Когда мы вдруг, волею Сталина, неожиданно для нас самих, однажды проснулись уже в социализме, то это чудо объяснялось тем, что мы в результате пятилеток создали иной материальный мир, правда, чуда с человеком почему-то не произошло. Но Сталин и этo объяснил — «пережитки капитализма в сознании людей». И всех это удовлетворило. Никто даже не обратил внимания на то, что, чем дальше мы входили в коммунизм, тем больше становилось у людей тех самых пережитков.
Сейчас, с позиции сегодняшнего понимания, можно как угодно и сколь угодно иронизировать на сию тему, но нельзя забывать, что и ныне эта простота марксизма увлекает миллионы. Люди, чем менее они культурны, любят простые и даже наивные объяснения. А стран с низким уровнем культуры немало. Но и в странах культурных, марксистская простота находит пути для проникновения в сознание людей. Недавние вспышки студенческого левачества, рождение «еврокоммунизма», увлечение «чегаваризмом», «маоизмом» и другими измами свидетельствуют о живучести марксистских догм и указывают на то, что борьбу с ними надо вести серьезно, а не так как те кто, основываясь неизвестно на чем, твердят, что в СССР марксизм уже умер.
Про себя я, во всяком случае, могу сказать, что к концу двух лет учебы в институте подходил убежденным марксистом-ленинцем-сталинцем, активным борцом за победу социализма в мировом масштабе. А нужно сказать, что этими двумя годами завершался очень важный этап в моей жизни.
В плане общественном: власть, которой я отдал весь жар своего юношеского сердца, к этому времени полностью вскрыла себя, как антинародная. Я этого не понял. Увлечения юности, кипучая общественная деятельность и инерция в сочетании с государственно-организованным обманом держали мой умственный взор в шорах. Я не способен был видеть картину в целом и без сопротивления отдавался тому потоку, в который угодно было бросить меня господину Случаю.
Мне часто задают вопрос, да и я сам нередко задумываюсь, что было бы, если б я понял все еще в студенческие годы. Думаю честный ответ лишь один: если бы это произошло, этих мемуаров не было бы. Я никогда не умел молчать и приспосабливаться. Делал и говорил все и всегда только искренне. Всякому новому явлению, которое произвело на меня отрицательное впечатление, искал объяснение. А так как поиски велись с позицией марксизма-ленинизма, то ответ приходил чаще всего ортодоксальный. В общем не дал мне Господь слишком больших способностей к глубокому анализу, и тем, вероятно, уберег меня от преждевременной гибели.
В плане личном: заканчивались поиски жизненного пути и начиналась взрослая жизнь. После практики 1930 года, которой завершился 1-й курс, я вернулся в институт с опозданием почти на месяц. В институте кипела реорганизация. И первая, ошеломившая меня новость — наше мостовое отделение приказало долго жить. Перешло в Киевский автодорожный институт. А со студентами поступили так: перешедшие на 4-й курс (последний) будут заканчивать учебу в нашем институте, перешедшие на 3-й курс уезжают в Киев. Наш же курс, как не получивший никакой специализации распределяется по другим факультетам данного института. И вот человеческое сознание! Первая мысль: вот и сбылось гадание: «чем быть хотел — не будешь». Правда, о военном речи пока нет, но невольно думаешь — сбылась часть, может и остальное придет.
После того как от меня ушли мосты, я уже не прельщался никакой специальностью. Поэтому, узнав, что на факультет прорабов не записался ни один человек, пошел в учебный отдел и попросил перевести меня на этот факультет.
Возвращение с практики в 1931 году (после 2-го курса) ознаменовалось новым сюрпризом. В институте работала комиссия ЦК ВКП(б) под председательством начальника политотдела Военно-технической академии Субботина. Он отбирал студентов для учебы в Академии. Комиссии были предоставлены неограниченные права. Она могла брать любого студента, независимо от его желания и интересов института. Когда я вернулся — меня вызвал Топчиев.
— Субботин на тебя нацелился. Намереваюсь отбить, но если ты хочешь идти в Академию, то я поднимать вопроса не буду.
— Поднимай! Никуда я не хочу уходить из института. Прижился.
