— Шизат вновь распростерся перед Автократором, давая понять, что он сказал все.
— Останешься в столице до тех пор, пока Маундиох не подтвердит все, о чем ты тут говорил, — повелел Маниакис. Шизат стукнул лбом о мрамор пола в знак того, что понял приказ. Маниакис тем временем повернулся к постельничему:
— Позаботься об этом, достопочтеннейший Камеас, — сказал он, указывая на голову Пахана. — Сперва препроводи ее вместе с остальными на опознание к Маундиоху, а затем водрузи на Столп!
— О.., а… Да, величайший. Слушаюсь и повинуюсь. — Без малейшего воодушевления постельничий приблизился к голове и осторожно поднял ее, брезгливо взявшись за спутанную клочковатую бороду самыми кончиками большого и указательного пальцев, после чего понес дар кагана прочь. Судя по выражению лица, Камеас предпочел бы держать этот подарок кузнечными клещами.
Шизат поднялся и стал пятиться, пока не удалился от трона на предписанное правилами расстояние, после чего повернулся и направился к выходу из Высшей Судебной палаты. Сзади было очень забавно наблюдать, как он чванливо ковыляет на своих кривых, как ятаган, ногах.
Закончив аудиенцию, Маниакис вернулся к себе в кабинет; к нему тотчас же явился слегка позеленевший Камеас и доложил:
— Величайший, Маундиох назвал те же имена, что и Шизат. Сей высокопоставленный варвар в весьма сильных, хотя и несколько безграмотных выражениях выразил свое удивление при виде плачевного нынешнего состояния своих бывших соратников.
— В самом деле? Ладно, это уже кое-что. Думаю, Этзилий, скорее всего, таким образом намекает, чтобы мы увеличили размер дани. А значит, он постарается держать своих людей в узде, если мы ему достаточно заплатим.
— Да будет так! — Прежде чем продолжить, Камеас некоторое время колебался. — Я был бы чрезвычайно обязан тебе, величайший, если бы в будущем ты избавил меня от выполнения столь.., э-э.., отвратительных обязанностей. Я.., э-э.., до чрезвычайности расстроен.
Маниакис слегка удивился, но потом вспомнил, что небогатый военный опыт постельничего включает в себя лишь злосчастную историю под Имбросом.
— Я постараюсь сделать тебе такое одолжение, достопочтеннейший Камеас, — проговорил он. — Но все же должен напомнить, что жизнь очень сложна и не может состоять из одних удовольствий.
— Я достаточно осведомлен об этом, величайший, уверяю тебя, — ответил постельничий голосом, лишенным всякого выражения.
Щеки Автократора запылали. Действительно, бедный евнух осведомлен о сложностях бытия лучше, чем кто-либо другой.
Сгорая от стыда и ощущая себя полным болваном, Маниакис взмахнул рукой, отпуская постельничего. Больше всего ему хотелось, чтобы Камеас, удалившись, выпил большую кружку вина. А лучше несколько. Но приказать ему поступить так он не решился из опасения, что Камеас, оскорбленный в лучших чувствах, откажется выполнить подобный приказ лишь потому, что получил его. Когда конь лучше, чем всадник, знает, как поступить, следует просто отпустить поводья.
Но иногда поводья нельзя отпускать ни в коем случае. Макуранцы никогда не покинут западные провинции империи, если видессийцы не вышвырнут их оттуда; разве что Трифиллий сотворит чудо, какое не снилось ни одному магу. Поддержание перемирия с кубратами позволит продолжить борьбу с Макураном, хотя… Хотя, как он только что сказал Камеасу, жизнь очень сложна. Что ж, скоро Нифона родит ему второго ребенка; ждать осталось недолго. И если это окажется мальчик, когда-нибудь он унаследует трон империи. Маниакис хотел верить, что ему удастся сохранить и укрепить империю.
Иначе его сыну будет нечего наследовать.
Глава 10
Суп был густо заправлен мидиями, тунцом, крабами, грибами луком. Нифона остановилась, не донеся очередную ложку до рта.
— Кажется, сегодня мне лучше не есть, — задумчиво проговорила она.
Маниакис внимательно посмотрел на жену. Она сидела, чуть отстранясь от стола, — сильно раздувшееся чрево не позволяло ей придвинуться ближе.
— Правильно ли я угадал, что ты имеешь в виду? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
Нифона медлила с ответом; он даже подумал, что она не расслышала его слов. Но вот она кивнула с решимостью, с какой капитан приказывает своим воинам атаковать неприятеля:
— Да, та самая боль. Если уже приходилось рожать, ее ни с чем не спутаешь. Дитя появится на свет сегодня ночью; может быть, завтра.
