Решив оставить на время мечты о Калаврии, Маниакис сказал:
— Наверно, ты права. Я однажды уже говорил тебе, что ты вполне могла бы стать севастой. Правда, тогда ты на меня разозлилась…
— Если ты намерен повторить свои слова, я разозлюсь снова, — резко ответила Лиция. Судя по тону, она действительно не на шутку разозлилась. — Столичная чернь скорей простит тебе отъезд на Калаврию, чем подобное назначение, так к чему об этом рассуждать? К тому же, — неохотно добавила она, — мой брат превосходно справляется со своими обязанностями.
Маниакис поднялся из-за стола, на котором кучами громоздились регистры, долговые расписки и запросы на золото, которого не было в наличии. Он был рад любому поводу сбежать из-за этого стола. Подойдя к Лиции, он обнял ее за плечи:
— Прости меня, я просто не в духе. Ведь с того момента, как мы прибыли в Видесс, все продолжает рушиться прямо на глазах. Мне не следовало называть свой флагман “Возрождающим”. Теперь такое название звучит злой насмешкой, не то надо мной, не то над всей империей.
— Успокойся, — ответила Лиция, обняв Маниакиса. — Рано или поздно все образуется.
В морских сражениях, через которые ему пришлось пройти до того, как овладеть Видессом, Маниакису не раз приходилось видеть барахтавшихся в воде людей, которые из последних сил цеплялись за свою последнюю надежду — обломки разбитых кораблей. Такой надеждой для Автократора сейчас была Лиция, ведь она продолжала верить в него, несмотря на то что его собственная вера в свои силы почти иссякла.
Вдруг он остро, пронзительно ощутил, что сжимает в объятиях зрелую женщину. А спустя мгновение уже Лиция почувствовала, как тело ее двоюродного брата отозвалось на их близость. Маниакис не знал, он ли первый опустил голову или Лиция слегка запрокинула лицо, но их губы слились в долгом поцелуе. Трудно сказать, чего в этом поцелуе было больше: страсти или отчаяния… Наконец они слегка ослабили объятья.
— Ты уверен? — мягко спросила Лиция. Не было нужды спрашивать, что именно она имеет в виду.
— Я теперь ни в чем не уверен до конца, — ответил Маниакис с хрипловатым смешком. — Однако… — Он подошел к двери и закрыл ее. Но перед тем, как задвинуть засов, все же нашел в себе силы сказать:
— Ты вольна уйти. Еще не поздно. Если мы продолжим начатое, наша жизнь осложнится так, что трудно себе представить. Не слишком ли велика цена? Помнишь, мы уже однажды об этом говорили? Я не уверен, что нам удастся преодолеть все грядущие сложности.
— Я тоже не уверена, — ответила Лиция внезапно охрипшим голосом.
Она не попыталась выйти, но и не торопила события. Мгновение Маниакис колебался, затем осторожно, бесшумно задвинул засов и решительно шагнул к кузине. Та так же решительно сделала шаг ему навстречу.
В кабинете было холодно, неуютно; там просто не существовало подходящего места для того, чему суждено было случиться, но все это не имело ровным счетом никакого значения. Постелью им послужила собственная одежда, небрежно брошенная на мозаичный пол. Маниакис предполагал, что Лиция — девственница; так и оказалось. Зато остальное явилось для него подлинным откровением.
Он собирался обойтись с ней мягко, нежно, подобно тому, как вел себя с Нифоной в их первую ночь, через несколько часов после того, как Агатий возложил на его голову тяжелую корону Видессийской империи. Лиция поморщилась и слегка напряглась, когда он наконец полностью погрузил в нее свое копье, но радость и удовольствие, с которыми она отдалась ему, показались Маниакису удивительными. Конечно, ей не хватало опыта, да и откуда ему было взяться, но нехватку опыта более чем заменил восхитительный энтузиазм.
Но вот за мгновение до того, как Маниакис уже не мог продолжать дальше, Лиция вскрикнула; в ее голосе смешались изумление и восторг. Маниакис намеревался выйти из нее, чтобы излить свое семя снаружи, как он однажды поступил с Нифоной, но лишь очередной раз убедился в том, что намерения — это одно, а возможность их осуществить — совсем другое. Мысль едва скользнула по самой поверхности его сознания, затем раздался вскрик Лиции, и, вместо того чтобы уйти, Маниакис погрузился в тело своей двоюродной сестры так глубоко, как сумел. Абсолютно все мысли на время улетучились из его головы.
