А если не можешь победить, то стоять до последнего — самое глупое, что только можно придумать. Кто тогда одержит победу в следующей битве?
Но независимо от сказанного отступление само по себе сопряжено со множеством опасностей. Если солдаты ударятся в панику, они мгновенно превратятся в бессмысленную толпу, позволив врагу изрубить себя в капусту даже быстрее, чем если бы они продолжали драться в окружении.
— Держаться вместе! Только вместе! — исступленно кричал Маниакис, повторяя призыв снова и снова, пока не надсадил глотку. — Если мы удержимся, они не смогут насесть на нас, словно голодные волки на оленя!
Отступавшие двигались плечом к плечу, осыпаемые градом стрел со всех сторон, и продолжали соблюдать почти сверхчеловеческую дисциплину. Маниакис озирался вокруг, надеясь увидеть Этзилия. Если бы удалось убить кагана, кубраты могли дрогнуть. Но все шансы на это остались в прошлом; он их необратимо упустил. Этзилий, как любой здравомыслящий военачальник, руководил войсками, находясь позади своих людей. Теперь, когда близость победы была очевидна, кочевники уже не нуждались в лицезрении вождя, вдохновляющего их на битву.
Пронзительные звуки вражеских рожков усилились; их стало еще больше. Стремительная атака на правое крыло сил Маниакиса заставила его послать туда подкрепление. Но эта атака оказалась отвлекающим маневром; вопя, словно одержимые, кубраты тут же предприняли сокрушительную атаку на центр обороны и прорвали ослабленную линию.
Полный разгром, которого так страшился Маниакис, свершился. Кубратам, размахивавшим ятаганами и на флангах, и в самом центре обороны, удалось выбить из голов имперских воинов мысль о необходимости соблюдать боевой порядок. Покинув ряды обороняющихся, бойцы Маниакиса, каждый на свой страх и риск, обратились в бегство на юг. Они бежали поодиночке и небольшими группами, держа в голове только одну-единственную мысль: о собственном спасении. Номады пустились в погоню, оглашая окрестности ослиным ревом своих рожков.
Маниакис также устремился на юг вместе с плотной группой, насчитывавшей человек пятьдесят, — слишком большой, чтобы рассеявшиеся по равнине номады рискнули атаковать ее, пока перед ними маячила куда более легкая добыча. Но вскоре кто-то из кочевников заприметил яркие одежды Автократора, и преследование стало неотступным.
Если бы Этзилий находился поблизости, он, без сомнения, приказал бы своим людям взять в плен или убить Автократора, невзирая ни на какие потери. Но каган, к счастью, был где-то в другом месте, а никому из преследователей даже в голову не пришло найти его, чтобы испросить указаний. Варваров подвела излишняя самостоятельность — они искренне считали, что вправе решать подобные вопросы сами.
— Спрячемся в роще, — предложил Маниакис, заметив неподалеку дубовый перелесок.
— А ведь верно! — отозвался кто-то из воинов. — По крайней мере, деревья помешают им осыпать нас этими проклятыми стрелами!
— Нет, необходимо быстрей миновать открытое пространство, — возразил другой. — Чем ближе мы будем держаться к дороге, тем больше времени выиграем.
— Быстрота определяет далеко не все, — ответил ему Маниакис, — но в такой ситуации решать вам. Вперед! — И он направил своего конька к роще. Большинство последовали за ним, но человек шесть-семь отделились от группы, надеясь, что на дороге их кони смогут опередить степных лошадок.
Едва оказавшись под сенью деревьев, Маниакис остановил своего посапывавшего конька и спешился.
— В такой ситуации можно помочиться и чуть позже, величайший! — грубовато сказал один из всадников.
Маниакис оставил его слова без внимания. Он расстегнул отделанный золотом ремень, поддерживавший тогу, и швырнул его на землю; затем стащил с себя тяжелое, расшитое драгоценными золотыми нитями одеяние и повесил его на ближайшую ветку. Оставшись в льняной нижней тунике и подштанниках, он снова вскочил на степного конька.
— Теперь я не похож на Автократора, — сказал он, — а потому погоня уже не будет такой неотвязной.