— Ну, хорошо! Тогда я сконтактуюсь с ЦК комсомола Украины и через него попробую получить покровительство ЦК КП(б)У.
На второй день вызвал меня Субботин, сказал, что у него есть право не считаться с желанием, но ему хочется, чтобы я пошел добровольно и потому он спрашивает, согласен ли я. Я попросил разрешения обдумать его предложение, рассчитывая, что тем временем Топчиев выяснит возможность отбиться. Но Субботину понравилось, что я не дал немедленного ответа. Он это расценил как серьезность моего отношения к поступлению в армию.
В тот же день мы встретились с Топчевым. И он сказал:
— Обстановка изменилась. Тебя ожидает моя судьба.
— Не понимаю.
— Сейчас поймешь! Меня берут зав. строительным отделом в ЦК КП(б)У. Я не хотел, чтобы тебя взяли в армию, имея в виду предложить твою кандидатуру на секретаря парткома. Но когда я обратился за поддержкой в ЦК ЛКСМУ они прямо взвились. Ни в какую армию, — говорят, — он у нас намечен на зав. строительным отделом ЦК. За этим его и в ЦК избирали. Так что я теперь вмешиваться не буду. Пусть сами отбивают. А нам, как видишь, судьба снова вместе работать. Вот только не знаю, удастся ли институт закончить.
— Знаешь что? Раз уж ты уходишь из института, то я тебе скажу: лучше в академию, чем недоучкой в аппарат ЦК. Я пойду сейчас к Субботину и дам согласие.
— Ну что ж, поступай как знаешь. Я тебе мешать не буду…
Я пошел к Субботину и сказал, что хочу в Академию, но меня не отпустят.
— Ну, это в наших силах преодолеть…
— Нет, речь идет не об институте. Здесь меня держать не будут. Не отпустит ЦК комсомола. — И я рассказал, какие на меня виды.
— И это тоже преодолимо, — сказал он. Потом задумался и после паузы спросил:
— Сколько тебе надо времени, чтобы собраться для выезда в Ленинград?
— Да хоть сегодня!
— Ну и поезжай! Пусть они попробуют вернуть тебя обратно!
Так я стал слушателем Военно-инженерного факультета Военно-технической Академии в Ленинграде. И так случайно избежал огромной опасности. Ибо попади я на столь высокий пост в аппарат ЦК в 1931 году, к 1936-37 годам мог достичь самого высокого положения в этом аппарате. А это верный арест и верная смерть, если не от побоев или пули чекистов, то в «Архипелаге ГУЛАГ». Случайно обошла меня и другая опасность. Субботин, оказывается, ухватился за меня потому, что рассчитывал как на секретаря комсомола Академии.
Если бы это произошло, стать бы мне штатным политработником и наверное финал был бы тот же. Но я, прибыв раньше, смог принять участие в перевыборах парторганов и меня избрали секретарем парторганизации отделения. По тогдашним правилам, я тем самым выбывал из комсомола. Возвратившись в Академию примерно через месяц, когда я уже был утвержден секретарем парторганизации, Субботин очень ругался, но нарушать установленного порядка не стал. Попало от него и мне, но я сказал, что о его намерениях осведомлен не был, хотя в действительности Топчиев мне говорил.
Я основательно вошел в жизнь Академии. Стал кадровым военным. Полностью сбылось гадание цыганки и в отношении меня. Чтобы больше не возвращаться к этому гаданию, скажу, что летом этого же года оно сбылось и в отношении третьего участника. Идя ночью в пьяном виде, он споткнулся, упал лицом в грязную лужу и захлебнулся. Нашли его мертвым только утром. Я узнал об этом во время своего кратковременного пребывания в Сталинo в 1934 году от его жены.
Часть II.
Полет прирученного сокола
11. Будем воевать
Итак, я стал военным. Вспоминая впоследствии это превращение, я с удивлением отмечал, что память не засекла каких-либо особенных переживаний. Военная форма не была новостью. Мы носили ее в институте во время летних лагерных сборов, в порядке прохождения высшей вневойсковой подготовки. Даже квадратики, которые я привинтил к петлицам по прибытии в Академию, получены в институте, когда нам, успешно закончившим двухгодичный курс вневойсковой подготовки, присвоили квалификацию командира взвода запаса. Даже и воинскую присягу принимал я в институте.
