– Ему вернули все, что у него осталось в камере. А вот я там кое-что забыл...
– Ты? Забыл? Что же? – удивился Витус.
– Как это что? Мой камень с датой, конечно... Я все время мечтал нацарапать на нем дату, когда меня освободят... Э-э... надо было бы сказать – дату, когда я окажусь на воле. Впрочем, не всем желаниям суждено сбыться.
– А как насчет этого? – и Антонио вытащил из-за спины камень с датой.
– Да... что это?.. Да как?.. Да откуда?.. Не может быть!
– Я вчера прихватил его в камере, потому что знал, господин Магистр, что вы к нему испытываете сильные чувства... – У Антонио был рот до ушей.
– Дружочек, спасибо тебе, ты даже не представляешь себе, как ты меня обрадовал! – маленький ученый долго тряс руку Антонио.
– Если так пойдет дальше, вы его еще инвалидом сделаете! – улыбнулся отец Томас.
Магистр испуганно отпустил руку Антонио.
– Как это? Почему? Что-то не так?
– В сущности, ничего особенного. Просто отец Томас опасается, что ты, чего доброго, оторвешь Антонио руку, – фыркнул Витус.
– Не насмехайтесь надо мной! Знаете что? Я прямо сейчас примусь выцарапывать на нем дату нашего побега!
И он в самом деле без промедления принялся за дело.
– Можно мне еще немного вина?
– А как же, господин Магистр! – Куллус налил ему полную кружку. А потом разделил оставшееся вино между остальными.
– Bene tibi!
Значительно позже, когда наступила ночь, аббат Гаудек отвел Витуса в сторону. Они обошли вокруг сторожки, и юноша с удивлением понял, что настоятель не знает, как начать разговор.
– Витус, – решился он, наконец. – По моим подсчетам ты провел в тюрьме около четырех месяцев. Признайся, вспоминал ли ты в эти дни о Камподиосе и о своих братьях из монастыря?
– Да, досточтимый отец, я часто вспоминал о вас.
– А думал ли ты о том, какую пользу принесли тебе совместные молитвы, бдения и песнопения, совместные занятия и толкование Библии – вообще вся наша жизнь в единении с Всевышним?
– Если честно, досточтимый отец, то вспоминал я об этом не очень часто. Но почему вы спрашиваете об этом?
– Задаю тебе эти вопросы, потому что мне хочется, чтобы ты еще раз прислушался к голосу своего сердца. Не хотел бы ты все-таки стать цистерианцем? В тебе есть все данные для того, чтобы когда-нибудь стать красой и гордостью нашего ордена, ибо Господь по милости Своей богато одарил тебя. Боюсь, твои выдающиеся способности не получат развития в этом враждебном мире и зачахнут.
– Я понял, что вас заботит... – Слова аббата заставили Витуса задуматься. Ему, конечно, часто хотелось вновь оказаться в Камподиосе, особенно в первое время тюремного заключения. Однако чувство это постепенно ослабевало и притуплялось. Зато заметно обострилось желание повидать белый свет. Тем более что в лице Магистра он обрел друга, готового разделить с ним все испытания и лишения.
– Досточтимый отец, – ответил он наконец, – за истекшее время я сделал одно крайне важное для меня открытие: окружающий нас мир несравненно многообразнее, нежели жизнь в Камподиосе. Это, скорее всего, связано с тем, что монастырская жизнь идет по единожды заведенному строгому распорядку. Таково желание монахов, которые трудятся и проводят немало времени в молитвах. И эта размеренность жизни представляется мне несомненным благом. Так проходит месяц за месяцем, год за годом – до самой смерти. Мне же по сердцу перемены: будь то встречи с самыми разными людьми, разные города и языки... Я нуждаюсь в этих переменах, ищу их, хочу их испытать.
– А не хотелось бы тебе хотя бы завершить свое монастырское образование, чтобы ты был вправе принять сан? – спросил аббат Гаудек. – Тогда ты по крайней мере мог бы выбирать, стать священником или нет. Завершение образования для тебя дело чисто формальное, потому что необходимыми знаниями ты обладаешь и сейчас, – голос настоятеля звучал мягко и проникновенно.
– Нет, досточтимый отец, такого желания у меня нет. Те знания, которые были для меня важнее всего, мною уже получены сполна. Я говорю о медицине, законы и навыки которой были преподаны мне отцом Томасом.
