Уши и нос тоже неподвижны и того же бумажного цвета, что и лицо. Череп покрыт расчесанными на левый пробор белесыми волосами, которые производят впечатление или искусственных или перенесенных сюда с чужой головы. Губы настолько тонкие, что рот выглядит буквально ниточкой. При разговоре губы часто раздвигаются на всю ширину рта, обнажая желтоватые зубы. Это улыбка. Жуткая, я бы сказал, улыбка, т. к. ни один мускул на лице не сдвигается с места, а глаза остаются неподвижными и ничего не выражающими. Впечатление черепа при таких «улыбках» усиливается: создается впечатление, что кто-то где-то дергает невидимый шнурок и раздвигает губы, прилепленные к этому черепу.
Мне стоило большого труда НИЧЕМ не выказать состояния, в которое меня привел вид этого призрака. Он шел ко мне от двери с раздвинутыми губами и, подойдя, протянул руку: Кирилов. Ага, так вот кто это. Начальник отдела контрразведки «Смерш» Минского укрепленного района Кирилов. Я слышал эту фамилию, но как-то не доводилось видеть его и слышать о нем. Сейчас, глядя на него, я невольно вспомнил Васильева. Встретиться с этим привидением в том месте, где ты в полной его власти — дело страшное. Мысль о Васильеве меня так захватила, что тяжкое впечатление, которое он произвел на меня, рассеялось. Я представил себя на месте Васильева и решил, что на это чудище, чтобы отстоять себя, не надо реагировать. После этого разговор с ним пошел у меня нормально. Однако впоследствии, когда аресты пошли один за другим, я каждого арестованного представлял в застенке лицом к лицу с этим живым скелетом.
Сейчас же мы говорили у меня в кабинете. Я сразу перешел на деловой тон. Сказал, что жду от контрразведки помощи. «Мы будем строить в районе Плещениц два батальонных района. Я сегодня привез распоряжение об этом. Работа срочная и очень важная. А главное, нам важно скрыть, что мы это строим. Я думаю дополнительно „закрыть“ 3-4 района. Во всех этих районах начнем работы, но действительные только в одном. Все районы возьмем под охрану, но самая бдительная охрана — в действительном районе. Надо, чтобы и птица непотребная не пролетела туда».
Не знаю, зачем он приходил, но моя экспрессия захватила его. Лицо, правда, никак не реагировало, но разговор он вел по моей теме и весьма заинтересованно. Я попросил, чтобы он помог в подборе охраны и людей, которые будут вести работы в ложных районах. Он сказал: «Я поручу это Черняеву». И тут я решил идти на пролом.
— Видишь ли, я на него не очень надеюсь, — и я рассказал историю с ним в сапбате 4 ск. — Не очень он любит работать. А это дело требует внимания, добросовестности и много труда. А кроме того, я думаю, что он относится ко мне не очень дружелюбно. А это может помешать делу.
— Хорошо! — Сказал он, — Я это дело обдумаю. Надеюсь, сделаем так, чтоб все обернулось на пользу нашей партии и народу.
На этом и закончилась наша первая встреча.
Первая, но далеко не последняя. Часто я встречался с Кириловым. Еще чаще вспоминал, в связи с начавшимися арестами в УР'е. Тяжкое чувство оставил во мне последний период моего пребывания в Минском УР'е. С одной стороны, я не мог не чувствовать удовлетворения от того, что совершил столь огромное продвижение по службе. Не могли не радовать и бесспорные трудовые успехи на новом поприще. Но с другой стороны, не было той радости творчества, что во время практики. Теперь тоже делалось дело. И пожалуй более квалифицированно, но сердце не радовалось, а было в тревоге. Постоянно как будто кто-то подозрительно наблюдал за твоими действиями. Эта «беспричинная», не ясно осознаваемая тревога усиливалась с каждым новым арестом. Я же весь УР исколесил многократно, знал всех командиров полков и артпульбатов, со многими вступил в приятельские отношения. И вот одного, другого, третьего… арестовывают. Остальные на глазах меняются. Исчезла прежняя откровенность, непринужденность. Люди начинают смотреть на тебя подозрительно, иные со страхом.