— Что ж, все давно подготовлено, — ответил Маниакис. — Все пройдет как должно, да не оставит нас своими милостями Фос. — Он быстро очертил у сердца магический знак солнца, одновременно вознеся короткую беззвучную молитву благому и премудрому.
Затем, возвысив голос, он позвал Камеаса. Когда постельничий пошел в столовую, Маниакис сказал ему всего одно слово:
— Пора!
Глаза Камеаса испуганно расширились. Он быстро очертил у сердца магический знак, в точности так же, как незадолго до того сделал Маниакис.
— Я немедленно пошлю за госпожой Зоиль, — сказал он. — А также подготовлю все остальное.
"Все остальное” не имело прямого отношения к Красной комнате, которая была полностью подготовлена уже несколько месяцев назад. Камеас имел в виду, что вызовет в резиденцию лучшего мага-врачевателя из Чародейской коллегии, а также лучшего во всем Видессе хирурга. Постельничий не захотел высказаться прямо, чтобы лишний раз не напоминать Нифоне о том, чем она рискует. Маниакис был благодарен Камеасу за такт.
Постельничий поклонился и поспешил прочь. Маниакис поднялся, обошел вокруг стола, обнял жену за плечи.
— Все пройдет как должно, — повторил он, будто это заклинание могло само по себе обеспечить благополучный исход.
— Так и будет, — ответила Нифона. — Почему… — Она замолчала, пережидая очередной приступ боли. — Почему, собственно, должно быть иначе?
— Все пройдет как должно, — тупо повторил Маниакис. — Завтра в это же время у нас появится чудесный сын. — Он немного замялся, прежде чем спросить:
— Тебя очень мучают боли?
— Нет. Пока нет, — ответила Нифона. — Но я отлично помню, что меня ждет. — Она пожала плечами:
— Я прошла через это один раз. Пройду и второй.
* * *
Маниакис весь извелся в ожидании Зоиль. Войдя в столовую, повитуха и не подумала сотворить проскинезис. Еще бы, ведь сейчас она правила целой империей, в которой ее верной подданной была Нифона. Зоиль решительно подошла к императрице, заглянула ей в глаза, пощупала пульс и утвердительно кивнула.
— Ну и как ты ее находишь? — нерешительно поинтересовался Маниакис.
— Беременной, — отрезала повитуха, и Автократор прикусил язык. Зоиль тем временем снова перенесла все свое внимание на Нифону. — Ты можешь передвигаться самостоятельно, императрица? — участливо спросила она.
— Конечно, — возмущенно ответила Нифона и, чтобы доказать свою правоту, с трудом поднялась из-за стола.
— Прекрасно, — просияла Зоиль. — В таком случае почему бы тебе не проследовать в Красную комнату и не устроиться там настолько удобно, насколько это возможно? Я вскоре присоединюсь к тебе, хотя спешить некуда; как ты помнишь, первая часть родов — довольно скучное, нудное дело.
— Но я помню и о второй части, — ответила Нифона, впервые за всю свою беременность обнаружив мучившие ее опасения. Затем, повернувшись к мужу, она добавила:
— На сей раз я обязательно дарую тебе сына!
— Лишь бы все обошлось благополучно для тебя, — сказал Маниакис. — Этого будет достаточно.
С таким же успехом он мог и промолчать. Высоко подняв голову, его жена с достоинством проковыляла к двери, ведущей в зал, через который можно было кратчайшим путем попасть в Красную комнату, где издавна появлялись на свет законные наследники императоров, священную комнату, предназначавшуюся для продолжения династии.
Зоиль выглянула за дверь вслед Нифоне, чтобы убедиться, насколько уверенно та передвигается. По-видимому, все было в порядке, поскольку проводив императрицу взглядом, повитуха повернулась к Маниакису:
— Как я уже сказала, я нахожу твою жену беременной, величайший. Хотя, видит Фос, я бы предпочла, чтобы дела обстояли иначе!
Маниакис без труда понял искорку, мелькнувшую в черных глазах повитухи. “Мужчины, что с них взять”, — говорила эта искорка.
— Ну почему все думают, что в этом виноват только я? — неожиданно для себя самого проговорил он несчастным голосом.
— Никак ты хочешь сообщить мне, что совсем не величайший является отцом будущего наследника? — сладким голосом осведомилась повитуха.
