— Никак нет, товарищ командующий, Ваши приказы не только слушать, но выполнять буду, не щадя жизни.
— Ну, я еще не командующий — ворчливо-добродушно поправил он меня на этот раз.
— Ну, этого не долго ждать.
— А ты что, уже разнюхал что-то.
— Да кое-что слышал.
— Ну, об этом пока говорить не следует. Запиши лучше мое приказание. Я записал бодро, восклицая за каждой фразой: «Есть».
Вскоре он был назначен командующим 18 армией. И корпус перестал быть отдельным. Вошел в состав этой же армии.
На следующий день утром к нам на «КП» прибыл Гастилович. Штаб дивизии расположился в строениях огромного богатого крестьянского двора. Двор обнесен оградой «от честных людей»: невысокие столбики и две жерди по ним — одна в 20-30 сантиметрах над землей, другая на таком же расстоянии от вершины столбов. В России такие ограды называют «прясла». Двор с одной стороны, где расположено большинство строений, занимает горизонтальную площадку. Большая же часть двора расположена на зеленом травянистом склоне. Я занимал одинокий домик на самом верху двора.
В окно вижу, влетает во двор «виллис» и мчится к домам в нижней части двора. Выскакиваю из дома и бегом по склону к «виллису». Пока Гастилович вылезал из него, я подбежал и начал докладывать. Он не дал мне окончить, поздоровался за руку.
— А где Смирнов?
— Как обычно на передовой, в полках. Я могу Вас связать с ним.
— Не надо, Вы же обстановку знаете?
— Разумеется.
— Ну тогда пойдемте к Вам! Куда идти?
— До меня далеко. Может подъедете вон к тому домику.
— Нет, пройдемся. День-то вон какой прекрасный. И мы пошли, разговаривая.
Когда подошли к входу я посмотрел на адьютанта и глазами попросил его не входить за нами. Пропустив Гастиловича, я вошел сам и закрыл дверь за собой. Как только мы очутились в комнате вдвоем, я сказал: «Товарищ генерал-лейтенант, я прошу, пока нет свидетелей, выслушать и разрешить очень важный для меня вопрос».
— Ну давайте, давайте, что там у вас за вопрос? — ворчливо-дружелюбно, произнес он.
— Я очень прошу не ругать меня при посторонних, тем более в оскорбительной форме. Ведь Вы же знаете мой характер. Я ж могу не сдержаться и наделать непоправимое.
Во время этих слов Гастилович бросил быстрый взгляд на лежащий у моего стола автомат. Я тем временем продолжал:
— Неужели Вам действительно хочется, чтобы я попал под трибунал. Лучше вызовите меня одного и тогда, если я заслужил, ругайте как хотите. Можете даже ударить. Из уважения к Вам и это снесу. Но публичной ругани могу не снести.
— Ну да, из уважения ко мне, автоматную очередь не под ноги, а в грудь мне всадите.
Запомнился, значит, ему мой рассказ. Рассказал я об этом, когда мы обедали во время моего представления в связи с назначением в корпус. В разговоре за обедом как-то был затронут вопрос о грубости и рукоприкладстве командиров. Для меня это был больной вопрос, а Гастиловича я считал подходящим собеседником. Знал я его только по академии. Там он выглядел культурным, вежливым командиром. И мне не было известно какую метаморфозу он претерпел, оказавшись в командных должностях. И я с увлечением развивал тему культурных взаимоотношений начальников и подчиненных. Рассказывая, я вспоминал происшедший со мной случай в 10-ой гвардейской армии, случай, который чуть было не стоил жизни двум людям.
