Рикер
ности бытия, аффицированного чем-либо, он сталкивается с действительным
движением динамической структуры опыта и вещественности. Сопоставление
пространства и времени не ограничивается предварительными замечаниями, а еще раз
проблематизируется. Пространство должно быть "упорядочено" в темпоральных
моментах, "связано" в целостном представлении и "обозримо" в качестве синтеза
чувственности (А 95 и далее). Схематизм в еще большей степени указывает на
динамический характер пространственной структуры (А 137). Подобное схватывание
пространства посредством времени ("Время - это необходимое представление, на
котором основывается всякое созерцание") означает победу феноменологии над
эпистемологией.
Более того, чем далее мы удаляемся от нужд аксиоматизированной геометрии, тем
более все, что остается ясным с точки зрения эпистемологии, становится
маловразумительным с точки зрения феноменологии. Если пространство относится к
уровню чувственности, то мы еще ничего не мыслим о нем; мы только намереваемся
что-либо воспринять с его помощью. Но тогда мы находимся вне всевозможных
синтезов и, следовательно, вынуждены сказать, что пространство как
(эпистемологическая) форма является (феноменологическим) многообразием (А 76 и
далее). Поскольку речь идет о наблюдении. Кант доходит даже до того, что
приписывает пространству такой статус бытия, который "зависит от существования
объекта, а, стало быть, возможен только благодаря тому, что способность
представления субъекта подвергается воздействию со стороны объекта" (В 72).
В то же самое время он идентифицирует пространство - то есть формальные свойства
бытия, вызванные объектами или полученные в непосредственном представлении
вещей, - с интенциональностью сознания. Эта интенциональ-ность представляет
собой действие сознания, направленное на что-либо и рассматриваемое как
возможность распространения, сужения или дробления любой выраженности чего-либо.
Таким образом, феноменология "Аналитики", эксплицированная в более явном виде,
раскрывает обманчивую ясность "Эстетики", слабой по части феноменологии.
Если "Аналитику" прочитать в обратном порядке, двигаясь от трансцендентальной
теории суждения (или "Аналитики основоположений") к трансцендентальной теории
понятия, задерживаясь на "Аналогиях опыта" перед тем, как приступить к трудному
разделу о "Схематизме" (трудности, связанные с этим разделом, будут рассмотрены
ниже), содержащаяся в ней феноменология становится выраженной более явно.
Необходимо исходить из предполо-
171 Кант и Гуссерль
жения, что феноменология Канта должна быть, прежде всего, феноменологией
суждения, так как подобная феноменология наиболее подходит к тому, чтобы быть
пропедевтикой эпистемологии. С другой стороны, необходимо предположить, что
феноменология Гуссерля является, по преимуществу, феноменологией восприятия. Это
как раз объясняет интерес последней к очевидности, изначальным данным и
присутствию, даже несмотря на то, что Логические исследования начинаются с
анализа суждения, и феноменология указывает его место в сфере субъективной жизни
на уровне обосновывающих синтезов. (Мы увидим во второй части статьи, что
имеется и другая причина, объясняющая различия между акцентами и предпочтениями
в описаниях Канта и Гуссерля.) В любом случае, их различия в выборе описываемой
темы скрывают сходство в методе.
Исследуя "Аналитику" в обратном порядке, то есть с "Аналогий опыта", мы найдем
полный анализ суждения, которое рассматривается как акт подведения восприятий
под рассудочные правила. Кант, как эпистемолог, придерживается той точки зрения,
что эта операция должна быть простым "применением" законов, первично
конституируемых рассудком. Однако стремление к описанию уводит анализ в других
направлениях, демонстрирующих как то, что подведение раскрывается в качестве
действительной структуры опыта, так и то, что об опыте судят, опыт понимают и
выражают на предикативном уровне.
