - нет; какие-то лошади были слабее, а какие-то
сильнее и могли тащить больший груз. На одну кибитку приходилось две
лошади, но Пиклы и Крейны, у которых было четыре кибитки на две семьи,
вместо лошадей использовали бычьи упряжки. Съестных запасов у нас было на
целый год, не считая пшеницы, гороха и бобов с картофелем, которые
предназначались для весеннего сева. Мы также взяли с собой мешки семян,
которые впервые увидели в Салеме. Это была индейская кукуруза, семя
которой по форме напоминало лошадиный зуб.

Думаю, ни одно путешествие еще не начиналось так радостно и удачно.
Погода стояла великолепная, ясная, сухая и солнечная. Большинство наших
людей после тесных помещений, с которыми им приходилось мириться в Салеме,
испытали подъем и воспрянули духом, что часто является результатом
внезапного ощущения свободы и обилия свежего воздуха. Наверное, в каждом
из нас есть что-то от цыган. Именно поэтому мы были счастливы и радостны,
несмотря на ужасную усталость. Я знал, что те вечера, когда мы устраивали
привалы, и прихрамывающие лошади топтались где-то вдалеке, жуя траву,
когда костры горели, и дым от них поднимался в спокойное вечернее небо,
когда в воздухе носились ароматы стряпни, от которых текли слюнки, - были
самыми счастливыми в моей жизни. И утренние часы в путешествии мне тоже
нравились - когда мычали коровы с переполненным выменем, и с помощью
нескольких горстей сухой травы и жердочек, которые потом легко
выдергивались из земли, можно было вскипятить чайник воды, когда созывали
лошадей, надевали на них сбрую, и начинался еще один день нашего
путешествия. Эли, мысли которого были заняты собственной упряжкой и
кибиткой, широкими просторами, простиравшимися вокруг, казался совершенно
иным человеком. Песни и насвистывание цыган, замыкавших караван со скотом,
либо не были ему слышны, либо оставались незамеченными, да и сам он
довольно часто напевал гимн пилигримов. Он просто был в ударе:
изобретательный, трудолюбивый, заботящийся об упряжках, берущий на себя
все тяготы, когда подъем оказывался слишком крутым.
Мы проехали несколько маленьких поселений: Нитхед, Колумбину и
Санктуарий, которые представляли собой группки приземистых домишек,
скучившихся вокруг деревянных церквей посреди тщательно обработанного
поля. В каждом таком селении нас тепло встречали, забрасывали мелкими
подарками, горшочками свежего меда, корзинами слив или яблок, молодого
картофеля, буханками сладкого хлеба. Местные жители рассказывали нам об
опасностях и трудностях предстоящего пути, при этом Натаниэль расстилал
свои карты и вносил изменения. Оглядываясь назад в те времена, я испытываю
ощущение, что они, как в сказке, проникнуты золотым солнечным светом,
дружелюбием и радостным трудом. Наш караван продвигался медленно - бычьим
шагом, как шутили мы, намекая на животных, которые замыкали шествие под
наблюдением Свистунов. И только на второй неделе сентября показалось
последнее поселение. Оно было отмечено на карте Натаниэля как Форт
Аутпост, который опустошила и почти полностью стерла с лица земли война
короля Филиппа. Но так как земля вокруг была возделана, поселение снова
заселили весной того года. Оно лежало в долине, и взобравшись на вершину
холма, мы рассматривали крыши домов и желтые кукурузные поля. Вот уже
несколько дней, как температура начала падать, ветер изменился, холодными
северными порывами обдавая наши лица. Поровняв свою кибитку с кибиткой
Натаниэля, я распряг лошадей, чтобы Энди отвел их вниз к повозке Ломаксов,
поднял воротник пальто и поежился от холода. Натаниэль внезапно нарушил
молчание:
- Похоже, что они запоздали со сбором урожая. И не видно, чтобы
кто-то работал. Может мы ошиблись днем и сегодня воскресенье?
Подъехал Эли и остановил свою кибитку позади моей, ослабил постромки
в упряжке и обратился к Натаниэлю:
- Мистер Горе, завтра Божий день, как вы смотрите, если мы устроим
привал у подножия этой горы и проведем службу в церкви?
- Прекрасная идея, Эли, и кроме того, больше такого случая нам не
представится... - Тут он осекся и перевел взгляд на меня. - Филипп, твои
глаза моложе моих, посмотри-ка вон туда, что ты видишь?
Следуя направлению его указательного пальца, я сказал:
- Похоже на человека, идущего к нам, он спотыкается, снова идет. Вот
он упал. Что это может быть?
- Сейчас узнаем, - сказал Натаниэль и быстро спустился с горы.
