Решил судьбу в другой раз не искушать. На обратном пути объехал опасный участок лесом. Через день, 27 февраля, вместе с командиром 101-го гв. стрелкового корпуса смотрели части при вводе их в бой. Остановились там, где дорога проходит через траншеи прорванной накануне немецкой обороны. 45-ти миллиметровая пушка попала одним колесом в выбой, образовавшийся на недостаточно плотно засыпанной траншее. Толчком пушку подбросило и стволом повело на нас. Оба мы инстинктивно отступили. Оглушающий грохот. Оглушенный я упал, ничего не понимая. Чуть пришел в себя, слышу стон. Поднимаюсь, осматриваюсь, стонет командир корпуса. У него раздроблены обе стопы. Организовали первую помощь и отправили в армейский эвакогоспиталь. Вечером жена говорит:
— Нехорошо это, такое везение подряд. Не удержался-таки Павлик, рассказал.
— Ты поосторожнее. Не вылезай, пожалуйста, где не надо.
— Воздержусь. Тем более, что завтра — последний день самого невезучего моего месяца.
Но на следующий день слова не сдержал. Мы с Казаковым поехали на новый ВПУ. Поехали только вдвоем, если не считать адъютанта командующего и связистов. По дороге он, видимо, что-то вспомнив, вне связи с тем, о чем говорилось, сказал:
— Пожалуй придется вам идти по предназначению. Дмитриева дальше нельзя оставлять на дивизии. Закончим эту операцию и пойдете.
— Я готов, — ответил я.
Прибыли на ВПУ. Сидим. Я обзваниваю дивизии. На пять часов вечера назначена 10-минутная артподготовка и после нее атака. Проверяю готовность. И вдруг, без четверти пять, Казаков говорит:
— Надо бы посмотреть, что за артподготовка будет и что за атака. Может быть, мы только снаряды даром тратим, а воевать никто не воюет.
— Давайте поеду, — говорю я. — У нас 120-ая гвардейская на главном направлении. К ней может и поехать?
— Да, да, — говорит командующий, — поезжайте.
Звоню на КП дивизии:
— Где вас найти?
Отвечают:
— Водонапорную башню на карте видите? Самой башни теперь нет. Ее немцы взорвали, но в воронке, образовавшейся на месте башни, мы и обосновались со своим КП.
Я выехал. Рассчитываю, если простреливаемые подступы к высоте с водокачкой я буду преодолевать пешком, то на КП не попаду не то что к началу, но и к концу артподготовки. Поэтому говорю Павлу:
— Газуй на полной скорости, до самой высоты. Там не останавливаясь развернись и мчи обратно из обстреливаемой зоны. Я выскочу во время разворота, когда тебе придется сбавить скорость. — Так и сделали. Я соскочил с машины и бегом помчался на высоту. Павлик на полной скорости гнал машину в тыл. Еще при подъезде к высоте неприятно кольнула мысль:
— Ну и место же выбрали. Как раз только для того, чтобы голову сложить.
Высота, на которой когда-то стояла водонапорная башня, резко возвышается над окружающей местностью, напоминая собою скорее огромный курган, чем высоту. Водонапорная башня действительно взорвана, но от этого высота не стала менее заметной. После взрыва образовалась воронка диаметром метров в 15-20 и глубиной более трех метров. Выбросы образовали гребень вокруг воронки высотою полтора-два метра. И эта, что называется, братская могила, битком набита людьми: артиллеристами, связистами, саперами. При этом установлено не менее 5 стереотруб, которые все смотрят на запад, где как раз спускается к заходу солнце. С холодком в душе я воображаю, как эти стереотрубы посверкивают немцам своими стеклами. Пытаюсь разыскать работников штаба дивизии. Никого.