"Основоположения", которые, с эпистемологической точки зрения, являются
аксиомами чистой физики, первичными синтетическими суждениями a priori,
относящимися к естествознанию, результируются в превосходном описании структуры
вещественности (Dinglichkeit). В этом отношении интеллектуальный характер
перцепции тематизируется наряду с принципами постоянства, причинности и
взаимодействия. Замечательно, что Кант, задолго до Гуссерля, связал структуры
вещественности со структурами темпоральности. Различные способы, которыми
"связывается" опыт, являются также способами интеллектуального структурирования
времени. Вторая аналогия, в частности, содержит подлинную феноменологию события,
отвечающую на вопрос:
"Что значит "происходить"?". Феноменолог разрабатывает понятие
последовательности, упорядочивающей предметы в мире. Используя язык Гуссерля,
можно сказать, что "Аналогии опыта" разрабатывают ноэматический аспект
субъективного процесса в суждении опыта. В этом разделе способность суждения
рассматривается со стороны "процесса суждения", в котором она соотносится с
объектом. (С
172 П. Рикер
другой стороны, предшествующий раздел о "Схематизме" результируется в
ноэтическом анализе "события", что находит отражение в операции связывания,
называемой "синтетической способностью воображения" (В 233). Нам еще
представится возможность вернуться к этой теме позднее.)
Если принять во внимание, что второй раздел учения о способности суждения,
центральной частью которого являются "Аналогии опыта", показывает ноэматический
аспект суждения опыта, становится ясным, что ноэматический анализ получает
законченную форму в "Постулатах эмпирического мышления вообще" (А 218 и далее).
Фактически "Постулаты" не добавляют ничего нового к детерминации предмета, но
они делают его существование тематическим в соответствии с модальностями
действительности, возможности и необходимости. Однако в чем заключается смысл
этих постулатов? Они просто устанавливают фундаментальное соответствие между
существованием вещей и их восприимчивостью: "Наше знание о существовании вещей
простирается, следовательно, настолько, насколько может простираться восприятие,
осуществляемое в соответствии с эмпирическими законами" (А 226).
Пространственность снабжает нас такой разновидностью интенциональности, как
открытость явлению. Постулат эмпирического мышления определяет эффективность
интенциональности с точки зрения воспринимаемого присутствия являющейся вещи.
Не случайно, что Кант помещает "Опровержение идеализма" в качестве приложения ко
второму изданию; в нем дается определение интенциональности, опередившее свое
время: "Простое, но эмпирически определенное сознание моего собственного
существования служит доказательством существования предметов в пространстве вне
меня" (В 275). Фактически корреляция между "Я есть" и "нечто есть" и является
интенциональностью в собственном смысле.
Если второй раздел "Трансцендентального учения о способности суждения"
развивает, ноэматический аспект суждения существования, то первый раздел,
посвященный схематизму, имеет дело с поэтическим аспектом. Вследствие этого он
кажется малопонятным. Под руководством рефлексии в этом разделе постоянно
предвосхищаются "Аналогии опыта", которые раскрывают действие акта суждения,
направленного на предмет. Необходимо постоянно перечитывать первый раздел после
раздела, идущего вслед за ним, и, таким образом, возвращаться с помощью
рефлексивного движения, которое обнаруживает "в" Gemut (душе) то, что было
найдено "у" предметов. Предвосхищающий характер этого раздела объясняет
краткость изложения Канта при
173 Кант и Гуссерль
азработке схем. Тем не менее несколько сотен строчек (А 44 -147) раскрывают
субъективный аспект ноэматического анализа, занимающего значительную часть
следующего раздела.