Но они вернулись, и очень быстро.
— Что же дальше? — пробормотал он, обращаясь не к себе, не к Лиции, а скорее куда-то в пространство.
— А дальше подвинься немного, не то ты меня задавишь, — ответила она с чисто женской практичностью. — Я задыхаюсь.
— Извини. — Маниакис поспешно поднялся на колени; он не мог отвести взгляд от четкого отпечатка в виде магического знака солнца, оставленного амулетом Багдасара на нежной коже, точно между грудями Лиции.
Выскользнув из-под него, она принялась озабоченно разглядывать свою одежду, в особенности нижнюю.
— Да, утаить такое от служанок не удастся, — пробормотала она. Затем ее губы вдруг изогнулись в кривой усмешке:
— Впрочем, я и ломаного медяка не поставлю на то, что прислуге до сих пор ничего не известно.
— Ничуть не удивлюсь, если обнаружится, что ты права, — сказал Маниакис, бросив взгляд в сторону запертой двери, обеспечивавшей им не столько уединение, сколько его иллюзию. Быстро одевшись, Автократор несколько растерянно взъерошил пальцами свои волосы и вновь спросил:
— Что же дальше?
— Наверно, проще всего притвориться, будто ничего не случилось, — ответила Линия. — Так выйдет удобнее для всех. Приличнее.
— Плевать я хотел на удобства и приличия! — выпалил Маниакис. — К тому же, как ты только что сама сказала, слугам уже все известно либо станет известно в самое ближайшее время. А то, о чем сегодня знают слуги, назавтра становится предметом всеобщих сплетен на площади Ладоней.
— Верно, — согласилась Лиция. — Теперь пришел мой черед спрашивать: что же дальше, о двоюродный брат мой, мой возлюбленный, величайший?
— Не знаю, — ответил Маниакис. — Зато я знаю, как обстояло бы дело, если бы ты не была моей кузиной. Думаю, мы поженились бы уже много лет назад.
— Наверное. — Лиция несколько секунд колебалась, потом добавила:
— Надеюсь, ты не рассердишься, если я признаюсь, что там, на Калаврии, порой страшно ревновала тебя к Ротруде.
— Рассержусь? — переспросил Маниакис. — Почему? Конечно же нет. Я и сам тогда испытывал к тебе не только братские чувства, но полагал, что с твоей стороны могу рассчитывать лишь на дружеское участие. До того самого момента, когда нам настала пора прощаться перед тем, как я выступил в поход против Генесия.
— Но в случае победы тебе предстояла встреча с невестой, — напомнила Лиция. — Что же оставалось мне? Мне оставалось лишь вести себя так, как, по моему мнению, следовало вести себя кузине Автократора. А теперь? Мне кажется, как бы мы ни вели себя теперь, нам не миновать самых позорных сплетен.
— Догадываюсь, — сказал Маниакис. Сплетни — ничто по сравнению с тем ужасным скандалом, который может разразиться через девять месяцев, подумал он. Хотя, добавил он про себя, если ему суждено разразиться, то это случится гораздо раньше. Как только тайное станет явным. Месяцев через пять-шесть. — На мой взгляд, — продолжил он, — лучшее, что я могу сделать, это жениться на тебе как можно скорее, невзирая на все препятствия… Конечно, если ты не против.
— Мне бы очень хотелось, — сказала Лиция, — но сможешь ли ты найти священнослужителя, который согласится исполнить обряд? И не предаст ли после этого Агатий анафеме как нас, так и клерика-ослушника?
— Такого священнослужителя я найду, — ответил Маниакис. — А вот как поступит Агатий, сказать трудно. Конечно, он давно уже больше политик, чем жрец, но в данном случае… Придет время, и все станет ясно. — Стоит Агатию обвинить нас в смертном грехе, как горожане тут же взбунтуются, подумал он. — Объявим о своем намерении, и все прояснится; как с патриархом, так и с отношением наших ближайших родственников.
Маниакис прекрасно понимал, насколько такое объявление усложнит его и без того сложное, положение. Но пока он не позволял себе об этом думать. Наверно, та же мысль мелькнула и у Лиции.
— Все же самое верное — притвориться, будто ничего не случилось… — начала было она, но тут же замолчала, покачав головой. Ей явно не хотелось так поступать. Маниакис в душе был с нею согласен.
— Очень долго я любил тебя только как двоюродную сестру, — сказал он, — и всегда был самого высокого мнения о твоем уме и здравом смысле. Тем более теперь… — Даже сейчас, после того, как между ними произошло то, что произошло, он на секунду запнулся — Я не могу представить себе, чтобы моей женой стала не ты, а какая-нибудь другая женщина.