Ложусь, начинаю наблюдать начавшуюся артподготовку. Жиденько, очень жиденько; через 10 минут все затихает. Артподготовка кончилась, а атаки не видно. Вдруг все захрохотало. Это открыла огонь немецкая артиллерия. В сравнении с только что состоявшейся нашей артподготовкой, это шквал огня. Наступать впору немцам, а нам, — дай Бог, удержаться на захваченных позициях. Наша воронка тоже попала под обстрел. 210-миллиметровая батарея, с предельной дальности беглым огнем обрабатывает нашу воронку. Снаряды ложатся пока что вокруг, ударяют в своеобразный бруствер (взрывной выброс) с наружной стороны или перелетают через воронку. Я лежу на западной части бруствера, изнутри. Наблюдаю, что делается в районе переднего края. Разрывы кругом, но к нам в «братскую могилу» пока что снаряды не залетают. Вдруг более громкий разрыв и почти тотчас удар по кости правой ноги. Такое чувство, будто ударило бревном, упавшим с большой высоты. Осторожно, в страхе поворачиваю голову в расчете увидеть что-то огромное и страшное на ноге. Но ничего нет, а удар по кости продолжает ощущаться. Пробую двинуть ногой — двигается, Осматриваюсь по сторонам. Вижу и узнаю от других: один снаряд врезался в задний бруствер (восточный) с внутренней стороны. Убит один автоматчик. Я вижу разбитый автомат у него на спине и под ним спина развороченная, пожалуй даже вырванная — от лопаток и до поясницы. Несколько человек, в том числе и я, ранены. Я это понял, когда вдруг почувствовал в валенке что-то горячее. Стянул валенок, разорвал два индивидуальных пакета, начал накладывать повязку. Подбежал солдат:
— Позвольте я! И он начал работать искусно и споро.
— Пойдемте, товарищ подполковник, вниз, в убежище, — сказал он, закончив бинтовку.
— А что за убежище? — спросил я.
— Да это мы, саперы, для себя рыли, но занял штаб дивизии.
Мы спустились с высоты и забрались в вырытую в ней с восточной стороны нору. Там я и встретился с командиром дивизии и штабом — воочию убедился, как они наблюдали и что видели в этой темной дыре. Однако, как оказалось, они «видели». Когда я добрался до ВПУ, я рассказал Казакову о жалком подобии нашей артподготовки, о так и несостоявшейся атаке и о могучем огневом отпоре немцев; рассказал также и о том, где и когда нашел командира и штаб дивизии. Он засмеялся.
— Вот же артисты. Вы бы слышали, как они докладывали мне — Поднялись. Идут. Дружно идут. Но сильное огневое сопротивление немцев. Залегли… — Ну, езжайте в госпиталь. Я уже сообщил, что вы едете.
До госпиталя добирались долго. Навстречу шли пополнения и артиллерия. Все к фронту. Значит Маркиан Михайлович предполагал развить успех дальше. Нога болела, в голове мутилось. Видимо, поднялась температура. Встречал главный хирург. Приказал сразу же «на стол». Мы с ним были знакомы, но шапочно. Однако, теперь, раненого, он встречал меня как родного человека. Когда меня уложили и начали готовить к операции, он подошел:
— Ну что ж, Петр Григорьевич, придется ногу ампутировать, пониже колена. Видите ли, можно пытаться и сохранить, но это опасно. У вас нарушена суставная сумка, поврежден голеностопный сустав. Костное масло может попасть в кровь и тогда никакого спасения. Я вам рекомендую ампутацию.
— Ну что ж, ампутация, так ампутация. Меня уже и на стол положили. И быть бы моей ноге ампутированной, но случилось неожиданное. Жена, узнав о ранении и о том, куда меня направляют, примчалась сюда и сразу ко мне. Быстро узнав о предстоящей ампутации, она решительно запротестовала. Она так убежденно говорила:
— С ним ничего не случится. Все пройдет благополучно…
На это подполковник — главный хирург армии — сказал:
— Ну хорошо, оставим ногу вам, на вашу ответственность.
Все дальнейшее проходило для меня, как в тумане. Операция проводилась под местным наркозом, и я слышал, как главный хирург работал ножом, разъяснял стоящим вокруг стола врачам, как делать суставную операцию. По окончании, коротко, но четко объяснил, как мне вести себя при лечении. После операции направились в Великие Луки, где стоял готовый к отправке санитарный поезд. Но мест лежачих не оказалось. Пришлось ехать в г. Торопец. Отъехав километров 10, мы увидели, как налетевшая авиация пробомбила санитарный поезд, несмотря на полотна с красным крестом. После в Торопце узнали, что уцелели очень немногие. По прибытии в Торопец поднялась высокая температура. Хирург диагностировал: «гангрена» и решил отнять ногу до паха. Жена опровергла диагноз и ей пришлось выдержать еще один бой за мою правую ногу, при этом наслушалась оскорблений и получила удар по голове. Были большие затруднения и с высадкой меня в Москве. Поезд шел в Новосибирск, обходя Москву по Окружной дороге. Но рассказ об этом, это уже область жены.