Если продолжать анализ в том же ключе, то теория схематизма очень близко
подходит к тому бытию, которое Гуссерль называет самоконституированием или
конституированием Эго в темпоральном. Нам известно, что Кант сам был удивлен
этим "искусством, скрытым в глубинах человеческой души, подлинные формы
деятельной природы которого вряд ли когда-либо позволят нам обнаружить себя и
откроются нашему взору" (А 141). Никогда в большей степени Кант не был свободен
от своих эпистемологических предпочтений. Точно так же он никогда не был более
близок к открытию за конституированным временем (или, согласно
"Трансцендентальной эстетике", за временем как представлением) изначального
времени сознания. Время схематизма заключается в единстве восприимчивости и
спонтанности, многообразия и единства. Время - это моя способность к
упорядочиванию. Но в той же степени оно представляет для меня постоянную угрозу
исчезновения и разрушения. Время - это возможность непреложного рационального
порядка, но и источник иррационального в субъективной жизни. Оно обращено и к
чувственности, представляя собой ее чистый поток, и к интеллекту, когда
схематизм отмечает возможность структурирования времени в отношении
"последовательности", "наполнения" и "порядка" (А 145).
Если мы намереваемся дойти до следствий феноменологии Gemut, мы должны, как
неоднократно делал Кант, указать на то, что рассмотрение существования сознания
сводится к ноэтическому анализу операции, производимой актом суждения. Если
ноэматический анализ приходит к своей кульминации в "Постулатах эмпирического
мышления", которые устанавливают координацию между существованием вещей и их
восприимчивостью, ноэматический анализ достигает высшей точки в самообосновании
Я-существую. Однако эта тема представлена в Критике случайными фрагментами.
Фактически здесь феноменология сталкивается с самым значительным сопротивлением,
идущим из скрытых глубин кантианства. Целостная эпистемологическая концепция
объективности имеет тенденцию к тому, чтобы представить "Я-мыслю" функцией
объективности и навязать альтернативу, на которую мы ссылались выше. Либо я
"сознаю", что "Я-мыслю", но не "знаю" этого, либо я "знаю" Эго, но оно есть
феномен природы. Именно поэтому феноменологическая дескрипция у Канта только
намеревается открыть конкретного субъекта, который не
174 П. Рикер
занимает прочного места в его системе. Тем не менее там, где Кант, исследуя
схематизм, движется к изначальному времени, присутствующему в работе суждения,
он движется в направлении этого субъекта. Так же он приближается к этому
субъекту там, где определяет существование вещей как коррелятивное моему
собственному существованию. По этому поводу он замечает: "Я сознаю свое
существование как определенное во времени... Значит, определение моего
существования во времени возможно только благодаря существованию действительных
вещей, которые я воспринимаю как находящиеся вне меня" (В 275-276; см. также
примечание в предисловии второго издания В XXXIX).
Значительная трудность связана с тематизацией такого существования, которое не
является категориальным существованием или, иначе говоря, структурой
субъективности. Подобная проблема впервые появляется в 25 второго издания
(существование, которое не является феноменом). В примечании, добавленном здесь
Кантом (В 158), ставится задача схватывания существования в акте Я-мыслю,
обосновывающем подобное существование, а следовательно, ставится задача
дотемпорального созерцания самого себя, продуцирующего мое существование на
уровне психологических феноменов (В 155). Трудность здесь действительно
значительна, особенно если рассматривать Я-мыслю только как то, что
прослеживается в восприятии многообразия, предопределенного логически. Из всех
наиболее известных отрывков на ум приходит только критика "рациональной
психологии", где "Я-мыслю" рассматривается как эмпирическое высказывание,
включающее высказывание "Я-существую". Кант пытается решить возникшую проблему в
рамках своей эпистемологии, связывая существование с "необоснованным
эмпирическим созерцанием", которое предшествует любой организации опыта. Это
позволяет ему сказать: "Существование еще не есть категория" (В 423).
Не является ли экстракатегориальное существование той самой субъективностью, без
которой "Я-мыслю" не заслуживает названия первой личности? Не связано ли оно с
тем изначальным временем, которое "Аналитика" вычленяет из того представления
времени, которое имеет место в "Эстетике"? Иначе говоря, вероятно, это -
существование Gemut, души, которое не заключается в Я-мыслю как в принципе,
обуславливающем возможность категорий, и не содержится в самих феноменах, с
которыми имеет дело психология; оно в большей мере относится к душе, выявленной
в трансцендентальном переживании с помощью феноменологической редукции.
