За правильность своего утверждения я готов нести полную ответственность, вплоть до уголовной. Прошу Вас назначить повторную проверку тех же сооружений той же комиссией, но в моем присутствии. Если их выводы подтвердятся, товарищ Кирилов — усмехнулся я, — знает, что со мной делать. Я прямо физически ощущал, что надо мной нависло широкое черное крыло смерти. Но я был уверен, что сейчас его взмах не заденет меня.
Майор согласился задержаться еще на сутки и перепроверить за это время четыре сооружения. Какие, мне было безразлично, поэтому выбрали ближайшие. Первой должна была перепроверяться трехамбразурная огневая точка № 25. Назначили время сбора на точке. К этому времени я вызвал туда и бригаду измерителей. Когда я прибыл, старшина, возглавлявший эту бригаду, подошел с докладом. Я представил его московскому майору, сообщив, что сюда его измерители явились по моему распоряжению, на случай потребности в них. Затем увидев, что на точку прибыл и Черняев, представил и его. Потом в присутствии майора и Черняева спросил у старшины: «Какую оценку по ПХЗ имеет эта точка?»
— Отлично! Подпор 45 мм водяного столба, — ответил он.
Майор смолчал, и мы решили начинать проверку.
— Первую проверку — на отклонение пламени свечи в местах прилегания герметических дверей, при работе фильтро-вентиляционной системы без отсоса — производить не будем. Эту проверку выдержали все сооружения, — сказал майор.
— Нет, будем! — возразил я. — Будем производить все проверки в той последовательности и в том объеме, как это указано в инструкции.
Первую проверку точка выдержала. Вторую — на проникновение дыма в сооружение, при работе фильтро-вентиляционной системы без отсоса — тоже выдержала. Третья — такая же, как и вторая, но в условиях одновременной работы подпорной вентиляции и отсоса — тоже прошла благополучно. Четвертая — такая, как вторая и третья, но только при выключенных вентиляции и отсосе — также прошла великолепно. Больше проверок, по инструкции, не было. Пятой и последней проверкой в инструкции было записано измерение.
— Ну что ж, давайте измерять, — сказал я.
— Нет, еще одна проверка! — возразил майор.
— Какая? — удивился я. — По инструкции никаких больше проверок нет.
— Да, в инструкции эта проверка действительно пропущена. И виновные понесут за это строгие наказания, но мы ее знаем и проводим.
— Какая же это проверка? Расскажите!
— Ну вот начнем проводить и увидите!
— Нет уж, соизвольте сначала рассказать. Я еще посмотрю, смогу ли я позволить вам такую проверку.
— Как это Вы не позволите!
— А просто. Сила-то ведь у меня. Не подчинитесь, прикажу гарнизону арестовать и препроводить в соответствующее место для дальнейшего разбирательства.
— Хорошо. Я расскажу, но этот разговор я Вам припомню. Проверка очень простая — на прохождение дыма в сооружение при работе только отсоса.
Я опешил. И до сих пор мне кажется, что эта проверка была рождена потрясающим невежеством. Но ведь на основе именно этой проверки переарестовано все руководство Мозырского укрепрайона и чуть было не пересажали нас. По телеграмме этого майора, как я узнал впоследствии посадили всех составителей инструкции за «преступное снижение требований к боеготовности долговременных огневых точек». И я не имел права «извинить» ему такое невежество.
— Вы и в Мозыре такие проверки производили?
— Да, конечно!
— Знаете, после этого я должен был бы прекратить с Вами разговор, но т. к. нас слушает гарнизон этого сооружения, измерители и еще кое-кто кроме Вас, и т. к. Вы уже опорочили защитные свойства боевых сооружений, то и расскажу, почему я не допускаю эту проверку. Расскажу не для Вас, а вот для них, чтобы они разнесли по всему УР'у, что саперы создали для них надежные боевые сооружения, а тот, кто утверждает обратное, наносит вред боеспособности гарнизонов, вызывает у них неверие в свое оружие. Проделаем еще раз вторую проверку. Зажгите дымовые шашки. Всем одеть противогазы и зайти под маскировку. Включите подпорную вентиляцию. Обратите внимание на дым у стенок. Он не доходит до них на 2-3 сантиметра. Теперь включим и подсос. Дым приблизился к стенкам, но не коснулся их. Теперь выключим и вентиляцию, и отсос. Дым вплотную у стенки, но в помещение не проник. Остальное я доскажу на свежем воздухе.