Не вызвала заметных переживаний и смена будущей жизненной профессии. Мне куда труднее было расстаться с мечтой о мостах.
Я уже давно был подготовлен психологически к вступлению в военную службу. Раннее детство прошло в военные годы, в чаду героики войны. Затем пришла комсомольская юность. В неполных 15 лет я стал бойцом ЧОН (Частей Особого Назначения) города Бердянска. О моем отношении к этому акту можно судить хотя бы по тому, что я до сих пор помню номер первой своей винтовки (японская 232684). ЧОН, в состав которых входили все коммунисты, комсомольцы и беспартийные, по тщательному отбору, воспитывались в чрезвычайно агрессивном духе. Официально, особенно во всеуслышание, говорилось о защите завоеваний революции, но пели мы: «Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть». А в воспитательной работе с чоновцами упор делался на «содействие мировой революции», на помощь «братьям по классу» в странах капитала. И, конечно, использовались в этих целях подходящие международные события. Я уже не помню содержания ультиматума Керзона, а в то время и не понимал его, но хорошо помню ночные тревоги, проводившиеся партийными комитетами, призывы «дать по зубам» империалистам, многочисленные демонстрации, на которых мы орали во всю силу своих легких: «Сдох Керзон, Сдох Керзон, Сдох!» и пели героические военные песни.
Еще настойчивее разжигался ура-патриотизм во время военного конфликта на КВЖД. Тоже демонстрации, ночные тревоги, митинги. А затем встреча с героями войны против «бело-китайских милитаристов». Так же, как перед этим в отношении Керзона горланили хотя и бессмысленное, но очень поднимавшее наш дух: «Ой, чина-чина-чина — упала кирпичина, убила Чжан Цзо Лина, заплакал Чан-Кай Ши». Упор делался на то, что Красная Армия непобедима, а ее враги — Чжан Цзо Лин, Чан-Кай Ши и другие — ничтожные людишки, которые хотели поживиться нашим добром. Прославлялось вторжение Красной Армии на чужую территорию (в Маньчжурию) и захват «построенной русскими» КВЖД — Китайско-Восточной железной дороги. Уже тогда были прокламированы теории превентивной войны — защищать интересы страны советов, выходя за пределы ее границ. Впоследствии эти теории были сформулированы в общепонятной стратегической задаче, которая долгие годы повторялась во всеуслышание в виде политического лозунга: «Ответить на удар двойным и тройным ударом! Воевать только на чужой территории! Воевать малой кровью!»
Вырастая в такой атмосфере, мы, естественно, считали себя солдатами грядущей войны, а существующую пока что мирную обстановку периодом подготовки к ней. Все возрастающая пропаганда войны под маской обороны (путем нападения) и начавшееся в начале 30-х годов интенсивное развертывание все новых формирований, возбуждали в нас чувство близости войны, ожидания того, что партия скоро позовет нас «в последний и решительный бой». О том, что идет интенсивное развертывание, я был осведомлен. Да это и ни для кого не было секретом.
Введение высшей вневойсковой подготовки также шло в общем фарватере развертывания. Мы чувствовали себя командирами, которых в любой момент могут призвать на укомплектование новых формирований. Я попал в число тех, кого мобилизовали для подготовки пополнения старшего комсостава. И думать было нечего. Война близка. Надо напрячься и учиться.
Вот так, в течение всех предыдущих лет нас вполне подготовили к агрессивной войне. И тут уж не наша вина, что агрессию совершили не мы. Мы к ней были готовы, но руководство оказалось неспособным использовать эту готовность. Более того, оно разрушило ее разгромом лучших своих военных кадров.