175 Кант и Гуссерль
[II] Критика как установление границ
Предшествующий анализ зависел от временных ограничений. Мы основывались на
допущении, что у Гуссерля реально используемый метод можно отличить от
философской интерпретации, которые он постоянно смешивал, особенно в своих
опубликованных работах. Мы использовали это различие для того, чтобы обнаружить
в Критике имплицитную феноменологию. Следовательно, сходство Канта и Гуссерля
достигалось ценой применения узаконенной, но ненадежной абстракции к общей
направленности их работ.
Однако Критика представляет собой нечто совершенно отличное от феноменологии, и
это связано не только с ее эпистемологическими предпочтениями, но и с ее
онтологическими намерениями. Именно в этом отношении Критика - нечто большее,
чем простое исследование "внутренней структуры" знания; она является также
исследованием границ познания. Укорененность знания о феноменах в мышлении о
бытии, которое само не может быть достоянием знания, задает Кантовской Критике
собственно онтологическое измерение. Разрушить напряжение между знанием и
мышлением - значит разрушить само кантианство.
Следовательно, может возникнуть недоумение, связанное с тем, что феноменология
Гуссерля, служившая нам в качестве руководства и оказавшая помощь в обнаружении
в кантианстве дескриптивной феноменологии, не должна, в свою очередь,
рассматриваться с точки зрения Кантовской онтологии. Однако возможно, что в
деструкции Кантовской онтологии принимает участие философская интерпретация,
примешанная к трансцендентальному epoche, которая санкционирует утрату Denken в
Erkennen и, таким образом, сводит философию к феноменологии без онтологии.
Прежде всего необходимо принять в расчет то, как Кант анализирует функцию
полагания вещи-в-себе в ее отношении к рассмотрению феномена. Знания о бытии не
существует. Эта невозможность рассматривается некоторым образом как активная и
даже позитивная. В той точке, в которой знание о бытии характеризуется как
невозможное, Denken продолжает полагать бытие как то, что ограничивает
стремление принять феномены за подлинную реальность. Таким образом, Denken
закрепляет за феноменологией ее онтологическое измерение или статус. Связь между
описанием (относительно знания) и позитивными актами ограничения можно
проследить через всю Критику.
Еще в "Трансцендентальной эстетике", где постоянно
176 П. Рикер
присутствует онтологическая интенция, Кант полагает, что созерцание a priori
может быть определено в противопоставлении с продуктивным созерцанием, нам не
свойственным. На это совершенно определенно указывает очень важное замечание об
intuitus originarius, приводимое Кантом в конце "Эстетики". Cegen-stand
(предмет) удерживает себя передо мной в той степени, в которой он не является
Ent-stand (первоначальным), то есть не возникает из своего собственного
созерцания6. Уже с самого начала это метафизическое заблуждение включается в
каждое рассуждение о пространстве и времени и задает негативный тон каждой
странице "Эстетики". "Наше созерцание есть только представление феноменов. В тот
момент, когда мы созерцаем вещи, вещи, которые мы созерцаем, не являются вещами,
как они есть сами по себе". В некотором смысле отсутствие бытия у феноменов
представлено в них самих. Однако сам по себе этот недостаток является инверсией
позитивного акта Denken, который в "Эстетике" принимает причудливую форму
предпосылки, предпосылки, разрушающей наше созерцание: "Если отвлечься от
субъективного условия..., то представление о пространстве не означает ровно
ничего"7. То же самое, немного дальше по тексту, говорится и в отношении времени
(А 37). Так как пространство ровным счетом ничего не означает вне субъективного
условия, его возможное небытие частично формирует понятие трансцендентальной
идеальности (А 28).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
ности бытия, аффицированного чем-либо, он сталкивается с действительным
движением динамической структуры опыта и вещественности. Сопоставление
пространства и времени не ограничивается предварительными замечаниями, а еще раз
проблематизируется. Пространство должно быть "упорядочено" в темпоральных
моментах, "связано" в целостном представлении и "обозримо" в качестве синтеза
чувственности (А 95 и далее). Схематизм в еще большей степени указывает на
динамический характер пространственной структуры (А 137). Подобное схватывание
пространства посредством времени ("Время - это необходимое представление, на
котором основывается всякое созерцание") означает победу феноменологии над
эпистемологией.
