– Нет уж, нет, голубчик! Я хочу тебя скушать сам, другим не ославлю!
И лестница, которую сильно рванули снизу, заскользила по стене, а голос с земли скомандовал:
– Прыгай, маркиз!
В будуаре раздался вскрик. Видимо, полицейские обнаружили труп, лежавший лицом вниз, – несчастную Клотильду, которую пока еще принимали за молодого мужчину.
Кадэ-Любимчик, убегая, успел прикрыть окно, чтобы оно не привлекало к себе внимания и чтобы полицейские, выглянув, не увидели, чго делается в саду. Теперь Ле-Маншо воспользовался этим.
Кадэ-Любимчик рухнул вниз и всей своей тяжестью ударился о твердую мерзлую землю. Он упал на правый бок, издав лишь еле слышный глухой стон.
Утро этого дня было довольно теплым, но к вечеру сильно похолодало.
Кадэ-Любимчик раздробил себе ногу, а лестница, упав на него сверху, перешибла ему правую руку у самого плеча.
Ле-Маншо мог радоваться: его обидчика настигло жестокое возмездие.
Кадэ-Любимчик потерял сознание. Клеман бросился к маркизу со сладострастным урчанием: это была его добыча.
Не обращая внимания на шум и топот на первом этаже, Ле-Маншо оттащил своего бывшего хозяина от лестницы и поволок к ближайшим кустам, в гуще которых они оба и исчезли.
Только оказавшись в зарослях, Ле-Маншо остановился и сквозь ветви посмотрел на особняк.
Окно будуара распахнулось, и полицейские приготовились спуститься оттуда вниз, чтобы обследовать нижний балкон. Тут же стражи порядка появились и в саду, выбежав из-за угла дома.
И сверху, и снизу была замечена упавшая лестница.
– Пойдем-ка отсюда, Адель, – еле слышно шепнул Ле-Маншо, – здесь не позабавишься всласть, очень уж тут людно!
И он потащил дальше свой живой груз, сейчас обмякший и недвижимый. Поволок потихоньку, не торопясь. Клеман знал, что ему делать. После того, как Кадэ-Любимчик ушел четверть часа назад в дом, Ле-Маншо избавился от единственного человека, встречи с которым тогда не желал, и получил возможность как следует изучить сад.
Сейчас Клеман больше всего заботился о том, чтобы двигаться как можно тише. Крики и суета возле дома были ему очень на руку.
Крыльцо, выходившее в сад, ремонтировалось. Возле него высились кучи кирпича и других строительных материалов; они страшно мешали преследователям и очень затрудняли поиски.
Ле-Маншо это только радовало. Он прекрасно знал, куда ему нужно идти.
Особняк де Сузей был старинным зданием, куда более древним, чем соседние дома, тесно обступившие его со всех сторон. В конце сада, неподалеку от того места, где переправлялась через ограду банда Кадэ, в стене была маленькая дверца. Когда-то через нее выходили в поля, которые простирались за этим каменным забором. Ни для кого не секрет, что в начале девятнадцатого века квартал Ларошфуко состоял из вилл, отделенных друг от друга просторными лугами и садами.
Многие годы дверкой в стене никто не пользовался. Эта калитка была лишь напоминание о привилегии людей, живших в особняке: они имели право выходить на улицу Ларошфуко.
Ле-Маншо был одним из тех изгоев, у которых нет никаких привилегий; он никуда не был вхож, но именно поэтому для него не существовало и проблемы выхода. Клеман не только обнаружил маленькую дверцу, но и открыл ее: при нем всегда была его верная подружка – отмычка; благодарные воры называют этот металлический крючок «монсеньором», словно епископа.
За дверцей располагался крошечный закрытый дворик с небольшим насосом-фонтанчиком; сейчас фонтанчик плотно обернули соломой, чтобы вода не замерзала.
Именно в этот дворик и направлялся Ле-Маншо.
От холода и утомления Клеману, еще не оправившемуся от побоев, становилось все хуже. Ледяной ветер обжигал его разбитое лицо, едва зажившие раны ныли, а в глазах появилась такая резь, будто в них всадили по кинжалу. Ле-Маншо шатался от слабости, дыхание его прерывалось.
С большим трудом держался он на дрожащих ногах.
И все-таки шел.
Шел и волок за собой свой груз, урча от счастья. Таща недвижимое тело, Клеман разговаривал с ним, он его подбадривал.
