Фактически же они
рассуждают так, как будто бы постоянство формы и размера является реальным
состоянием, как будто бы кроме физического образа объекта на сетчатке существует
его же "ментальный образ", который остается относительно постоянным в то время,
как первый меняется. В реальности "ментальный образ" пепельницы не больше и не
меньше физического образа одного и того же объекта на сетчатке моего глаза; не
существует ментального образа, который, подобно вещи, можно было бы сравнить с
физическим образом; не существует ментального образа, имеющего определенный
размер, соотносимый с физическим, и располагающегося, как экран, между мной и
вещью. Содержание сознания не наполняет мое
47 Пространство
восприятие; оно заполнено самой пепельницей. Явленный размер воспринимаемой
пепельницы не поддается измерению. Пока мои глаза открыты, я не могу ответить на
вопрос о размере ее диаметра. Руководствуясь интуицией, я закрываю один глаз и
отмечаю размеры пепельницы, например на карандаше, помещая его на расстоянии
вытянутой руки и используя как измерительный инструмент. Поступая подобным
образом, я не имею права говорить, что- свожу воспринимаемую перспективу к
геометрической и изменяю пропорции зрительного поля. Я не имею права говорить,
что уменьшаю предмет, находящийся на расстоянии, или, наоборот, увеличиваю его,
в том случае, если он находится близко. Я вынужден, скорее, сказать, что
заставил размер появиться там, где его до сих пор не было, разрушая
воспринимаемое поле и изолируя пепельницу, фиксируя ее место. Постоянство
явленного размера в удаляющемся объекте не является действительным постоянством
его некоторого ментального образа, способного противостоять искажению
перспективы, подобно тому, как твердый предмет противостоит давлению. Тарелка
сохраняет форму круга не потому, что он сопротивляется сжиманию перспективы;
именно поэтому художник, который может нарисовать тарелку только в реальном виде
и на реальном полотне, удивляет зрителя, когда пытается передать переживание
самой перспективы. Рассматривая дорогу, которая, извиваясь, уходит за горизонт,
я не могу сказать, что ее стороны даны мне сходящимися или параллельными; они -
параллельны в глубине. Я поглощен самой дорогой и захвачен ее визуальным
искажением; глубина - это только интенция, которая не определяет ни проекцию
дороги в перспективе, ни "реальную" дорогу. Но разве человек, находящийся в
двухстах метрах отсюда, не меньше размером, чем на расстоянии пяти метров? Он
становится таковым только в том случае, если я извлекаю его из воспринимаемого
контекста и измеряю его явленный размер. В противном случае он - ни меньше, ни
равен по размеру; он - прежде равенства и неравенства, он тот же самый человек,
увиденный издалека. Можно только сказать, что человек на расстоянии двухсот
метров гораздо менее различим, так как, из-за ограниченности моей способности
видения, определяется менее устойчивыми точками, на которых может остановиться
взгляд. Можно говорить также о том, что он не полностью занимает мое визуальное
поле, конечно, имея в виду, что само визуальное поле не является измеримым
пространством. Говорить о том, что объект занимает только малую часть моего
визуального поля,- значит говорить, что он не предлагает достаточно
48 М. Мерло-Понти
богатой конфигурации, способной полностью поглотить мое усилие видеть отчетливо.
Мое визуальное поле не имеет определенного ограничения и способно содержать
большее или меньшее количество вещей в соответствии с тем, как я вижу - "на
расстоянии" или "рядом". Следовательно, явленный размер находится в определенной
зависимости от расстояния, он привносится расстоянием, а также сам вносит его.