Маниакису осталось лишь воздеть руки к небу, дабы убедить Зоиль, что он вовсе не такой кровожадный дикий зверь, каким может показаться. Впрочем, если повитухе угодно так думать, с этим все равно ничего не поделаешь.
— Сделай для нее все, что в твоих силах, — попросил он.
— Я всегда выкладываюсь до последнего, величайший, — со спокойным достоинством ответила Зоиль, поджав губы так, что почти исчезла линия рта. — А если на сей раз меня постигнет неудача, тогда… Ну что ж, тогда, — да благословит Фос мастерство мага-врачевателя и хирурга. Вы уже послали за ними, величайший?
— Послал, — вздохнул Маниакис. — Просто мне не хотелось, чтобы они появились в резиденции, пока ты не проследуешь вслед за Нифоной в Красную комнату и не затворишь за собой дверь.
Зоиль задумалась, взвешивая услышанное.
— Быть может, ты и не безнадежен, — произнесла она наконец и исчезла за дверями прежде, чем Маниакису пришел на ум достойный ответ.
Не прошло и двух минут после ухода повитухи, как Камеас препроводил в столовую двух мужчин.
— Величайший, — сказал он, — позволь представить тебе мага-врачевателя Филета и знаменитого хирурга Осрония.
Оба лекаря распростерлись на полу перед Автократором. Филет был высок и тощ, с изборожденным морщинами лицом, веснушчатым бритым черепом и белой, как свежевыпавший снег, бородой. На его простой голубой рясе не имелось никаких украшений, кроме небольшого золотого кружка на левой стороне груди, символа великого Фоса. Осроний был несколькими годами младше Филета, тоже очень высокий, но более плотный. Его борода только начинала седеть. Он был тоже в простой, но черной рясе. Маниакис пригляделся к этому мрачному одеянию, пытаясь понять, нет ли на нем старых пятен крови. Может, и были. Трудно сказать. Осроний принес с собой небольшую кожаную суму, тоже черную. Маниакис старался не думать о лежавших в этой суме острых ножах.
— Надеюсь, вы не будете на меня в обиде, — сказал Автократор, когда оба лекаря поднялись с пола, — если я выражу надежду, что здесь и сегодня ваше искусство не пригодится. Но затраченное вами время будет оплачено в любом случае.
— Часть полученного мною золота будет передана сакелларию Высокого храма, остальное пойдет на содержание Чародейской коллегии, — ответил Филет; маги-врачеватели, подобно другим священнослужителям, были связаны обетом жить в бедности.
Осроний просто поклонился Маниакису. Будучи мирянином, плату, полученную от Автократора, он положит в свой кошелек.
— Будь добр, — сказал Маниакис Камеасу, — проводи этих почтенных людей в зал, находящийся напротив дверей в Красную комнату. Доставь туда кресла, дабы они могли устроиться поудобнее. Проследи, чтобы им подали кушанья и вино, а также выполнили все другие пожелания, если таковые у них появятся.
— Разумеется, величайший, — ответил постельничий.
Маниакис понимал, что нет никакой нужды отдавать подробные распоряжения Камеасу, ибо оказание подобных услуг на высшем уровне являлось предметом особой гордости постельничего и было для него делом привычным. Мелочные придирки Автократора были вызваны тем, что он, по вполне понятным причинам, очень нервничал, и постельничий просто не снисходил до того, чтобы их замечать.
Сопровождаемый Филетом и Осронием, евнух вышел, оставив Маниакиса наедине с обуревавшими того тревогами. Предупреждение, сделанное Зоиль сразу после предыдущих родов Нифоны; встревоженные взгляды, которые повитуха сегодня бросала на императрицу; упрямая решимость Нифоны дать империи наследника или умереть при этой попытке; собственные страхи Маниакиса, опасавшегося за жизнь жены… Эти чувства образовали гремучую смесь, заставлявшую его сердце бешено колотиться в груди, словно накануне решающего сражения.
Стук в дверь заставил его резко вскочить и повернуться лицом к входу.
— Извини, если напугала, — произнесла Лиция. — Я просто хотела сказать тебе, что молю Господа нашего, благого и премудрого, чтобы он наградил тебя сыном и наследником, а также сохранил жизнь императрице.
— Благодарю тебя, кузина, — ответил Маниакис. — Я непрерывно возношу молитвы. Надеюсь, Фос прислушается к ним. — Он быстро очертил у сердца магический круг.
Лиция повторила его жест. Он ожидал обычных уверений, что все обойдется благополучно, но она сказала:
— Мне не хотелось, чтобы ты сидел в одиночестве, снедаемый тревогой, ибо ничего другого ты сейчас делать не можешь.