Более того, чем далее мы удаляемся от нужд аксиоматизированной геометрии, тем
более все, что остается ясным с точки зрения эпистемологии, становится
маловразумительным с точки зрения феноменологии. Если пространство относится к
уровню чувственности, то мы еще ничего не мыслим о нем; мы только намереваемся
что-либо воспринять с его помощью. Но тогда мы находимся вне всевозможных
синтезов и, следовательно, вынуждены сказать, что пространство как
(эпистемологическая) форма является (феноменологическим) многообразием (А 76 и
далее). Поскольку речь идет о наблюдении. Кант доходит даже до того, что
приписывает пространству такой статус бытия, который "зависит от существования
объекта, а, стало быть, возможен только благодаря тому, что способность
представления субъекта подвергается воздействию со стороны объекта" (В 72).
В то же самое время он идентифицирует пространство - то есть формальные свойства
бытия, вызванные объектами или полученные в непосредственном представлении
вещей, - с интенциональностью сознания. Эта интенциональ-ность представляет
собой действие сознания, направленное на что-либо и рассматриваемое как
возможность распространения, сужения или дробления любой выраженности чего-либо.
Таким образом, феноменология "Аналитики", эксплицированная в более явном виде,
раскрывает обманчивую ясность "Эстетики", слабой по части феноменологии.
Если "Аналитику" прочитать в обратном порядке, двигаясь от трансцендентальной
теории суждения (или "Аналитики основоположений") к трансцендентальной теории
понятия, задерживаясь на "Аналогиях опыта" перед тем, как приступить к трудному
разделу о "Схематизме" (трудности, связанные с этим разделом, будут рассмотрены
ниже), содержащаяся в ней феноменология становится выраженной более явно.
Необходимо исходить из предполо-
171 Кант и Гуссерль
жения, что феноменология Канта должна быть, прежде всего, феноменологией
суждения, так как подобная феноменология наиболее подходит к тому, чтобы быть
пропедевтикой эпистемологии. С другой стороны, необходимо предположить, что
феноменология Гуссерля является, по преимуществу, феноменологией восприятия. Это
как раз объясняет интерес последней к очевидности, изначальным данным и
присутствию, даже несмотря на то, что Логические исследования начинаются с
анализа суждения, и феноменология указывает его место в сфере субъективной жизни
на уровне обосновывающих синтезов. (Мы увидим во второй части статьи, что
имеется и другая причина, объясняющая различия между акцентами и предпочтениями
в описаниях Канта и Гуссерля.) В любом случае, их различия в выборе описываемой
темы скрывают сходство в методе.
Исследуя "Аналитику" в обратном порядке, то есть с "Аналогий опыта", мы найдем
полный анализ суждения, которое рассматривается как акт подведения восприятий
под рассудочные правила. Кант, как эпистемолог, придерживается той точки зрения,
что эта операция должна быть простым "применением" законов, первично
конституируемых рассудком. Однако стремление к описанию уводит анализ в других
направлениях, демонстрирующих как то, что подведение раскрывается в качестве
действительной структуры опыта, так и то, что об опыте судят, опыт понимают и
выражают на предикативном уровне.