Москва запомнилась несколькими эпизодами и ощущением близости дома. Зинаида почти ежедневно бывала у меня и каждый раз приносила кроме приветов что-то домашнее. С поезда меня привезли в эвакогоспиталь в Марьиной Роще. Поместили в одной палате с подполковником (политработником) Ростиславом Николаевичем Резвым. Ранение у него было сходное с моим. Повреждена стопа. Мы с ним сразу сошлись характерами. Жены наши, тоже нашли общий язык. Сложилась длительная дружба семей, которая продолжалась вплоть до начавшихся у меня «заблуждений».
Одной операцией не обошлось. Главный хирург Московского округа, кажется, Дмитриев, сделал операцию чистки остеомиэлита и рекомендовал для укрепления организма не госпиталь, а санаторий. И мы втроем — я, Зинаида и наш сын (от ее первого брака) Олег, получили путевки в Кисловодский санаторий. К концу срока пришлось делать еще одну чистку.
В Кисловодске была проведена и Военно-Врачебная Комиссия (ВВК). Заключение было убийственным: Ограниченно годен, 2-ой степени. Это означало: годен к военной службе в военное время, в тылу. Выходило, что война кончается и я должен буду снова начинать жизнь сначала. Уезжал я из Кисловодска в Москву с тяжелым сердцем. На руки мне выдали направление в ГУК (Главное Управление Кадров), в котором было указано, что я направляюсь в ГУК по излечении ранения для дальнейшего использования, с предоставлением десятидневного отпуска. На руки было выдано и заключение ВВК. В направлении в ГУК об этом ничего не было сказано. Очевидно, врачи считали, что никому не выгодно прятать заключение, избавляющее от фронта. Мне оказалось выгодно. В ГУК я сдал только направление. Заключение ВВК оставил у себя и оно в том виде, как было составлено в 1944-ом году, до сих пор хранится у меня.
Полковник, принявший мое направление, спросил для формы:
— Значит закончил лечение?
— Да, закончил.
— Ну что ж, иди гуляй свои 10 дней. — И приказал выписать мне отпускной.
Эти десять дней были счастливыми и горькими. Счастливыми потому, что я был здоров, находился в семье, любил и был любим. А горькими потому, что все время над нами витала мысль: скоро разлука, и, может, навсегда. После отпуска пошел в ГУК и получил назначение — «В распоряжение 4 Украинского фронта». Позвонил друзьям в Генштаб. Мне сказали, что на днях в штаб 4 украинского фронта выезжают на машине 2 офицера Генштаба. Могут и меня подхватить. Рано утром 8 августа за мной заехали и мы отправились. Жена захотела проводить до Подольска. Никто не возражал. Место в машине было. Эта поездка останется в памяти навсегда. Мы сидели с Зинаидой тесно прижавшись, переполненные нашим общим чувством. Я пытался впитать ее в себя на всю войну. Вот и место, где надо сходить, откуда ближе всего до станции. Я выхожу из машины и мы расстаемся. Слова прощания никто из нас не употребил. Потом я сажусь в машину и она трогается. Сижу и думаю: «Как ей сейчас тяжело. Ведь оставаться всегда тяжелее, чем уезжать». Мои попутчики все время смотрят назад и говорят о моей жене:
— Стоит печальная и смотрит вслед. Машет рукой. Показывает, чтобы вы оглянулись.
Но нет, я не оглянусь. Я загадал, что если выдержу, не оглянусь, то останусь жив и буду жить с ней долгие годы. Я не оглянулся. Когда мы встретились она спросила:
— Почему?!…
Я объяснил. Она сказала: «Я так и думала».
23. Четвертый Украинский
Машина подвезла меня прямо к управлению кадров фронта. Начальник управления полковник Карпето сразу отправил меня в общежитие резерва начсостава фронта. Уже изрядно погуляв, встретил посыльного Управления Кадров. Принес записку Карпето: «Немедленно к командующему».
В приемной у командующего Карпето, встретил меня словами: «Только из-за тебя и задерживаемся. Уже несколько раз спрашивал».
— А в чем дело? Почему именно меня?
— Ничего не знаю. Сегодня доложил Ваше личное дело, а он «Давай сюда его».