Надеяться на то, что и нынешние советские руководители не смогут использовать агрессивный потенциал своей страны, по меньшей мере, наивно. Но среди западных руководителей встречаются и такие, кто вообще не верит в агрессивные намерения советских правителей. Таким я посоветовал бы поприсутствовать, если их, разумеется, допустят, на всесоюзной пионерской военной игре «Зарница», рукoвoдимой маршалом Советского Союза Баграмяном. Теперешние советские правители ушли в деле военной подготовки всего населения, начиная от детей, значительно дальше, чем в мое время. Теперь существуют обязательные для всего населения занятия по гражданской обороне, комсомольские военизированные походы по местам боевой славы, комсомольские военные игры и всесоюзная пионерская игра «Зарница». Но теперь, показав вам, как мальчишки со свирепыми лицами спрыгивают с танков, с настоящих боевых танков, и бросаются в атаку, могут с серьезным видом прочитать статью Уголовного Кодекса, запрещающую пропаганду войны. Блажен, кто верует. Но пусть знает, что советских людей не пропагандируют, их учат воевать и приучают делать это не рассуждая. Возможности же развертывания теперь не идут ни в какое сравнение с 30-ми годами. Ведь чем больше войск, тем больше можно развернуть формирований 2-й и 3-й очереди. В общем, живите спокойно, господа демократы. О вас, при случае, позаботятся.
Мы в то время тоже собирались «позаботиться» о «прогнившем капиталистическом обществе» — «подать руку помощи» «братьям по классу». Развертывались не только войсковые организмы, но и высшие учебные заведения. Студенческий набор, с которым прибыл и я в Военно-Техническую Академию осенью 1931 года почти удвоил ее численный состав. Но это еще не было развертывание, а лишь подготовка к нему. Уже ранней весной 1932 года начальник нашего факультета Цалькович сообщил партийному активу о правительственном решении: расформировать Военно-техническую академию и на ее базе создать ряд специальных военных академий — Артиллерийскую, Бронетанковую, Военно-Инженерную, Связи, Электротехническую, Химическую, которая в целях маскировки была названа Противо-Химической защиты. В основу каждой такой Академии берутся соответствующий факультет Военно-технической академии и одно из подходящих по профилю гражданских высших учебных заведений. Наша Военно-инженерная академия создавалась на базе Военно-инженерного факультета Военно-технической академии и старейшего российского высшего инженерно-строительного учебного заведения — ВИСУ (Высшее Инженерно-Строительное Училище). Разумеется, наша академия должна была находиться в Москве. Для этого ей передавались в качестве учебной базы все учебные здания и лаборатории ВИСУ, студенческие общежития и дома профессорско-преподавательского состава — для размещения слушателей и постоянного состава, прибывающих из Ленинграда. Намечалось ускоренное строительство городка стандартных домов на Шоссе Энтузиастов — в районе прожекторного завода. Профессорско-преподавательский состав и студенты ВИСУ, за исключением тех, кто по различным причинам были отсеяны и направлены в другие ВУЗы, призывались на военную службу и получали назначения во вновь созданную академию.
Вся реорганизационная суета, нашего (ленинградского) состава, коснулась мало. Факультет в зародышевой форме нес в себе структуру будущей академии. Он состоял из отделений: командного, оборонительного строительства, необоронительного строительства, аэродромного строительства, морского строительства, строительных машин и электротехники. Все эти отделения развертывались в факультеты и все, кроме командного, с нового учебного года получали пополнение из числа бывших студентов ВИСУ. Текущий учебный год мы заканчивали в Ленинграде. Отсюда получили и распределения на лето — на топографическую практику. Нам выдали также отпускные документы и предписание прибыть к новому месту службы в Москву — Покровский бульвар 5 — к 1 октября 1932 года.
Реорганизационные дела, в свете последующих событий, спасли меня от многих возможных бед. Из-за этих дел я не смог поехать в отпуск и не видел страшный призрак нового голода, надвигавшегося снова на мою родную Борисовку и на всю округу. Топографическая практика проводилась в районе Парголово — Юкки под Ленинградом. Затем почти два месяца (июнь-июль) я руководил завершением строительства «ансамбля» в Могилев-Подольском укрепленном районе. Девять огневых точек, связанных между собой подземными ходами («потернами»), будучи во взаимной огневой связи, седлали высокий берег излучины Днестра и держали под плотным орудийным и пулеметным обстрелом зеркало реки и противоположный берег на фронте свыше километра. Работой я был чрезвычайно увлечен — пропадал там весь день, а часто и ночь, засыпая на короткое время в одном из многочисленных «карманов» потерн.