Поняв, в чем дело, войны одобрительно закивали. Сам же он теперь чувствовал себя столь же ничтожным созданием, как какой-нибудь навозный жук. Ибо что может быть более бесчестным и позорным, чем избавиться от одеяния императора, дабы продолжать бегство незамеченным? На ум ему приходил лишь один более постыдный поступок: погибнуть в тот момент, когда спасение находится в твоих собственных руках. Но даже эта мысль не выручала. Он твердо знал, что отвратительная сцена будет сниться ему в ночных кошмарах до конца его дней. Правда, оставался открытым существенный вопрос — успеет ли он до конца своих дней увидеть хотя бы один ночной кошмар…
С южной опушки дубового леска в путь тронулось около сорока человек. Теперь Маниакис сделался почти невидимкой, и кубраты тревожили его группу не чаще, чем любую другую, близкую по численности. Может, стоило сбросить заодно и алые сапоги, подумал он. Но тогда стало бы куда труднее управлять конем. Кроме того, его грела мысль, что он сохранил хоть что-то из регалий Автократора.
— Куда теперь, величайший? — спросил один из всадников.
— Назад, в Видесс, — это все, что нам осталось, — ответил Маниакис.
А ведь бронзовое зеркало Багдасара — кстати, где теперь сам Багдасар, где Камеас, где дворцовые слуги, актеры и прочие несчастные, коих Маниакис вовлек в свой казавшийся едва ли не увеселительным вояж? — ясно показало, что он должен вернуться в столицу. Вот только будет ли он в безопасности за ее стенами? Теперь желание иметь глаза на затылке, чтобы знать, не целится ли кто-нибудь ему в спину, станет неотвязным.
По мере продвижения видессийцев на юг преследование становилось все менее назойливым. Маниакиса это утешало, но не особенно. Дело не только и не столько в том, что ему и его отряду удалось оторваться от основных сил номадов, сколько в грабежах, которым предались кочевники. Императорский шатер, лагерь, золотые побрякушки — все это пустяки. Кубраты прямо-таки опустошали села. Скольких крестьян еще они собьют в табуны и, словно скот, угонят на север, где заставят работать на них? И где ему, Маниакису, найти других крестьян взамен угнанных?
Имея на севере варваров-кубратов, а в западных провинциях — макуранцев, творящих все, что им заблагорассудится, Видессия в течение каких-нибудь нескольких лет останется без подданных.
— Надо беречь лошадей как зеницу ока, — наставлял Маниакис своих товарищей по несчастью. — В них наше спасение! Если они охромеют или приключится еще какая-нибудь напасть до того, как мы доберемся до дома, мы пропали.
Его собственный степной конек чувствовал себя великолепно. Неказистая с виду, кудлатая, низкорослая тварь безотказно несла свой немалый груз. При малейшей возможности Маниакис давал коньку отдохнуть, пощипать изрядно подзасохшую осеннюю травку; казалось, тому этого было вполне достаточно.
Зато в желудке самого Маниакиса, что называется, кишка с кишкой говорила. Кубраты напали на лагерь до того, как он успел толком отужинать. Он пошарил в седельных сумах в поисках того, чем утолял голод предыдущий владелец конька. Под руку ему попался почти пустой мех, который, как только он его расправил, начал издавать сильнейший отвратительный запах полупрогоркшего, полупрокисшего молока. Маниакис не думая отшвырнул мех в сторону. Кубраты могут питаться подобным образом, но благородные видессийцы?.. Мгновение спустя он обозвал себя круглым идиотом. Ну запах, и что с того? Все же это была хоть какая-то еда, а он, поддавшись чувству, едва не обрек себя на голод до самого Видесса.
Еще в седельных сумах обнаружились полоски сушеной баранины и какие-то тошнотворные плоские лепешки. Сушеная на солнце баранина оказалась такой жесткой, что пришлось буквально отгрызать ее крошечными кусочками. Что касается лепешек, то они наверняка появились на свет гораздо раньше, чем умерла его бабушка; запах их был непередаваем. Тем не менее Маниакис, почти не разжевывая, проглотил их в мгновение ока. Раз они поддерживали боевой дух в теле номада, то смогут сделать то же самое и для него.