После одного из выездов в войска я возвращался в штаб армии. В одной низине внезапно наткнулся на скопление автомашин. Проезда нет. Сошел с «виллиса» и пошел вперед, сказав Павлику, чтоб продвигался за мной, когда машины пойдут. Иду, вижу — небольшой деревянный мостик, проложенный прямо на земле, перекрывает заболоченную речушку. Одна машина разворотила этот мостик и загородила проезд. Другие начали пытаться объезжать ее и позастревали. Скопилось уже около 30-40 машин. А требуется всего только — вытащить машину разворотившую мост, исправить последний и затем пропустить все машины, застрявшие вытащить. Собираю всех шоферов. Они быстро, чуть ли не на руках вытаскивают злополучную машину. Затем чинят мостик и, наконец начинают двигаться. Дорога некоторое время, после мостика, идет по выемке. Я оставил двух регулировщиков у мостика — шоферов самых последних машин, — а сам взобрался на верхнюю кромку выемки, откуда хорошо видно все, что происходит у мостика и на дороге. Накрапывает дождик и я натягиваю капюшон плащ накидки на свою каску. Все идет уже нормально, хотя машин еще много, но вмешательства уже не требуется, т.к. все знают свою очередь. Я, успокоенный, закурил и подставил ветру спину, отвернувшись таким образом от мостика. Вдруг страшный удар через каску обрушился на мою голову. Оборачиваюсь. Передо мной человек заносящий палку для нового удара. Вижу только эту палку и папаху с красным верхом. И руки сами, непроизвольно, схватывают автомат с груди. Нажимаю спусковой крючок… Но сильный рывок опускает ствол вниз. Вся очередь уходит в землю у самых носков сапог любителя палки. Это мой ординарец Петя, своевременно вмешался и спас жизнь двум людям, тому кто был под дулом автомата и тому, который убив генерала, был бы расстрелян по приговору трибунала. Я рванул автомат, но невысокий крепыш Петя буквально впился в него. И мне пришлось уступить. Тем более, что генерал, скатившись с откоса, буквально упал на сиденье своего «виллиса» и шофер погнал машину с предельной скоростью. Подошедшие к нам шофера рассказали предисторию. Оказывается, генерал, (утверждали, что генерал-полковник), подъехав к хвосту стихийно образовавшейся колонны, начал материться, требуя прохода для своей машины. И шофера теснились очищая ему проезд. Так он добрался до мостика, за которым движение было уже относительно свободным.
— Кто тут старший в этой банде? — спросил он добровольных регулировщиков у мостика. Один из них указал на меня.
— Вон он, наверху, подполковник стоит. Генерал выскочил из машины и бегом по откосу побежал ко мне. Не говоря ни слова, с ходу нанес удар палкой. Дальнейшее я уже рассказал. Возвратившись на «К.П.» армии я сразу же пошел к Казакову и рассказал об этом чрезвычайном случае. Был издан приказ по армии, которым предлагалось, чтобы совершивший рукоприкладство явился к командующему войсками. Никто не явился. В полосе армии располагался кроме армейских частей, неподчиненный армии артиллерийский корпус, которым командовал генерал-полковник артиллерии. Приказ командарма послали для сведения и в этот корпус. Но виновник не объявился. Вот об этом-то случае и вспомнил сейчас Гастилович.
— Нет, стрелять я больше не буду. Того случая до сих пор себе простить не могу. Навсегда зарекся. Но под трибунал можно и иным путем угодить. Можно например «сорваться» и на оскорбление ответить оскорблением. Или сделать еще что-нибудь, чего исправить нельзя. Ну, в общем, я прошу при свидетелях меня не ругать.
— Ладно, не буду! Слово!
С тех пор связисты всей армии, а через них и офицеры знали, что командарм, который «художественно» матерится по телефону, не ругает только начальника штаба 8-ой дивизии. Не зная истинной причины этого феномена, решили, что я родственник Гастиловича.
Между тем наступление наше развивалось безостановочно. Темп, правда, небольшой, считая по карте 4-6 км. в сутки. В горах без дорог не разгонишься. Зато дивизии корпуса, действовавшие левее нас, после двух дней безуспешных попыток преодолеть передний край противника, вдруг пошли с большой скоростью и на третий день догнали нас. Противник перед ними просто ушел. И это вызвало у Гастиловича новый приступ мании передовых отрядов. Но тут восстали против этого и догнавшие нас дивизии. И для них было ясно, что выйдя из гор к дороге они натолкнулись на организованное сопротивление. В это же время по войскам корпуса распространился слух, что чехословацкая граница сильно укреплена, что там проходит передний край укрепленного района и что вооружен этот У.Р. боевыми средствами, которых мы еще не знаем, и что этими средствами противник может уничтожить все живое.
Подлил масла в огонь и Генеральный Штаб. Экстренная разведсводка об укреплениях на бывшей Польско-Чехословацкой госгранице давала карту и описание укрепленного района с большой плотностью долговременных укреплений и заграждений. Эти сведения и слухи, которые разбухали и делались все страшнее, отразились на решимости войск. Полки явно не хотели идти к границе и пересекать ее, предпочитая действия на бывшей польской территории. Слухи начались снизу, от солдат и местного населения. Но когда пришла схема из Генерального Штаба поверили в слухи и командиры.