Конвергенция, явленный размер и расстояние считываются каждый с другого, взаимно
символизируя или означивая друг друга естественным образом, и являются
абстрактными элементами ситуации, присутствуя в ней как синонимичные, не потому,
что субъект восприятия постулирует объективные отношения между ними, а потому,
что, напротив, он не рассматривает их отдельно и, следовательно, у него нет
необходимости унифицировать их явным образом. Принимая различные "явленные
размеры" удаляющегося объекта, нет необходимости синтезировать их, если ни один
из них специфически не установлен. Мы "обладаем" удаляющимся объектом, никогда
не прекращая его "держать" и им овладевать, а увеличивающееся расстояние не
связано с увеличивающимся образом, от которого зависит ширина. Оно показывает
только то, что вещь начинает ускользать из-под власти нашего взгляда и
становится менее тесно связанной с ним. Расстояние - это то, что позволяет
устранить исходную близость между процессом исчезновения объекта из зрительного
поля и взглядом, следующим за объектом. После предварительного определения
"прямой" и "сходящейся" линий мы устанавливаем расстояние в отношении нашей
способности схватывать объект.
Иллюзии, относящиеся к глубине, принципиально заставляют нас осознавать ее как
структуру понимания. Они возникают, когда глаза находятся в определенной степени
конвергенции, как в стереоскопе, или когда субъект рассматривает рисунок,
имеющий перспективу. Но, может быть, я вижу воображаемую глубину там, где ее
нет, не потому, что обманчивые знаки приводят к гипотезе глубины, а потому, что
видение расстояния вообще всегда интерпретируется с помощью знака? Однако в
данном случае совершенно очевидно наше исходное допущение: мы полагаем, что
невозможно увидеть то, чего нет, и, следовательно, определяем видение с точки
зрения сенсорного впечатления, опуская первоначальную связь с мотивацией,
которую заменяем одним из ее значений. Мы уже видели, что несовпадение размеров
образов на сетчатке, стимулирующее конвергенцию, не существует само по себе; оно
существует только для субъекта, который, стремясь к синергии, пытается
49 Пространство
объединить монокулярные феномены, сходные по структуре. Единство бинокулярного
видения вместе с восприятием глубины, без которой оно не может осуществиться,
возникает, следовательно, с того самого момента, когда монокулярные образы
представляются "несопоставимыми". Когда я смотрю в стереоскоп, передо мной
предстает тотальность, в которой возможный порядок уже сформирован, а ситуация
предзнаменована. Моя моторная реакция откликается на эту ситуацию. Сезанн
считал, что творчество художника "мотивировано стремлением внести
целесообразность в природу"26. Акт фокусирования в стереоскопе является в равной
степени реакцией на вопрос, поставленный данными, причем эта реакция содержится
в самом вопросе. Именно само поле движется к совершенству симметрии, и глубина -
это просто момент перцептуальной уверенности в единственности вещи. Рисунок,
данный в перспективе, - это не первоначальное восприятие нарисованного на
плоской поверхности с последующей организацией глубины. Линии, уходящие за
горизонт, не даны изначально как наклонные, которые осознаются горизонтальными.
Весь рисунок, выстраиваясь в глубину, стремится к собственному равновесию.
Тополю у дороги, который нарисован меньшим по размеру, чем человек, позволяет
оставаться деревом, изображенным реально и правдиво, только его удаление к
горизонту. Рисунок именно сам стремится к глубине подобно тому, как камень
падает вниз. Организация рисунка не будет стабильной, если достижение полностью
определенной симметрии возможно различными способами, что наблюдается в случае
рисунков-перевертышей.