Ночной бивак на сей раз был печальным и к тому же очень холодным. Костер не раз зажигали, опасаясь привлечь внимание кочевников. С северо-востока задул холодный сырой ветер, отчетливо пахший дождем, хотя именно в эту ночь с небес на землю так и не упало ни единой капли. Так что Маниакис и его спутники могли считать себя счастливчиками. Одеял нашлось лишь несколько штук, поэтому спали, свернувшись калачиком, прижимаясь друг к другу, словно те злосчастные овцы, которых совсем недавно резали повара, готовясь к пиру, долженствовавшему отметить долгожданный мир с кубратами.
Пытаясь устроиться поудобнее, найти место потеплее, но такое, чтобы его со всех сторон не лягали и не толкали локтями доблестные конники, Маниакис предавался бесконечным мечтаниям о мести, которую он обрушит на голову проклятого Этзилия. Самой лучшей идеей ему показалось напустить на мерзкого кагана того старика, исчезнувшего колдуна, прислуживавшего Генесию, который однажды чуть не погубил его самого. Натравить, хотя бы для разнообразия, столь мощного мага, кто бы он ни был и где бы ни находился, на врагов Видессии показалось Маниакису весьма справедливым и приличествующим случаю деянием. Так, вынашивая самые фантастические планы мести, он и уснул.
Ночью он несколько раз просыпался. Иногда из-за того, что его толкали, а порой — просто от промозглого холода. Наконец, проснувшись очередной раз, он увидел сквозь кроны деревьев сероватый неверный свет занимавшейся зари. Позевывая, он с трудом поднялся. Большинство его сотоварищей тоже проснулись, но не спешили вставать; утро обещало быть столь же мерзким, как и прошедшая ночь.
Воины разделили оставшуюся пищу; когда придет время вновь устраиваться на ночлег, есть будет уже нечего. Лошади протестующе фыркали, жалуясь на свою судьбу, когда люди начали взбираться в седла. Степной конек Маниакиса казался более свежим, чем кавалерийские кони.
Дождь хлынул как раз тогда, когда отряд выбрался из-под лесного полога. Промокший до нитки Маниакис старался не унывать:
— Посмотрим, как кубраты найдут наши следы, — ведь через пятнадцать минут все превратится в непролазную грязь! — Он трубно выморкался и чихнул, как бы подтверждая сказанное.
Несмотря на явную простуду, это было его первое оптимистическое высказывание с тех пор, как Этзилий доказал, что он куда более сведущ в искусстве предательства, нежели сам Маниакис в искусстве избежать опасностей такового. Но один из конников развеял в пух и прах весь его натужный оптимизм:
— Им нет нужды выслеживать нас. Двигаясь на юг, они рано или поздно наткнутся на нас. А если у них осталась хоть капля мозгов на всех, им некуда двигаться, кроме как на юг.
И конечно же, не прошло и получаса, как они заметили двигавшуюся параллельным курсом шайку номадов. Всадников в ней было примерно столько же, как в отряде имперских конников, но атаковать они, похоже, не собирались. Такое поведение степняков сперва озадачило Маниакиса, потом он хлопнул себя ладонью по лбу:
— Все ясно! Тетивы на их луках отсырели, а в сабельном бою их не ждет ничего хорошего! — Он снова чихнул, на сей раз почти весело.
Мрачный день уже клонился к не менее мрачной ночи, когда они подъехали к небольшой деревушке. Там Маниакису дали поношенные шерстяные штаны и тунику, чтобы он надел их, пока его собственная одежда сушилась у очага, а затем мог использовать эти крестьянские обноски в качестве верхней одежды. Воинов покормили хлебом, сыром, яйцами, а затем зарезали несколько цыплят, которые пару минут назад еще склевывали с пола хижины остатки солдатской трапезы.
Маниакис попытался объяснить, кто он такой, и пообещать хозяевам достойное вознаграждение, если только ему удастся добраться до Видесса. Но обнаружилось, что те не верят, что перед ними Автократор, несмотря на алые сапоги, которые он совал им под нос. Поведение крестьян тронуло сердце Маниакиса. Но отец хозяина объяснил:
— Какая разница, кто ты такой, когда за твоей спиной воины? Фермеры, у которых есть хоть капля ума, никогда не говорят “нет” солдатам.
Да, сейчас под началом Маниакиса было достаточно воинов, чтобы внушить почтение простым подданным империи; но недостаточно, чтобы защитить их от сколько-нибудь внушительных сил кубратов. А после того как его отряд оставит деревню, там вообще не останется никого, кто мог бы защитить несчастных крестьян.