Он подошел к Лиции и заключил ее в объятия Она прильнула к нему, уткнувшись головой в его грудь.
— Нам придется преодолеть многое, — тихо сказала она. — Что ж, мы все преодолеем.
— Мы все преодолеем, — подтвердил Маниакис. — Может, это будет даже проще, чем кажется сейчас.
Еще раз поцеловав Лицию, он выпустил ее из своих объятий, подошел к двери, отодвинул засов, открыл одну створку и выглянул в коридор. Никого. На мгновение ему стало легче. Неужели пронесло? — мелькнула у него в голове мимолетная мысль. Но он тут же припомнил, что коридоры резиденции никогда не бывали столь сверхъестественно тихи и безлюдны. Все указывало на то, что подчиненные Камеаса сознательно не желали даже случайно оказаться поблизости от той двери, которую он только что открыл.
Маниакис прищелкнул языком. Да, нет никакой необходимости беспокоиться о том, как выглядит нижнее платье Лиции. Служанкам и так уже все известно.
* * *
Старший Маниакис отхлебнул изрядный глоток вина, а затем уставился на серебряный кубок с таким видом, с каким Багдасар разглядывал свои магические приспособления.
— Ты намерен сделать.., что?! — громыхнул он — Повтори!
— Я намерен жениться на своей двоюродной сестре, — покорно повторил Маниакис. — Мы любим друг друга, кроме того, она имеет на плечах голову, лучше которой в нашем семействе, может быть, только твоя. И.., мы любим друг друга. — Маниакис опустил голову; уши у него пылали.
Отец снова поднял кубок, на сей раз осушив до дна, после чего небрежно поставил его на стол. Кубок опрокинулся, зазвенев, словно золотая монета, упавшая на каменную мостовую. Бормоча что-то себе под нос, старший Маниакис поставил кубок как следует, а затем, к изумлению сына, внезапно расхохотался:
— Вот это да! Я вижу, ты решил обделывать все свои делишки в узком семейном кругу!
— Это все, что ты находишь нужным мне сказать? — вспыхнул Маниакис.
— Ну нет! Далеко не все! Во-первых, один Фос знает, как поведет себя Симватий. Лиция ему рассказала? — Прежде чем продолжить, старший Маниакис дождался, пока сын утвердительно кивнет. — Кроме того, я боюсь за патриарха. Не приведи Господь, у бедняги легкие лопнут, когда он начнет вопить “кровосмешение!” и осыпать вас проклятиями. Об этом ты подумал?
Маниакис снова утвердительно кивнул. Некий голос внутри него вопил то же самое. Ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы заглушить этот голос. По всей вероятности, Лиция испытывает те же чувства, подумал он. И все-таки…
— Знаешь, — сказал он, — может, я тебя удивил… Но все же громом средь ясного неба это никак не назовешь.
— Знаю, — неожиданно ответил отец. — Как не знать. Однажды Ротруда, которая тогда была беременна Таларикием, — старший Маниакис звучно хлопнул себя по объемистому пузу, — сообщила мне, что зарежет тебя, если ей случится застать в твоей постели кузину.
— Правда? — Маниакис удивился, причем сразу по двум причинам. — Но почему она говорила об этом с тобой, а не со мной?
— Не знаю, — ответил старший Маниакис. — Думаю, только беременность могла заставить ее поступить вот так, чисто по-женски. — Он закатил глаза, давая понять, что не намерен всерьез воспринимать слова Ротруды. — И все же что-то такое она заметила в твоих отношениях с Лицией. Впрочем, я тоже замечал, но не был уверен, хотя знал вас обоих гораздо дольше. А Ротруда сразу подметила в твоей дружбе с кузиной нечто большее.
— Да, — задумчиво сказал Маниакис. — Мне всегда казалось, что Ротруда понимает меня лучше, чем я понимаю себя сам. — Он взял со стола кувшин, на котором был изображен толстый похотливый старый пьяница, преследовавший молодую, не обремененную излишними одеждами служанку, налил до краев кубок и осушил его одним глотком, после чего тут же наполнил кубок снова. — Но что же мне теперь делать, отец?