– Это я могу подтвердить, досточтимый отец, – неожиданно вступил в разговор монастырский лекарь. Он облегчился на опушке леса и возвращался к телеге. – Извините, что я невольно прерываю вашу беседу и что в данном случае говорю, так сказать, вещи, расходящиеся с интересами нашего монастыря. Они не pro domo, но то, что сказал Витус, соответствует действительности: я, к примеру, не знаю, чем еще мог бы обогатить его память из области хирургии и использования лекарственных трав.
– Понимаю, – аббат Гаудек был не в силах скрыть разочарования.
Витуса порадовала похвала столь уважаемого им человека, и он продолжал:
– Досточтимый отец, для меня – прошу вас, не обижайтесь! – со смертью аббата Гардинуса глава «Камподиос» завершена. Я хочу познать мир, и тому есть еще одна причина: я хочу найти свою семью.
– Ну, это мне известно, и я понимаю тебя, сын мой. Однако пойми и ты меня: мне надо было хотя бы сделать попытку вернуть тебя к нам.
– Да, досточтимый отец.
– Эврика! – вдруг вскричал Магистр.
Все трое удивленно переглянулись.
– Что случилось? – первым пришел в себя Витус. И вместе с аббатом Гаудеком и отцом Томасом поспешил к телеге с сеном.
– Камень с датой! – маленький ученый поднял его в воздух, как военный трофей. – Пожалуйста, здесь каждый может увидеть дату нашего побега:
ех: 4 августа anno 1576
– Да, каждый, кроме будущих узников этой камеры. А им это помогло бы... – заметил Витус. Он, собственно, не хотел этого говорить, полагая, что рано или поздно Магистр сам догадается. А вот, поди ж ты, вырвалось!
– Что верно, то верно, – маленький ученый по-прежнему держал камень в поднятой руке. Он о чем-то думал. Потом заморгал и широко улыбнулся. – Да, правда: камень этот стал символом борьбы с неволей. И с ней, как и с отсутствием всяческих свобод, нам еще придется сталкиваться повсюду.
Магистр бережно отложил камень в сторону.
– Несвободны не только узники тюрьмы, друзья мои, – продолжал он, – так же несвободны крепостной крестьянин, невольник на галере и солдат, от которого требуют скотского повиновения и при этом посылают его на верную смерть. Даже жена несвободна, когда муж велит ей помалкивать. У несвободы множество лиц!
Маленький ученый снова обхватил камень цепкими пальцами.
– Он будет сопровождать нас с Витусом повсюду и всегда напоминать о том, что с несвободой надо бороться, где бы и как бы она ни проявлялась. Правда, Витус?
– Да, Магистр, – Витус тоже положил свою ладонь на камень.
– Если вы будете держаться друг друга, – кивнул аббат Гаудек, – Господь вам в Своей помощи не откажет.
– И фортуна тоже! – ласково кивнул отец Куллус. – Fortes fortuna adjuvat!
Аббат Гаудек прокашлялся:
– Да, я от всей души желаю вам удачи, потому что с завтрашнего дня наши пути расходятся. Братья Томас, Куллус и я вернемся в Камподиос: дела, которые мы там оставили, не терпят отлагательств.
– Я надеялся, что мы пробудем вместе подольше. – Витус понимал, что, конечно, аббат прав, но все равно огорчился. – А сейчас мы чем займемся?
Магистр, как всегда, не терял оптимизма:
– А мы останемся здесь и поиграем в детскую игру «замри»! А когда наша история подзабудется, прикинем, куда держать путь.
– Нет! Ничего подобного, – вмешался Орантес. – Мы с досточтимым отцом вчера подробно все обговорили и решили, что оставаться вам здесь ни к чему. Хотя бы по той причине, что здесь не то место, где с неба прямо в рот влетают жареные птички. Так что вы несколько дней будете гостями в моем доме...
– Ура! – близнецы чокнулись кружками, на дне которых еще плескалось вино.
– А ну потише! – с напускной суровостью, прикрикнул Орантес на своих сыновей. – Соглашайтесь и не думайте, будто вы будете нам в тягость: в крестьянском хозяйстве всегда найдется работа для человека, ее не чурающегося.
– Ладно, договорились, – подумав немного, согласился Витус. – Магистр, ты не против?
– Еще бы! Только предупреждаю: я ненасытный едок!
– Ничего, за этим дело не станет! – обрадовался крестьянин. – Давайте-ка выпьем еще по кружечке за это!
– На сегодня довольно, – отрезал аббат Гаудек. – Помолимся на ночь и ляжем спать. Завтра трудный день.
С первыми лучами солнца все были на ногах, собрали свои вещи и окружили настоятеля.