Утром, когда они готовились к отъезду, старик отозвал Маниакиса в сторонку и шепнул ему:
— Молодой человек! Вся эта болтовня насчет того, что ты Автократор, она забавная и может даже повеселить, пока ты пыжишься перед такими беднягами, как мы. Но если до Автократора Генесия дойдут слухи, нет, даже намек на слухи об этом, он быстренько изготовит из твоих кишок пояс с подвязками для своей жены, это уж точно! Говорят, он крутой мужик, этот Генесий, а шуток не понимает вовсе!
— Спасибо, я запомню, — только и сказал Маниакис. Интересно, подумал он, а ведь в глубинке наверняка найдутся и такие поселения, где Автократором по-прежнему числят Ликиния. Если жители подобных деревушек никогда не выбираются в города, а торговцы давно забыли туда дорогу, откуда фермерам знать, как обстоят дела в империи?
По мере того как конная группа Маниакиса пробиралась на юг, к ней постепенно добавлялись все новые горстки беглецов, и когда вдали показалась Великая стена, отряд насчитывал уже почти три сотни всадников. Рыскавшие вокруг разрозненные отряды кубратов обычно были меньше и, едва завидев видессийцев, обращались в бегство, отчего те наконец вновь почувствовали себя настоящими воинами.
— Еще два дня, и мы будем в столице, — сказал Маниакис, обращаясь к своим людям, в надежде приободрить их. — Там мы получим подкрепление и сумеем должным образом отомстить предателям! — Ответные приветственные возгласы прозвучали жидко и вразброд.
У Маниакиса у самого на душе кошки скребли. В самом деле, о каком пополнении армии могла идти речь, когда в столице царили разброд и шатания? А даже если он наберет армию, чем он будет платить солдатам? Вот два вопроса, ответить на которые можно, пожалуй, лишь с помощью самой чудодейственной магии. Он с удовольствием препоручил бы поиск этих ответов колдунам из Чародейской коллегии. Если бы у него имелась хоть малейшая надежда, что те преуспеют в подобном занятии.
Но тут его мысли о том, что может случиться, а что не может, нарушил отчаянный крик всадников из арьергарда:
— Кубраты! Конница кубратов висит у нас на хвосте!
Маниакис оглянулся. Вообще-то ему очень хотелось задать нахальным номадам хорошую взбучку — пока он не разглядел, насколько велик отряд преследователей. Оставалось только одно средство. Зато верное.
— В галоп! — вскричал он. — Если не уйдем от погони, подлецы просто сотрут нас в порошок!
Похоже, Этзилий не собирался преследовать именно его. Скорее всего, кубраты спешили воспользоваться слабостью империи и вторгнуться так далеко на юг, как только можно, до окрестностей самой столицы! Собственно, причина сейчас не имела никакого значения. А вот результат имел, и большое. Он оказался едва ли не хуже, чем сознательная погоня за желанной добычей — видессийским Автократором!
Но их лошади теперь скорее напоминали тени некогда могучих боевых коней. Какой там галоп! Жалкая, хромающая, спотыкающаяся рысь — вот все, на что они были сейчас способны. Если бы кочевники поднажали, они прикончили бы беглецов, из последних сил пытавшихся уйти от преследования. Но даже у степных коньков был предел выносливости.
Поэтому сцена погони выглядела дико. Маниакису вспомнилось представление мимов во время одного из Праздников Зимы. Тогда каждый актер двигался так, словно его наполовину заморозили; всякая, самая пустячная мизансцена растягивалась чуть ли не на час, вызывая сперва громовой, а затем судорожный хохот зрителей. Даже воспоминание о том представлении заставило бы его сейчас расхохотаться, если бы он не был занят весьма серьезным делом, унося ноги ради спасения собственной жизни. Вдобавок он никак не мог забыть о лучших актерах столицы, которых собственноручно отдал на заклание этим самым кубратам в надежде повеселить их.
Снова хлынул ливень, холодный и секущий. Земля под ногами коней, казалось, превратилась в трясину. Преследуемые и преследователи почти перестали продвигаться вперед. В другое время и в другом месте разверзшиеся хляби небесные помогли бы Маниакису сбить кочевников со следа. Но не теперь. Ведь кубраты прекрасно понимали, что отряд Маниакиса движется к Видессу, и могли следовать за ним, даже потеряв его из вида.