– Не притворяйся покойницей, Адель, – бормотал Ле-Маншо с искренним дружелюбием. – Брось ты глупости. Ты же прекрасно знаешь, что мы с тобой еще не позабавились вдоволь. Но может, и хорошо, что ты сейчас притихла, иначе верещала бы, как сойка, и голубчики из префектуры, невзирая на нашу невинность, нас бы сцапали. Сокровище мое, ну и тяжела же ты!
Когда они добрались до маленького дворика, в саду уже вовсю шныряли полицейские. Стражи порядка обшаривали кусты и громко перекликались. Шла настоящая охота.
Ле-Маншо, даже не отдышавшись, сразу же занялся дверью. Он старательно запер ее и затолкал в скважину несколько камешков.
– Теперь все хорошо, Адель, старая перечница, теперь они тебя не найдут… Ну-ка, послушай! Они тут, совсем рядышком… Ух как стараются, прямо пар идет! Мне повезло, что у тебя нет силенок заорать!
Из-за стены действительно доносились голоса.
– Смотри-ка, дверца! – воскликнул один полицейский.
– Да, но заколоченная, – ответил другой.
– Если вы рассчитываете поймать там Кадэ-Любимчика, то даже не надейтесь: он слишком хитер! – заявил третий страж порядка.
Голоса удалились. Ле-Маншо от души расхохотался.
– Что ж, отлично! – пробормотал он. – Эти олухи даже не дали себе труда заметить, что замком пользовались. А трескучий мороз не позволил тебе, кикимора, оставить на земле следов. Да, ты была хитрой зверушкой, но все на свете кончается, деточка!
Клеман удовлетворенно вздохнул и добавил:
– Теперь у нас тут все спокойно. И мы славно порезвимся, как два невинных барашка. Бутылка у тебя с собой? – обратился он к неподвижному Кадэ.
И, засунув руку в карман бандита, Ле-Маншо вытащил оттуда оплетенную бутылочку, откупорил ее, жадно присосался к горлышку и долго-долго не выпускал его изо рта.
– Брр! – произнес наконец Клеман. – Нужно было хорошенько прогреть нутро. Настоящая Березина, папочка! А где твое перышко?
Перышком Ле-Маншо именовал огромный нож, который Любимчик носил во внутреннем кармане своего пальто.
Клеман достал и это страшное оружие, еще запачканное кровью последней жертвы маркиза.
Ле-Маншо сперва попробовал на ногте острие ножа, потом Клеман развязал что-то вроде пояса, обернутого у него вокруг талии и прикрученного вдобавок крепкой веревкой. Несколько минут назад Ле-Маншо сказал Любимчику: «Со мной – мешок». Это и был мешок.
Постепенно становилось ясно, как собирается повеселиться Ле-Маншо. Но Клеман не был плагиатором. Готовясь отплатить своему мучителю за перенесенные пытки, он решил использовать вместо бича кое-что другое.
Но для начала Ле-Маншо запихнул бесчувственного Кадэ-Любимчика в мешок.
Боль в сломанной руке и раздробленной ноге привела маркиза в чувство, и он тихонько застонал.
– Погоди, голубушка, – усмехнулся Клеман, – я же стараюсь обходиться с тобой ласково! Ну и собачий холод! Вот теперь все в порядке, ручаюсь головой!
Он завязал веревку мешка вокруг шеи Любимчика, который застонал чуть громче, и подтащил его к насосу.
– А ты, дурища, похоже, на меня сердишься? – спросил Ле-Маншо с искренним интересом.
Кадэ молчал.
– Желательно, чтобы ты как следует очухалась, курочка моя, – заявил Клеман. – Ну-ка, проверим, боишься ли ты щекотки?
И он принялся легонько тыкать Любимчика через мешковину его же собственным огромным ножом. От каждого укола Любимчик вздрагивал, но, по мнению Ле-Маншо, слабовато, и тогда Клеман разжал маркизу зубы ножом и влил ему в рот не меньше трети содержимого оплетенной бутылки.
Кадэ тут же попытался встать, и все его тело задергалось в мешке.
– Точь-в-точь как я! – воскликнул Ле-Маншо, заливаясь счастливым смехом. – И я так же дергался! Ах, чертов шутник, ну и позабавился же ты той ночью. Ну, а теперь проверим, спасет ли солома от мороза.
Клеман взялся за ручку насоса и начал качать воду. Холодная струя ударила фонтаном и обрушилась на мешок.