рис.1
рис.2
рис.3
Так, рис.1 можно рассматривать или как куб, видимый снизу, со стороной ABCD
спереди, или как куб, видимый
50 М. Мерло-Понти
сверху, с передней стороной EFGH, или как мозаику из десяти треугольников и
одного квадрата. С другой стороны, рис.2 почти неизбежно видится как куб,
поскольку это единственная организация, дающая ему полную симметрию27. Глубина
рождается под моим взглядом, так как он пытается увидеть нечто. Но кто же этот
перцептуальный гений, действующий в визуальном поле и всегда стремящийся к
наиболее выраженной форме? Возвращаемся ли мы, в данном случае, обратно к
реализму? Приведем пример. Организация глубины разрушается не тогда, когда я
добавляю к рисунку какие-либо неясные линии (рис.3 продолжает оставаться кубом),
а тогда, когда я добавляю такие линии, которые разъединяют элементы одной
плоскости и соединяют элементы других плоскостей (рис.1)28. Что же мы
подразумеваем, когда говорим о том, что эти линии разрушают глубину? Разве мы не
пользуемся языком ассоциаций? Мы не имеем в виду, что линия ЕН (рис.1) действует
как причина, дезорганизуя куб, в который ее ввели, но она вызывает общее
впечатление, при котором исчезает глубина. Естественно, линия ЕН сама обладает
такой индивидуальной чертой, но только в том случае, если я воспринимаю и
отслеживаю ее, акцентируя на этом внимание. Однако подобное нарушение линейности
в результате схватывания не является произвольным. Оно вызвано к жизни
феноменами. Последнее замечание нельзя назвать первостепенным, поскольку оно
относится к двусмысленному рисунку, а в нормальном визуальном поле изоляция
плоскостей от линий неустойчива; например, прогуливаясь по дороге, я не отдаю
себе отчет в том, что могу увидеть пространственные промежутки между деревьями
так же, как вижу вещи, если сами деревья рассматривать как фон. Несомненно, я
обладаю переживанием ландшафта, осознавая, однако, что в этом переживании я
принимаю фактическую ситуацию, собирая в единое целое значение, рассеянное среди
феноменов, и говорю о том, что они означают в своей совокупности. Даже в том
случае, когда я могу изменить организацию, основываясь на ее двусмысленности,
мне не удается сделать это непосредственно: одна из сторон куба выдвигается на
передний план только в том случае, если я первоначально сконцентрирован на ней и
мой взгляд рассматривает ее в качестве точки отсчета, из которой по наклонным
линиям он следует ко второй стороне, проявляющейся в качестве промежуточного
фона. Если я рассматриваю рис.1 как мозаику, то это обусловлено тем, что взгляд
прежде всего концентрируется в центре, а затем равномерно распределяется по
всему рисунку. Иногда я вынужден ждать
51 Пространство
появление подобной организации рисунка аналогично тому, как Бергсон ожидает,
когда растворится кусочек сахара. Более того, в этом случае, при условии
нормального восприятия, значение того, что воспринимается, дано мне как
встроенное заранее, а не конституированное мной, и взгляд выступает как
разновидность познавательного механизма, который рассматривает вещи в
соответствии с тем, как они появляются в зрительном поле, или разделяет их,
согласно естественному сочленению. Очевидно, что прямая линия ЕН считается
прямой только в том случае, если я пробегаю взглядом вдоль нее; то есть это - не
вопрос, относящийся к ментальной сфере, а вопрос, связанный с взглядом и
означающий, что мой акт не первичен и не конститутивен, а вызван или
мотивирован. Каждый фокус всегда является фокусом того, на чем фокусируются.
Когда я сфокусирован на стороне ABCD, это означает не только то, что я привожу
ее к состоянию ясной видимости, но также и то, что я принимаю в расчет ее как
фигуру, расположенную ко мне ближе, чем другая сторона куба. Одним словом, я
организую куб, и взгляд является тем гением восприятия, который указывает на
мыслящего субъекта, способного дать вещам точный ответ, которого они ожидают для
того, чтобы существовать прежде нас.