– Не хочу произносить громких слов, друзья мои, – строго проговорил аббат. – Все, что требовалось, было решено вчера. И теперь мы будем делать то, что должно... Вот так... – На глаза его набежали слезы, он смахнул их и перекрестился. Потом сложил ладони:
Благослови и храни вас, Господи! Веди вас, Господи, путями праведными и дай вам силы. Осени вас, Господи, и дай мира и хлеба насущного.
Амен!
Он жестом подозвал их к себе:
– Подойдите, дети мои!
Витус, Магистр и Орантес с сыновьями приблизились к аббату, и тот обнял каждого из них.
– Будь на то Господня воля, еще встретимся!
Когда Томас и Куллус оседлали своих лошадей и простились с остающимися, аббат Гаудек вдруг спохватился:
– Ох, чуть не забыл! – Он полез под сутану и достал кожаный кошель. – Вот, Витус, возьми.
– Что это, досточтимый отец?
– Это восемь серебряных песо и шестнадцать реалов. Реалы в мелкой монете – в осьмушках, четвертаках и мараведи – для каждодневных трат. Если отец Куллус не ошибся, ты сейчас держишь в руках десять песо. Эти деньги могут сослужить вам добрую службу.
– Я не могу принять их.
– И можешь, и должен! Мы с братьями пришли к единому мнению: вам в вашем положении эти деньги куда нужнее, чем нам. Deus vobiscum, дети мои! Господь с вами!
Он пришпорил своего жеребца и вместе с братьями-монахами поскакал вперед, больше не оглядываясь.
– Чего мы тут ждем? – некоторое время спустя сказал Орантес. – Изабелла уже бьет копытами, чует, что возвращается домой. – Он дал мулу шлепок и сам пошел впереди. Близнецы пристроились к нему. Витусу с Магистром не оставалось ничего, кроме как последовать за ними.
Они почти час шли быстрым шагом, после чего Орантес оглянулся:
– Теперь уже совсем недалеко, друзья. Вон там, впереди, по обе стороны дороги, – это наши оливковые деревья! А там и наше подворье...
Беглецы посмотрели в указанном направлении и увидели выстроившиеся строгими рядами ветвистые старые деревья, зеленые листья которых серебрились на свежем ветерке.
– Да это же целый лес! – удивился Магистр.
– Ну, это чересчур сильно сказано, – возразил Орантес. – Их ровным счетом сто двадцать семь, и все старые-престарые.
– Ну, сколько им все-таки лет? – полюбопытствовал Витус.
– Никто точно не знает. Несколько сот. Я знаю, что даже отец моего прадеда всегда говорил о «старых оливковых деревьях». Посмотрите, какие у них толстые стволы! Для меня нет на свете деревьев красивее, чем эти. Известно ли вам, что существует десять сортов оливковых деревьев?
– Нет, этого я не знал, – искренно удивился Витус. – А у вас какой сорт растет?
– «Гордиал». Он дает самые большие оливки, и замечательно вкусные притом, – Орантес произнес это с нескрываемой гордостью. – Правда, собирая урожай, мы каждый год трудимся до седьмого пота. Хорошо еще, что семья у нас большая, а то нипочем не справились бы.
– Может быть, мы в этот раз поможем вам?
Орантес рассмеялся:
– Тогда вам пришлось бы остаться у нас до середины октября. А вы, я думаю, в это время уже будете «за горами, за морями»!
– Скорее всего, – подтвердил Витус, которому очень хотелось бы знать, где они в самом деле будут в это время.
– Собирать оливки можно разными способами, – продолжал объяснять Орантес. – Можно забраться на дерево, а можно оставаться на земле. Можно трясти ветви, чтобы оливки падали вниз на парусиновый холст. Только этот способ нам не подходит, потому что ветви у наших деревьев очень крепкие.
– Ага! Ну, и что же вы? – допытывался во все вникавший Магистр.
– Мы как бы «причесываем» ветви. Есть у нас такой большой деревянный «гребень», и мы протягиваем его вдоль ветвей. Только нужно делать это осторожно, чтобы не повредить молодые побеги, которым в будущем году тоже предстоит плодоносить. Есть еще вариант этого способа: на каждый палец надевается козий рог, и потом ветки «причесываются» растопыренной пятерней. От этого способа пошло название одного из сортов оливок – «кориакабра».
– Судя по твоим словам, трудов это требует адских, – сказал Витус.
– Так оно и есть. Опытный сборщик обрабатывает не больше одного дерева в день... О, мы не только работаем, мы и для праздников время находим! Раз в году все крестьяне, собирающие оливки, съезжаются в Порто-Марию, где наши оливковые давильни. И получение молодого оливкового масла мы отмечаем молодым вином. Дело в том, что у многих крестьян, собирающих оливки, есть еще и виноградники. У нас виноградников нет, зато есть лесной орех – несколько деревьев сразу за домом. Да вон их уже видно! А вот и сам дом.