Через некоторое время к командующему вызвали Карпето. Вскоре он высунул голову в дверь: «Заходи». Я зашел, представился. Командующий — Генерал Армии Петров, Иван Ефимович, несмотря даже на его постоянное подергивание головы, произвел очень приятное впечатление. Может быть сыграла тут роль и та слава, которая шла за ним как за организатором обороны Одессы, а затем Севастополя.
Иван Ефимович один из наиболее талантливых военных деятелей имел самое большое количество неудач, в смысле должностном. Сталин его не долюбливал. Его неоднократно понижали в должности. Был отстранен от должности командующего 4-м Украинским фронтом перед самым концом войны. «Героем Карпат» на параде Победы выступил Еременко, прокомандовавший фронтом всего 18 дней, а Петрова, в труднейших условиях проведшего свои войска через Карпаты, даже не вспомнили.
Сейчас я стоял перед этим «талантливым неудачником» и с уважением смотрел на него. Все мне в нем импонировало. И плотная коренастая фигура и простое крестьянское лицо со щетиной коротко постриженных рыжеватых усов, и голос глуховатый и твердый, и, как я уже сказал, даже подергивание головы. Он сказал:
— Вот тут Иосиф Родионович (Опанасенко. П.Г.) пишет в личной характеристике, что Вы со своей бригадой очень успешно действовали в Хехцире. А я Хехцир знаю. Это похлеще Карпат. Так вот я хочу вас спросить, что Вы считаете главным, чтобы войска успешно действовали в горах?
— Подвижность и выносливость — горная закалка. Все оружие и боеприпасы всегда с собой. Действовать с предельным напряжением сил. Солдат должен быть нагружен как мул, вынослив как ишак, подвижен как горный козел, сообразителен и храбр как барс. Когда нужно — горный стрелок действует без сна непрерывно — и двое, и трое, и более суток. Упущенное время потом ничем не наверстаешь.
— Правильно! — воскликнул Иван Ефимович. Так вот это и втолкуй в 27 гв. стрелковом корпусе и в 18 армии. Придется тебе там поездить по частям.
Потом глядя на меня исподлобья, спросил:
— Начальником штаба дивизии пойдете?
— Разумеется, ответил я. Он поднял голову и, посмотрев открытым прямым взглядом произнес:
— Вот это правильно. По Вашему прохождению службы Вы заслуживаете большего. А проявиться как работнику можно на любой должности. Я за людьми слежу и при первой возможности дам должность, какой Вы достойны. А сейчас начальником Штаба 8-й стрелковой дивизии. Вместо генерал-майора Подушкина. Вы его знаете?
— Если это тот, с которым я учился в академии Генерального Штаба, то знаю.
— Да, верно, тот. Он Генштабист. Был начальником Штаба Корпуса. Ну, провалились с наступлением.
— Кто из нас не проваливался — вот и наказали с понижением в должности. Но до каких же пор наказывать. Человек дельный. Пусть поработает в штабе фронта. Но вы об этом ему ничего не говорите. Ну, поезжайте. Смело беритесь за дело. До вступления в должность немного поработайте на общество. Я позвоню Журавлеву (командующий войсками 18 армии. П.Г.), пусть использует вас, до вступления в должность, для разъяснительной работы в войсках по вопросам боевых действий в горах.
Но Журавлев меня почти не использовал. Я выступил на двух армейских совещаниях, посвященных подготовке войск к боевым действиям в горах и уехал к месту назначения. И все же я пробыл там достаточно, чтоб «оставить след в истории». Я участвовал в совещании, на котором выступали начальник политотдела 18-ой армии полковник Брежнев Леонид Ильич и я. На снимке опубликованном в «Правде» политотдельский фотограф запечатлел свое начальство во время выступления, во весь его могучий рост. Я в это время скромно примостившись на корточках, делал записи для своего предстоящего выступления, и каким-то образом попал в кадр. Фотография в «Правде» — это явный недосмотр. Но откуда нынешним редакторам знать в лицо какого-то диссидента, да еще в том виде, как он выглядел более тридцати лет назад.
Отправился я из армии на попутных машинах. Решил ехать (из района Станислава) в Делятин, где дислоцировался штаб дивизии, через Коломыю — место дислокации штаба корпуса. Начальнику штаба, поскольку он не первое лицо в дивизии, не обязательно представляться командиру корпуса. Но я рассудил — кашу маслом не испортишь. Тем более, что с комкором Гастиловичем бывшим во время моей учебы слушателем старшего курса Академии Генерального Штаба, а затем преподавателем, отношения в Академии были, если и не дружеские, то уважительные и доброжелательные.