Внимательно проанализировав эту схему я доложил Смирнову, сделав твердый вывод: «Если долговременные укрепления на нашем направлении есть, — я в этом не уверен, — то они находятся сразу же юго-западнее Керешмезе. На границе же — утверждаю это — ни одной долговременной точки. Никто не станет растягивать УР на 130 км. по фронту, если те же задачи можно решить, создав узел шириной по фронту 3-5 км». Смирнов со мной согласился, и приказал полкам о схеме не сообщать. Но доклад — анализ схемы — для корпуса подписать отказался. Он посоветовал послать доклад за одной моей подписью, указав, что командиру эти соображения доложены, но он сомневается и поэтому позволил посылать как мое личное мнение.
— «При наших сегодняшних отношениях с Гастиловичем мои „сомнения“ пойдут на пользу делу, а моя подпись под этим документом будет действовать против».
Смирнов оказался прав. Гастилович согласился с моим мнением и разослал указание в дивизии «прекратить панические слухи о мифических укреплениях и перейти в решительное наступление». Это было кстати, так как части уже двое суток топтались на месте в 2-3-х км. от границы. После
приказа Гастиловича начали продвигаться как слепые, ощупью. Но диво. Легенда об УР'е на границе вдруг начинает превращаться в реальность. Из корпуса сообщают, что наш левый сосед — 137 дивизия — захватила 12 долговременных огневых точек. 151 полк доносит еще о двух. По одной «дарят» нам 129 и 310 полки. Затем у нас донесения о захвате ДОТов прекращаются, а у генерала Васильева (наш левый сосед) число их все растет. Максимальная цифра, насколько мне помнится, у него достигла 42-х. Меж тем я побывал на первом захваченном ДОТе. Оказалось, что это обычный давно заброшенный стрелковый блокгауз. Толщина железобетонных стенок не более 15 сантиметров. Во всех четырех стенах прорези для ведения огня из винтовок или автоматов. Пулеметных амбразур нет. Очевидно блокгаузы ставили не для занятия их гарнизонами, а как временные позиции для пограничников при ведении ими маневренного боя с вторгшимися небольшими отрядами противника.
Но Гастиловича сообщения о захвате большого количества ДОТов снова вдохновили на передовые отряды. Он либо в глубине души не поверил моим соображениям об УР'е, либо сообразил, что ему выгодно задним числом признать правильность генштабовской схемы, так как тогда действия корпуса приобретают весьма солидное значение — прорыв укрепленного района. И он, веря или делая вид, что верит, пишет приказание, в котором указывает, что войска корпуса прорвали глубокоэшелонированный пограничный укрепленный район: захвачено около 50 долговременных железобетонных огневых точек. Наступление продолжается. В связи с этим командиру 8 с.д. приказано создать сильный передовой отряд, который должен с ходу сбить прикрытие противника и развить стремительное наступление вдоль шоссе Керешмезе-Рахув. Главными силами дивизии наступать в том же направлении с задачей не позднее исхода третьего дня установить контакт с наступающими войсками 3 укр. фронта, в районе Слатина-Сегед.
Как выполнялся этот приказ, я расскажу позже. А сейчас мне необходимо сообщить о событии, которое произошло в то время, когда мы «прорывали» приграничный УР. Гастилович таки добился своего. Командующий фронтом отозвал Смирнова в свое распоряжение. На его место приехал полковник Угрюмов Николай Степанович, который до этого занимал должность заместителя командира корпуса — в нашем же корпусе, то есть у того же Гастиловича.