Когда мы вышли из-под маскировки и сняли противогазы, я спросил:
— Все поняли, почему дым не прикасался к сооружению? Правильно! Его не подпускал воздух, выходящий из сооружения через бетонную толщу. Бетон воздухопроницаем. Из этого и исходили люди, составлявшие инструкцию.
Какую цель преследовала вторая проверка? Выяснить, не подвергаются ли опасности люди, когда противник воздействует химическими средствами, не ведя наступление наземными войсками. В это время вести огонь из сооружения не надо, значит не нужен и отсос. Работает только напорная вентиляция.
Третья проверка имеет целью выяснить, не будет ли поражен гарнизон отравляющими веществами (ОВ), когда в атаку пойдут наземные войска врага. Чтобы отразить эту атаку, сооружениям придется открыть огонь, а значит, включить и отсос. Именно поэтому мы и проводим третью поверку со включенными фильтро-вентиляционной системой и отсосом.
Четвертая проверка должна установить, не будет ли гарнизон поражен ОВ, если противник произведет внезапное химическое нападение в то время, когда ни фильтро-вентиляционная система, ни отсос не работает. Вы сами понимаете, что в этих условиях давление воздуха внутри и вне помещения одинаковы. Значит, тока воздуха в одну сторону нет. Но воздухообмен, через бетон, происходит. Именно поэтому данная проверка ограничена пятью минутами, т. е. временем, достаточным для приведения в действие фильтро-вентиляции. За эти пять минут дым или ОВ не должны попасть в сооружение.
Ну, а теперь попробуем представить себе, в каких условиях потребуется работа одного только отсоса. Может быть такое положение?
Все молчали.
— Товарищ майор, я прошу Вас сказать: в каких условиях может потребоваться работа одного только отсоса?
Он мог не ответить. Мог даже оборвать меня. Сказать, что не на экзамен сюда приехал, а на проверку. Но он ответил: «Ну… например… если… гарнизон закурит и для удаления дыма включит отсос». Этим ответом он доказал мне, что он не вредитель, а невежда. Боюсь, что следствию «СМЕРШа», в руки которого он попал сразу же по возвращению из Минска в Москву, ему пришлось «сознаться» во вредительстве.
Я высмеял майора и сказал: «Один отсос может быть включен, только когда из строя выйдет вентиляционная система. Но тогда будут открыты и двери, а люди будут работать у оружия в противогазах». Затем я подчеркнул, что искусственно снижать давление в сооружении, создавать вакуум в боевых отсеках, да еще и в условиях химического воздействия противника ни один разумный человек не станет. Сосать внутри помещений, через бетон, отравленный наружный воздух… Нет, такой проверки я не допущу. Действуем по инструкции. Измеряйте подпор!
Члены комиссии смущенно переглядывались.
— Ну, давайте ваш измерительный прибор! — резко потребовал я.
— У нас нет, — смущенно проговорил майор.
— А у Вас? — обратился я к Шалаеву.
Он смущенно развел руками.
Этот безответственный мямля особенно меня возмущал. Ведь все эти измерения — это больше его работа, чем моя.
— А Вы хоть видели этот прибор? — со злом спросил я.
— Нет, не видел, — сознался он.
— Старшина, дайте им свой! — приказал я.
Старшина подошел с прибором.
— Кто из членов комиссии может пользоваться этим прибором? Берите подключайте.
Никто не шелохнулся.
— Что, неужели никто не знает, как пользоваться прибором? Да как же вы осмелились, не зная дела, браться его проверять! Старшина, заметьте!
Он подключил прибор. Я подошел, глянул — точно 45 мм, как и докладывал он мне. Видимо, явившись на сооружение раньше нас, он успел промерить. Я подозвал майора и членов комиссии.
— Надеюсь, Вы хоть отсчет взять можете.
И когда все убедились, что в сооружении подпор сверх отличного, я сказал, обращаясь к членам комиссии: «А теперь немедленно уезжайте из района боевых сооружений. Никаких проверок я с вами больше не произвожу ввиду вашей полной неквалифицированности».