Он подумал было свернуть в сторону, направившись в какой-нибудь другой город, но вспомнил, как выглядел Имброс, а ведь Имброс некогда был одним из наиболее укрепленных городов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но независимо от сказанного отступление само по себе сопряжено со множеством опасностей. Если солдаты ударятся в панику, они мгновенно превратятся в бессмысленную толпу, позволив врагу изрубить себя в капусту даже быстрее, чем если бы они продолжали драться в окружении.
— Держаться вместе! Только вместе! — исступленно кричал Маниакис, повторяя призыв снова и снова, пока не надсадил глотку. — Если мы удержимся, они не смогут насесть на нас, словно голодные волки на оленя!
Отступавшие двигались плечом к плечу, осыпаемые градом стрел со всех сторон, и продолжали соблюдать почти сверхчеловеческую дисциплину. Маниакис озирался вокруг, надеясь увидеть Этзилия. Если бы удалось убить кагана, кубраты могли дрогнуть. Но все шансы на это остались в прошлом; он их необратимо упустил. Этзилий, как любой здравомыслящий военачальник, руководил войсками, находясь позади своих людей. Теперь, когда близость победы была очевидна, кочевники уже не нуждались в лицезрении вождя, вдохновляющего их на битву.
Пронзительные звуки вражеских рожков усилились; их стало еще больше. Стремительная атака на правое крыло сил Маниакиса заставила его послать туда подкрепление. Но эта атака оказалась отвлекающим маневром; вопя, словно одержимые, кубраты тут же предприняли сокрушительную атаку на центр обороны и прорвали ослабленную линию.
Полный разгром, которого так страшился Маниакис, свершился. Кубратам, размахивавшим ятаганами и на флангах, и в самом центре обороны, удалось выбить из голов имперских воинов мысль о необходимости соблюдать боевой порядок. Покинув ряды обороняющихся, бойцы Маниакиса, каждый на свой страх и риск, обратились в бегство на юг. Они бежали поодиночке и небольшими группами, держа в голове только одну-единственную мысль: о собственном спасении. Номады пустились в погоню, оглашая окрестности ослиным ревом своих рожков.
Маниакис также устремился на юг вместе с плотной группой, насчитывавшей человек пятьдесят, — слишком большой, чтобы рассеявшиеся по равнине номады рискнули атаковать ее, пока перед ними маячила куда более легкая добыча. Но вскоре кто-то из кочевников заприметил яркие одежды Автократора, и преследование стало неотступным.
Если бы Этзилий находился поблизости, он, без сомнения, приказал бы своим людям взять в плен или убить Автократора, невзирая ни на какие потери. Но каган, к счастью, был где-то в другом месте, а никому из преследователей даже в голову не пришло найти его, чтобы испросить указаний. Варваров подвела излишняя самостоятельность — они искренне считали, что вправе решать подобные вопросы сами.
— Спрячемся в роще, — предложил Маниакис, заметив неподалеку дубовый перелесок.
— А ведь верно! — отозвался кто-то из воинов. — По крайней мере, деревья помешают им осыпать нас этими проклятыми стрелами!
— Нет, необходимо быстрей миновать открытое пространство, — возразил другой. — Чем ближе мы будем держаться к дороге, тем больше времени выиграем.
— Быстрота определяет далеко не все, — ответил ему Маниакис, — но в такой ситуации решать вам. Вперед! — И он направил своего конька к роще. Большинство последовали за ним, но человек шесть-семь отделились от группы, надеясь, что на дороге их кони смогут опередить степных лошадок.
Едва оказавшись под сенью деревьев, Маниакис остановил своего посапывавшего конька и спешился.
— В такой ситуации можно помочиться и чуть позже, величайший! — грубовато сказал один из всадников.
Маниакис оставил его слова без внимания. Он расстегнул отделанный золотом ремень, поддерживавший тогу, и швырнул его на землю; затем стащил с себя тяжелое, расшитое драгоценными золотыми нитями одеяние и повесил его на ближайшую ветку. Оставшись в льняной нижней тунике и подштанниках, он снова вскочил на степного конька.
— Теперь я не похож на Автократора, — сказал он, — а потому погоня уже не будет такой неотвязной.
