И зачем
противиться смерти? Пусть она побыстрее наступит...
- Мы должны придумать, как выбраться отсюда, для этого нам нужны
силы. Думай, Филипп. Боль не так сильна, когда думаешь.
Я думал. Белая береза - самое красивое из всех лесных деревьев.
Грациозная и величавая во все времена года. Только сегодня утром я
восторгался почками на деревьях, был рад, что живу и могу наслаждаться
природой. И никогда мне в голову не приходило, что вершина прохладного и
прекрасного дерева может быть превращена в орудие пытки. Хотя это надо
было знать - ведь существовала же Голгофа. Тогда тоже была весна,
предпасхальное время. И там распускавшееся дерево было срезано и
истерзано, чтобы стать источником мук изуродованной плоти. Как же легко
воспринимали мы всю эту историю, приучая даже детей своих к ударам
молотка, терновому венцу и пикам палачей! Он висел три часа. И укол копья
принес спасительное избавление от страданий. Но нам не суждено такого
конца. Боже, если это богохульство, прости мой помутившийся рассудок.
Теперь я наконец знаю, что лежит на дне бездонной боли, от которой я
всегда бежал. Все удары и увечья, муки женщины в родах, агония зверя,
настигнутого в лесу, истертая шея лошади, которой предстоит еще один день
в хомуте. Никогда уж больше не придется мне представлять подобных вещей.
Теперь я их просто ЗНАЮ.
Ну, не глупо ли с моей стороны! Скоро я не буду знать ничего. Я буду
висеть здесь, как никчемный бессмысленный кусок мяса, оскверняющий
прекрасную природу весеннего утра. Я буду предметом, который когда-то
назывался Филиппом Оленшоу, который ел, пил, спал, и которому уже больше
не суждено этого делать.
Пил... Прохладная, живительная вода, журчащая в источнике, послушно
вытекающая из перевернутого бочонка, весело обходящая камушки,
впитывающаяся в почву... Без воды человек может обезуметь.
- Филипп, пощупай карманы штанов. Они забрали у тебя нож?
- Они забрали все.
- У меня тоже.
Еще одна бесконечность, заполненная кричащей болью, сознание мое
постепенно затуманилось. Я тонул, и в некоторые блаженные мгновения уже не
понимал, кто я и где нахожусь - благословенные минуты забытья, когда мне
удавалось ускользнуть от действительности. Эли говорит, что нужно
бороться, но зачем? Лучше погружаться, погружаться, отпустить нить
сознания, освободить израненный разум и опуститься в небытие, а оттуда - в
утешительные объятия смерти.
- Филипп. Луна всходит.
- Ну и что?
- Послушай. У меня справа полоса кожи в два дюйма шириной. Слева -
три. А у тебя?
К чему это знать? Зачем тратить силы, когда каждое движение только
усиливает боль, пронзающую мозг до головокружительного безумия? И все же я
глянул вниз. - Три дюйма оба.
- Тогда мои слабее. Я хочу оторвать полосу справа, и с Божьей помощью
мы сможем освободиться. До меня донесся скрип деревьев, раскачиваемых его
дергающимся из стороны в сторону телом. И когда луна засветила ярче,
увидел, как Эли рвет тонкую полоску собственного тела, привязывавшую его к
дереву. Он терзал ее руками, то и дело стонал, призывал Господа, но не
сдавался. Послышался звук медленно стекавшей струйки крови. Это было
зрелище столь же жуткое, сколь и героическое, и, казалось, конца этому не
будет. Наконец, с воплем раненого зверя, он добился своего, и оба деревца
медленно выпрямились. То, что было слева от него, свободно взмыло
верхушкой в небо, не отклоняясь в сторону соседнего дерева, на котором
висел пронзенный Эли на пучке ветвей, в четырех футах от самого верха.
- Ты жив?
- Ага, - задыхался он, так и оставаясь в этом положении, ловя ртом
воздух. Затем медленно, но упорно, работая руками и ногами, он постарался
приподняться на самый верх ровного гладкого ствола. После двух неудачных
попыток, ему удалось освободиться от своего крючка резким конвульсивным
движением. Он упал на землю и затих. Я звал его, но, не получив ответа,
подумал, что Эли мертв. Даже в конце его жизни Бог позаботился о нем и
ниспослал быстрое избавление. Ему уже не окунуться в это тягучее безумие,
в бесконечную протяжную боль.
Прошла целая вечность. И неожиданно низкий хриплый голос вызвал меня
из далекой пустыни, где я блуждал, израненный и рыдающий.