Я хорошо знал полковника Кулакова, командира 39 полка, лучшего, по-моему, из командиров полков. Я с ним крепко подружился в деле, в службе. И вот начинаю видеть его все менее и менее общительным. Потом его вызывают на дивизионную партийную комиссию (ДПК) — обвиняют «в связях с врагами народа». И это потому, что он служил вместе с людьми, которые оказались арестованными. В партийной формулировке это звучит «оказались врагами народа». Не «арестованы по подозрению», а «оказались врагами народа». Раз арестованы, значит «оказались». Кулаков резонно говорит, что знал этих людей как честных и добросовестных командиров и совершенно не был осведомлен об их враждебной деятельности. Но его из партии исключают за «связь с врагами народа». Убитый, он едет домой. На въезде в городок его поджидают молодчики Кирилова, пересаживают в «воронок» и, не дав повидаться с семьей, везут обратно в Минск — в тюрьму.
За Кулаковым на ДПК потащили командира 38 полка — полковника Куцнера. Обвинение такое же и решение тоже «исключить из партии за связь с врагами народа». Уже много лет спустя я от прошедших такое исключение узнал, как дальше развертывались события. В тюрьме следователь предъявлял обвинение: «связь с врагами народа». Основание — решение партийной организации. А дальше: «Рассказывайте о своей вражеской деятельности!» И… пытки. Вот и вся несложная механика размножения врагов народа. После ареста такого «связанного с врагами народа», как Кулаков, начались аресты тех, кто был связан с ним. У Кулакова в полку, вскоре после его ареста, были арестованы начальник штаба полка, командир артпультбата и далее пошли арест за арестом всех, кто был связан с Кулаковым по службе. В связи с этим люди стали бояться ходить к начальнику даже по его вызову. Я сам чувствовал, как вокруг меня создается пустота. Приедешь в часть, а офицеры разбегаются. На всякий случай — может, меня завтра арестуют, и его потянут к ответу за связь со мной. Полк Кулакова — лучший в дивизии — на глазах разваливался. Солдаты открыто говорили… Нет, не в защиту невинно арестованных командиров. Наоборот: «Кто нами командует!!! Враги народа умышленно поставят нас под убой. Надо всех офицеров „перешерстить“. Ведь их всех Кулаков принимал. Знал, кого принимает. Ненужных ему отчислял из полка».
Но в 38 полку события пошли по-иному. Когда Куцнера исключили, он пошел на вокзал. И совершил такое, чего никто не ожидал. Его, как и Кулакова, ждали дома — на ст. Дзержинск железнодорожной линии Москва — Негорелое, а он по той же линии поехал в другую сторону — на Москву. Осенью, когда я приехал в Академию Генерального Штаба, случайно встретил Куцнера. От него я узнал об этом его маневре. Мы в УР'е никто не знали, где он. Кирилову же, который знал, конечно, его адрес, было невыгодно рассказывать о своей «промашке». Поэтому мы все считали Куцнера арестованным.
Когда мы встретились с ним в Москве, он мне рассказал: «Иду на вокзал, а в голове — в Дзержинске ждет арест. Надо подаваться в Москву. Если распоряжение оттуда, то пусть там и арестовывают. А если местное творчество, зачем лезть к ним в пасть. На вокзале иду к кассе, а сам внимательно осматриваюсь. Вижу одного кириловского молодца. Подхожу к кассе, беру демонстративно билет до Дзержинска и иду гулять на улицу. „Молодец“ успокоился и исчез. За мной никаких „хвостов“. Видимо, было дано задание только до вокзала сопроводить. Но я на всякий случай походил, пока подошел поезд от Негорелого на Москву, затем зашел в уборную, выбросил „в очко“ фуражку, расстегнул китель, дождался, пока поезд тронулся, и как уже едущий пассажир вскочил в вагон на ходу и пошел по поезду „искать свое место“. Нашел начальника поезда, заплатил ему, и он меня устроил в мягкий вагон.
В Москве явился в Главное Управление Кадров и заявил, что обратно не поеду. Согласен на любое назначение, но обратно ни в коем случае». Его назначили преподавателем в академию им. Фрунзе.
Это тоже особенность того времени; тот, кто не как я, понимал обстановку и чувствуя приближение ареста, уезжал в другое место, избегал его, как правило. Когда найдешь этого, сбежавшего, да еще надо представлять доказательства его «преступной деятельности». А доказательств нет. Они могут появиться только после того, как он будет арестован. А «план» (по арестам) надо выполнять. Поэтому предпочитали брать сидящих на месте, а не гоняться за «бегунами». Все равно и тот, и эти ни в чем не виноваты, но «показания», если хорошо «поприжать», дадут.