Я последовал за ним. Человек поднялся на ноги и пошел навстречу нам,
останавливаясь и спотыкаясь так часто, будто поднялся со смертного одра,
чтобы совершить этот путь. Когда между нами оставалось какие-то двадцать
ярдов, мы заметили бледность его лица, блестящие капельки пота на лбу. Он
остановился и поднял руку. До нас доносился только звук его голоса, но
слов мы не разбирали и сделали несколько шагов вперед, чтобы услышать, что
он кричал, но он махнул рукой, которая бессильно упала, как мешок с
опилками, и снова послышались слабые звуки. Теперь я разобрал слова.
- Я хочу предупредить. В деревне опасная болезнь.
Натаниэль посмотрел на меня. Мы одновременно сделали шаг назад, будто
нас оттянули веревкой, затем снова подались вперед, как бы желая скрыть
наше отступление.
- Вижу, бедняга, - сказал Натаниэль. - Что это? Много больных?
Человек приложил руку к горлу:
- Что-то с горлом, - он говорил с большим трудом. - Меня прихватило
утром. Болезнь длится уже все лето.
Не справившись с напряжением, он покачнулся и упал ничком на землю. Я
сделал шаг по направлению к больному, но Натаниэль схватил меня за рукав.
- Подожди, - сказал он. - Мы должны подумать о других. Это нужно
обсудить.
Мы снова взглянули на распростертое перед нами тело, и затем,
повинуясь общему порыву, начали снимать верхнюю одежду. Натаниэль набросил
наши пальто на лежащего, стараясь держаться на расстоянии. И повернувшись,
мы побежали - если только можно говорить о беге, имея в виду калеку и
старика - вверх по крутому склону, назад к остальным. На гору были подняты
еще две повозки, еще две, скрипя, преодолевали восхождение.
- Отдай приказ о привале, прямо здесь на вершине, Эли, и я жду тебя.
Ты, Филипп, приведи Ломакса и Пикла, а я схожу за Крейном и Томаксом. Мы
проведем собрание под тем красным кустом. И найди себе другое пальто.
Через пятнадцать минут мы уже сидели на корточках в кустарнике,
слушая обстоятельную речь Натаниэля.
- Первое, что нам предстоит выяснить, - сказал он, - имеем ли мы
право принимать решение. В каком-то смысле мы отвечаем за остальных, и я
не сомневаюсь, что любое принятое нами решение, не вызовет возражений с их
стороны. Но возьмем ли мы на себя всю ответственность, или представим это
на суд людей?
- Но вы еще не сказали, что произошло, - спокойно заметил Крейн.
- Форт Аутпост поражен страшной болезнью. Мы с Филиппом только что
говорили с одним жителем, который сам серьезно болен. Мы не приближались и
не прикасались к нему. Итак, направимся ли мы, некоторые из нас, я хотел
сказать, в селение, чтобы оказать посильную помощь, или же оставим их
самих бороться с эпидемией, проследовав дальше, будто наш путь никогда не
пролегал мимо их селения. И следует ли нам как старшим, советоваться с
мужской частью нашей компании?
Спрятавшись от ветра в нашем довольно ненадежном укрытии, мы стояли
перед нелегкой проблемой.
Я заговорил первым.
- Каждый мужчина, - сказал я, поражаясь звуку собственного голоса,
нарушившего тишину, - рискует жизнью. Поэтому каждый должен участвовать в
принятии решения.
Мэтью Томас посмотрел на меня так, будто мои слова прозвучали как
богохульство.
- Рискуют такше каштая женщина и каштый ребенок. Мы старшины, мы
отвечаем перед Богом. Поэтому наш голос должен быть решающим, не так ли?
В блеске его глаз не было никакой симпатии ко мне, и я сразу
догадался, о чем он подумал. Я не был старшим, и потому как бы не брался в
расчет.
- Мистер Горе несомненный лидер нашей компании. Он собрал нас вместе,
он все организовал. Кто-то вложил в общее дело свои деньги, кто-то свой
труд. Это дает равное право всем мужчинам высказать свое мнение. Но в
конце концов не нам решать. Все зависит от того, что скажет мистер Горе.
- Зачем, посффоль спросить, ты вообще говорил?
- Просто размышлял вслух, - ответил я, ожидая, что кто-то продолжит
разговор.
- И тут мы подошли к решающему моменту, - спокойно проговорил
Натаниэль. - Вопрос, кто облек нас ответственностью, должен задать каждый
сам себе и ответить на него со всей серьезностью. Ответ следующий:
"никто". Но мы будем просить, чтобы нас облекли доверием и не будем больше
терять времени. Там умирают люди.
В конце концов было решено следующее: Натаниэль, Майк и я должны
отправиться в поселок, а оставшиеся добровольцы во главе с Эли ждать
нашего сигнала в условленном месте.