"Основоположения", которые, с эпистемологической точки зрения, являются
аксиомами чистой физики, первичными синтетическими суждениями a priori,
относящимися к естествознанию, результируются в превосходном описании структуры
вещественности (Dinglichkeit). В этом отношении интеллектуальный характер
перцепции тематизируется наряду с принципами постоянства, причинности и
взаимодействия. Замечательно, что Кант, задолго до Гуссерля, связал структуры
вещественности со структурами темпоральности. Различные способы, которыми
"связывается" опыт, являются также способами интеллектуального структурирования
времени. Вторая аналогия, в частности, содержит подлинную феноменологию события,
отвечающую на вопрос:
"Что значит "происходить"?". Феноменолог разрабатывает понятие
последовательности, упорядочивающей предметы в мире. Используя язык Гуссерля,
можно сказать, что "Аналогии опыта" разрабатывают ноэматический аспект
субъективного процесса в суждении опыта. В этом разделе способность суждения
рассматривается со стороны "процесса суждения", в котором она соотносится с
объектом. (С
172 П. Рикер
другой стороны, предшествующий раздел о "Схематизме" результируется в
ноэтическом анализе "события", что находит отражение в операции связывания,
называемой "синтетической способностью воображения" (В 233). Нам еще
представится возможность вернуться к этой теме позднее.)
Если принять во внимание, что второй раздел учения о способности суждения,
центральной частью которого являются "Аналогии опыта", показывает ноэматический
аспект суждения опыта, становится ясным, что ноэматический анализ получает
законченную форму в "Постулатах эмпирического мышления вообще" (А 218 и далее).
Фактически "Постулаты" не добавляют ничего нового к детерминации предмета, но
они делают его существование тематическим в соответствии с модальностями
действительности, возможности и необходимости. Однако в чем заключается смысл
этих постулатов? Они просто устанавливают фундаментальное соответствие между
существованием вещей и их восприимчивостью: "Наше знание о существовании вещей
простирается, следовательно, настолько, насколько может простираться восприятие,
осуществляемое в соответствии с эмпирическими законами" (А 226).
Пространственность снабжает нас такой разновидностью интенциональности, как
открытость явлению. Постулат эмпирического мышления определяет эффективность
интенциональности с точки зрения воспринимаемого присутствия являющейся вещи.
Не случайно, что Кант помещает "Опровержение идеализма" в качестве приложения ко
второму изданию; в нем дается определение интенциональности, опередившее свое
время: "Простое, но эмпирически определенное сознание моего собственного
существования служит доказательством существования предметов в пространстве вне
меня" (В 275). Фактически корреляция между "Я есть" и "нечто есть" и является
интенциональностью в собственном смысле.
Если второй раздел "Трансцендентального учения о способности суждения"
развивает, ноэматический аспект суждения существования, то первый раздел,
посвященный схематизму, имеет дело с поэтическим аспектом. Вследствие этого он
кажется малопонятным. Под руководством рефлексии в этом разделе постоянно
предвосхищаются "Аналогии опыта", которые раскрывают действие акта суждения,
направленного на предмет. Необходимо постоянно перечитывать первый раздел после
раздела, идущего вслед за ним, и, таким образом, возвращаться с помощью
рефлексивного движения, которое обнаруживает "в" Gemut (душе) то, что было
найдено "у" предметов. Предвосхищающий характер этого раздела объясняет
краткость изложения Канта при
173 Кант и Гуссерль
азработке схем. Тем не менее несколько сотен строчек (А 44 -147) раскрывают
субъективный аспект ноэматического анализа, занимающего значительную часть
следующего раздела.