Встреча была теплой. Долго говорили о делах. Обстановка беседы — преподавателя со слушателем. Я был доволен, что заехал. Потом был заказан обед. Поели, выпили. Разговор продолжался в прежнем дружелюбном тоне, но появились новые мотивы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
— Нехорошо это, такое везение подряд. Не удержался-таки Павлик, рассказал.
— Ты поосторожнее. Не вылезай, пожалуйста, где не надо.
— Воздержусь. Тем более, что завтра — последний день самого невезучего моего месяца.
Но на следующий день слова не сдержал. Мы с Казаковым поехали на новый ВПУ. Поехали только вдвоем, если не считать адъютанта командующего и связистов. По дороге он, видимо, что-то вспомнив, вне связи с тем, о чем говорилось, сказал:
— Пожалуй придется вам идти по предназначению. Дмитриева дальше нельзя оставлять на дивизии. Закончим эту операцию и пойдете.
— Я готов, — ответил я.
Прибыли на ВПУ. Сидим. Я обзваниваю дивизии. На пять часов вечера назначена 10-минутная артподготовка и после нее атака. Проверяю готовность. И вдруг, без четверти пять, Казаков говорит:
— Надо бы посмотреть, что за артподготовка будет и что за атака. Может быть, мы только снаряды даром тратим, а воевать никто не воюет.
— Давайте поеду, — говорю я. — У нас 120-ая гвардейская на главном направлении. К ней может и поехать?
— Да, да, — говорит командующий, — поезжайте.
Звоню на КП дивизии:
— Где вас найти?
Отвечают:
— Водонапорную башню на карте видите? Самой башни теперь нет. Ее немцы взорвали, но в воронке, образовавшейся на месте башни, мы и обосновались со своим КП.
Я выехал. Рассчитываю, если простреливаемые подступы к высоте с водокачкой я буду преодолевать пешком, то на КП не попаду не то что к началу, но и к концу артподготовки. Поэтому говорю Павлу:
— Газуй на полной скорости, до самой высоты. Там не останавливаясь развернись и мчи обратно из обстреливаемой зоны. Я выскочу во время разворота, когда тебе придется сбавить скорость. — Так и сделали. Я соскочил с машины и бегом помчался на высоту. Павлик на полной скорости гнал машину в тыл. Еще при подъезде к высоте неприятно кольнула мысль:
— Ну и место же выбрали. Как раз только для того, чтобы голову сложить.
Высота, на которой когда-то стояла водонапорная башня, резко возвышается над окружающей местностью, напоминая собою скорее огромный курган, чем высоту. Водонапорная башня действительно взорвана, но от этого высота не стала менее заметной. После взрыва образовалась воронка диаметром метров в 15-20 и глубиной более трех метров. Выбросы образовали гребень вокруг воронки высотою полтора-два метра. И эта, что называется, братская могила, битком набита людьми: артиллеристами, связистами, саперами. При этом установлено не менее 5 стереотруб, которые все смотрят на запад, где как раз спускается к заходу солнце. С холодком в душе я воображаю, как эти стереотрубы посверкивают немцам своими стеклами. Пытаюсь разыскать работников штаба дивизии. Никого.
Ложусь, начинаю наблюдать начавшуюся артподготовку. Жиденько, очень жиденько; через 10 минут все затихает. Артподготовка кончилась, а атаки не видно. Вдруг все захрохотало. Это открыла огонь немецкая артиллерия. В сравнении с только что состоявшейся нашей артподготовкой, это шквал огня. Наступать впору немцам, а нам, — дай Бог, удержаться на захваченных позициях. Наша воронка тоже попала под обстрел. 210-миллиметровая батарея, с предельной дальности беглым огнем обрабатывает нашу воронку. Снаряды ложатся пока что вокруг, ударяют в своеобразный бруствер (взрывной выброс) с наружной стороны или перелетают через воронку. Я лежу на западной части бруствера, изнутри. Наблюдаю, что делается в районе переднего края. Разрывы кругом, но к нам в «братскую могилу» пока что снаряды не залетают. Вдруг более громкий разрыв и почти тотчас удар по кости правой ноги. Такое чувство, будто ударило бревном, упавшим с большой высоты. Осторожно, в страхе поворачиваю голову в расчете увидеть что-то огромное и страшное на ноге. Но ничего нет, а удар по кости продолжает ощущаться. Пробую двинуть ногой — двигается, Осматриваюсь по сторонам. Вижу и узнаю от других: один снаряд врезался в задний бруствер (восточный) с внутренней стороны. Убит один автоматчик. Я вижу разбитый автомат у него на спине и под ним спина развороченная, пожалуй даже вырванная — от лопаток и до поясницы. Несколько человек, в том числе и я, ранены. Я это понял, когда вдруг почувствовал в валенке что-то горячее. Стянул валенок, разорвал два индивидуальных пакета, начал накладывать повязку. Подбежал солдат:
— Позвольте я! И он начал работать искусно и споро.