С первых же встреч у меня произошла стычка с Николаем Степановичем. Последний был хорошо знаком с нашим начальником политического отдела полковником Паршиным. И первый день, пока мы в штабе готовили документы, связанные с передачей должности командира дивизии, Угрюмов и Паршин были вместе почти неразлучно. Паршин информировал нового комдива о политико-моральном состоянии войск и «по совместительству» говорил обо мне. О характере полученной Угрюмовым информации можно судить по тому, что обращался он ко мне, когда ему надо было, сухо и отчужденно. Так с начальником штаба не разговаривают, если собираются с ним работать. Я отвечаю на это официальной вежливостью. Мне известно, зачем приехал Угрюмов, но формально мне об этом никто не объявил — ни письменно, ни устно. И вот происходит следующее. Смирнов дает мне какое-то поручение. Когда я уже повернулся, чтобы идти выполнять, Угрюмов мне вдогонку без какого бы то ни было обращения бросает: «И мне сделайте (то-то и то-то)». Я оборачиваюсь, задаю уточняющий вопрос, затем вопросительно смотрю на Смирнова. Он кивает головой: «Да, да, сделайте». Взглядываю на Угрюмова и говорю: «Хорошо. Будет исполнено». Вскоре я возвращаюсь и докладываю Смирнову другое, ранее полученное задание. И вдруг, в то время, когда я наклонившись к Смирнову, что-то рассматриваю вместе с ним, снова без обращения вопрос: «А мне вы сделали, что я приказал?»
— Нет, еще не сделано.
— А почему? — повышает он голос. — Вам не хочется выполнять мои задания! Не хотите, так можете уезжать вместе со Смирновым!
— Товарищ полковник! Ваше задание не выполнено потому, что его не успели выполнить, но дал я его на исполнение как только получил от вас. Это первое. Второе. Мне не дано права выбирать, с кем и куда мне ехать. На эту должность я назначен приказом командующего войсками фронта. Только по его приказу я и покину ее. И пока я начальник штаба, буду выполнять указания того, кто командует дивизией. Сейчас командир дивизии генерал Смирнов. Его приказания я и выполняю. Будет другой, буду также прилежно выполнять его приказания. Но, товарищ полковник! За всю свою службу я никому, подчеркиваю, никому не позволял повышать голос на себя. Не позволю этого и новому командиру дивизии.
Я повернулся и ушел. Вскоре закончился прием-сдача должности. Угрюмов стал командиром дивизии. Отношение с ним установились сухие, натянутые. В это именно время и пришел приказ о передовом отряде. Получив все указания комдива, я занялся формированием отряда. При этом, прямо-таки физически ощущал: за Керешмезе — укрепленный узел. Поэтому, испросив разрешения комдива, направился в 151 полк — поговорить с командиром передового отряда. На эту должность был назначен командир батальона капитан Заяц. Фамилия этого человека соответствовала его характеру. Он был предельно осторожен. Именно эта его осторожность и послужила главным аргументом для назначения его командиром передового отряда. Теперь мы с Зайцем вышли на наблюдательный пункт полка. Приказ передовому отряду был сформулирован, как и в приказании корпуса. Это мы изменить не могли. Но на «НП» я ему сказал: «По-моему, сразу за Керешмезе вы напоретесь на укрепления. Вон посмотрите, это, по-моему, замаскированные железобетонные надолбы. В общем я на вашем месте провел бы хорошую разведку, прежде чем совать свой нос туда. В Керешмезе можете идти смело. Там уже дивизионная разведка. А оттуда без хорошей разведки не ходите».
Разведка боем показала — перед нами УР с мощными железобетонными надолбами и электризованными препятствиями перед передним краем. Разведка была проведена так ювелирно, что в результате было только двое раненых, а весь передний край узла обороны был вскрыт. Сопутствовал нам и господин случай. В передовой отряд почти в самом начале разведки боем пришел работавший в этом УР'е местный житель Юра Кандуш. Его доставили в штаб дивизии, и там он сказал, что есть такое место, с которого он может показать все огневые точки этого узла сопротивления. Доложили Угрюмову, и он пошел со мной и Юрой на указанное им место. Оттуда мы видели все надолбы, наблюдали включение электрозаграждений, зажигаемую этими заграждениями траву, видели четыре огневых точки, которые открывали огонь по нашей разведке, а Юра показал нам и все остальные точки.
Угрюмов, хорошо знакомый с финскими укреплениями по боям на Карельском перешейке в 1939-40 гг., был рад хорошо проведенной разведке. Настолько рад, что даже со мной помягче говорил.
— Пойду доложу комкору! — сказал он.
— Я тоже пойду. Мне надо послать сюда, с Юрой, топографа, офицера, оператора и инженера, чтобы сделать сьемку всего узла.
Возвратившись в штаб, Угрюмов только фуражку сбросил и за телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120