Он указал на старый, но еще очень крепкий каменный дом, над крышей которого вился сизый дым. По виду здания было заметно, как росла семья Орантесов: со всех сторон дом был окружен пристройками.
– На пчелиный улей смахивает, – улыбнулся Витус.
– Хорошее сравнение, – поддержал его Магистр.
– В моей семье вы будете чувствовать себя, как дома, – расплылся в улыбке Орантес. – Добро пожаловать домой!
ГАГО – МАЛЕНЬКИЙ ЗАИКА
Ов-в-в-в-во-щно-о-ой с-с-у-у-пп!
– Видите, дети, это «А», – жена Орантеса Ана сидела у кухонного стола и выводила буквы мелом на куске старого сланца, старалась выговаривать звуки как можно отчетливее и протяжнее. – С «А» начинается наш алфавит – а-а-а. И мое имя тоже – Ана.
Бланка, Педро, Мария и Эльвира окружили мать и внимательно слушали.
– А мое? – спросила восьмилетняя Мария, живая и очень любопытная девочка.
Ана рассмеялась:
– Твое имя начинается с «М», но эту букву я покажу вам позже. – Она подняла указательный палец и с таинственным видом оглядела всех. – Есть, однако, одна буква, которая принадлежит нам всем: это «О». О-о-о... – Она быстро написала на сланце большую букву «О».
– А почему это «О» принадлежит нам всем? – спросила Бланка. Она в свои двенадцать лет была третьей по возрасту в семье дочерью после Нины и Кончиты и поэтому задавать такие вопросы в присутствии младших считала ниже своего достоинства, но любопытство взяло свое.
– Потому что все мы Орантесы, – ответила Кончита из угла, где вместе с Ниной замешивала тесто на завтра.
– Верно, – кивнула мать. – Фамилия «Орантес» начинается с буквы «О». – И она улыбнулась, увидев, как округлились губы у детей, произносящих этот звук.
– Это у вас замечательно получается, сеньора, – послышался чей-то голос. Это был Магистр. – Я некоторое время наблюдаю за вами и должен сказать, что из вас вышла бы замечательная учительница.
– Вы преувеличиваете, – Ана в смущении начала стирать буквы с куска сланца.
– Нет-нет, это чистая правда, – уверял ее маленький ученый. – Поверьте мне, я в этом разбираюсь! – он сделал шаг по направлению к столу. – А что меня особенно удивляет, сеньора, так это то, что вы находите время, чтобы учить детей грамоте.
Ана вздохнула:
– Иногда я и сама не знаю, как меня на все это хватает: и без того забот полон рот!
Это и впрямь было так. В то время как Орантес с сыновьями целыми днями пропадал в поле, она трудилась дома, не покладая рук. Она просыпалась под первый щебет птиц и будила детей, у каждого из которых было свое задание на день.
Затем она готовила завтрак, накрывала на стол, и за ним по заведенному в доме обычаю собиралась вся семья. В этом ей помогали старшие дочери Нина и Кончита. В отсутствие Орантеса нужно было еще накормить и напоить скотину – овец, коз и кур. Единственная их лошадь была либо под Орантесом, либо запряжена в плуг. Да, не забыть бы Изабеллу: после смерти Эмилио она перешла в собственность семьи и, как и остальные животные, требовала ухода и кормежки.
Покормив скот, Ана приступала к работе по дому. После полудня посылала одну из дочерей на поле отнести обед отцу и братьям. Особенно много приходилось хлопотать по дому в базарные дни, потому что тогда в доме отсутствовала Нина. Ну, и в период сбора урожая оливок осенью.
– Но я не жалуюсь, – улыбнулась Ана. – Главное, чтобы все были здоровы.
Ее взгляд упал на младшенького: Гаго почти никакого интереса к уроку не выказывал, он сидел в углу, задумавшись о чем-то своем. Этот ребенок доставлял Ане немало забот. Конечно, не удивительно, что ребенок, которого Бог наказал заячьей губой, не привык веселиться вместе со своими одногодками, но в последнее время малыш начал часто уединяться. Да и заикаться он стал почему-то сильнее...
Ана опять вздохнула. Нелегко после работы по дому учить детей грамоте. Тем более, что собрать для этого всех вместе почти никогда не удается. Поэтому в предыдущие три года она учила письму, счету и чтению близнецов и обеих старших девочек, а в этом году подошла очередь младших детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
– Ты? Забыл? Что же? – удивился Витус.
