– Еще не получилось.
Главный констебль уже дошел до своей машины, как вдруг он снова покачал головой, воздел руки к небу, резко повернулся и снова направился к воротам.
– Стоп, стоп, стоп! – закричал он, подходя к нам. – Ты что думаешь – я совсем-совсем полный дурак?
Т.С. Давстон пожал плечами.
– Ты думаешь, я просто уеду, и оставлю тебя с твоим сбродом здесь до понедельника?
Т.С. Давстон еще раз пожал плечами.
– Не выйдет, парень, не выйдет!
– Не выйдет? – спросил Т.С. Давстон.
– Не выйдет. Я собираюсь поставить у ворот полицейского, чтобы ни один из вас не смылся. Вам всем придется сидеть там до понедельника, а пить и есть будете только, что у вас там осталось.
– Вы строгий человек, констебль, – сказал Т.С. Давстон. – Строгий, но справедливый, я бы сказал.
– Строже не бывает. И справедливее тоже.
– Я так и думал. Именно поэтому я бы хотел попросить вас об одной услуге.
– Излагай.
– Можно нам послушать музыку? Просто чтобы народ не скучал, пока мы ждем?
– Ну, это будет по справедливости. Только постарайтесь не шуметь после полуночи.
– Без проблем. Встретимся утром в понедельник.
– Да уж встретимся, идиот!
Сказав это, главный констебль оставил полицейского на посту у ворот и уехал. И тихо хихикал при этом.
Т.С. Давстон спас фестиваль, и поднялась буря восторга. Его подняли на руки и принесли на сцену, откуда он посылал толпе воздушные поцелуи и еще раз «почувствовал аромат Брентстока».
И я тоже почувствовал. Я взял у Нормана несколько пачек бесплатно и, хотя и не могу сказать, что на вкус они были восхитительные, что-то такое особенное в них было.
Т.С. Давстона проводили со сцены овацией – весь зал встал – и я нашел его возле пульта, где собралось изрядное количество особей женского пола, жаждущих поправить его йо-йо. Поскольку я никогда не стеснялся купаться в лучах чужой славы, я представился всем присутствующим и вкрадчиво осведомился, каковы мои шансы на то, чтобы славно трахнуться сегодня вечером.
И вы думаете, кто-нибудь клюнул?
Хрена с два!
То, что происходило вечером в субботу – это был полный восторг. Снова играла музыка, и люди продолжали танцевать. Вновь прибывающие группы без труда попадали на фестиваль, потому что полицейскому на посту было приказано только никого не выпускать.
Я еще поговорил об этом с главным констеблем. Я имел в виду, что все это просто смехотворно. То есть просто полный, абсолютный, невероятный идиотизм. Я имел в виду этого полицейского у ворот. Ведь нужно было поставить туда как минимум двух, правда?
Примерно пять пополудни мне стало ясно, что со мной что-то не в порядке. Похоже было, что на протяжении всего этого дня во мне медленно пробуждались какие-то мистические способности. Например, способность видеть звук в цвете, а также способность слышать запахи.
Я также обнаружил, что я несколько неясно воспринимаю то, что происходит вокруг меня, а непривычное ощущение отстраненности, которое я испытывал, только ухудшало положение дел.
Через каждые несколько шагов мне приходилось останавливаться, чтобы я не отстал.
– Я себя определенно странно чувствую, – обратился я к Хамфри.
– Ты поплыл, дружище, только и всего. – Его слова повисали в воздухе, как лиловые звездочки, медленно поднимающиеся в небо.
– Ничего я не поплыл. За весь день ни колеса, ни косяка.
– Плыви по течению, дружище. Просто плыви по течению.
Лиловые звездочки и желтые пятнышки.
Кто– то похлопал меня по плечу, и я очень медленно повернулся, чтобы мое сознание не выплеснулось через край.
– Ты что делаешь? – спросил Т.С. Давстон.
– Разговариваю с Хамфри. Он говорит, что я поплыл. А я не поплыл, я ничего не принимал.
– Не обращай на Хамфри внимания, – сказал Т.С. Давстон. – Ему нельзя доверять.
– Можно, – сказал Хамфри.
– Нет, нельзя.
– Нет, можно.
– Почему ему нельзя доверять? – спросил я.
– Потому что Хамфри – дуб на берегу реки, – сказал Т.С. Давстон.
13
Гадок табак.
Был ты мудрец, а станешь дурак.
Джон Рей (1627–1705)
И все мы вместе прониклись ощущением важности Брентстока.