Я во что бы то ни стало хотел достроить свой ансамбль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Сейчас, с позиции сегодняшнего понимания, можно как угодно и сколь угодно иронизировать на сию тему, но нельзя забывать, что и ныне эта простота марксизма увлекает миллионы. Люди, чем менее они культурны, любят простые и даже наивные объяснения. А стран с низким уровнем культуры немало. Но и в странах культурных, марксистская простота находит пути для проникновения в сознание людей. Недавние вспышки студенческого левачества, рождение «еврокоммунизма», увлечение «чегаваризмом», «маоизмом» и другими измами свидетельствуют о живучести марксистских догм и указывают на то, что борьбу с ними надо вести серьезно, а не так как те кто, основываясь неизвестно на чем, твердят, что в СССР марксизм уже умер.
Про себя я, во всяком случае, могу сказать, что к концу двух лет учебы в институте подходил убежденным марксистом-ленинцем-сталинцем, активным борцом за победу социализма в мировом масштабе. А нужно сказать, что этими двумя годами завершался очень важный этап в моей жизни.
В плане общественном: власть, которой я отдал весь жар своего юношеского сердца, к этому времени полностью вскрыла себя, как антинародная. Я этого не понял. Увлечения юности, кипучая общественная деятельность и инерция в сочетании с государственно-организованным обманом держали мой умственный взор в шорах. Я не способен был видеть картину в целом и без сопротивления отдавался тому потоку, в который угодно было бросить меня господину Случаю.
Мне часто задают вопрос, да и я сам нередко задумываюсь, что было бы, если б я понял все еще в студенческие годы. Думаю честный ответ лишь один: если бы это произошло, этих мемуаров не было бы. Я никогда не умел молчать и приспосабливаться. Делал и говорил все и всегда только искренне. Всякому новому явлению, которое произвело на меня отрицательное впечатление, искал объяснение. А так как поиски велись с позицией марксизма-ленинизма, то ответ приходил чаще всего ортодоксальный. В общем не дал мне Господь слишком больших способностей к глубокому анализу, и тем, вероятно, уберег меня от преждевременной гибели.
В плане личном: заканчивались поиски жизненного пути и начиналась взрослая жизнь. После практики 1930 года, которой завершился 1-й курс, я вернулся в институт с опозданием почти на месяц. В институте кипела реорганизация. И первая, ошеломившая меня новость — наше мостовое отделение приказало долго жить. Перешло в Киевский автодорожный институт. А со студентами поступили так: перешедшие на 4-й курс (последний) будут заканчивать учебу в нашем институте, перешедшие на 3-й курс уезжают в Киев. Наш же курс, как не получивший никакой специализации распределяется по другим факультетам данного института. И вот человеческое сознание! Первая мысль: вот и сбылось гадание: «чем быть хотел — не будешь». Правда, о военном речи пока нет, но невольно думаешь — сбылась часть, может и остальное придет.
После того как от меня ушли мосты, я уже не прельщался никакой специальностью. Поэтому, узнав, что на факультет прорабов не записался ни один человек, пошел в учебный отдел и попросил перевести меня на этот факультет.
Возвращение с практики в 1931 году (после 2-го курса) ознаменовалось новым сюрпризом. В институте работала комиссия ЦК ВКП(б) под председательством начальника политотдела Военно-технической академии Субботина. Он отбирал студентов для учебы в Академии. Комиссии были предоставлены неограниченные права. Она могла брать любого студента, независимо от его желания и интересов института. Когда я вернулся — меня вызвал Топчиев.
— Субботин на тебя нацелился. Намереваюсь отбить, но если ты хочешь идти в Академию, то я поднимать вопроса не буду.
— Поднимай! Никуда я не хочу уходить из института. Прижился.
— Ну, хорошо! Тогда я сконтактуюсь с ЦК комсомола Украины и через него попробую получить покровительство ЦК КП(б)У.