Чем же тогда, в результате, является видение куба? Эмпирик скажет, что куб
ассоциируется с актуальными аспектами рассматриваемого рисунка и с множеством
других явлений, представляющих с определенной стороны и с различных углов
четырехугольник, расположенный ближе к нам. Однако, рассматривая куб, я не
нахожу в себе каких-либо из этих образов; они - незначительное изменение в
восприятии глубины, которая делает их возможными, не являясь при этом их
результатом. Что же тогда представляет собой тот единый акт, посредством
которого я охватываю возможность всех подобных проявлений? Согласно
интеллектуализму, куб - это мысль о кубе, то есть о твердом теле, состоящем из
шести равных сторон и двенадцати равных линий, расположенных под прямым углом
друг к другу, а глубина есть ничто иное, как их сосуществование. Однако здесь в
очередной раз в качестве определения глубины нам преподносится то, что
представляет собой не более чем ее следствие. Шесть сторон и двенадцать равных
линий не являются целостным значением глубины, и это определение без глубины
бессмысленно. Шесть сторон и двенадцать равных линий могут сосуществовать и
оставаться для меня равными только в том случае, если они организованы с помощью
глубины. Акт, корректирующий явления и задаю-
52 М. Мерло-Понти
щий острым и тупым углам значение прямых углов, а искаженным сторонам - значение
квадратов, не заключается в идее геометрического отношения равенства и в
геометрическом способе бытия, к которому она принадлежит. С его помощью объект
обволакивается моим взглядом, который, проникая и оживляя куб, показывает в тот
же миг боковые стороны как "квадраты, увиденные искоса", с такой степенью
достоверности, что мы даже не замечаем их искажения перспективой, подобно граням
алмаза. Этот акт - соприсутствие переживаний, которые, тем не менее, взаимно
исключают друг друга; и эта взаимная вовлеченность и противоречивость в рамках
единого акта восприятия целостности возможного процесса конституирует
своеобразие глубины. Глубина - это параметр, в котором вещи и элементы вещей
вложены друг в друга, в то время как ширина и высота - параметры, в которых вещи
расположены рядом.
Следовательно, нельзя говорить о синтезе глубины, так как синтез предполагает
или, по крайней мере, устанавливает, как в Кантовском синтезе, дискретные
условия, но глубина не требует того, чтобы множественность проявлений
перспективы прояснялась с помощью анализа, а рассматривает эту множественность
только на фоне устойчивой вещи. Этот квази-синтез можно объяснить, если понимать
его как временный. Когда я говорю, что вижу объект на расстоянии, то имею в
виду, что уже или все еще удерживаю его, он находится в будущем или в прошлом
так же, как находится в пространстве 29 Возможно, будет сказано, что это - так
только для меня. Лампа сама по себе существует в то же самое время, когда я ее
воспринимаю; расстояние между мной и лампой - это расстояние между
одновременными объектами, и это - одновременность, содержащаяся в каждом
значении восприятия. То, что это именно так, не подвергается сомнению. Однако
сосуществование, фактически определяющее пространство, не чуждо времени, а
представляет собой два феномена, принадлежащих к одной и той же временной волне.
Что же касается связи воспринимаемого объекта и моего восприятия, то она не
может объединить их в пространство без того, чтобы не объединить их и во
времени. Они - со-временны. "Порядок сосуществования" неотделим от "порядка
последовательности" или, вернее сказать, время не является только лишь
осознанием последовательности. Восприятие обеспечивает меня "полем
присутствия"30 в широком смысле этого слова, которое расширяется в двух
измерениях: измерении здесь-там и измерении прошлое-настоящее-будущее. Я
"удерживаю", я
53 Пространство
"обладаю" объектом на расстоянии без какого-либо эксплицитного установления
пространственной перспективы (явленный размер и форма), так как непосредственное
прошлое без какого-либо искажения и без какого-либо навязанного "воспоминания"
все еще остается "в моих руках"31. Если мы хотим назвать это синтезом, то,
используя терминологию Руссерля, подобный синтез выступает как "синтез -
переход", который не связывает несоизмеримые перспективы, а осуществляет переход
от одной к другой. Психология столкнулась с целом рядом трудностей, пытаясь