— Спасибо. — Маниакису удалось выдавить из себя нечто отдаленно напоминавшее смешок. — Ты очень добра. Теперь мы будем сидеть здесь вдвоем, снедаемые тревогой, ибо ничего другого мы сейчас делать не можем.
— Наверное, — улыбнулась Лиция. — Но вдвоем все-таки легче. Может, приказать слуге подать вина? Вино тебя немного успокоит.
— Спасибо за заботу, но, пожалуй, не надо, — ответил Маниакис. — Если начну пить, думаю, что не смогу остановиться, пока не напьюсь. Нельзя, чтобы у меня дрожали руки, когда Нифона или повитуха передадут мне ребенка. Нет ничего дурного в том, чтобы тревожиться, когда есть веская причина для тревоги. Вскоре эта причина отпадет; все окончится прекрасно, я уверен.
— Великий Фос не допустит, чтобы случилось иначе. — Лиция набрала в грудь воздуха, явно собираясь что-то добавить, но лишь покачала головой. — Великий Фос не допустит, чтобы случилось иначе, — мягко повторила она.
Маниакис хотел было спросить кузину, о чем именно та предпочла умолчать, но решил, что лучше не знать этого.
Неловкая, какая-то неуклюжая беседа продолжалась еще пару минут, а затем в залу вошел его отец. Увидев Лицию, старший Маниакис ничуть не удивился.
— Помню, как я сам сгорал от волнения и метался из угла в угол, когда на свет должен был появиться ты, — сказал он сыну. — Мне казалось, что прошла целая вечность. Хотя готов поклясться, для твоей матери время тянулось еще медленнее. — Он вздохнул:
— Теперь мне кажется, что с тех пор минуло всего два-три года, а ведь я уже дед!
Вскоре в зале один за другим появились Регорий с Симватием. Парсманий, квартировавший не в резиденции, прибыл заметно позже. Дом Курикия вообще находился вне пределов дворцового квартала, поэтому они с Февронией присоединились к собравшимся лишь два часа спустя.
Когда все собрались, Маниакис приказал подать того самого вина, которое прежде отверг. Он потягивал вино из кубка, грея сосуд в ладонях и вдыхая аромат подогретого напитка, но не позволяя себе выпить столько, чтобы спиртное оказало на него заметное воздействие. Семья, собравшаяся вокруг, немного облегчала ему бремя затягивавшегося ожидания, но все же… Все же основная часть этого бремени оставалась на его плечах и на хрупких плечах его жены.
— Время. На все требуется время, брат мой, — ободряюще похлопал его по плечу Парсманий. — Нам остается только ждать.
— Я знаю, — рассеянно согласился Маниакис. В прошлый раз роды тянулись очень долго. Он надеялся, что на сей раз они пройдут скорее; ему приходилось слышать, что вторые роды часто проходят быстрее и легче. Чем скорее Нифона произведет на свет дитя, тем проще будет ей восстановить здоровье и тем счастливее будет чувствовать себя сам Маниакис.
Но из Красной комнаты не поступало никаких известий. Оставив родственников, он побрел в сторону плотно закрытых дверей этой комнаты. Неподалеку от них сидели в креслах Филет и Осроний. Между ними на столике стояла доска для видессийских шахмат. Бросив беглый взгляд на сложившуюся позицию, Автократор понял, что маг-врачеватель одолевает хирурга.
Из-за дверей послышался стон Нифоны. Маниакис непроизвольно вздрогнул.
— Вы не знаете, как идут дела? — спросил он лекарей. — Не сообщала ли вам что-нибудь Зоиль?
В ответ оба отрицательно покачали головами.
— Нет, величайший, — ответили они одновременно, после чего Филет продолжил:
— Одно из главных правил, которых я всегда придерживаюсь как врачеватель — не путаться под ногами у повитухи. — Раскаяние, внезапно мелькнувшее на его лице, позволяло предположить, что преподанный некогда урок дорого ему обошелся.
Осроний в знак согласия возвел глаза к небу. Судя по всему, он тоже получил такой урок; возможно, преподанный ему тем же учителем.