На второй день вызвал меня Субботин, сказал, что у него есть право не считаться с желанием, но ему хочется, чтобы я пошел добровольно и потому он спрашивает, согласен ли я. Я попросил разрешения обдумать его предложение, рассчитывая, что тем временем Топчиев выяснит возможность отбиться. Но Субботину понравилось, что я не дал немедленного ответа. Он это расценил как серьезность моего отношения к поступлению в армию.
В тот же день мы встретились с Топчевым. И он сказал:
— Обстановка изменилась. Тебя ожидает моя судьба.
— Не понимаю.
— Сейчас поймешь! Меня берут зав. строительным отделом в ЦК КП(б)У. Я не хотел, чтобы тебя взяли в армию, имея в виду предложить твою кандидатуру на секретаря парткома. Но когда я обратился за поддержкой в ЦК ЛКСМУ они прямо взвились. Ни в какую армию, — говорят, — он у нас намечен на зав. строительным отделом ЦК. За этим его и в ЦК избирали. Так что я теперь вмешиваться не буду. Пусть сами отбивают. А нам, как видишь, судьба снова вместе работать. Вот только не знаю, удастся ли институт закончить.
— Знаешь что? Раз уж ты уходишь из института, то я тебе скажу: лучше в академию, чем недоучкой в аппарат ЦК. Я пойду сейчас к Субботину и дам согласие.
— Ну что ж, поступай как знаешь. Я тебе мешать не буду…
Я пошел к Субботину и сказал, что хочу в Академию, но меня не отпустят.
— Ну, это в наших силах преодолеть…
— Нет, речь идет не об институте. Здесь меня держать не будут. Не отпустит ЦК комсомола. — И я рассказал, какие на меня виды.
— И это тоже преодолимо, — сказал он. Потом задумался и после паузы спросил:
— Сколько тебе надо времени, чтобы собраться для выезда в Ленинград?
— Да хоть сегодня!
— Ну и поезжай! Пусть они попробуют вернуть тебя обратно!
Так я стал слушателем Военно-инженерного факультета Военно-технической Академии в Ленинграде. И так случайно избежал огромной опасности. Ибо попади я на столь высокий пост в аппарат ЦК в 1931 году, к 1936-37 годам мог достичь самого высокого положения в этом аппарате. А это верный арест и верная смерть, если не от побоев или пули чекистов, то в «Архипелаге ГУЛАГ». Случайно обошла меня и другая опасность. Субботин, оказывается, ухватился за меня потому, что рассчитывал как на секретаря комсомола Академии.
Если бы это произошло, стать бы мне штатным политработником и наверное финал был бы тот же. Но я, прибыв раньше, смог принять участие в перевыборах парторганов и меня избрали секретарем парторганизации отделения. По тогдашним правилам, я тем самым выбывал из комсомола. Возвратившись в Академию примерно через месяц, когда я уже был утвержден секретарем парторганизации, Субботин очень ругался, но нарушать установленного порядка не стал. Попало от него и мне, но я сказал, что о его намерениях осведомлен не был, хотя в действительности Топчиев мне говорил.
Я основательно вошел в жизнь Академии. Стал кадровым военным. Полностью сбылось гадание цыганки и в отношении меня. Чтобы больше не возвращаться к этому гаданию, скажу, что летом этого же года оно сбылось и в отношении третьего участника. Идя ночью в пьяном виде, он споткнулся, упал лицом в грязную лужу и захлебнулся. Нашли его мертвым только утром. Я узнал об этом во время своего кратковременного пребывания в Сталинo в 1934 году от его жены.
Часть II.
Полет прирученного сокола
11. Будем воевать
Итак, я стал военным. Вспоминая впоследствии это превращение, я с удивлением отмечал, что память не засекла каких-либо особенных переживаний. Военная форма не была новостью. Мы носили ее в институте во время летних лагерных сборов, в порядке прохождения высшей вневойсковой подготовки. Даже квадратики, которые я привинтил к петлицам по прибытии в Академию, получены в институте, когда нам, успешно закончившим двухгодичный курс вневойсковой подготовки, присвоили квалификацию командира взвода запаса. Даже и воинскую присягу принимал я в институте.