Я всего этого тогда не понимал. Полагал, что «пятая колонна» в стране есть. Возможны, конечно, ошибки, но основная масса арестованных — «враги». Ведь вот уже у Кулакова переарестовали добрую половину офицеров полка, а у Куцнера только его самого. Я тогда еще не знал, что Куцнер не арестован и что он своим поступком нарушил намеченный «план». Кирилов и его подручные, зная, что Куцнер в Москве, и не зная, каковы его связи в «верхах», полагая, что у того есть там «сильная рука», боялись трогать 38-ой полк. Вероятнее всего именно это отодвинуло безудержный разгул арестов в Минском УР'е на конец 1937 и начало 1938 годов. Мне видеть этого не пришлось. И видимо поэтому я не дошел до мысли, что творится произвол. И все же тревога висела в воздухе. Впоследствии, когда я узнал о событиях 1936-1937 г. значительно больше, я часто вспоминал этот период и ставил перед собой вопрос: боялся ли я ареста? И твердо отвечал: нет! Хотя и понимаю теперь, что если бы меня не отозвали в Академию Генерального Штаба, то в УР'е я почти наверняка был бы арестован. Недаром же Кирилов был так внимателен ко мне и не даром он так и не сменил Черняева на посту оперуполномоченного Управления начальника инженеров УР'а. Но я никакой опасности для себя не видел и вел все дела с полной ответственностью и решительно, не оглядываясь ни на кого.
Строительство двух Плещеницких батрайонов было выполнено квалифицированно. Я хорошо помнил свой дипломный проект и решил смело внедрить его в практику на этих двух батрайонах. Я конечно не пошел на такой рискованный эксперимент как постройка батрайона за 14 суток. Не имея практического опыта и при отсутствии той технической обеспеченности, на которую я рассчитывал в дипломном проекте, пытаться строить батрайон за 14 суток было бы авантюрой, но за три месяца оба батрайона были закончены полностью, с полным боевым оборудованием дотов и проведением всех максировочных работ.
Если бы я боялся, то такую работу вообще невозможно было бы выполнить. Все время приходилось рисковать. С самого начала. С организации строительных участков. Шалаев предложил два участка: батрайон — участок, и настойчиво доказывал Вишнеревскому и писал начальнику инженеров округа, что один начальник участка не справится, и работа будет сорвана. Но я сказал твердо — будет один участок и все материальные средства будут в одних руках или я снимаю с себя всякую ответственность за эти работы. Вторая стычка произошла с более опасным противником — Кириловым — по поводу кандидатуры начальника участка. Кирилов действовал, конечно, не прямо. Он сам «не вмешивается в дела командования». Он действовал через комиссара УР'а Телятникова, старого коммуниста — в партии с 1915 года — и политработника с первых дней создания Красной Армии. Он единственный в УР'е, кто сохранил при присвоении звания свои ромбы. У него их было по должности два. При присвоении званий ему дали звание «дивизионного комиссара», т. е. те же два ромба. Телятников пригласил меня и после небольшой словесной «разминочки» спросил: «Ты кого хочешь назначить начальником нового участка?»
— Костю Хорна.
— А может подумать над другой кандидатурой?
— Нет, я уже всех перебрал. Более подходящей кандидатуры нет.
— Ну, а Немировский? Военный инженер. Одну с тобой академию кончал. И к тому же член партии. А что Хорн? Гражданский техник, беспартийный.
— Немировский учился со мной не только в одной академии. На одном факультете. Мы знаем друг друга, как облупленные. Во время учебы дружили. И здесь дружим, хотя он выше меня по званию. Но Немировский не организатор, он человек безвольный — на каждый начальнический чих оглядывается. А Костя организатор. В трудный момент он не остановит работу, не станет искать начальника для получения дозволу. То, что он техник, не помешает ему вести дело. У него строительная практика вдвое больше, чем у Немировского.
— Но нельзя же недооценивать и инженерные и партийные данные.
— Нельзя. Но главное сейчас — организаторские качества. Вот Вы в этом укрепрайоне с первого дня. Сколько времени затрачивалось на создание батрайона, если считать от первого колышка, до полной боевой готовности?