Если продолжать анализ в том же ключе, то теория схематизма очень близко
подходит к тому бытию, которое Гуссерль называет самоконституированием или
конституированием Эго в темпоральном. Нам известно, что Кант сам был удивлен
этим "искусством, скрытым в глубинах человеческой души, подлинные формы
деятельной природы которого вряд ли когда-либо позволят нам обнаружить себя и
откроются нашему взору" (А 141). Никогда в большей степени Кант не был свободен
от своих эпистемологических предпочтений. Точно так же он никогда не был более
близок к открытию за конституированным временем (или, согласно
"Трансцендентальной эстетике", за временем как представлением) изначального
времени сознания. Время схематизма заключается в единстве восприимчивости и
спонтанности, многообразия и единства. Время - это моя способность к
упорядочиванию. Но в той же степени оно представляет для меня постоянную угрозу
исчезновения и разрушения. Время - это возможность непреложного рационального
порядка, но и источник иррационального в субъективной жизни. Оно обращено и к
чувственности, представляя собой ее чистый поток, и к интеллекту, когда
схематизм отмечает возможность структурирования времени в отношении
"последовательности", "наполнения" и "порядка" (А 145).
Если мы намереваемся дойти до следствий феноменологии Gemut, мы должны, как
неоднократно делал Кант, указать на то, что рассмотрение существования сознания
сводится к ноэтическому анализу операции, производимой актом суждения. Если
ноэматический анализ приходит к своей кульминации в "Постулатах эмпирического
мышления", которые устанавливают координацию между существованием вещей и их
восприимчивостью, ноэматический анализ достигает высшей точки в самообосновании
Я-существую. Однако эта тема представлена в Критике случайными фрагментами.
Фактически здесь феноменология сталкивается с самым значительным сопротивлением,
идущим из скрытых глубин кантианства. Целостная эпистемологическая концепция
объективности имеет тенденцию к тому, чтобы представить "Я-мыслю" функцией
объективности и навязать альтернативу, на которую мы ссылались выше. Либо я
"сознаю", что "Я-мыслю", но не "знаю" этого, либо я "знаю" Эго, но оно есть
феномен природы. Именно поэтому феноменологическая дескрипция у Канта только
намеревается открыть конкретного субъекта, который не
174 П. Рикер
занимает прочного места в его системе. Тем не менее там, где Кант, исследуя
схематизм, движется к изначальному времени, присутствующему в работе суждения,
он движется в направлении этого субъекта. Так же он приближается к этому
субъекту там, где определяет существование вещей как коррелятивное моему
собственному существованию. По этому поводу он замечает: "Я сознаю свое
существование как определенное во времени... Значит, определение моего
существования во времени возможно только благодаря существованию действительных
вещей, которые я воспринимаю как находящиеся вне меня" (В 275-276; см. также
примечание в предисловии второго издания В XXXIX).
Значительная трудность связана с тематизацией такого существования, которое не
является категориальным существованием или, иначе говоря, структурой
субъективности. Подобная проблема впервые появляется в 25 второго издания
(существование, которое не является феноменом). В примечании, добавленном здесь
Кантом (В 158), ставится задача схватывания существования в акте Я-мыслю,
обосновывающем подобное существование, а следовательно, ставится задача
дотемпорального созерцания самого себя, продуцирующего мое существование на
уровне психологических феноменов (В 155). Трудность здесь действительно
значительна, особенно если рассматривать Я-мыслю только как то, что
прослеживается в восприятии многообразия, предопределенного логически. Из всех
наиболее известных отрывков на ум приходит только критика "рациональной
психологии", где "Я-мыслю" рассматривается как эмпирическое высказывание,
включающее высказывание "Я-существую". Кант пытается решить возникшую проблему в
рамках своей эпистемологии, связывая существование с "необоснованным
эмпирическим созерцанием", которое предшествует любой организации опыта. Это
позволяет ему сказать: "Существование еще не есть категория" (В 423).
Не является ли экстракатегориальное существование той самой субъективностью, без
которой "Я-мыслю" не заслуживает названия первой личности? Не связано ли оно с
тем изначальным временем, которое "Аналитика" вычленяет из того представления
времени, которое имеет место в "Эстетике"? Иначе говоря, вероятно, это -
существование Gemut, души, которое не заключается в Я-мыслю как в принципе,
обуславливающем возможность категорий, и не содержится в самих феноменах, с
которыми имеет дело психология; оно в большей мере относится к душе, выявленной
в трансцендентальном переживании с помощью феноменологической редукции.