Не вызвала заметных переживаний и смена будущей жизненной профессии. Мне куда труднее было расстаться с мечтой о мостах.
Я уже давно был подготовлен психологически к вступлению в военную службу. Раннее детство прошло в военные годы, в чаду героики войны. Затем пришла комсомольская юность. В неполных 15 лет я стал бойцом ЧОН (Частей Особого Назначения) города Бердянска. О моем отношении к этому акту можно судить хотя бы по тому, что я до сих пор помню номер первой своей винтовки (японская 232684). ЧОН, в состав которых входили все коммунисты, комсомольцы и беспартийные, по тщательному отбору, воспитывались в чрезвычайно агрессивном духе. Официально, особенно во всеуслышание, говорилось о защите завоеваний революции, но пели мы: «Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть». А в воспитательной работе с чоновцами упор делался на «содействие мировой революции», на помощь «братьям по классу» в странах капитала. И, конечно, использовались в этих целях подходящие международные события. Я уже не помню содержания ультиматума Керзона, а в то время и не понимал его, но хорошо помню ночные тревоги, проводившиеся партийными комитетами, призывы «дать по зубам» империалистам, многочисленные демонстрации, на которых мы орали во всю силу своих легких: «Сдох Керзон, Сдох Керзон, Сдох!» и пели героические военные песни.
Еще настойчивее разжигался ура-патриотизм во время военного конфликта на КВЖД. Тоже демонстрации, ночные тревоги, митинги. А затем встреча с героями войны против «бело-китайских милитаристов». Так же, как перед этим в отношении Керзона горланили хотя и бессмысленное, но очень поднимавшее наш дух: «Ой, чина-чина-чина — упала кирпичина, убила Чжан Цзо Лина, заплакал Чан-Кай Ши». Упор делался на то, что Красная Армия непобедима, а ее враги — Чжан Цзо Лин, Чан-Кай Ши и другие — ничтожные людишки, которые хотели поживиться нашим добром. Прославлялось вторжение Красной Армии на чужую территорию (в Маньчжурию) и захват «построенной русскими» КВЖД — Китайско-Восточной железной дороги. Уже тогда были прокламированы теории превентивной войны — защищать интересы страны советов, выходя за пределы ее границ. Впоследствии эти теории были сформулированы в общепонятной стратегической задаче, которая долгие годы повторялась во всеуслышание в виде политического лозунга: «Ответить на удар двойным и тройным ударом! Воевать только на чужой территории! Воевать малой кровью!»
Вырастая в такой атмосфере, мы, естественно, считали себя солдатами грядущей войны, а существующую пока что мирную обстановку периодом подготовки к ней. Все возрастающая пропаганда войны под маской обороны (путем нападения) и начавшееся в начале 30-х годов интенсивное развертывание все новых формирований, возбуждали в нас чувство близости войны, ожидания того, что партия скоро позовет нас «в последний и решительный бой». О том, что идет интенсивное развертывание, я был осведомлен. Да это и ни для кого не было секретом.
Введение высшей вневойсковой подготовки также шло в общем фарватере развертывания. Мы чувствовали себя командирами, которых в любой момент могут призвать на укомплектование новых формирований. Я попал в число тех, кого мобилизовали для подготовки пополнения старшего комсостава. И думать было нечего. Война близка. Надо напрячься и учиться.
Вот так, в течение всех предыдущих лет нас вполне подготовили к агрессивной войне. И тут уж не наша вина, что агрессию совершили не мы. Мы к ней были готовы, но руководство оказалось неспособным использовать эту готовность. Более того, оно разрушило ее разгромом лучших своих военных кадров.