— Пойдемте, товарищ подполковник, вниз, в убежище, — сказал он, закончив бинтовку.
— А что за убежище? — спросил я.
— Да это мы, саперы, для себя рыли, но занял штаб дивизии.
Мы спустились с высоты и забрались в вырытую в ней с восточной стороны нору. Там я и встретился с командиром дивизии и штабом — воочию убедился, как они наблюдали и что видели в этой темной дыре. Однако, как оказалось, они «видели». Когда я добрался до ВПУ, я рассказал Казакову о жалком подобии нашей артподготовки, о так и несостоявшейся атаке и о могучем огневом отпоре немцев; рассказал также и о том, где и когда нашел командира и штаб дивизии. Он засмеялся.
— Вот же артисты. Вы бы слышали, как они докладывали мне — Поднялись. Идут. Дружно идут. Но сильное огневое сопротивление немцев. Залегли… — Ну, езжайте в госпиталь. Я уже сообщил, что вы едете.
До госпиталя добирались долго. Навстречу шли пополнения и артиллерия. Все к фронту. Значит Маркиан Михайлович предполагал развить успех дальше. Нога болела, в голове мутилось. Видимо, поднялась температура. Встречал главный хирург. Приказал сразу же «на стол». Мы с ним были знакомы, но шапочно. Однако, теперь, раненого, он встречал меня как родного человека. Когда меня уложили и начали готовить к операции, он подошел:
— Ну что ж, Петр Григорьевич, придется ногу ампутировать, пониже колена. Видите ли, можно пытаться и сохранить, но это опасно. У вас нарушена суставная сумка, поврежден голеностопный сустав. Костное масло может попасть в кровь и тогда никакого спасения. Я вам рекомендую ампутацию.
— Ну что ж, ампутация, так ампутация. Меня уже и на стол положили. И быть бы моей ноге ампутированной, но случилось неожиданное. Жена, узнав о ранении и о том, куда меня направляют, примчалась сюда и сразу ко мне. Быстро узнав о предстоящей ампутации, она решительно запротестовала. Она так убежденно говорила:
— С ним ничего не случится. Все пройдет благополучно…
На это подполковник — главный хирург армии — сказал:
— Ну хорошо, оставим ногу вам, на вашу ответственность.
Все дальнейшее проходило для меня, как в тумане. Операция проводилась под местным наркозом, и я слышал, как главный хирург работал ножом, разъяснял стоящим вокруг стола врачам, как делать суставную операцию. По окончании, коротко, но четко объяснил, как мне вести себя при лечении. После операции направились в Великие Луки, где стоял готовый к отправке санитарный поезд. Но мест лежачих не оказалось. Пришлось ехать в г. Торопец. Отъехав километров 10, мы увидели, как налетевшая авиация пробомбила санитарный поезд, несмотря на полотна с красным крестом. После в Торопце узнали, что уцелели очень немногие. По прибытии в Торопец поднялась высокая температура. Хирург диагностировал: «гангрена» и решил отнять ногу до паха. Жена опровергла диагноз и ей пришлось выдержать еще один бой за мою правую ногу, при этом наслушалась оскорблений и получила удар по голове. Были большие затруднения и с высадкой меня в Москве. Поезд шел в Новосибирск, обходя Москву по Окружной дороге. Но рассказ об этом, это уже область жены.
Москва запомнилась несколькими эпизодами и ощущением близости дома. Зинаида почти ежедневно бывала у меня и каждый раз приносила кроме приветов что-то домашнее. С поезда меня привезли в эвакогоспиталь в Марьиной Роще. Поместили в одной палате с подполковником (политработником) Ростиславом Николаевичем Резвым. Ранение у него было сходное с моим. Повреждена стопа. Мы с ним сразу сошлись характерами. Жены наши, тоже нашли общий язык. Сложилась длительная дружба семей, которая продолжалась вплоть до начавшихся у меня «заблуждений».