Нифона застонала снова, но на сей раз стон более походил на вопль. А может, на крик раненого зверя. Маниакису не приходилось слышать ничего подобного ни в сражениях, ни после них, поэтому он никак не мог подобрать для этих звуков точное название, отчего они не переставали быть поистине ужасными, тем более что издавал их не раненый воин, а его, Маниакиса, жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Останешься в столице до тех пор, пока Маундиох не подтвердит все, о чем ты тут говорил, — повелел Маниакис. Шизат стукнул лбом о мрамор пола в знак того, что понял приказ. Маниакис тем временем повернулся к постельничему:
— Позаботься об этом, достопочтеннейший Камеас, — сказал он, указывая на голову Пахана. — Сперва препроводи ее вместе с остальными на опознание к Маундиоху, а затем водрузи на Столп!
— О.., а… Да, величайший. Слушаюсь и повинуюсь. — Без малейшего воодушевления постельничий приблизился к голове и осторожно поднял ее, брезгливо взявшись за спутанную клочковатую бороду самыми кончиками большого и указательного пальцев, после чего понес дар кагана прочь. Судя по выражению лица, Камеас предпочел бы держать этот подарок кузнечными клещами.
Шизат поднялся и стал пятиться, пока не удалился от трона на предписанное правилами расстояние, после чего повернулся и направился к выходу из Высшей Судебной палаты. Сзади было очень забавно наблюдать, как он чванливо ковыляет на своих кривых, как ятаган, ногах.
Закончив аудиенцию, Маниакис вернулся к себе в кабинет; к нему тотчас же явился слегка позеленевший Камеас и доложил:
— Величайший, Маундиох назвал те же имена, что и Шизат. Сей высокопоставленный варвар в весьма сильных, хотя и несколько безграмотных выражениях выразил свое удивление при виде плачевного нынешнего состояния своих бывших соратников.
— В самом деле? Ладно, это уже кое-что. Думаю, Этзилий, скорее всего, таким образом намекает, чтобы мы увеличили размер дани. А значит, он постарается держать своих людей в узде, если мы ему достаточно заплатим.
— Да будет так! — Прежде чем продолжить, Камеас некоторое время колебался. — Я был бы чрезвычайно обязан тебе, величайший, если бы в будущем ты избавил меня от выполнения столь.., э-э.., отвратительных обязанностей. Я.., э-э.., до чрезвычайности расстроен.
Маниакис слегка удивился, но потом вспомнил, что небогатый военный опыт постельничего включает в себя лишь злосчастную историю под Имбросом.
— Я постараюсь сделать тебе такое одолжение, достопочтеннейший Камеас, — проговорил он. — Но все же должен напомнить, что жизнь очень сложна и не может состоять из одних удовольствий.
— Я достаточно осведомлен об этом, величайший, уверяю тебя, — ответил постельничий голосом, лишенным всякого выражения.
Щеки Автократора запылали. Действительно, бедный евнух осведомлен о сложностях бытия лучше, чем кто-либо другой.
Сгорая от стыда и ощущая себя полным болваном, Маниакис взмахнул рукой, отпуская постельничего. Больше всего ему хотелось, чтобы Камеас, удалившись, выпил большую кружку вина. А лучше несколько. Но приказать ему поступить так он не решился из опасения, что Камеас, оскорбленный в лучших чувствах, откажется выполнить подобный приказ лишь потому, что получил его. Когда конь лучше, чем всадник, знает, как поступить, следует просто отпустить поводья.
Но иногда поводья нельзя отпускать ни в коем случае. Макуранцы никогда не покинут западные провинции империи, если видессийцы не вышвырнут их оттуда; разве что Трифиллий сотворит чудо, какое не снилось ни одному магу. Поддержание перемирия с кубратами позволит продолжить борьбу с Макураном, хотя… Хотя, как он только что сказал Камеасу, жизнь очень сложна. Что ж, скоро Нифона родит ему второго ребенка; ждать осталось недолго. И если это окажется мальчик, когда-нибудь он унаследует трон империи. Маниакис хотел верить, что ему удастся сохранить и укрепить империю.
Иначе его сыну будет нечего наследовать.
Глава 10
Суп был густо заправлен мидиями, тунцом, крабами, грибами луком. Нифона остановилась, не донеся очередную ложку до рта.
— Кажется, сегодня мне лучше не есть, — задумчиво проговорила она.
Маниакис внимательно посмотрел на жену. Она сидела, чуть отстранясь от стола, — сильно раздувшееся чрево не позволяло ей придвинуться ближе.
— Правильно ли я угадал, что ты имеешь в виду? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие в голосе.
Нифона медлила с ответом; он даже подумал, что она не расслышала его слов. Но вот она кивнула с решимостью, с какой капитан приказывает своим воинам атаковать неприятеля:
— Да, та самая боль. Если уже приходилось рожать, ее ни с чем не спутаешь. Дитя появится на свет сегодня ночью; может быть, завтра.