На сцене выступала одна из приглашенных групп. Она называлась «Семь запахов Сьюзи» и состояла из пяти карликов с вытянутыми головами, словно они родились в цилиндрах, и поджарого типа в твидовом костюме. «Семь запахов» играли так называемый «кофейный рок». Впоследствии то, что в шестидесятых называлось «кофейный рок», породило современный «амбиент». Они выпустили всего лишь один альбом, да и у того, помнится мне, продюсером был Брайан Ино. Назывался он «Музыка для чайников», но диска у меня нет.
Я никогда не был поклонником творчества «Семи запахов», слишком уж коммерческим оно было, на мой взгляд. Сегодня, однако, они творили чудеса. Переплетающиеся соло двух окарин и почти первобытные ритмы маракасов, сделанных из баночек из-под йогурта [cм. передачу «Умелые ручки»], струились из динамиков ветвистыми многоглазыми разноцветными разрядами, прозрачно призрачными и искусно обесцвечивающимися в то же время. Перед моими глазами словно разворачивалась история вселенского шествия псевдорожденной антиматерии, не имеющей доступа к квазисинхронному интерозитору. Красиво.
Но как бы здорово они не играли, их, похоже, никто не слушал. Внимание зрителей было приковано уже не к сцене. Толпа переместилась на берег реки, и окружила древние дубы, росшие там, образовав что-то вроде олимпийских колец, в центре каждого из которых и стояло дерево. Большинство сидело на корточках, но я увидел, что некоторые стоят на коленях, молитвенно сложив руки.
– Деревья, – сказал я Т.С. Давстону. – Они всеговорят с деревьями.
Мои слова выглядели как прозрачные зеленые шарики, которые лопались, касаясь его лба, но он, похоже, этого не замечал, или просто старался не обращать на них внимания, чтобы не обидеть меня. Я услышал и увидел, как он спросил: – Что здесь творится, черт возьми?
– Все поплыли. Все и каждый.Видимо, кто-то сыпанул кислоты в воду, типа того.
– Типа того.
– Так что ты будешь делать? – Мой вопрос был оранжевым, в меленьких желтых звездочках.
– Скажу Чико, чтобы он с этим разобрался. – Красные ромбы и китайские фонарики.
– А вдруг он тоже отъехал? – Розовые зонтики.
– Если да – ему же хуже. – Золотые сумочки и гитары из плавленого сыра.
– Мне совсем плохо, – сказал я нежно-золотисто-сельдерейным голосом. – Я иду домой. И ложусь спать.
Шатаясь, я шел по пустоши, усыпанной окурками, то и дело останавливаясь, чтобы не отстать. Я осторожно перебрался через изгородь на заднем дворе и влез на кухню через окно. Музыка «Семи запахов» уже начинала действовать мне на нервы, и я был искренне рад тому, что, когда я включил в сеть чайник, чтобы заварить себе чашку чаю, они, по всей видимости, закончили свое выступление.
Очевидно, были и такие, кто был рад этому значительно меньше, потому что до меня доносились какие-то крики и звуки отдаленной потасовки. Но ко мне это вряд ли имело какое-либо отношение, поэтому я просто сел на кухне и ждал, пока вскипит чайник.
Прошло столетие. Прошла целая жизнь. Прошла вечность.
Вам не приходилось видеть документального фильма об одном ученом, которого звали Кристофер Мэйхью? Его выпустили на Би-Би-Си в пятидесятых. В нем этот самый Крис принимает мескалин, и пытается рассказать, что с ним происходит, ведущему, который сидит перед ним – чудовищно типичному комментатору с Би-Би-Си. И там есть один классический момент, когда он вдруг замирает, несколько секунд смотрит в пространство, а потом заявляет, что только что вернулся после «долгих лет неземного блаженства». Но что мне запомнилось больше всего – это его слова ближе к концу фильма. После того, как действие наркотика прошло, его спрашивают, что же он понял в ходе этого эксперимента. И вот какой вывод он делает: «Абсолютного времени не существует. И абсолютного пространства – тоже».
Когда я сидел и ждал, пока закипит чайник, я понял, что он имел в виду. В этот момент я сделал шаг за пределы времени. Словно бы та часть меня, которая удерживала меня в настоящем, исчезла или отключилась. Все времена стали равно и мгновенно достижимы. Прошлое, настоящее, будущее. Желания навещать прошлое у меня не было. Я уже был в нем и простился с ним, а с чем не простился – так и слава Богу. Но будущее! Именно будущее! Я увидел его и ужаснулся. Я увидел, что мне предстоит, и я знал, почему.