Когда мы добрались до островка земли между рекой и пахотой, то
обнаружили людей, которых болезнь настигла несколько позже и поразила не
столь сильно. Они были еще живы. В одном домике горел свет, и мы
направились туда. Женщина с изможденным бледным лицом и неподвижным
взглядом лунатика варила в желтой посудине похлебку из воды и хлеба. Вдоль
стены хижины на одеялах и подушках лежали мужчина и двое детей. Их впалые
глаза смотрели на нас с любопытством и удивлением. Женщина заговорила. В
ее слабом и хриплом голосе послышалась радость и гордость:
- Мы поправляемся, - сказала она.
Натаниэль посмотрел на похлебку из хлеба и пообещал:
- Утром у вас будет молоко, ложитесь, мы накормим их сами.
Мы увидели четвертую подушку и откинутое одеяло, это и была постель,
из которой бедняга с трудом встала, чтобы накормить семью.
- Мы-то справимся, ведь многие вовсе не могут двигаться.
Она стала на колени перед постелькой младшего ребенка и поднесла
ложку с теплой кашицей к его бледным губам.
- Ее заботы не дают ей умереть, - прошептал нам Натаниэль, и мы снова
вышли в ночь.
Живых нашлось еще человек двадцать. В одном из домов, где обе верхние
и нижние комнаты были заставлены кроватями, мы обнаружили восемь человек,
за которыми присматривал слепой старик. При нашем появлении он повернулся
и сказал:
- Я знал, что ты вернешься, Вальтер. Ты нашел корову?
Сначала я думал, что он бредит, но когда мы заговорили, он спросил:
- Ваши голоса мне не знакомы. Я слеп, как видите. Что вам здесь
нужно?
- Мы хотим помочь вам, насколько это в наших силах.
- Нам нужно молоко. Вы не видели мальчика с коровой? Вальтер, внук,
юный негодник. Слишком долго он ищет корову, чтобы подоить ее.
Кто-то из подопечных старика бредил, некоторые лежали в забытьи, но
никто не просил воды, не молил о помощи. Я с любопытством спросил:
- А вы сами не болели?
- В этот раз нет. Такая вспышка уже была в этой местности два года
назад, перед нашествием индейцев. Это проклятое место. Тогда я и
переболел. Это не возвращается.
Мы пообещали утром принести ему молока и все необходимое, а сами
отправились дальше.
В большинстве случаев мы могли только поднести воду к пересохшим
губам страдальцев, которые уже несколько дней оставались без ухода.
Натаниэль заставлял меня кипятить каждую каплю жидкости.
- Я подозреваю, что все дело в воде, - объяснил он. - Источник
находится в низине, вода в нем застоялась и отдает зловонием. Наверное,
они бросают туда мусор и спускают отходы. В Зионе мы все устроим
по-другому.
"Да, - подумал я, - если доживем".

Ночь уже близилась к концу, но Эли добросовестно стоял на своем посту
и сразу же ответил на сигнал моего фонаря, которым я размахивал с моста.
Еще до рассвета Энди, Ральф Свистун и Тим Денди, Томас Крейн и Моисей Пикл
спустились с холма, неся завтрак для всей нашей экспедиции. После еды
Натаниэль вытащил бумагу и карандаш и написал записку для Эли с указанием
подоить коров и оставить ведра с молоком на полпути, где мы должны были
забрать их. Затем, привязав бумагу к камню, Тим забросил его как можно
выше на склон. Через полчаса ведра с молоком были на назначенном месте. В
тот день мы собрали всех больных в двух домах, оставив на своем месте
только две семьи, которые выжили под присмотром женщины и слепого старика.
Мы убедились в том, что позаботились обо всех, и лишь отсутствие мальчика
Вальтера, о котором говорил слепец, вызвало наше беспокойство. Поэтому я
взял на себя поиски ребенка. Нашел я его лишь после полудня, лежащим в
дальнем конце луга с ведром, зажатым в похолодевшей руке. Однако он еще
был жив, и, с трудом ковыляя, я потащил его к нашему временному госпиталю.
В этот день мне как никогда мешала больная нога, но, тем не менее, я
справился. Тим и Ральф принялись рыть могилы, и чуть попозже,
освободившись от наших нехитрых забот по уходу за больными, мы
присоединились к ним, взяв на себя задачу переноса трупов.
- Нужно отслужить по ним панихиду, - предложил Натаниэль. - Я попрошу
Эли прислать мистера Томаса.
- Панихида, отслуженная наспех, может быть не действительна, не так
ли? - сказал я. - Лучше отслужим по-настоящему, когда все закончится.
То ли заботы Майка оказали благотворное действие, то ли болезнь была
не столь сурова к этим людям, или же они просто оказались крепче других от
природы, так или иначе все пятеро наших пациентов не умерли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34