— Что ж, все давно подготовлено, — ответил Маниакис. — Все пройдет как должно, да не оставит нас своими милостями Фос. — Он быстро очертил у сердца магический знак солнца, одновременно вознеся короткую беззвучную молитву благому и премудрому.
Затем, возвысив голос, он позвал Камеаса. Когда постельничий пошел в столовую, Маниакис сказал ему всего одно слово:
— Пора!
Глаза Камеаса испуганно расширились. Он быстро очертил у сердца магический знак, в точности так же, как незадолго до того сделал Маниакис.
— Я немедленно пошлю за госпожой Зоиль, — сказал он. — А также подготовлю все остальное.
"Все остальное” не имело прямого отношения к Красной комнате, которая была полностью подготовлена уже несколько месяцев назад. Камеас имел в виду, что вызовет в резиденцию лучшего мага-врачевателя из Чародейской коллегии, а также лучшего во всем Видессе хирурга. Постельничий не захотел высказаться прямо, чтобы лишний раз не напоминать Нифоне о том, чем она рискует. Маниакис был благодарен Камеасу за такт.
Постельничий поклонился и поспешил прочь. Маниакис поднялся, обошел вокруг стола, обнял жену за плечи.
— Все пройдет как должно, — повторил он, будто это заклинание могло само по себе обеспечить благополучный исход.
— Так и будет, — ответила Нифона. — Почему… — Она замолчала, пережидая очередной приступ боли. — Почему, собственно, должно быть иначе?
— Все пройдет как должно, — тупо повторил Маниакис. — Завтра в это же время у нас появится чудесный сын. — Он немного замялся, прежде чем спросить:
— Тебя очень мучают боли?
— Нет. Пока нет, — ответила Нифона. — Но я отлично помню, что меня ждет. — Она пожала плечами:
— Я прошла через это один раз. Пройду и второй.
* * *
Маниакис весь извелся в ожидании Зоиль. Войдя в столовую, повитуха и не подумала сотворить проскинезис. Еще бы, ведь сейчас она правила целой империей, в которой ее верной подданной была Нифона. Зоиль решительно подошла к императрице, заглянула ей в глаза, пощупала пульс и утвердительно кивнула.
— Ну и как ты ее находишь? — нерешительно поинтересовался Маниакис.
— Беременной, — отрезала повитуха, и Автократор прикусил язык. Зоиль тем временем снова перенесла все свое внимание на Нифону. — Ты можешь передвигаться самостоятельно, императрица? — участливо спросила она.
— Конечно, — возмущенно ответила Нифона и, чтобы доказать свою правоту, с трудом поднялась из-за стола.
— Прекрасно, — просияла Зоиль. — В таком случае почему бы тебе не проследовать в Красную комнату и не устроиться там настолько удобно, насколько это возможно? Я вскоре присоединюсь к тебе, хотя спешить некуда; как ты помнишь, первая часть родов — довольно скучное, нудное дело.
— Но я помню и о второй части, — ответила Нифона, впервые за всю свою беременность обнаружив мучившие ее опасения. Затем, повернувшись к мужу, она добавила:
— На сей раз я обязательно дарую тебе сына!
— Лишь бы все обошлось благополучно для тебя, — сказал Маниакис. — Этого будет достаточно.
С таким же успехом он мог и промолчать. Высоко подняв голову, его жена с достоинством проковыляла к двери, ведущей в зал, через который можно было кратчайшим путем попасть в Красную комнату, где издавна появлялись на свет законные наследники императоров, священную комнату, предназначавшуюся для продолжения династии.
Зоиль выглянула за дверь вслед Нифоне, чтобы убедиться, насколько уверенно та передвигается. По-видимому, все было в порядке, поскольку проводив императрицу взглядом, повитуха повернулась к Маниакису:
— Как я уже сказала, я нахожу твою жену беременной, величайший. Хотя, видит Фос, я бы предпочла, чтобы дела обстояли иначе!
Маниакис без труда понял искорку, мелькнувшую в черных глазах повитухи. “Мужчины, что с них взять”, — говорила эта искорка.
— Ну почему все думают, что в этом виноват только я? — неожиданно для себя самого проговорил он несчастным голосом.
— Никак ты хочешь сообщить мне, что совсем не величайший является отцом будущего наследника? — сладким голосом осведомилась повитуха.