– Теперь ты меня понял, дружище? – осклабился Клеман. – Сейчас все мигом заледенеет! Через минуту ты у меня будешь, словно клубника у мороженщика!
Все действительно замерзло с ужасающей быстротой. Мешок мгновенно превратился в ледяной гроб. И в нем тихо поскуливал Кадэ.
– Ишь ты, как скоро! – прокомментировал Ле-Маншо. – Хочешь глоточек? Давай, давай, не стесняйся!
Вновь в дело пошел нож, и остаток водки перелился из бутылки в горло стонущего и плачущего маркиза.
– А теперь в душ, мамаша! – скомандовал Клеман. – Твоя одежка должна стать потолще!
И Ле-Маншо вновь заработал насосом.
– Это тебе за мою руку, – приговаривал Клеман, мало-помалу входя в раж. – Ты помрешь в ледяной бутылке, господин маркиз! Что, замерзло? Сейчас еще подкачаю! Это тебе за мои щеки, лоб, глаза! Эй, хозяин, не сдавайся так скоро! Я дольше держался в ту проклятую ночь! Ах, черт побери! Надо же было извести всю выпивку! Ну, еще чуть-чуть водички перед последним ударом ножа!
Кадэ-Любимчик уже не скулил.
Мороз был такой, что мешок вскоре превратился в глыбу льда.
Ле-Маншо, охваченный звериной яростью, прислонил его к стене и попытался разбить ногой. Но у Клемана ничего не получилось. Тогда он положил мешок на землю и прыгнул на него сверху, опустившись на каблуки. Под тяжестью Ле-Маншо ледяной гроб с оглушительным шумом треснул.
Грудь хищника была раздавлена, и он испустил последний тяжкий вздох.
Вытащив из дыры, пробитой в глыбе льда, сначала одну, а затем вторую ногу, Клеман раз двадцать пырнул неподвижное тело ножом – лишь для того, чтобы утолить свою жажду мести, а потом растянулся на земле и уснул, опьянев от расправы с врагом.

XXX
РАЗВЯЗКА

Так закончил жизнь подлый негодяй и кровавый убийца Кадэ, давший свое имя целой банде. Его нашли на другой день на задворках улицы Ларошфуко – мертвое тело лысого старика в мешке, ставшем глыбой льда.
Привратник соседнего дома сообщил, что глубокой ночью человек с забинтованным лицом, едва волочивший ноги, просил у него веревку.
Клеман Ле-Маншо, растерзавший врага, словно тигр, отправился в свое логово отдыхать.
Нам осталось сказать, что другие главари банды – графиня Маргарита, Самюэль, Комейроль и добрейший Жафрэ – посетили той же ночью дом доктора Ленуара на улице Бонди, надолго задержавшись в комнатах первого этажа, а затем побывали у таинственного доктора Мора, который на протяжении всей этой истории не привлекал к себе нашего внимания. Кадэ-Любимчик не сомневался, что господин Мора и есть полковник Боццо, бывший Хозяин сообщества Черных Мантий, погребенный на кладбище Пер-Лашез вот уже несколько лет назад.
Но все это не имеет никакого отношения к банде Кадэ.
Банда Кадэ погибла вместе со своим предводителем в ту же самую ночь.
А события на улице Бонди – пролог совершенно иной драмы, никак не связанной с шайкой маркиза.
Если же вы хотите увидеть развязку нашей теперешней истории, то нам нужно поспешить в особняк де Сузей, в тот самый будуар, где сидели недавно обе дамы де Клар, Маргарита и Анжела, и где между ними состоялся знаменательный разговор.
Развязка наступила в тот момент, когда полицейские обшаривали сад в поисках убийцы, а Ле-Маншо волок свой груз по мерзлой земле и еще не открыл «монсеньором» маленькой дверцы. События, которые, возможно, развиваются на этих страницах не так уж быстро, на самом деле разворачивались молниеносно. Часы тогда еще не пробили и девяти.
Доктор Абель склонился в будуаре над молодым человеком, лежавшим на полу, и понял, что это – девушка.
Клотильду перевернули, и она лежала теперь на ковре лицом вверх. Она была так плоха, что доктор запретил переносить ее на кровать.
Лиретта и принц Жорж стояли возле девушки на коленях.
Комиссар полиции составлял протокол в спальне госпожи герцогини; дверь, соединявшая эту комнату с будуаром, была открыта настежь. Через вторую дверь, которая вела в коридор, в спальню вошел Альберт, поддерживаемый с одной стороны матерью, а с другой – стариком Тарденуа.