Поняв, в чем дело, войны одобрительно закивали. Сам же он теперь чувствовал себя столь же ничтожным созданием, как какой-нибудь навозный жук. Ибо что может быть более бесчестным и позорным, чем избавиться от одеяния императора, дабы продолжать бегство незамеченным? На ум ему приходил лишь один более постыдный поступок: погибнуть в тот момент, когда спасение находится в твоих собственных руках. Но даже эта мысль не выручала. Он твердо знал, что отвратительная сцена будет сниться ему в ночных кошмарах до конца его дней. Правда, оставался открытым существенный вопрос — успеет ли он до конца своих дней увидеть хотя бы один ночной кошмар…
С южной опушки дубового леска в путь тронулось около сорока человек. Теперь Маниакис сделался почти невидимкой, и кубраты тревожили его группу не чаще, чем любую другую, близкую по численности. Может, стоило сбросить заодно и алые сапоги, подумал он. Но тогда стало бы куда труднее управлять конем. Кроме того, его грела мысль, что он сохранил хоть что-то из регалий Автократора.
— Куда теперь, величайший? — спросил один из всадников.
— Назад, в Видесс, — это все, что нам осталось, — ответил Маниакис.
А ведь бронзовое зеркало Багдасара — кстати, где теперь сам Багдасар, где Камеас, где дворцовые слуги, актеры и прочие несчастные, коих Маниакис вовлек в свой казавшийся едва ли не увеселительным вояж? — ясно показало, что он должен вернуться в столицу. Вот только будет ли он в безопасности за ее стенами? Теперь желание иметь глаза на затылке, чтобы знать, не целится ли кто-нибудь ему в спину, станет неотвязным.
По мере продвижения видессийцев на юг преследование становилось все менее назойливым. Маниакиса это утешало, но не особенно. Дело не только и не столько в том, что ему и его отряду удалось оторваться от основных сил номадов, сколько в грабежах, которым предались кочевники. Императорский шатер, лагерь, золотые побрякушки — все это пустяки. Кубраты прямо-таки опустошали села. Скольких крестьян еще они собьют в табуны и, словно скот, угонят на север, где заставят работать на них? И где ему, Маниакису, найти других крестьян взамен угнанных?
Имея на севере варваров-кубратов, а в западных провинциях — макуранцев, творящих все, что им заблагорассудится, Видессия в течение каких-нибудь нескольких лет останется без подданных.
— Надо беречь лошадей как зеницу ока, — наставлял Маниакис своих товарищей по несчастью. — В них наше спасение! Если они охромеют или приключится еще какая-нибудь напасть до того, как мы доберемся до дома, мы пропали.
Его собственный степной конек чувствовал себя великолепно. Неказистая с виду, кудлатая, низкорослая тварь безотказно несла свой немалый груз. При малейшей возможности Маниакис давал коньку отдохнуть, пощипать изрядно подзасохшую осеннюю травку; казалось, тому этого было вполне достаточно.
Зато в желудке самого Маниакиса, что называется, кишка с кишкой говорила. Кубраты напали на лагерь до того, как он успел толком отужинать. Он пошарил в седельных сумах в поисках того, чем утолял голод предыдущий владелец конька. Под руку ему попался почти пустой мех, который, как только он его расправил, начал издавать сильнейший отвратительный запах полупрогоркшего, полупрокисшего молока. Маниакис не думая отшвырнул мех в сторону. Кубраты могут питаться подобным образом, но благородные видессийцы?.. Мгновение спустя он обозвал себя круглым идиотом. Ну запах, и что с того? Все же это была хоть какая-то еда, а он, поддавшись чувству, едва не обрек себя на голод до самого Видесса.
Еще в седельных сумах обнаружились полоски сушеной баранины и какие-то тошнотворные плоские лепешки. Сушеная на солнце баранина оказалась такой жесткой, что пришлось буквально отгрызать ее крошечными кусочками. Что касается лепешек, то они наверняка появились на свет гораздо раньше, чем умерла его бабушка; запах их был непередаваем. Тем не менее Маниакис, почти не разжевывая, проглотил их в мгновение ока. Раз они поддерживали боевой дух в теле номада, то смогут сделать то же самое и для него.