объяснить память как процесс овладения определенными содержаниями или
воспоминаниями, то есть следами ушедшего прошлого в настоящем (в теле или в
бессознательном), поскольку с помощью этих следов мы никогда не сможем понять
воспоминание прошлого как прошлое. Подобным образом мы никогда не придем к
пониманию восприятия расстояния, если в качестве отправной точки будем
рассматривать все Предметы расположенными на равном удалении друг от Друга,
придерживаясь при этом плоскостной проекции мира, В той же степени, в которой мы
никогда не поймем воспоминания, рассматривая их как проекции прошлого в
настоящем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
рассуждают так, как будто бы постоянство формы и размера является реальным
состоянием, как будто бы кроме физического образа объекта на сетчатке существует
его же "ментальный образ", который остается относительно постоянным в то время,
как первый меняется. В реальности "ментальный образ" пепельницы не больше и не
меньше физического образа одного и того же объекта на сетчатке моего глаза; не
существует ментального образа, который, подобно вещи, можно было бы сравнить с
физическим образом; не существует ментального образа, имеющего определенный
размер, соотносимый с физическим, и располагающегося, как экран, между мной и
вещью. Содержание сознания не наполняет мое
47 Пространство
восприятие; оно заполнено самой пепельницей. Явленный размер воспринимаемой
пепельницы не поддается измерению. Пока мои глаза открыты, я не могу ответить на
вопрос о размере ее диаметра. Руководствуясь интуицией, я закрываю один глаз и
отмечаю размеры пепельницы, например на карандаше, помещая его на расстоянии
вытянутой руки и используя как измерительный инструмент. Поступая подобным
образом, я не имею права говорить, что- свожу воспринимаемую перспективу к
геометрической и изменяю пропорции зрительного поля. Я не имею права говорить,
что уменьшаю предмет, находящийся на расстоянии, или, наоборот, увеличиваю его,
в том случае, если он находится близко. Я вынужден, скорее, сказать, что
заставил размер появиться там, где его до сих пор не было, разрушая
воспринимаемое поле и изолируя пепельницу, фиксируя ее место. Постоянство
явленного размера в удаляющемся объекте не является действительным постоянством
его некоторого ментального образа, способного противостоять искажению
перспективы, подобно тому, как твердый предмет противостоит давлению. Тарелка
сохраняет форму круга не потому, что он сопротивляется сжиманию перспективы;
именно поэтому художник, который может нарисовать тарелку только в реальном виде
и на реальном полотне, удивляет зрителя, когда пытается передать переживание
самой перспективы. Рассматривая дорогу, которая, извиваясь, уходит за горизонт,
я не могу сказать, что ее стороны даны мне сходящимися или параллельными; они -
параллельны в глубине. Я поглощен самой дорогой и захвачен ее визуальным
искажением; глубина - это только интенция, которая не определяет ни проекцию
дороги в перспективе, ни "реальную" дорогу. Но разве человек, находящийся в
двухстах метрах отсюда, не меньше размером, чем на расстоянии пяти метров? Он
становится таковым только в том случае, если я извлекаю его из воспринимаемого
контекста и измеряю его явленный размер. В противном случае он - ни меньше, ни
равен по размеру; он - прежде равенства и неравенства, он тот же самый человек,
увиденный издалека. Можно только сказать, что человек на расстоянии двухсот
метров гораздо менее различим, так как, из-за ограниченности моей способности
видения, определяется менее устойчивыми точками, на которых может остановиться
взгляд. Можно говорить также о том, что он не полностью занимает мое визуальное
поле, конечно, имея в виду, что само визуальное поле не является измеримым
пространством. Говорить о том, что объект занимает только малую часть моего
визуального поля,- значит говорить, что он не предлагает достаточно
48 М. Мерло-Понти
богатой конфигурации, способной полностью поглотить мое усилие видеть отчетливо.
Мое визуальное поле не имеет определенного ограничения и способно содержать
большее или меньшее количество вещей в соответствии с тем, как я вижу - "на
расстоянии" или "рядом". Следовательно, явленный размер находится в определенной
зависимости от расстояния, он привносится расстоянием, а также сам вносит его.