- Крепись, парень. Сейчас я сниму тебя.
Стоило ему приподнять меня, как деревья выпрямляли свои ветви,
раздирая мое тело, и я начал истошно кричать, моля Эли оставить меня в
покое. До меня доносились его слабые увещевания и призывы к терпению и
мужеству, и только из стыда, при одном воспоминании о его собственном
подвиге, я старался молчать, но от меня самого уже почти ничего не
осталось, кроме единственного желания поскорее избавиться от боли.
В конце концов, я потерял сознание, а когда пришел в себя, то лежал
уже на земле, голова моя покоилась на коленях Эли, который сидел, опершись
на ствол дерева.
- Так-то лучше, - сказал он, когда я пошевелился и застонал.
Он снова прижался к дереву и некоторое время сидел, как будто отдыхая
после долгого рабочего дня, проведенного у плуга. Наконец, он нарушил
молчание:
- Нам нужно идти. Они могут вернуться, мы должны за это время уйти
подальше от дороги и вернуться на то место, где я услышал Мэгги.
- Проклятая кобыла, - слабым голосом проговорил я. - Мы бы уже целыми
и невредимыми были в Зионе, если бы не она.
- Не проклинай ее, - с нежностью ответил Эли. - Она тоже рвется
домой, бедняжка. Сейчас она снова попала к ним в руки.
Шатаясь от слабости, мы отправились в обратный путь. Каждый шаг
давался мне с таким усилием, будто приходилось поднимать ноги на высоту
нескольких ярдов, в то время как они просто волочились по земле, и каждая
кочка и крошечная веточка становились трудным препятствием, о которое я
спотыкался.
- Только Провидение спасло вашу железную ногу, - сказал Эли. - Они
ради железа способны на все.
Кусок кожи, который он оторвал, свисал до самого пояса. Всякий раз
бросая взгляд на эту страшную картину, я содрогался. Он вел меня за руку,
как ребенка, поддерживал, когда я спотыкался. В конце концов, преодолевая
страшные муки и боль, мы прошли, по подсчетам Эли, около мили и находились
на полдороге к тому месту, где индейцы свернули с дороги. Но я уже знал,
что мне не дойти до рощицы. Земная твердь вздымалась и раскачивалась
сильнее, чем палуба "Летящей к Западу". Даже рука Эли дрожала и казалась
то огромной, как бревно, то съеживалась до размеров маленького камушка.
Собрав осколки сознания, я начал молить его оставить меня. Упав на колени,
я просил:
- Оставь меня в покое, Эли. Иди. Со мной будет все в порядке.
Мною двигала вовсе не идея самопожертвования, а лишь желание лечь и
спокойно умереть. У меня уже не оставалось сомнений, что стоит мне
прекратить сопротивляться, как легко и быстро придет смерть. Эли отпустил
мою руку, обнял меня за плечи и легко встряхнул.
- Посмотри на меня, парень. Если ты ляжешь, то умрешь. А ведь мы не
для того делали все это, чтобы умереть. ТЫ ОБЯЗАН ПОСТАРАТЬСЯ! Пошли, я
помогу тебе.
Я видел его зрачки, расширенные до величины монеты, горящие желанием,
требовавшие, чтобы я шел. Голос его доносился до меня приглушенно,
издалека, сквозь шум, стоявший у меня в ушах. Я пересилил себя и сделал
еще два шага. Затем темнота поглотила меня...
Когда я пришел в себя, то понял, что Эли тащит меня на спине. Он
низко согнулся и дышал, как загнанная лошадь, но все равно шел, шаг за
шагом. Меня охватил стыд.
- Опусти меня, Эли, пожалуйста. Я пойду.
Он распрямил спину, и ноги мои коснулись земли. Некоторое время мы
стояли не двигаясь, пока Эли пытался отдышаться. Затем он скорее выдохнул,
чем сказал:
- Смотри - светлеет.
И взяв меня за руку, снова потащился вперед.
Медленно, не быстрее чем мы, но гораздо настойчивее солнце выплывало
на небо, и при его свете мы могли рассмотреть друг друга, что нас
нисколько не утешило. Отвратительные, распухшие лица, окровавленные,
искалеченные тела. Мы ползли таким шагом еще с четверть мили, и я опять
остановился.
- Эли, - пробормотал я. - Я не могу больше сделать ни шага. Но я
запрещаю тебе нести меня. Иди дальше сам. Если успеешь встретить наших, то
сможешь вернуться за мной. Если же будешь тащить меня, то опоздаешь.