Надеяться на то, что и нынешние советские руководители не смогут использовать агрессивный потенциал своей страны, по меньшей мере, наивно. Но среди западных руководителей встречаются и такие, кто вообще не верит в агрессивные намерения советских правителей. Таким я посоветовал бы поприсутствовать, если их, разумеется, допустят, на всесоюзной пионерской военной игре «Зарница», рукoвoдимой маршалом Советского Союза Баграмяном. Теперешние советские правители ушли в деле военной подготовки всего населения, начиная от детей, значительно дальше, чем в мое время. Теперь существуют обязательные для всего населения занятия по гражданской обороне, комсомольские военизированные походы по местам боевой славы, комсомольские военные игры и всесоюзная пионерская игра «Зарница». Но теперь, показав вам, как мальчишки со свирепыми лицами спрыгивают с танков, с настоящих боевых танков, и бросаются в атаку, могут с серьезным видом прочитать статью Уголовного Кодекса, запрещающую пропаганду войны. Блажен, кто верует. Но пусть знает, что советских людей не пропагандируют, их учат воевать и приучают делать это не рассуждая. Возможности же развертывания теперь не идут ни в какое сравнение с 30-ми годами. Ведь чем больше войск, тем больше можно развернуть формирований 2-й и 3-й очереди. В общем, живите спокойно, господа демократы. О вас, при случае, позаботятся.
Мы в то время тоже собирались «позаботиться» о «прогнившем капиталистическом обществе» — «подать руку помощи» «братьям по классу». Развертывались не только войсковые организмы, но и высшие учебные заведения. Студенческий набор, с которым прибыл и я в Военно-Техническую Академию осенью 1931 года почти удвоил ее численный состав. Но это еще не было развертывание, а лишь подготовка к нему. Уже ранней весной 1932 года начальник нашего факультета Цалькович сообщил партийному активу о правительственном решении: расформировать Военно-техническую академию и на ее базе создать ряд специальных военных академий — Артиллерийскую, Бронетанковую, Военно-Инженерную, Связи, Электротехническую, Химическую, которая в целях маскировки была названа Противо-Химической защиты. В основу каждой такой Академии берутся соответствующий факультет Военно-технической академии и одно из подходящих по профилю гражданских высших учебных заведений. Наша Военно-инженерная академия создавалась на базе Военно-инженерного факультета Военно-технической академии и старейшего российского высшего инженерно-строительного учебного заведения — ВИСУ (Высшее Инженерно-Строительное Училище). Разумеется, наша академия должна была находиться в Москве. Для этого ей передавались в качестве учебной базы все учебные здания и лаборатории ВИСУ, студенческие общежития и дома профессорско-преподавательского состава — для размещения слушателей и постоянного состава, прибывающих из Ленинграда. Намечалось ускоренное строительство городка стандартных домов на Шоссе Энтузиастов — в районе прожекторного завода. Профессорско-преподавательский состав и студенты ВИСУ, за исключением тех, кто по различным причинам были отсеяны и направлены в другие ВУЗы, призывались на военную службу и получали назначения во вновь созданную академию.
Вся реорганизационная суета, нашего (ленинградского) состава, коснулась мало. Факультет в зародышевой форме нес в себе структуру будущей академии. Он состоял из отделений: командного, оборонительного строительства, необоронительного строительства, аэродромного строительства, морского строительства, строительных машин и электротехники. Все эти отделения развертывались в факультеты и все, кроме командного, с нового учебного года получали пополнение из числа бывших студентов ВИСУ. Текущий учебный год мы заканчивали в Ленинграде. Отсюда получили и распределения на лето — на топографическую практику. Нам выдали также отпускные документы и предписание прибыть к новому месту службы в Москву — Покровский бульвар 5 — к 1 октября 1932 года.
Реорганизационные дела, в свете последующих событий, спасли меня от многих возможных бед. Из-за этих дел я не смог поехать в отпуск и не видел страшный призрак нового голода, надвигавшегося снова на мою родную Борисовку и на всю округу. Топографическая практика проводилась в районе Парголово — Юкки под Ленинградом. Затем почти два месяца (июнь-июль) я руководил завершением строительства «ансамбля» в Могилев-Подольском укрепленном районе. Девять огневых точек, связанных между собой подземными ходами («потернами»), будучи во взаимной огневой связи, седлали высокий берег излучины Днестра и держали под плотным орудийным и пулеметным обстрелом зеркало реки и противоположный берег на фронте свыше километра. Работой я был чрезвычайно увлечен — пропадал там весь день, а часто и ночь, засыпая на короткое время в одном из многочисленных «карманов» потерн.
Я во что бы то ни стало хотел достроить свой ансамбль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120