Конвергенция, явленный размер и расстояние считываются каждый с другого, взаимно
символизируя или означивая друг друга естественным образом, и являются
абстрактными элементами ситуации, присутствуя в ней как синонимичные, не потому,
что субъект восприятия постулирует объективные отношения между ними, а потому,
что, напротив, он не рассматривает их отдельно и, следовательно, у него нет
необходимости унифицировать их явным образом. Принимая различные "явленные
размеры" удаляющегося объекта, нет необходимости синтезировать их, если ни один
из них специфически не установлен. Мы "обладаем" удаляющимся объектом, никогда
не прекращая его "держать" и им овладевать, а увеличивающееся расстояние не
связано с увеличивающимся образом, от которого зависит ширина. Оно показывает
только то, что вещь начинает ускользать из-под власти нашего взгляда и
становится менее тесно связанной с ним. Расстояние - это то, что позволяет
устранить исходную близость между процессом исчезновения объекта из зрительного
поля и взглядом, следующим за объектом. После предварительного определения
"прямой" и "сходящейся" линий мы устанавливаем расстояние в отношении нашей
способности схватывать объект.
Иллюзии, относящиеся к глубине, принципиально заставляют нас осознавать ее как
структуру понимания. Они возникают, когда глаза находятся в определенной степени
конвергенции, как в стереоскопе, или когда субъект рассматривает рисунок,
имеющий перспективу. Но, может быть, я вижу воображаемую глубину там, где ее
нет, не потому, что обманчивые знаки приводят к гипотезе глубины, а потому, что
видение расстояния вообще всегда интерпретируется с помощью знака? Однако в
данном случае совершенно очевидно наше исходное допущение: мы полагаем, что
невозможно увидеть то, чего нет, и, следовательно, определяем видение с точки
зрения сенсорного впечатления, опуская первоначальную связь с мотивацией,
которую заменяем одним из ее значений. Мы уже видели, что несовпадение размеров
образов на сетчатке, стимулирующее конвергенцию, не существует само по себе; оно
существует только для субъекта, который, стремясь к синергии, пытается
49 Пространство
объединить монокулярные феномены, сходные по структуре. Единство бинокулярного
видения вместе с восприятием глубины, без которой оно не может осуществиться,
возникает, следовательно, с того самого момента, когда монокулярные образы
представляются "несопоставимыми". Когда я смотрю в стереоскоп, передо мной
предстает тотальность, в которой возможный порядок уже сформирован, а ситуация
предзнаменована. Моя моторная реакция откликается на эту ситуацию. Сезанн
считал, что творчество художника "мотивировано стремлением внести
целесообразность в природу"26. Акт фокусирования в стереоскопе является в равной
степени реакцией на вопрос, поставленный данными, причем эта реакция содержится
в самом вопросе. Именно само поле движется к совершенству симметрии, и глубина -
это просто момент перцептуальной уверенности в единственности вещи. Рисунок,
данный в перспективе, - это не первоначальное восприятие нарисованного на
плоской поверхности с последующей организацией глубины. Линии, уходящие за
горизонт, не даны изначально как наклонные, которые осознаются горизонтальными.
Весь рисунок, выстраиваясь в глубину, стремится к собственному равновесию.
Тополю у дороги, который нарисован меньшим по размеру, чем человек, позволяет
оставаться деревом, изображенным реально и правдиво, только его удаление к
горизонту. Рисунок именно сам стремится к глубине подобно тому, как камень
падает вниз. Организация рисунка не будет стабильной, если достижение полностью
определенной симметрии возможно различными способами, что наблюдается в случае
рисунков-перевертышей.