Одной операцией не обошлось. Главный хирург Московского округа, кажется, Дмитриев, сделал операцию чистки остеомиэлита и рекомендовал для укрепления организма не госпиталь, а санаторий. И мы втроем — я, Зинаида и наш сын (от ее первого брака) Олег, получили путевки в Кисловодский санаторий. К концу срока пришлось делать еще одну чистку.
В Кисловодске была проведена и Военно-Врачебная Комиссия (ВВК). Заключение было убийственным: Ограниченно годен, 2-ой степени. Это означало: годен к военной службе в военное время, в тылу. Выходило, что война кончается и я должен буду снова начинать жизнь сначала. Уезжал я из Кисловодска в Москву с тяжелым сердцем. На руки мне выдали направление в ГУК (Главное Управление Кадров), в котором было указано, что я направляюсь в ГУК по излечении ранения для дальнейшего использования, с предоставлением десятидневного отпуска. На руки было выдано и заключение ВВК. В направлении в ГУК об этом ничего не было сказано. Очевидно, врачи считали, что никому не выгодно прятать заключение, избавляющее от фронта. Мне оказалось выгодно. В ГУК я сдал только направление. Заключение ВВК оставил у себя и оно в том виде, как было составлено в 1944-ом году, до сих пор хранится у меня.
Полковник, принявший мое направление, спросил для формы:
— Значит закончил лечение?
— Да, закончил.
— Ну что ж, иди гуляй свои 10 дней. — И приказал выписать мне отпускной.
Эти десять дней были счастливыми и горькими. Счастливыми потому, что я был здоров, находился в семье, любил и был любим. А горькими потому, что все время над нами витала мысль: скоро разлука, и, может, навсегда. После отпуска пошел в ГУК и получил назначение — «В распоряжение 4 Украинского фронта». Позвонил друзьям в Генштаб. Мне сказали, что на днях в штаб 4 украинского фронта выезжают на машине 2 офицера Генштаба. Могут и меня подхватить. Рано утром 8 августа за мной заехали и мы отправились. Жена захотела проводить до Подольска. Никто не возражал. Место в машине было. Эта поездка останется в памяти навсегда. Мы сидели с Зинаидой тесно прижавшись, переполненные нашим общим чувством. Я пытался впитать ее в себя на всю войну. Вот и место, где надо сходить, откуда ближе всего до станции. Я выхожу из машины и мы расстаемся. Слова прощания никто из нас не употребил. Потом я сажусь в машину и она трогается. Сижу и думаю: «Как ей сейчас тяжело. Ведь оставаться всегда тяжелее, чем уезжать». Мои попутчики все время смотрят назад и говорят о моей жене:
— Стоит печальная и смотрит вслед. Машет рукой. Показывает, чтобы вы оглянулись.
Но нет, я не оглянусь. Я загадал, что если выдержу, не оглянусь, то останусь жив и буду жить с ней долгие годы. Я не оглянулся. Когда мы встретились она спросила:
— Почему?!…
Я объяснил. Она сказала: «Я так и думала».
23. Четвертый Украинский
Машина подвезла меня прямо к управлению кадров фронта. Начальник управления полковник Карпето сразу отправил меня в общежитие резерва начсостава фронта. Уже изрядно погуляв, встретил посыльного Управления Кадров. Принес записку Карпето: «Немедленно к командующему».
В приемной у командующего Карпето, встретил меня словами: «Только из-за тебя и задерживаемся. Уже несколько раз спрашивал».
— А в чем дело? Почему именно меня?
— Ничего не знаю. Сегодня доложил Ваше личное дело, а он «Давай сюда его».
Через некоторое время к командующему вызвали Карпето. Вскоре он высунул голову в дверь: «Заходи». Я зашел, представился. Командующий — Генерал Армии Петров, Иван Ефимович, несмотря даже на его постоянное подергивание головы, произвел очень приятное впечатление. Может быть сыграла тут роль и та слава, которая шла за ним как за организатором обороны Одессы, а затем Севастополя.