Приход полиции разбудил юношу. Он сам поднялся с постели и развязал Анжелу, к которой уже вернулось сознание.
О том, что творилось в особняке, Альберт мог судить лишь по бессвязным словам матери, которые вырывались у нее вместе с рыданиями. По существу, молодой человек ни о чем не догадывался, поскольку, когда он засыпал, в доме все было спокойно.
Однако сердце юноши сжималось в предчувствии чего-то ужасного.
Он не мог не догадываться о той тайной, глухой борьбе, в которую были вовлечены его близкие; он знал о ней и был, как мы помним, глубоко возмущен тем, что его брат не раз рисковал жизнью, отводя опасность от него, Альберта.
В общем, достаточно было двух-трех слов, чтобы ему все стало ясно.
Именно поэтому Анжела заранее испытывала муки ада.
Как раз в тот миг, когда мать и сын вошли в будуар, доктор сказал:
– Пульс еще есть, есть дыхание, но нет никакой надежды.
– Кто убит? – вскричал Альберт. – Мой брат? Мой брат погиб вместо меня?
Ответом ему было молчание.
Юноша почувствовал, что мать уже не поддерживает его; она сама едва стояла на ногах.
Свет лампы, с которой доктор снял абажур, упал на лицо Клотильды.
Альберт не узнал ее сразу, короткие волосы сделали ее лицо совсем детским, к тому же она была в мужском костюме.
Бледная, как мраморное изваяние, она была необыкновенно хороша.
Дерзкая улыбка, еще слегка кривившая ей губы, вызывала восхищение и острую жалость.
Альберт наклонился над девушкой, глаза его расширились, рот приоткрылся.
– Кажется, я схожу с ума, – простонал он. Потом он выдохнул имя Клотильды и забился в конвульсиях. Старый Тарденуа едва удерживал его.
– Абель! – закричала госпожа де Клар. – На помощь!
И поскольку доктор по-прежнему следил за пульсом несчастной девушки, добавила:
– Абель! Твой сын умирает!
– Она сейчас заговорит, – прошептал доктор, сосредоточенно наблюдая, как Клотильда приходит в себя.
Потом Ленуар поднялся, шагнул к Тарденуа и принял из его рук своего сына.
Герцогиня, едва живая, рухнула в кресло.
– Это она убила ее, да? – спросил Альберт, указывая на мать. – Так будь она проклята!
Доктор поцеловал юношу в лоб.
– Да простит тебе Бог эти слова и твою жестокость, – сказал Абель Ленуар. – Ты уходишь совсем юным, но ты уже очень много страдал. Не обвиняй свою мать, она виновата только в том, что слишком любила тебя.
В воцарившейся тишине раздался вдруг слабый голос.
– Не проклинайте свою мать, Альберт, она хотела пожертвовать ради вас жизнью, – произнес этот прерывающийся голосок.
Он принадлежал умирающей Клотильде.
Девушка открыла глаза и тут же опять опустила веки, потому что первой увидела плачущую Лиретту. И, словно желая извиниться за невольную бестактность, Клотильда прошептала:
– Милая девочка, вы стали теперь богатой и знатной. Я вернула вам ваше наследство – и счастлива, что мне удалось это сделать.
– Дорогая, любимая Клотильда, – прорыдала Лиретта, – только не умирайте! Мы будем обожать вас, мы будем преклоняться перед вами!
– Милый Клеман, – прервала ее Клотильда, беря за руку Жоржа, – я и тебе принесла твой титул и твое богатство. И была жестока с твоей матерью, но уже попросила у нее прощения… Почему ты плачешь? Бог милосерден. Что бы я делала здесь, на земле, раз вы любите друг друга?
И лицо Клотильды озарилось детской, ангельской улыбкой.
Чуть приподняв голову, красавица соединила руки Жоржа и Лиретты у себя на сердце и выдохнула:
– Будьте счастливы!
В следующий миг голова Клотильды медленно опустилась на пол.
Смерть простерла над девушкой свои милосердные крылья.
– Прощай, матушка, – произнес Альберт, – я ухожу вслед за любимой.
Анжела испустила душераздирающий вопль и упала на мертвое тело своего обожаемого сына. Возле нее встал на колени доктор Абель.
– Дети мои, – сказал он Жоржу и Лиретте, – эта женщина обречена. Несчастная, она обречена жить…




1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39