рис.1
рис.2
рис.3
Так, рис.1 можно рассматривать или как куб, видимый снизу, со стороной ABCD
спереди, или как куб, видимый
50 М. Мерло-Понти
сверху, с передней стороной EFGH, или как мозаику из десяти треугольников и
одного квадрата. С другой стороны, рис.2 почти неизбежно видится как куб,
поскольку это единственная организация, дающая ему полную симметрию27. Глубина
рождается под моим взглядом, так как он пытается увидеть нечто. Но кто же этот
перцептуальный гений, действующий в визуальном поле и всегда стремящийся к
наиболее выраженной форме? Возвращаемся ли мы, в данном случае, обратно к
реализму? Приведем пример. Организация глубины разрушается не тогда, когда я
добавляю к рисунку какие-либо неясные линии (рис.3 продолжает оставаться кубом),
а тогда, когда я добавляю такие линии, которые разъединяют элементы одной
плоскости и соединяют элементы других плоскостей (рис.1)28. Что же мы
подразумеваем, когда говорим о том, что эти линии разрушают глубину? Разве мы не
пользуемся языком ассоциаций? Мы не имеем в виду, что линия ЕН (рис.1) действует
как причина, дезорганизуя куб, в который ее ввели, но она вызывает общее
впечатление, при котором исчезает глубина. Естественно, линия ЕН сама обладает
такой индивидуальной чертой, но только в том случае, если я воспринимаю и
отслеживаю ее, акцентируя на этом внимание. Однако подобное нарушение линейности
в результате схватывания не является произвольным. Оно вызвано к жизни
феноменами. Последнее замечание нельзя назвать первостепенным, поскольку оно
относится к двусмысленному рисунку, а в нормальном визуальном поле изоляция
плоскостей от линий неустойчива; например, прогуливаясь по дороге, я не отдаю
себе отчет в том, что могу увидеть пространственные промежутки между деревьями
так же, как вижу вещи, если сами деревья рассматривать как фон. Несомненно, я
обладаю переживанием ландшафта, осознавая, однако, что в этом переживании я
принимаю фактическую ситуацию, собирая в единое целое значение, рассеянное среди
феноменов, и говорю о том, что они означают в своей совокупности. Даже в том
случае, когда я могу изменить организацию, основываясь на ее двусмысленности,
мне не удается сделать это непосредственно: одна из сторон куба выдвигается на
передний план только в том случае, если я первоначально сконцентрирован на ней и
мой взгляд рассматривает ее в качестве точки отсчета, из которой по наклонным
линиям он следует ко второй стороне, проявляющейся в качестве промежуточного
фона. Если я рассматриваю рис.1 как мозаику, то это обусловлено тем, что взгляд
прежде всего концентрируется в центре, а затем равномерно распределяется по
всему рисунку. Иногда я вынужден ждать
51 Пространство
появление подобной организации рисунка аналогично тому, как Бергсон ожидает,
когда растворится кусочек сахара. Более того, в этом случае, при условии
нормального восприятия, значение того, что воспринимается, дано мне как
встроенное заранее, а не конституированное мной, и взгляд выступает как
разновидность познавательного механизма, который рассматривает вещи в
соответствии с тем, как они появляются в зрительном поле, или разделяет их,
согласно естественному сочленению. Очевидно, что прямая линия ЕН считается
прямой только в том случае, если я пробегаю взглядом вдоль нее; то есть это - не
вопрос, относящийся к ментальной сфере, а вопрос, связанный с взглядом и
означающий, что мой акт не первичен и не конститутивен, а вызван или
мотивирован. Каждый фокус всегда является фокусом того, на чем фокусируются.
Когда я сфокусирован на стороне ABCD, это означает не только то, что я привожу
ее к состоянию ясной видимости, но также и то, что я принимаю в расчет ее как
фигуру, расположенную ко мне ближе, чем другая сторона куба. Одним словом, я
организую куб, и взгляд является тем гением восприятия, который указывает на
мыслящего субъекта, способного дать вещам точный ответ, которого они ожидают для
того, чтобы существовать прежде нас.