Гонор с майора как рукой сняло. Потом он понял, в какую опасную ситуацию попал, и пришел в полное отчаяние. Он упал перед Вишнеревским на колени, моля его как-то замять дело. Вишнеревский позвал меня для совета. Но что я мог посоветовать? Врать? Пойти на предложение майора: он напишет новый акт, в котором даст отличную оценку всему УР'у? А как же быть с арестами в Мозыре? Не сообщать туда о неквалифицированности комиссии? Пусть те, кого посадили, сидят? А как быть с Кириловым, который уже, конечно, знает от Черняева о том, что произошло на 25-ой точке? Я видел только один выход. Вишнеревскому написать начхим войск армии, что он отстранил комиссию от проверки, установив ее полную неквалифицированность. А майору посоветовать по приезде в Москву покаяться в том, что поехал проверять неподготовившись и по незнанию дела натворил ошибок.
Не знаю, так ли поступил майор. Если даже и так, то это ему не помогло. Он и два члена его комиссии по возвращении были арестованы и дальнейшая их судьба мне не известна.
Вскоре после этого пришла телеграмма прямо из Главного Управления Кадров: «Григоренко и Иванчихина (командира танкового батальона УР'а) командировать в Академию Генерального Штаба для держания испытаний». Вишнеревский, который после конфликта с московской комиссией особенно уверовал в меня, страшно расстроился. Объявив мне телеграмму, он впервые обратился ко мне по имени и отчеству: «Петр Григорьевич! А может Вы бы согласились еще хоть годик послужить со мной?»
— Безусловно. Мне очень нравится моя должность, моя работа, отношения с руководством и вся обстановка. И больше того, я считаю для дела плохо, когда лишают человека возможности хорошо освоиться на должности. Вишнеревский послал телеграмму в Главное управление кадров с убедительной просьбой оставить меня хотя бы на год, в связи со сложностью обстановки в УР'е.
Вместо ответа пришла телеграмма командующего войсками округа: «Вишнеревскому». Вы лично отвечаете за своевременное прибытие Григоренко в Академию Генерального Штаба для держания испытаний. Надеюсь, Вы понимаете, что отбор достойных кандидатов в эту академию есть важное государственное задание».
Сейчас, вспоминая эту переписку, я иногда задаю себе вопрос: как бы пошла моя жизнь, если бы тогда ГУК удовлетворил просьбу Вишнеревского? Пошла ли бы она по пути Петрова, который занял мое место? Он человек довольно бесталанный, выпущенный из Военно-Инженерной Академии одновременно со мной, менее чем за три года совершил бурный служебный взлет. Вскоре после его вступления в должность на УР был посажен стрелковый корпус. Будучи начинжем УР'а он одновременно стал и корпусным инженером.
Прошло немного времени и на Минский УР села армия. Петров теперь начинж армии и УР'а. Но и это оказался не предел. Аресты так быстро расчищали дорогу уцелевшим, что вскоре он был назначен начинжем Белорусского Особого Военного округа, а затем и начинжем вооруженных сил СССР. Однако здесь долго не удержался. Жизненный поток унес его куда-то в неведомом мне направлении.
Проделал ли бы я этот путь или же разделил долю всего бывшего при мне руководство УР'а. Ответа на этот вопрос нет. Провидению угодно было направить меня по третьему пути. Получая напутствия при отъезде в Академию Генштаба я не предполагал даже, что большинству провожавших уже отмерены часы жизни или предстоит тяжелый страдный путь. Об их судьбе я узнал только осенью 1938 года.
В сентябре 1938 года я приехал в санаторий имени Ворошилова в Сочи. Купальный сезон был еще в полном разгаре. Я помногу бывал на пляже. И вот однажды слышу: «Приятного отдыха, Петр Григорьевич!» Я этот голос узнал бы среди тысяч. Еще не видя маски мертвеца, я уже знал — Кирилов. Несколько дней он был почти непрерывным моим спутником. И все время рассказывал о той большой работе, которую провел его отдел по очистке укрепрайона от врагов народа. Он по нескольку раз возвращался к одним и тем же лицам. Идем или лежим на пляже молча. И вдруг: «А знаешь, Кулаков был в головке центра восстания в Минске. Военный руководитель этого центра. Вот так и узнай человека. Ты ведь тоже о нем высокого мнения был. Долго не сознавался, но заставили. Расстрелян.»
Или: «А Вишнеревский. Матерый вражина. В Красную Армию в 18-м пошел по заданию „Союза Спасения Родины“. И все время был связан с белоэмиграцией и с иностранной разведкой. В польской армии у него чин полного генерала».