– Как это что? Мой камень с датой, конечно... Я все время мечтал нацарапать на нем дату, когда меня освободят... Э-э... надо было бы сказать – дату, когда я окажусь на воле. Впрочем, не всем желаниям суждено сбыться.
– А как насчет этого? – и Антонио вытащил из-за спины камень с датой.
– Да... что это?.. Да как?.. Да откуда?.. Не может быть!
– Я вчера прихватил его в камере, потому что знал, господин Магистр, что вы к нему испытываете сильные чувства... – У Антонио был рот до ушей.
– Дружочек, спасибо тебе, ты даже не представляешь себе, как ты меня обрадовал! – маленький ученый долго тряс руку Антонио.
– Если так пойдет дальше, вы его еще инвалидом сделаете! – улыбнулся отец Томас.
Магистр испуганно отпустил руку Антонио.
– Как это? Почему? Что-то не так?
– В сущности, ничего особенного. Просто отец Томас опасается, что ты, чего доброго, оторвешь Антонио руку, – фыркнул Витус.
– Не насмехайтесь надо мной! Знаете что? Я прямо сейчас примусь выцарапывать на нем дату нашего побега!
И он в самом деле без промедления принялся за дело.
– Можно мне еще немного вина?
– А как же, господин Магистр! – Куллус налил ему полную кружку. А потом разделил оставшееся вино между остальными.
– Bene tibi!
Значительно позже, когда наступила ночь, аббат Гаудек отвел Витуса в сторону. Они обошли вокруг сторожки, и юноша с удивлением понял, что настоятель не знает, как начать разговор.
– Витус, – решился он, наконец. – По моим подсчетам ты провел в тюрьме около четырех месяцев. Признайся, вспоминал ли ты в эти дни о Камподиосе и о своих братьях из монастыря?
– Да, досточтимый отец, я часто вспоминал о вас.
– А думал ли ты о том, какую пользу принесли тебе совместные молитвы, бдения и песнопения, совместные занятия и толкование Библии – вообще вся наша жизнь в единении с Всевышним?
– Если честно, досточтимый отец, то вспоминал я об этом не очень часто. Но почему вы спрашиваете об этом?
– Задаю тебе эти вопросы, потому что мне хочется, чтобы ты еще раз прислушался к голосу своего сердца. Не хотел бы ты все-таки стать цистерианцем? В тебе есть все данные для того, чтобы когда-нибудь стать красой и гордостью нашего ордена, ибо Господь по милости Своей богато одарил тебя. Боюсь, твои выдающиеся способности не получат развития в этом враждебном мире и зачахнут.
– Я понял, что вас заботит... – Слова аббата заставили Витуса задуматься. Ему, конечно, часто хотелось вновь оказаться в Камподиосе, особенно в первое время тюремного заключения. Однако чувство это постепенно ослабевало и притуплялось. Зато заметно обострилось желание повидать белый свет. Тем более что в лице Магистра он обрел друга, готового разделить с ним все испытания и лишения.
– Досточтимый отец, – ответил он наконец, – за истекшее время я сделал одно крайне важное для меня открытие: окружающий нас мир несравненно многообразнее, нежели жизнь в Камподиосе. Это, скорее всего, связано с тем, что монастырская жизнь идет по единожды заведенному строгому распорядку. Таково желание монахов, которые трудятся и проводят немало времени в молитвах. И эта размеренность жизни представляется мне несомненным благом. Так проходит месяц за месяцем, год за годом – до самой смерти. Мне же по сердцу перемены: будь то встречи с самыми разными людьми, разные города и языки... Я нуждаюсь в этих переменах, ищу их, хочу их испытать.
– А не хотелось бы тебе хотя бы завершить свое монастырское образование, чтобы ты был вправе принять сан? – спросил аббат Гаудек. – Тогда ты по крайней мере мог бы выбирать, стать священником или нет. Завершение образования для тебя дело чисто формальное, потому что необходимыми знаниями ты обладаешь и сейчас, – голос настоятеля звучал мягко и проникновенно.
– Нет, досточтимый отец, такого желания у меня нет. Те знания, которые были для меня важнее всего, мною уже получены сполна. Я говорю о медицине, законы и навыки которой были преподаны мне отцом Томасом.
– Это я могу подтвердить, досточтимый отец, – неожиданно вступил в разговор монастырский лекарь. Он облегчился на опушке леса и возвращался к телеге. – Извините, что я невольно прерываю вашу беседу и что в данном случае говорю, так сказать, вещи, расходящиеся с интересами нашего монастыря. Они не pro domo, но то, что сказал Витус, соответствует действительности: я, к примеру, не знаю, чем еще мог бы обогатить его память из области хирургии и использования лекарственных трав.