Язык мой едва шевелился в пересохшем рту. И слова выходили
смазанными, бесформенными, неразличимыми. Эли посмотрел на меня залитыми
кровью глазами и медленно покачал головой.
- Теперь уже недалеко, - сказал он. - Мы должны собрать силы и
продолжать путь вместе.
Еще мучительные двести метров - и путь нам преградил быстрый
маленький ручей, весело огибавший коричневые камни. Мы бросились на землю
и жадно, как собаки, пили, пока не утолили жажду. Тогда я сказал:
- Вчера мы не проходили мимо ручья. Мы заблудились.
- Сам Бог послал нам его, - наивно ответил Эли. - Как манна небесная.
- Но это значит, что мы заблудились, - настойчиво повторил я.
- Не очень. Они вели нас на запад, затем на юг. Мы идем на север,
затем на восток. Солнце сейчас справа от нас. Мы не могли уйти далеко от
дороги.
- Давай тогда немного поспим, - взмолился я. - Последний раз мы спали
в субботу ночью. В воскресенье готовились к бою. Понедельник - сраженье.
Вторник - в роще. Эли, сегодня среда. Давай отдохнем. Когда проснемся,
опять попьем.
- Наше единственное спасение - вернуться на тропу. Если наши будут
искать нас там, где мы отстали, то не смогут найти. Или же нас найдут
индейцы, и тогда уж точно конец. Пошли.
Мы поплелись через мелкий ручей и прошли, наверное, еще одну милю.
Наступил полдень. Я пытался определить, где должно быть солнце, если мы
идем правильным путем. Но стоило мне поднять голову, как оно начинало
вертеться, то вырастая, то сжимаясь, что явно свидетельствовало о том, что
у меня сильный жар. Мы больше не говорили. Сил на разговоры уже не
оставалось. Эли отпустил мою руку и держал меня за пояс штанов, пытаясь
тянуть за собой. Моя левая нога бесполезно болталась, и приходилось при
каждом шаге поднимать ее обеими руками.
Вдруг рука Эли перестала тащить меня и потянула назад. Он
остановился, сказал что-то неразборчиво и упал навзничь. Я решил, что ему
будет легче дышать, если удастся перевернуть его на спину, но не справился
с тяжестью его тела. Тогда я немного повернул его лицо и руками вырыл
небольшое углубление под носом, чтобы дать доступ воздуху. Я с сожалением
вспоминал, что мы удалились от ручья. С этими мыслями, я прилег подле
него, погрузившись в благодатный сон.
- Не тряси меня, - сказал я. - Я состою из тысячи кусков. И они
рассыпятся, если ты будешь трясти меня. И вся королевская конница и вся
королевская рать не смогут... о, не тряси же меня!
Это был уже не мой голос. Голос женщины. Бедняжка! Сегодня повесили
Шеда, и никто не знал, что она давно любит его. Как я люблю Линду! Как она
кричит! Да, именно потому, что мой отец наконец обнаружил свои намерения.
Видите ли, мистер Сибрук, он вовсе не великодушный человек. Он здесь
только потому, что мистер Горе рассказал ему о вашей красивой дочери. И
она действительно прекрасна. Я никогда не говорил ей этого. Иди же,
прекрасная Роза, скажи ей что она тратит время, теряет меня, она все
узнает. Но тронет ли ее это? Я привез розы из Форта Аутпоста в Зион. Я
посадил их для нее, но это не имеет никакого значения. Эли, ты даже не
понимаешь, что ты сделал. Даже сейчас, когда мы ступаем по раскаленному
полу преисподней, ты не понимаешь, что женился на женщине, которую я
люблю. Женщина с такой красиво посаженной головкой, с губами, подобными
лепесткам июньской розы. Но ты не можешь оценить всего этого, ты безумен.
Ты сказал, что мы ступаем по манне небесной, когда под ногами нашими лишь
пепел адского костра. Ты говоришь, что если мы не можем идти, то должны
ползти. Но разве ты не видишь, Эли, что я НЕ МОГУ ползти. Когда я опираюсь
на колено больной ноги, она немеет. И ты не должен нести меня. У тебя
близнецы, сыновья, этого было вполне достаточно для любого мужчины. У тебя
есть Линда. Я люблю Линду. Я люблю ее с тех самых пор, как она носила
малиновое платье. Оно теперь лежит в том тюке.