Чем же тогда, в результате, является видение куба? Эмпирик скажет, что куб
ассоциируется с актуальными аспектами рассматриваемого рисунка и с множеством
других явлений, представляющих с определенной стороны и с различных углов
четырехугольник, расположенный ближе к нам. Однако, рассматривая куб, я не
нахожу в себе каких-либо из этих образов; они - незначительное изменение в
восприятии глубины, которая делает их возможными, не являясь при этом их
результатом. Что же тогда представляет собой тот единый акт, посредством
которого я охватываю возможность всех подобных проявлений? Согласно
интеллектуализму, куб - это мысль о кубе, то есть о твердом теле, состоящем из
шести равных сторон и двенадцати равных линий, расположенных под прямым углом
друг к другу, а глубина есть ничто иное, как их сосуществование. Однако здесь в
очередной раз в качестве определения глубины нам преподносится то, что
представляет собой не более чем ее следствие. Шесть сторон и двенадцать равных
линий не являются целостным значением глубины, и это определение без глубины
бессмысленно. Шесть сторон и двенадцать равных линий могут сосуществовать и
оставаться для меня равными только в том случае, если они организованы с помощью
глубины. Акт, корректирующий явления и задаю-
52 М. Мерло-Понти
щий острым и тупым углам значение прямых углов, а искаженным сторонам - значение
квадратов, не заключается в идее геометрического отношения равенства и в
геометрическом способе бытия, к которому она принадлежит. С его помощью объект
обволакивается моим взглядом, который, проникая и оживляя куб, показывает в тот
же миг боковые стороны как "квадраты, увиденные искоса", с такой степенью
достоверности, что мы даже не замечаем их искажения перспективой, подобно граням
алмаза. Этот акт - соприсутствие переживаний, которые, тем не менее, взаимно
исключают друг друга; и эта взаимная вовлеченность и противоречивость в рамках
единого акта восприятия целостности возможного процесса конституирует
своеобразие глубины. Глубина - это параметр, в котором вещи и элементы вещей
вложены друг в друга, в то время как ширина и высота - параметры, в которых вещи
расположены рядом.
Следовательно, нельзя говорить о синтезе глубины, так как синтез предполагает
или, по крайней мере, устанавливает, как в Кантовском синтезе, дискретные
условия, но глубина не требует того, чтобы множественность проявлений
перспективы прояснялась с помощью анализа, а рассматривает эту множественность
только на фоне устойчивой вещи. Этот квази-синтез можно объяснить, если понимать
его как временный. Когда я говорю, что вижу объект на расстоянии, то имею в
виду, что уже или все еще удерживаю его, он находится в будущем или в прошлом
так же, как находится в пространстве 29 Возможно, будет сказано, что это - так
только для меня. Лампа сама по себе существует в то же самое время, когда я ее
воспринимаю; расстояние между мной и лампой - это расстояние между
одновременными объектами, и это - одновременность, содержащаяся в каждом
значении восприятия. То, что это именно так, не подвергается сомнению. Однако
сосуществование, фактически определяющее пространство, не чуждо времени, а
представляет собой два феномена, принадлежащих к одной и той же временной волне.
Что же касается связи воспринимаемого объекта и моего восприятия, то она не
может объединить их в пространство без того, чтобы не объединить их и во
времени. Они - со-временны. "Порядок сосуществования" неотделим от "порядка
последовательности" или, вернее сказать, время не является только лишь
осознанием последовательности. Восприятие обеспечивает меня "полем
присутствия"30 в широком смысле этого слова, которое расширяется в двух
измерениях: измерении здесь-там и измерении прошлое-настоящее-будущее. Я
"удерживаю", я
53 Пространство
"обладаю" объектом на расстоянии без какого-либо эксплицитного установления
пространственной перспективы (явленный размер и форма), так как непосредственное
прошлое без какого-либо искажения и без какого-либо навязанного "воспоминания"
все еще остается "в моих руках"31. Если мы хотим назвать это синтезом, то,
используя терминологию Руссерля, подобный синтез выступает как "синтез -
переход", который не связывает несоизмеримые перспективы, а осуществляет переход
от одной к другой. Психология столкнулась с целом рядом трудностей, пытаясь
объяснить память как процесс овладения определенными содержаниями или
воспоминаниями, то есть следами ушедшего прошлого в настоящем (в теле или в
бессознательном), поскольку с помощью этих следов мы никогда не сможем понять
воспоминание прошлого как прошлое. Подобным образом мы никогда не придем к
пониманию восприятия расстояния, если в качестве отправной точки будем
рассматривать все Предметы расположенными на равном удалении друг от Друга,
придерживаясь при этом плоскостной проекции мира, В той же степени, в которой мы
никогда не поймем воспоминания, рассматривая их как проекции прошлого в
настоящем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45