— Как? — Старший Маниакис поковырял пальцем в ухе. — Я не ослышался? Ты же только что сам сказал, что ты намерен делать. Ты намерен жениться на собственной кузине, разве нет? В таком случае чего ты ждешь от меня? Чтобы я сказал, что ты идиот? Пожалуйста. Ты идиот. Вы оба — пара идиотов и, на мой взгляд, собираетесь сотворить большую глупость. Прикажешь мне выпороть тебя хорошенько? Поставить в угол? Отправить в постель без ужина? Нет уж, уволь. Ты уже давно взрослый мужчина, сынок, и волен поступать так, как тебе заблагорассудится, даже если твои поступки, на мой взгляд, отдают идиотизмом. Кроме того, ты Автократор. А я внимательно читал старые хроники. И вот что я там вычитал: отцы Автократоров, пытавшиеся командовать своими детьми, зачастую становились на голову короче.
— Ну знаешь, отец! Если ты в самом деле думаешь, что я способен на нечто подобное, лучше уж мне сразу снять алые сапоги, побрить голову и пойти в монахи.
— Вот-вот, сынок. Как сказано в хрониках, монастырь — самое подходящее место для родителей, навлекших на себя неудовольствие своих венценосных сыновей, — заметил старший Маниакис. — Впрочем, — он внимательно посмотрел на Автократора, — ты уверен, что не можешь уладить это дело, не прибегая к законному браку?
— То есть оставить свою кузину на положении любовницы? — спросил Маниакис. Отец молча кивнул. — Нет, — покачал головой Маниакис, — я не могу. Ведь это ее обесчестит. — Он невесело рассмеялся. — Хотя после случившегося найдется немало таких, кто скажет, что я ее уже обесчестил… Пусть говорят! Хорошо. Предположим, я не женюсь на Лиции, а спустя какое-то время возьму в жены другую женщину. Каким окажется отношение ее семьи к соглашению, заключенному между мной и моей кузиной?
— Самым скверным, — согласился старший Маниакис. — Но предположим, ты порвешь отношения с Лицией прямо сейчас. Что тогда?
— Тогда моя жизнь станет темной, пустой и стылой, словно ледяная преисподняя Скотоса, — ответил Маниакис, сплюнув на пол в знак презрения к богу тьмы. — Когда я думаю об империи, положение дел кажется мне мрачным и беспросветным. Неужели здесь, в резиденции, все должно обстоять точно так же?
— Я уже сказал тебе, что ты взрослый мужчина, сынок. И если вы с моей племянницей твердо решились… — Старший Маниакис кашлянул. — Значит, вы все равно своего добьетесь. А вот чем все это кончится… Что ж, поживем — увидим.
* * *
— Величайший, — сказал вошедший Камеас, — согласно твоему приказанию, в резиденцию прибыл святейший экуменический патриарх Агатий.
— Хорошо. — При мысли о том, какой тяжелый разговор ему предстоит, у Маниакиса на секунду замерло сердце, но он постарался скрыть свои чувства. — Проводи его ко мне. Все формальности должны быть выполнены надлежащим образом; патриарх вызван сюда не для дружеской беседы.
— Я прослежу за тем, чтобы пожелания величайшего были выполнены в точности, — с достоинством ответил Камеас, повернулся и выплыл из зала.
— Величайший, — сказал Агатий, появившись в дверях после того, как Камеас возвестил о его прибытии, — я готов тебе служить.
Патриарх сперва опустился на колени, а затем распростерся на полу в полном проскинезисе. Когда он начал подниматься, не дождавшись разрешения Автократора, Маниакис слегка кашлянул. Патриарх снова распростерся на полу, уткнувшись лбом в холодный мрамор.
— Поднимись, святейший, — сказал Маниакис, выдержав паузу. — Теперь ты можешь сесть.
— Благодарю тебя, величайший. — Патриарх осторожно поднялся, уселся в кресло и постарался подладиться к тону, выбранному Автократором:
— Чем я могу быть полезен тебе сегодня, величайший? Приказывай.
— Мы полагаем, что наступило время, когда нам следует снова вступить в брак, — ответил Маниакис. Он не мог припомнить, когда в последний раз прибегал к императорскому “мы”, но сегодня собирался сделать все возможное, дабы внушить Агатию должное почтение и благоговейный трепет. Именно поэтому он и вызвал патриарха к себе, вместо того чтобы самому посетить Агатия в патриаршей резиденции.
— Я рад услышать столь важную новость. Желаю тебе счастья, величайший, — отозвался патриарх, но его голосу явно недоставало теплоты и искренности. — Назови мне имя своей избранницы, дабы я мог вознести за нее молитву, прося для нее у Господа нашего долгих, счастливых лет жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60