Или: «А этого майора из Москвы помнишь? Как Вишнеревский с ним „воевал“. А оказалось, они выполняли одно и то же задание: подорвать веру гарнизонов в свои огневые сооружения, чтобы гарнизоны боялись находиться в них. Вишнеревского тоже расстреляли».
Или: «А Зося? Милая Зося. Ты знаешь, чьим она связным была? Не догадаешься. Телятникова. До он и не Телятников, а немец Буш. Расстреляли этого Буша, а Зосеньке десятку дали».
Слушая весь этот лживый бред, я еле сдерживался. К этому времени я уже был достаточно грамотен. Многое узнал от старшего брата Ивана. Еще больше от своего сокурсника по военно-инженерной академии Богданова. Чекист гражданской войны, он пошел на учебу и, окончив академию одновременно со мной, в 1936 году возглавил огромное строительство на Дальнем Востоке. Там и был арестован. Во время падения Ежова освободился. Мы случайно встретились. Он был уже в полковничьей форме и работал в военной группе при Совете Министров СССР. Перенес он ужасные пытки и рассказал о них мне — первому, как он подчеркнул. Он первый из тех, кто в моем присутствии назвал чекистские пыточные камеры фашистскими застенками. И он же первым нанес удар по моим убеждениям, что сажают в основном правильно, но есть и ошибки. Он сказал: «Я лично врагов не видел — ни одного, кроме тех, кто вел следствие». Однако, и он не возразил (искренне или нет, не знаю), когда я сказал: «Ну слава Богу, что теперь это исправляют. Лаврентий Павлович — коммунист надежный».
Зная все это, я не верил ни одному слову Кирилова. Да если бы и не знал, то вряд ли мог бы поверить этому неумному сочинительству. Встречаться с ним мне становилось все труднее, а слушать его злобную брехню просто невозможно. Но он или не замечал моего состояния или с какой-то ему одному известной целью хотел довести меня до такого состояния, чтоб я «сорвался». И такой момент подошел. Мы лежим на пляже, молчим. И вдруг он тихим голосом с каким-то раздумьем, горьким сожалением и злобой говорит: «Вот только жаль Куцнер, сволочь, от меня ушел!» Меня как пружина подбросила: «Ах, ты ж сволота!» Я схватил его за горло. Прижал так, что его стеклянные глаза на лоб полезли, встряхнул его голову трупа и посадил.
— Ушел! — злобно шептал я, держа его за плечи. — Куда он ушел? За границу бежал? Да я его в Москве ежедневно вижу. Но для тебя бежал. Я тоже для тебя бежал. Тебе бы нас в твой застенок, ты бы расстрел нам оформил, а затем мертвых оболгал. Не был Вишнеревский врагом. И Телятников никогда Бушем не был. И тем более Кулаков честнейший человек. И Зосю ты угробил из-за своих личных целей. Давить вас, как клопов, таких надо. Ну ничего, доберутся. А сейчас убегай, а то передумаю и додушу».
Я оттолкнул его от себя, и он исчез — как ветром сдуло. Больше я его не видел и о нем ничего не слышал. Возможно, что он уже тогда был в числе тех, кого в связи со сменой верховного руководства отправили на «заслуженный отдых». О себе он тогда ничего не говорил. Лишь о заслугах в борьбе с «врагами». А это как раз и характерно для таких отдыхающих «героев» чекистских застенков.
Но это я забежал в 1938 год, а провожали меня в академию осенью 1937. Начинался еще один — новый — этап моей жизни. И снова не по моей инициативе. Но прежде чем перейти к рассмотрению этого этапа, я хочу рассказать об одной встрече, которая как-то не вплетается в общую канву моего повествования, но оставила след в моем сознании, породила непривычные мне до того мысли. Речь пойдет о встрече летом 1937 года с Ворошиловым.
Память, к сожалению, не удержала точные даты. Однажды Вишнеревскому позвонили из Смоленска, что его с Телятниковым и начинжем вызывают к 10 часам в район Лепеля. Там строился военный городок на две кавалерийские дивизии. Все знали, что ожидается приезд Ворошилова. По какому признаку отбирали кого пригласить, и для чего приглашали, мне неизвестно. Кроме нескольких реплик к каждому из вызванных ничего не было. Да и реплики не всегда касались службы, хотя бы косвенно. Вот разговор со мной. Представляюсь, когда подошел мой черед. Климент Ефремович подает руку. Потом обнимает за талию и мы идем рядом: «Григоренко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120