– Понимаю, – аббат Гаудек был не в силах скрыть разочарования.
Витуса порадовала похвала столь уважаемого им человека, и он продолжал:
– Досточтимый отец, для меня – прошу вас, не обижайтесь! – со смертью аббата Гардинуса глава «Камподиос» завершена. Я хочу познать мир, и тому есть еще одна причина: я хочу найти свою семью.
– Ну, это мне известно, и я понимаю тебя, сын мой. Однако пойми и ты меня: мне надо было хотя бы сделать попытку вернуть тебя к нам.
– Да, досточтимый отец.
– Эврика! – вдруг вскричал Магистр.
Все трое удивленно переглянулись.
– Что случилось? – первым пришел в себя Витус. И вместе с аббатом Гаудеком и отцом Томасом поспешил к телеге с сеном.
– Камень с датой! – маленький ученый поднял его в воздух, как военный трофей. – Пожалуйста, здесь каждый может увидеть дату нашего побега:
ех: 4 августа anno 1576
– Да, каждый, кроме будущих узников этой камеры. А им это помогло бы... – заметил Витус. Он, собственно, не хотел этого говорить, полагая, что рано или поздно Магистр сам догадается. А вот, поди ж ты, вырвалось!
– Что верно, то верно, – маленький ученый по-прежнему держал камень в поднятой руке. Он о чем-то думал. Потом заморгал и широко улыбнулся. – Да, правда: камень этот стал символом борьбы с неволей. И с ней, как и с отсутствием всяческих свобод, нам еще придется сталкиваться повсюду.
Магистр бережно отложил камень в сторону.
– Несвободны не только узники тюрьмы, друзья мои, – продолжал он, – так же несвободны крепостной крестьянин, невольник на галере и солдат, от которого требуют скотского повиновения и при этом посылают его на верную смерть. Даже жена несвободна, когда муж велит ей помалкивать. У несвободы множество лиц!
Маленький ученый снова обхватил камень цепкими пальцами.
– Он будет сопровождать нас с Витусом повсюду и всегда напоминать о том, что с несвободой надо бороться, где бы и как бы она ни проявлялась. Правда, Витус?
– Да, Магистр, – Витус тоже положил свою ладонь на камень.
– Если вы будете держаться друг друга, – кивнул аббат Гаудек, – Господь вам в Своей помощи не откажет.
– И фортуна тоже! – ласково кивнул отец Куллус. – Fortes fortuna adjuvat!
Аббат Гаудек прокашлялся:
– Да, я от всей души желаю вам удачи, потому что с завтрашнего дня наши пути расходятся. Братья Томас, Куллус и я вернемся в Камподиос: дела, которые мы там оставили, не терпят отлагательств.
– Я надеялся, что мы пробудем вместе подольше. – Витус понимал, что, конечно, аббат прав, но все равно огорчился. – А сейчас мы чем займемся?
Магистр, как всегда, не терял оптимизма:
– А мы останемся здесь и поиграем в детскую игру «замри»! А когда наша история подзабудется, прикинем, куда держать путь.
– Нет! Ничего подобного, – вмешался Орантес. – Мы с досточтимым отцом вчера подробно все обговорили и решили, что оставаться вам здесь ни к чему. Хотя бы по той причине, что здесь не то место, где с неба прямо в рот влетают жареные птички. Так что вы несколько дней будете гостями в моем доме...
– Ура! – близнецы чокнулись кружками, на дне которых еще плескалось вино.
– А ну потише! – с напускной суровостью, прикрикнул Орантес на своих сыновей. – Соглашайтесь и не думайте, будто вы будете нам в тягость: в крестьянском хозяйстве всегда найдется работа для человека, ее не чурающегося.
– Ладно, договорились, – подумав немного, согласился Витус. – Магистр, ты не против?
– Еще бы! Только предупреждаю: я ненасытный едок!
– Ничего, за этим дело не станет! – обрадовался крестьянин. – Давайте-ка выпьем еще по кружечке за это!
– На сегодня довольно, – отрезал аббат Гаудек. – Помолимся на ночь и ляжем спать. Завтра трудный день.
С первыми лучами солнца все были на ногах, собрали свои вещи и окружили настоятеля.