Я увидел себя в тюрьме. Может быть, в тюрьме времени? Годы и годы за решеткой, а потом меня освободили, выкинув на безлюдном болоте. А потом я увидел яркие огни, Лондон и себя самого – богатым человеком, в хорошем костюме, в шикарной машине. А потом, прорезая мрачный горизонт, надо мной нависло исполинское здание, величественная готическая громада, и в нем – дикая оргия, наркотики, женщины с длинными ногами. Эта часть мне особенно понравилась, и тут я задержался в своем путешествии по времени, чтобы получше рассмотреть все подробности и частности собственного падения в пропасть порока. И было это весьма приятно.
Но кончилось все трагично. Кончилось это смертью, которая потрясла мир, а вскоре после этого была великолепная вечеринка, которая по какой-то, не вполне ясной причине мне совсем не понравилась. А потом мир сошел с ума. Это был конец света, как мы его себе представляем. Ядерная война. И затем – радиоактивные пустыни и кое-где – поселения тех, кому удалось выжить.
Вот эта часть ни к черту не годилась. Дешевое подражание «Безумному Максу». Так что я как можно быстрее промотал ее. Но почти сразу притормозил на действительно омерзительной сцене, от которой меня чуть не стошнило.
Я оказался в крошечном подвале под руинами, и передо мной сидел какой-то дряхлый старик. И этот старик выговаривал мне за что-то, а я жутко ненавидел его, и вдруг я принялся его убивать. Мои руки ухватили его морщинистую шею и выжимали из него дух.
И еще я увидел, как я пишу эти слова сейчас, в 2008 году. И вспоминаю, как я вспоминал то, что буду вспоминать.
Если можно так выразиться.
Я уверен, что мне с легкостью удалось бы выйти за пределы собственного, не слишком длинного, жизненного пути, и отправиться в вечность, если бы меня так грубо не прервали. Я не знаю, кто именно ворвался в кухню через окно, вырвал шнур от чайника из розетки и принялся бить меня этим чайником по голове. Мне показалось, что он был поджар и одет в твид, но, поскольку я очень быстро потерял сознание, я могу ошибаться.
Вам, конечно, знакомо то паническое ощущение, когда вы просыпаетесь наутро после того, как упились в дым и обкурились в хлам, и обнаруживаете, что не способны двигаться, а потом до вас медленно доходит, что кто-то вам приклеил голову к полу, а потом до вас медленно доходит, что никто вам ничего не приклеил, что вас просто стошнило во сне, и блевотина высохла, и щека прилипла к линолеуму, и…
Нет. Вам, конечно, не знакомо это ощущение, правда?
Ну что ж, это почти так же погано, как и утро в тюремной камере. Почти, но не совсем.
Я попытался подъять свое непослушное тело, но у меня ничего не вышло. К счастью, мне под руку попалась лопаточка, которую я уронил на прошлой неделе. Каким-то образом ее запихали под плиту, и теперь мне удалось осторожно ввести ее в щель между полом и собственной физиономией, и, орудуя ей, как рычагом, освободиться из вонючего плена. Чудовищное ощущение, можете мне поверить, я чуть не задохнулся, работая над собой, и понял, что должен выпить чаю.
Не буду надоедать вам рассказом о том, что случилось, когда я снова воткнул шнур от чайника в розетку.
Однако то, что случилось, по всей вероятности, спасло мне жизнь, или рассудок, по меньшей мере. Если бы не повторное избиение, если бы не прибытие скорой помощи, которая отвезла меня в больницу, я бы наверняка снова отправился на фестиваль, и тогда то, что случилось со всеми зрителями, с этими ни в чем не повинными людьми, без всякого сомнения случилось бы и со мной. Кто бы ни послал меня в нокаут на этот раз, избавил меня от этого.
Но зачем он меня от этого избавил?
И почему?
Чтобы я мог продолжать жить, зная все, что случится, не будучи способным предотвратить это?
Чтобы я стал чем-то вроде беспомощной марионетки, обреченной на страшную участь?
Чтобы пурпурный кафтан истины расправил крылья, и, ухмыляясь, поглотил дряблую пепельницу завтрашнего дня?
Ты сам– то понял, что сказал?
Да ладно, это все же были шестидесятые годы.
Мне удалось составить общую картину того, что произошло в тот день, на основе разговоров в больнице, собственных бесед с Норманом и другими людьми, секретных полицейских протоколов, которые попали мне в руки, а также конфискованных киноматериалов. И до сих пор никто не рассказывал, как это было на самом деле.