Маниакису осталось лишь воздеть руки к небу, дабы убедить Зоиль, что он вовсе не такой кровожадный дикий зверь, каким может показаться. Впрочем, если повитухе угодно так думать, с этим все равно ничего не поделаешь.
— Сделай для нее все, что в твоих силах, — попросил он.
— Я всегда выкладываюсь до последнего, величайший, — со спокойным достоинством ответила Зоиль, поджав губы так, что почти исчезла линия рта. — А если на сей раз меня постигнет неудача, тогда… Ну что ж, тогда, — да благословит Фос мастерство мага-врачевателя и хирурга. Вы уже послали за ними, величайший?
— Послал, — вздохнул Маниакис. — Просто мне не хотелось, чтобы они появились в резиденции, пока ты не проследуешь вслед за Нифоной в Красную комнату и не затворишь за собой дверь.
Зоиль задумалась, взвешивая услышанное.
— Быть может, ты и не безнадежен, — произнесла она наконец и исчезла за дверями прежде, чем Маниакису пришел на ум достойный ответ.
Не прошло и двух минут после ухода повитухи, как Камеас препроводил в столовую двух мужчин.
— Величайший, — сказал он, — позволь представить тебе мага-врачевателя Филета и знаменитого хирурга Осрония.
Оба лекаря распростерлись на полу перед Автократором. Филет был высок и тощ, с изборожденным морщинами лицом, веснушчатым бритым черепом и белой, как свежевыпавший снег, бородой. На его простой голубой рясе не имелось никаких украшений, кроме небольшого золотого кружка на левой стороне груди, символа великого Фоса. Осроний был несколькими годами младше Филета, тоже очень высокий, но более плотный. Его борода только начинала седеть. Он был тоже в простой, но черной рясе. Маниакис пригляделся к этому мрачному одеянию, пытаясь понять, нет ли на нем старых пятен крови. Может, и были. Трудно сказать. Осроний принес с собой небольшую кожаную суму, тоже черную. Маниакис старался не думать о лежавших в этой суме острых ножах.
— Надеюсь, вы не будете на меня в обиде, — сказал Автократор, когда оба лекаря поднялись с пола, — если я выражу надежду, что здесь и сегодня ваше искусство не пригодится. Но затраченное вами время будет оплачено в любом случае.
— Часть полученного мною золота будет передана сакелларию Высокого храма, остальное пойдет на содержание Чародейской коллегии, — ответил Филет; маги-врачеватели, подобно другим священнослужителям, были связаны обетом жить в бедности.
Осроний просто поклонился Маниакису. Будучи мирянином, плату, полученную от Автократора, он положит в свой кошелек.
— Будь добр, — сказал Маниакис Камеасу, — проводи этих почтенных людей в зал, находящийся напротив дверей в Красную комнату. Доставь туда кресла, дабы они могли устроиться поудобнее. Проследи, чтобы им подали кушанья и вино, а также выполнили все другие пожелания, если таковые у них появятся.
— Разумеется, величайший, — ответил постельничий.
Маниакис понимал, что нет никакой нужды отдавать подробные распоряжения Камеасу, ибо оказание подобных услуг на высшем уровне являлось предметом особой гордости постельничего и было для него делом привычным. Мелочные придирки Автократора были вызваны тем, что он, по вполне понятным причинам, очень нервничал, и постельничий просто не снисходил до того, чтобы их замечать.
Сопровождаемый Филетом и Осронием, евнух вышел, оставив Маниакиса наедине с обуревавшими того тревогами. Предупреждение, сделанное Зоиль сразу после предыдущих родов Нифоны; встревоженные взгляды, которые повитуха сегодня бросала на императрицу; упрямая решимость Нифоны дать империи наследника или умереть при этой попытке; собственные страхи Маниакиса, опасавшегося за жизнь жены… Эти чувства образовали гремучую смесь, заставлявшую его сердце бешено колотиться в груди, словно накануне решающего сражения.
Стук в дверь заставил его резко вскочить и повернуться лицом к входу.
— Извини, если напугала, — произнесла Лиция. — Я просто хотела сказать тебе, что молю Господа нашего, благого и премудрого, чтобы он наградил тебя сыном и наследником, а также сохранил жизнь императрице.
— Благодарю тебя, кузина, — ответил Маниакис. — Я непрерывно возношу молитвы. Надеюсь, Фос прислушается к ним. — Он быстро очертил у сердца магический круг.
Лиция повторила его жест. Он ожидал обычных уверений, что все обойдется благополучно, но она сказала:
— Мне не хотелось, чтобы ты сидел в одиночестве, снедаемый тревогой, ибо ничего другого ты сейчас делать не можешь.