– Не хочу произносить громких слов, друзья мои, – строго проговорил аббат. – Все, что требовалось, было решено вчера. И теперь мы будем делать то, что должно... Вот так... – На глаза его набежали слезы, он смахнул их и перекрестился. Потом сложил ладони:
Благослови и храни вас, Господи! Веди вас, Господи, путями праведными и дай вам силы. Осени вас, Господи, и дай мира и хлеба насущного.
Амен!
Он жестом подозвал их к себе:
– Подойдите, дети мои!
Витус, Магистр и Орантес с сыновьями приблизились к аббату, и тот обнял каждого из них.
– Будь на то Господня воля, еще встретимся!
Когда Томас и Куллус оседлали своих лошадей и простились с остающимися, аббат Гаудек вдруг спохватился:
– Ох, чуть не забыл! – Он полез под сутану и достал кожаный кошель. – Вот, Витус, возьми.
– Что это, досточтимый отец?
– Это восемь серебряных песо и шестнадцать реалов. Реалы в мелкой монете – в осьмушках, четвертаках и мараведи – для каждодневных трат. Если отец Куллус не ошибся, ты сейчас держишь в руках десять песо. Эти деньги могут сослужить вам добрую службу.
– Я не могу принять их.
– И можешь, и должен! Мы с братьями пришли к единому мнению: вам в вашем положении эти деньги куда нужнее, чем нам. Deus vobiscum, дети мои! Господь с вами!
Он пришпорил своего жеребца и вместе с братьями-монахами поскакал вперед, больше не оглядываясь.
– Чего мы тут ждем? – некоторое время спустя сказал Орантес. – Изабелла уже бьет копытами, чует, что возвращается домой. – Он дал мулу шлепок и сам пошел впереди. Близнецы пристроились к нему. Витусу с Магистром не оставалось ничего, кроме как последовать за ними.
Они почти час шли быстрым шагом, после чего Орантес оглянулся:
– Теперь уже совсем недалеко, друзья. Вон там, впереди, по обе стороны дороги, – это наши оливковые деревья! А там и наше подворье...
Беглецы посмотрели в указанном направлении и увидели выстроившиеся строгими рядами ветвистые старые деревья, зеленые листья которых серебрились на свежем ветерке.
– Да это же целый лес! – удивился Магистр.
– Ну, это чересчур сильно сказано, – возразил Орантес. – Их ровным счетом сто двадцать семь, и все старые-престарые.
– Ну, сколько им все-таки лет? – полюбопытствовал Витус.
– Никто точно не знает. Несколько сот. Я знаю, что даже отец моего прадеда всегда говорил о «старых оливковых деревьях». Посмотрите, какие у них толстые стволы! Для меня нет на свете деревьев красивее, чем эти. Известно ли вам, что существует десять сортов оливковых деревьев?
– Нет, этого я не знал, – искренно удивился Витус. – А у вас какой сорт растет?
– «Гордиал». Он дает самые большие оливки, и замечательно вкусные притом, – Орантес произнес это с нескрываемой гордостью. – Правда, собирая урожай, мы каждый год трудимся до седьмого пота. Хорошо еще, что семья у нас большая, а то нипочем не справились бы.
– Может быть, мы в этот раз поможем вам?
Орантес рассмеялся:
– Тогда вам пришлось бы остаться у нас до середины октября. А вы, я думаю, в это время уже будете «за горами, за морями»!
– Скорее всего, – подтвердил Витус, которому очень хотелось бы знать, где они в самом деле будут в это время.
– Собирать оливки можно разными способами, – продолжал объяснять Орантес. – Можно забраться на дерево, а можно оставаться на земле. Можно трясти ветви, чтобы оливки падали вниз на парусиновый холст. Только этот способ нам не подходит, потому что ветви у наших деревьев очень крепкие.
– Ага! Ну, и что же вы? – допытывался во все вникавший Магистр.
– Мы как бы «причесываем» ветви. Есть у нас такой большой деревянный «гребень», и мы протягиваем его вдоль ветвей. Только нужно делать это осторожно, чтобы не повредить молодые побеги, которым в будущем году тоже предстоит плодоносить. Есть еще вариант этого способа: на каждый палец надевается козий рог, и потом ветки «причесываются» растопыренной пятерней. От этого способа пошло название одного из сортов оливок – «кориакабра».
– Судя по твоим словам, трудов это требует адских, – сказал Витус.
– Так оно и есть. Опытный сборщик обрабатывает не больше одного дерева в день... О, мы не только работаем, мы и для праздников время находим! Раз в году все крестьяне, собирающие оливки, съезжаются в Порто-Марию, где наши оливковые давильни. И получение молодого оливкового масла мы отмечаем молодым вином. Дело в том, что у многих крестьян, собирающих оливки, есть еще и виноградники. У нас виноградников нет, зато есть лесной орех – несколько деревьев сразу за домом. Да вон их уже видно! А вот и сам дом.