175 Кант и Гуссерль
[II] Критика как установление границ
Предшествующий анализ зависел от временных ограничений. Мы основывались на
допущении, что у Гуссерля реально используемый метод можно отличить от
философской интерпретации, которые он постоянно смешивал, особенно в своих
опубликованных работах. Мы использовали это различие для того, чтобы обнаружить
в Критике имплицитную феноменологию. Следовательно, сходство Канта и Гуссерля
достигалось ценой применения узаконенной, но ненадежной абстракции к общей
направленности их работ.
Однако Критика представляет собой нечто совершенно отличное от феноменологии, и
это связано не только с ее эпистемологическими предпочтениями, но и с ее
онтологическими намерениями. Именно в этом отношении Критика - нечто большее,
чем простое исследование "внутренней структуры" знания; она является также
исследованием границ познания. Укорененность знания о феноменах в мышлении о
бытии, которое само не может быть достоянием знания, задает Кантовской Критике
собственно онтологическое измерение. Разрушить напряжение между знанием и
мышлением - значит разрушить само кантианство.
Следовательно, может возникнуть недоумение, связанное с тем, что феноменология
Гуссерля, служившая нам в качестве руководства и оказавшая помощь в обнаружении
в кантианстве дескриптивной феноменологии, не должна, в свою очередь,
рассматриваться с точки зрения Кантовской онтологии. Однако возможно, что в
деструкции Кантовской онтологии принимает участие философская интерпретация,
примешанная к трансцендентальному epoche, которая санкционирует утрату Denken в
Erkennen и, таким образом, сводит философию к феноменологии без онтологии.
Прежде всего необходимо принять в расчет то, как Кант анализирует функцию
полагания вещи-в-себе в ее отношении к рассмотрению феномена. Знания о бытии не
существует. Эта невозможность рассматривается некоторым образом как активная и
даже позитивная. В той точке, в которой знание о бытии характеризуется как
невозможное, Denken продолжает полагать бытие как то, что ограничивает
стремление принять феномены за подлинную реальность. Таким образом, Denken
закрепляет за феноменологией ее онтологическое измерение или статус. Связь между
описанием (относительно знания) и позитивными актами ограничения можно
проследить через всю Критику.
Еще в "Трансцендентальной эстетике", где постоянно
176 П. Рикер
присутствует онтологическая интенция, Кант полагает, что созерцание a priori
может быть определено в противопоставлении с продуктивным созерцанием, нам не
свойственным. На это совершенно определенно указывает очень важное замечание об
intuitus originarius, приводимое Кантом в конце "Эстетики". Cegen-stand
(предмет) удерживает себя передо мной в той степени, в которой он не является
Ent-stand (первоначальным), то есть не возникает из своего собственного
созерцания6. Уже с самого начала это метафизическое заблуждение включается в
каждое рассуждение о пространстве и времени и задает негативный тон каждой
странице "Эстетики". "Наше созерцание есть только представление феноменов. В тот
момент, когда мы созерцаем вещи, вещи, которые мы созерцаем, не являются вещами,
как они есть сами по себе". В некотором смысле отсутствие бытия у феноменов
представлено в них самих. Однако сам по себе этот недостаток является инверсией
позитивного акта Denken, который в "Эстетике" принимает причудливую форму
предпосылки, предпосылки, разрушающей наше созерцание: "Если отвлечься от
субъективного условия..., то представление о пространстве не означает ровно
ничего"7. То же самое, немного дальше по тексту, говорится и в отношении времени
(А 37). Так как пространство ровным счетом ничего не означает вне субъективного
условия, его возможное небытие частично формирует понятие трансцендентальной
идеальности (А 28).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45