— Много.
— Много? Не меньше трех лет. А было и пять. А мы должны сделать два батальона за три месяца. Мне нужен повседневный организатор. А на инженерные вопросы поставим инженера. Создадим на участке техотдел. Того же Немировского или самого Шалаева поставим во главе. А Хорн пусть организует дело, пусть будет моим подручным в этом деле. Я ведь с себя не снимаю ответственности.
— Но кандидатуру Хорна и Кирилов не одобряет.
— Что значит не одобряет? Если у него есть против него материалы, пусть действует официально, а если я начну считаться с его личными симпатиями и антипатиями, то работать будет некогда. В общем, я твердо настаиваю на Хорне и беру на себя ответственность за него. А нет — отстраните меня от этого дела и поручите Шалаеву. Он окончил ту же, что и я, академию еще раньше Немировского и получил звание военинженера 1-го ранга.
— Ну смотри. Тебе виднее. Мое дело предупредить.
Несколькими днями позже зашел Кирилов. Он проявлял ко мне особое расположение. Заходил довольно часто. На неделе 2-3 раза. Чем это вызывалось, я и до сих пор не могу сказать. Какой-либо особой направленности в разговорах не было. Разговор о том, о сем. Попыток завербовать меня в секретные сотрудники «Смерш'а» тоже не было. Так в чем же дело? Особая симпатия? Желание отвести душу в разговоре с интересным собеседником? Или просто из-за близости расположения наших кабинетов? Или, может, «поиграться» со мной: напоминать своей физией, что «смерть с косой» всегда рядом? Или же, возможно, мне готовилась особая роль, даже выходящая за рамки Минского УР'а: роль эксперта на каком-то готовившемся процессе по «вредительству» в системе УР'ов? Все могу думать, но твердо ничего не знаю кроме того, что относился он ко мне с показной симпатией и откровенностью.
Однажды он пришел в состояние такой удовлетворенности, что это можно было заметить даже по его лицу мертвеца. Усевшись, как обычно без приглашения, к моему столу, он сказал: «У меня для тебя „сюрпризик“ есть. Хочешь послушать?»
— Ну что ж, раз это для меня, то выкладывай. — Кирилов, держа в руках какой-то типографского исполнения документ, начал читать. Документ он держал все время так, чтобы я не мог прочесть в нем что-нибудь сам. С тех пор прошло более 30 лет. К тому же слуховая память у меня значительно хуже зрительной. Поэтому я не могу поручиться за точность формулировок прочитанного мне Кириловым. Не могу даже утверждать, что я ничего не упустил из слышанного. Но я убежден, что оставшееся в памяти ниже излагается точно.
«Новый начальник инженеров Минского Укрепленного района Григоренко Петр Григорьевич», — зачитал Кирилов. Сделал паузу. Затем начал читать мои биографические данные. Они были довольно подробными и фактических ошибок в них я не заметил. После биографических данных снова пауза и — «далее самое интересное. Слушай внимательно.» — Принадлежит к так называемому сталинскому поколению. Идейный. Предан Сталину и его режиму не из желания выслужиться, а по убеждению. К критике в адрес режима относится нетерпимо, но доносов не пишет, а горячо убеждает оппонента в его неправоте. Головокружительное продвижение по службе воспринял как должное и несмотря на отсутствие опыта дело взял в руки твердо и уверенно. Инициативен и решителен. Принимать на себя ответственность не боится. Заметных пороков не обнаружено. Подходов для вербовки нет. Можно попытаться действовать через женщину, хотя надеяться на успех тоже трудно».
Кирилов закончил и уставился на меня своим застывшим взглядом:
— Ну как аттестация? Нравится?
— Очень.
— А что же ты не спросил, кто писал?
— А я жду, когда ты сам скажешь. Ваш брат ведь любит задавать вопросы, а когда задают ему — он не любит.
— Это выдержка из внутриведомственного доклада начальнику дефензивы (польской разведки).
— Хорошо же они осведомлены. А что же смотрит «Смерш»? Извиняюсь за вопрос.
— Это ты узнаешь в свое время. А вот тебе кое-что запомнить надо. В частности насчет женщин. А то ведь Загорулько подобрал такой цветник. Неудивительно, если кто-нибудь из них начнет изучать тебя поближе… Но я бы на твоем месте не ждал изучения, а начал бы сам это делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120