Он указал на старый, но еще очень крепкий каменный дом, над крышей которого вился сизый дым. По виду здания было заметно, как росла семья Орантесов: со всех сторон дом был окружен пристройками.
– На пчелиный улей смахивает, – улыбнулся Витус.
– Хорошее сравнение, – поддержал его Магистр.
– В моей семье вы будете чувствовать себя, как дома, – расплылся в улыбке Орантес. – Добро пожаловать домой!
ГАГО – МАЛЕНЬКИЙ ЗАИКА
Ов-в-в-в-во-щно-о-ой с-с-у-у-пп!
– Видите, дети, это «А», – жена Орантеса Ана сидела у кухонного стола и выводила буквы мелом на куске старого сланца, старалась выговаривать звуки как можно отчетливее и протяжнее. – С «А» начинается наш алфавит – а-а-а. И мое имя тоже – Ана.
Бланка, Педро, Мария и Эльвира окружили мать и внимательно слушали.
– А мое? – спросила восьмилетняя Мария, живая и очень любопытная девочка.
Ана рассмеялась:
– Твое имя начинается с «М», но эту букву я покажу вам позже. – Она подняла указательный палец и с таинственным видом оглядела всех. – Есть, однако, одна буква, которая принадлежит нам всем: это «О». О-о-о... – Она быстро написала на сланце большую букву «О».
– А почему это «О» принадлежит нам всем? – спросила Бланка. Она в свои двенадцать лет была третьей по возрасту в семье дочерью после Нины и Кончиты и поэтому задавать такие вопросы в присутствии младших считала ниже своего достоинства, но любопытство взяло свое.
– Потому что все мы Орантесы, – ответила Кончита из угла, где вместе с Ниной замешивала тесто на завтра.
– Верно, – кивнула мать. – Фамилия «Орантес» начинается с буквы «О». – И она улыбнулась, увидев, как округлились губы у детей, произносящих этот звук.
– Это у вас замечательно получается, сеньора, – послышался чей-то голос. Это был Магистр. – Я некоторое время наблюдаю за вами и должен сказать, что из вас вышла бы замечательная учительница.
– Вы преувеличиваете, – Ана в смущении начала стирать буквы с куска сланца.
– Нет-нет, это чистая правда, – уверял ее маленький ученый. – Поверьте мне, я в этом разбираюсь! – он сделал шаг по направлению к столу. – А что меня особенно удивляет, сеньора, так это то, что вы находите время, чтобы учить детей грамоте.
Ана вздохнула:
– Иногда я и сама не знаю, как меня на все это хватает: и без того забот полон рот!
Это и впрямь было так. В то время как Орантес с сыновьями целыми днями пропадал в поле, она трудилась дома, не покладая рук. Она просыпалась под первый щебет птиц и будила детей, у каждого из которых было свое задание на день.
Затем она готовила завтрак, накрывала на стол, и за ним по заведенному в доме обычаю собиралась вся семья. В этом ей помогали старшие дочери Нина и Кончита. В отсутствие Орантеса нужно было еще накормить и напоить скотину – овец, коз и кур. Единственная их лошадь была либо под Орантесом, либо запряжена в плуг. Да, не забыть бы Изабеллу: после смерти Эмилио она перешла в собственность семьи и, как и остальные животные, требовала ухода и кормежки.
Покормив скот, Ана приступала к работе по дому. После полудня посылала одну из дочерей на поле отнести обед отцу и братьям. Особенно много приходилось хлопотать по дому в базарные дни, потому что тогда в доме отсутствовала Нина. Ну, и в период сбора урожая оливок осенью.
– Но я не жалуюсь, – улыбнулась Ана. – Главное, чтобы все были здоровы.
Ее взгляд упал на младшенького: Гаго почти никакого интереса к уроку не выказывал, он сидел в углу, задумавшись о чем-то своем. Этот ребенок доставлял Ане немало забот. Конечно, не удивительно, что ребенок, которого Бог наказал заячьей губой, не привык веселиться вместе со своими одногодками, но в последнее время малыш начал часто уединяться. Да и заикаться он стал почему-то сильнее...
Ана опять вздохнула. Нелегко после работы по дому учить детей грамоте. Тем более, что собрать для этого всех вместе почти никогда не удается. Поэтому в предыдущие три года она учила письму, счету и чтению близнецов и обеих старших девочек, а в этом году подошла очередь младших детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69