Она не любит меня и не любит тебя, Эли. Откуда я знаю? О, это так
просто. Я видел, какая она, когда влюблена. И теперь она снова любит. Я
понял это, и это моя тайна. Любовь открывает глаза. Индейцы хотели вынуть
мое сердце и открыть мой секрет, но я надежно спрятал его. Но тебе я
скажу, мой друг, потому что это касается тебя. Наклонись ко мне и обещай:
никому ни слова! Линда любит Джофри Монпелье. Разве это удивительно? Он
тоже молод, красив и отважен. И ВЕСЕЛ, Эли, в отличие от нас обоих. Эли,
пожалуйста, отпусти меня. Я сказал, все, что знаю. Бесполезно трясти меня.
Мне тяжелее, чем тебе, потому что я люблю ее, а ты нет. Тебе легче еще и
потому, что ты отправишься на небеса, а я попаду в ад. Зачем тебе
оставаться со мной, Эли Мейкерс? Теперь ты знаешь мой секрет. И ты мне
ничего не должен. Я доложил тебе все это только ради Линды, не ради тебя
самого. И когда я застрелил нападавшего на тебя медведя, я сделал это,
чтобы твой призрак не маячил между мной и Линдой. Пожалуйста, дай мне лечь
и заснуть.
Я сделал несколько шагов, потом пополз, я откровенно говорил все это
Эли, который так и не понял ни слова. Когда он тряс меня, я кричал,
кричал, как ребенок, которого порют. Земля кренится. Я стараюсь
удержаться, но скатываюсь в темноту, в бездонную пропасть. И там я снова
нахожу Эли, и снова молю его. Наконец, я говорю ему: "Эли, у тебя сильные
руки. Убей меня, пожалуйста". И он убивает меня, потому что следующий
полет в пустоту бесконечен: вселенная поглощает меня...

В очередную минуту проблеска я чувствую себя обломком
кораблекрушения, сильным течением выкинутым на берег. Я протягиваю вперед
руки в надежде ухватиться за спасительную мягкую подушку. Я прижимаюсь к
ней щекой. Прилив отступает, и я лежу в блаженстве, защищенный от всего
зла мирского уютной надежностью подушки.
Затем лицо Джудит, расплывшееся от рыданий, проступило сквозь
туманную завесу.
- Вы узнаете меня? - спросила она.
- Узнал бы, если бы ты не плакала, - пошутил я. - Что ты здесь
делаешь? Будь осторожна. Индейцы схватят тебя... тебе придется еще хуже
чем нам.
- Вы дома, в своей постели, вот смотрите, - сказала она, и положив
руку мне под голову, чуть приподняла ее, чтобы я мог осмотреться. Это
действительно была моя комната, и шкаф, и пресс для вещей, которые я в
последний раз разглядывал в сером свете того далекого утра.
- Да, - проговорил я. - Вот уж не думал, что снова увижу все это. И
тебя, Джудит.
- А я уже думала, что не дождусь от вас никакого нормального слова.
Она суетилась, разглаживая покрывала и взбивая подушки.
- Хотите что-нибудь поесть? - Она нервно хихикнула, как обычно
смеются женщины после рыданий. - Так все это было забавно. БОЛТАЛИ вы все
время, как только мы начинали кормить вас. И не глотали. Если хотите,
можете хоть сейчас перекусить:
- Наверное, я бы съел ветчину с яйцом, - сказал я.
Она быстро выскочила из комнаты, и я, наслаждаясь, лежал на спине.
Ровная, устойчивая кровать, тепло одеял, солнце, заливающее комнату через
раскрытое настежь окно. Я был в безопасности. Я был дома. Минуту-другую я
предавался радости от одного осознания этого. Затем во мне проснулось
любопытство. Последнее, что я помнил, - это Эли, лежавшего рядом со мной
на земле. Картина эта живо и отчетливо всплыла в моей памяти, но все, что
следовало дальше, отражалось в моем сознании, как в обломках вдребезги
разбитого зеркала. Слабые отголоски памяти колебались, уносились,
растягивались и ползли по крутым холмам боли и падений в темноту по другую
сторону вершин нечеловеческих страданий. Я поймал себя на том, что с
нетерпением жду возвращения Джудит. Кто нашел нас? Где сейчас Эли? В
голове роились тысячи вопросов.
Пальцами я пытался найти клочья кожи на груди, но вместо них нащупал
длинные грубые шрамы, отзывавшиеся болью от моих осторожных прикосновений,
но не той, жгучей и нестерпимой. Я поднес руки к носу. Опухоли не было,
хотя поврежденная кость давала о себе знать при легком нажатии. Должно
быть, я долгое время провел в этой постели. Джудит вернулась с подносом, с
которого доносился аромат кофе и жареной ветчины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34