Иван Ефимович один из наиболее талантливых военных деятелей имел самое большое количество неудач, в смысле должностном. Сталин его не долюбливал. Его неоднократно понижали в должности. Был отстранен от должности командующего 4-м Украинским фронтом перед самым концом войны. «Героем Карпат» на параде Победы выступил Еременко, прокомандовавший фронтом всего 18 дней, а Петрова, в труднейших условиях проведшего свои войска через Карпаты, даже не вспомнили.
Сейчас я стоял перед этим «талантливым неудачником» и с уважением смотрел на него. Все мне в нем импонировало. И плотная коренастая фигура и простое крестьянское лицо со щетиной коротко постриженных рыжеватых усов, и голос глуховатый и твердый, и, как я уже сказал, даже подергивание головы. Он сказал:
— Вот тут Иосиф Родионович (Опанасенко. П.Г.) пишет в личной характеристике, что Вы со своей бригадой очень успешно действовали в Хехцире. А я Хехцир знаю. Это похлеще Карпат. Так вот я хочу вас спросить, что Вы считаете главным, чтобы войска успешно действовали в горах?
— Подвижность и выносливость — горная закалка. Все оружие и боеприпасы всегда с собой. Действовать с предельным напряжением сил. Солдат должен быть нагружен как мул, вынослив как ишак, подвижен как горный козел, сообразителен и храбр как барс. Когда нужно — горный стрелок действует без сна непрерывно — и двое, и трое, и более суток. Упущенное время потом ничем не наверстаешь.
— Правильно! — воскликнул Иван Ефимович. Так вот это и втолкуй в 27 гв. стрелковом корпусе и в 18 армии. Придется тебе там поездить по частям.
Потом глядя на меня исподлобья, спросил:
— Начальником штаба дивизии пойдете?
— Разумеется, ответил я. Он поднял голову и, посмотрев открытым прямым взглядом произнес:
— Вот это правильно. По Вашему прохождению службы Вы заслуживаете большего. А проявиться как работнику можно на любой должности. Я за людьми слежу и при первой возможности дам должность, какой Вы достойны. А сейчас начальником Штаба 8-й стрелковой дивизии. Вместо генерал-майора Подушкина. Вы его знаете?
— Если это тот, с которым я учился в академии Генерального Штаба, то знаю.
— Да, верно, тот. Он Генштабист. Был начальником Штаба Корпуса. Ну, провалились с наступлением.
— Кто из нас не проваливался — вот и наказали с понижением в должности. Но до каких же пор наказывать. Человек дельный. Пусть поработает в штабе фронта. Но вы об этом ему ничего не говорите. Ну, поезжайте. Смело беритесь за дело. До вступления в должность немного поработайте на общество. Я позвоню Журавлеву (командующий войсками 18 армии. П.Г.), пусть использует вас, до вступления в должность, для разъяснительной работы в войсках по вопросам боевых действий в горах.
Но Журавлев меня почти не использовал. Я выступил на двух армейских совещаниях, посвященных подготовке войск к боевым действиям в горах и уехал к месту назначения. И все же я пробыл там достаточно, чтоб «оставить след в истории». Я участвовал в совещании, на котором выступали начальник политотдела 18-ой армии полковник Брежнев Леонид Ильич и я. На снимке опубликованном в «Правде» политотдельский фотограф запечатлел свое начальство во время выступления, во весь его могучий рост. Я в это время скромно примостившись на корточках, делал записи для своего предстоящего выступления, и каким-то образом попал в кадр. Фотография в «Правде» — это явный недосмотр. Но откуда нынешним редакторам знать в лицо какого-то диссидента, да еще в том виде, как он выглядел более тридцати лет назад.
Отправился я из армии на попутных машинах. Решил ехать (из района Станислава) в Делятин, где дислоцировался штаб дивизии, через Коломыю — место дислокации штаба корпуса. Начальнику штаба, поскольку он не первое лицо в дивизии, не обязательно представляться командиру корпуса. Но я рассудил — кашу маслом не испортишь. Тем более, что с комкором Гастиловичем бывшим во время моей учебы слушателем старшего курса Академии Генерального Штаба, а затем преподавателем, отношения в Академии были, если и не дружеские, то уважительные и доброжелательные.
Встреча была теплой. Долго говорили о делах. Обстановка беседы — преподавателя со слушателем. Я был доволен, что заехал. Потом был заказан обед. Поели, выпили. Разговор продолжался в прежнем дружелюбном тоне, но появились новые мотивы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120