— Спасибо. — Маниакису удалось выдавить из себя нечто отдаленно напоминавшее смешок. — Ты очень добра. Теперь мы будем сидеть здесь вдвоем, снедаемые тревогой, ибо ничего другого мы сейчас делать не можем.
— Наверное, — улыбнулась Лиция. — Но вдвоем все-таки легче. Может, приказать слуге подать вина? Вино тебя немного успокоит.
— Спасибо за заботу, но, пожалуй, не надо, — ответил Маниакис. — Если начну пить, думаю, что не смогу остановиться, пока не напьюсь. Нельзя, чтобы у меня дрожали руки, когда Нифона или повитуха передадут мне ребенка. Нет ничего дурного в том, чтобы тревожиться, когда есть веская причина для тревоги. Вскоре эта причина отпадет; все окончится прекрасно, я уверен.
— Великий Фос не допустит, чтобы случилось иначе. — Лиция набрала в грудь воздуха, явно собираясь что-то добавить, но лишь покачала головой. — Великий Фос не допустит, чтобы случилось иначе, — мягко повторила она.
Маниакис хотел было спросить кузину, о чем именно та предпочла умолчать, но решил, что лучше не знать этого.
Неловкая, какая-то неуклюжая беседа продолжалась еще пару минут, а затем в залу вошел его отец. Увидев Лицию, старший Маниакис ничуть не удивился.
— Помню, как я сам сгорал от волнения и метался из угла в угол, когда на свет должен был появиться ты, — сказал он сыну. — Мне казалось, что прошла целая вечность. Хотя готов поклясться, для твоей матери время тянулось еще медленнее. — Он вздохнул:
— Теперь мне кажется, что с тех пор минуло всего два-три года, а ведь я уже дед!
Вскоре в зале один за другим появились Регорий с Симватием. Парсманий, квартировавший не в резиденции, прибыл заметно позже. Дом Курикия вообще находился вне пределов дворцового квартала, поэтому они с Февронией присоединились к собравшимся лишь два часа спустя.
Когда все собрались, Маниакис приказал подать того самого вина, которое прежде отверг. Он потягивал вино из кубка, грея сосуд в ладонях и вдыхая аромат подогретого напитка, но не позволяя себе выпить столько, чтобы спиртное оказало на него заметное воздействие. Семья, собравшаяся вокруг, немного облегчала ему бремя затягивавшегося ожидания, но все же… Все же основная часть этого бремени оставалась на его плечах и на хрупких плечах его жены.
— Время. На все требуется время, брат мой, — ободряюще похлопал его по плечу Парсманий. — Нам остается только ждать.
— Я знаю, — рассеянно согласился Маниакис. В прошлый раз роды тянулись очень долго. Он надеялся, что на сей раз они пройдут скорее; ему приходилось слышать, что вторые роды часто проходят быстрее и легче. Чем скорее Нифона произведет на свет дитя, тем проще будет ей восстановить здоровье и тем счастливее будет чувствовать себя сам Маниакис.
Но из Красной комнаты не поступало никаких известий. Оставив родственников, он побрел в сторону плотно закрытых дверей этой комнаты. Неподалеку от них сидели в креслах Филет и Осроний. Между ними на столике стояла доска для видессийских шахмат. Бросив беглый взгляд на сложившуюся позицию, Автократор понял, что маг-врачеватель одолевает хирурга.
Из-за дверей послышался стон Нифоны. Маниакис непроизвольно вздрогнул.
— Вы не знаете, как идут дела? — спросил он лекарей. — Не сообщала ли вам что-нибудь Зоиль?
В ответ оба отрицательно покачали головами.
— Нет, величайший, — ответили они одновременно, после чего Филет продолжил:
— Одно из главных правил, которых я всегда придерживаюсь как врачеватель — не путаться под ногами у повитухи. — Раскаяние, внезапно мелькнувшее на его лице, позволяло предположить, что преподанный некогда урок дорого ему обошелся.
Осроний в знак согласия возвел глаза к небу. Судя по всему, он тоже получил такой урок; возможно, преподанный ему тем же учителем.
Нифона застонала снова, но на сей раз стон более походил на вопль. А может, на крик раненого зверя. Маниакису не приходилось слышать ничего подобного ни в сражениях, ни после них, поэтому он никак не мог подобрать для этих звуков точное название, отчего они не переставали быть поистине ужасными, тем более что издавал их не раненый воин, а его, Маниакиса, жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60