Я буду первым.
Для начала давайте прослушаем запись, сделанную на допросе водителя машины скорой помощи, Мика Лоуфа по прозвищу «Тефтель».
– Ну что, запись включили? Лады. Так мы, значит, приняли вызов часов в десять утра, в воскресенье. Только-только вышел. Я вроде как в отпуске был, на пару дней, к тетке ездил. Что? Как? Правду сказать? Я правду говорю. Детектор показывает, что нет? Лады, как скажете, ну не к тетке. Какая разница? Ну, значит, просто говорю, что видел. Значит, приняли вызов в дом через улицу от больницы. Ну, позвонили, значит, сказали, что там мужика, Эдвином звали, избили какие-то типы, навроде цыган, и что он истекает кровью на кухне. Ну мы и поехали, да?
Ну и там ехать нужно вдоль садов, а я не знал, что там вроде фестиваль какой-то, и вот мы едем, и видим – там толпа народу, просто тыща человек, не меньше, и они вроде как раскачиваются все под музыку. Все под музыку, все как один, просто здорово. Ну и было жарко, да, и я окно открыл, а музыки не слышно. Я и говорю напарнику, Чоки, дескать, Чоки, говорю, смотри, эти идиоты хиппи уже без музыки пляшут. А Чоки мне говорит, чтоб я на сцену посмотрел. Мы тогда встали, и смотрим – а на сцене музыкантов нет, ни одного нет, а только куча цветков всяких в горшках, а перед ними, значит, микрофоны, как будто они – музыканты и есть. Ну свихнуться, точно.
Что? Химикаты? А, насчет химикатов, значит. Ну что, мне больно нечего рассказывать, я все в полиции рассказал. Мы когда к дому подъехали, значит – передняя дверь открыта. Ну, мы заходим, и тут же обратно, потому что без респиратора не войдешь, вонища стоит страшная. Там полно было бочек в прихожей. Имущество Соединенных Штатов, понимаете ли, в общем, навроде боеприпасов. Мне говорили, что их во Вьетнаме применяли – для чего уж, не знаю. Но вонища стояла жуткая, прямо с ног валило.
Ну и, в общем, нашли мы этого Эдвина на кухне. Плох он был, прямо хуже некуда. Привезли его в больницу, ему там переливание крови сделали. Жизнь спасли, короче.
Ну, все, вроде. А что дальше было, я не видел. И чертовски рад, что не видел.
Советник Мак-Мердо, глава комитета по градостроительству, дал только одно интервью журналистам по телефону из своей виллы в Бенидорме.
«Система водоснабжения садовых участков не соединена с общим водопроводом города. Вода поступает из артезианской скважины, расположенной на территории садов. Если на ней использовались токсичные химические вещества, весьма велика вероятность загрязнения ими этой скважины. Скважина снабжена единственной водоразборной колонкой, расположенной рядом с участком, принадлежащим местному жителю, которого горожане называют Старым Питом. Насколько мне известно, владельцы киосков, продававших кулинарную продукцию и напитки на этом фестивале, пользовались этой колонкой. Городской совет не может быть обвинен в произошедших трагических событиях.»
Уже понятнее? Общая картина складывается?
Но что же случилось? Что это были за трагические события?
Послушаем рассказ Нормана Хартнелла в суде.
– В субботу вечером я вернулся домой рано, до того, как начали происходить странные вещи. Я полностью распродал весь запас «Брентстока», даже попробовать не осталось ни одной пачки. Я решил пойти домой, выпить чаю и пораньше завалиться спать. Я хотел хорошенько отдохнуть, чтобы в воскресенье, на свежую голову, занять местечко поближе к сцене. Мне очень хотелось послушать Боба Дилана и Сонни и Шер.
В воскресенье я взял с собой фляжку с чаем, как и накануне. Однако, хотя я пришел совсем рано, я не мог пробраться к сцене. Более того, я даже не видел сцену, потому что зрители там танцевали без музыки. Я сам не танцую, разве что твист иногда на свадьбе, не более того. Но раз уж там многие девушки принялись раздеваться, я решил присоединиться, чтобы не портить компанию.
Так вот, я довольно неплохо отплясывал джигу с очень симпатичной девушкой – у нее были просто замечательные гинеи…
В этом месте судья прерывает Нормана, чтобы уточнить, что такое «гинеи».
– Груди, ваша честь. Брентфордский рифмованный сленг пятого поколения. «Мерлин Монро» рифмуется с «ребро». «Ребро Адама» рифмуется с «мама».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28