Ночной бивак на сей раз был печальным и к тому же очень холодным. Костер не раз зажигали, опасаясь привлечь внимание кочевников. С северо-востока задул холодный сырой ветер, отчетливо пахший дождем, хотя именно в эту ночь с небес на землю так и не упало ни единой капли. Так что Маниакис и его спутники могли считать себя счастливчиками. Одеял нашлось лишь несколько штук, поэтому спали, свернувшись калачиком, прижимаясь друг к другу, словно те злосчастные овцы, которых совсем недавно резали повара, готовясь к пиру, долженствовавшему отметить долгожданный мир с кубратами.
Пытаясь устроиться поудобнее, найти место потеплее, но такое, чтобы его со всех сторон не лягали и не толкали локтями доблестные конники, Маниакис предавался бесконечным мечтаниям о мести, которую он обрушит на голову проклятого Этзилия. Самой лучшей идеей ему показалось напустить на мерзкого кагана того старика, исчезнувшего колдуна, прислуживавшего Генесию, который однажды чуть не погубил его самого. Натравить, хотя бы для разнообразия, столь мощного мага, кто бы он ни был и где бы ни находился, на врагов Видессии показалось Маниакису весьма справедливым и приличествующим случаю деянием. Так, вынашивая самые фантастические планы мести, он и уснул.
Ночью он несколько раз просыпался. Иногда из-за того, что его толкали, а порой — просто от промозглого холода. Наконец, проснувшись очередной раз, он увидел сквозь кроны деревьев сероватый неверный свет занимавшейся зари. Позевывая, он с трудом поднялся. Большинство его сотоварищей тоже проснулись, но не спешили вставать; утро обещало быть столь же мерзким, как и прошедшая ночь.
Воины разделили оставшуюся пищу; когда придет время вновь устраиваться на ночлег, есть будет уже нечего. Лошади протестующе фыркали, жалуясь на свою судьбу, когда люди начали взбираться в седла. Степной конек Маниакиса казался более свежим, чем кавалерийские кони.
Дождь хлынул как раз тогда, когда отряд выбрался из-под лесного полога. Промокший до нитки Маниакис старался не унывать:
— Посмотрим, как кубраты найдут наши следы, — ведь через пятнадцать минут все превратится в непролазную грязь! — Он трубно выморкался и чихнул, как бы подтверждая сказанное.
Несмотря на явную простуду, это было его первое оптимистическое высказывание с тех пор, как Этзилий доказал, что он куда более сведущ в искусстве предательства, нежели сам Маниакис в искусстве избежать опасностей такового. Но один из конников развеял в пух и прах весь его натужный оптимизм:
— Им нет нужды выслеживать нас. Двигаясь на юг, они рано или поздно наткнутся на нас. А если у них осталась хоть капля мозгов на всех, им некуда двигаться, кроме как на юг.
И конечно же, не прошло и получаса, как они заметили двигавшуюся параллельным курсом шайку номадов. Всадников в ней было примерно столько же, как в отряде имперских конников, но атаковать они, похоже, не собирались. Такое поведение степняков сперва озадачило Маниакиса, потом он хлопнул себя ладонью по лбу:
— Все ясно! Тетивы на их луках отсырели, а в сабельном бою их не ждет ничего хорошего! — Он снова чихнул, на сей раз почти весело.
Мрачный день уже клонился к не менее мрачной ночи, когда они подъехали к небольшой деревушке. Там Маниакису дали поношенные шерстяные штаны и тунику, чтобы он надел их, пока его собственная одежда сушилась у очага, а затем мог использовать эти крестьянские обноски в качестве верхней одежды. Воинов покормили хлебом, сыром, яйцами, а затем зарезали несколько цыплят, которые пару минут назад еще склевывали с пола хижины остатки солдатской трапезы.
Маниакис попытался объяснить, кто он такой, и пообещать хозяевам достойное вознаграждение, если только ему удастся добраться до Видесса. Но обнаружилось, что те не верят, что перед ними Автократор, несмотря на алые сапоги, которые он совал им под нос. Поведение крестьян тронуло сердце Маниакиса. Но отец хозяина объяснил:
— Какая разница, кто ты такой, когда за твоей спиной воины? Фермеры, у которых есть хоть капля ума, никогда не говорят “нет” солдатам.
Да, сейчас под началом Маниакиса было достаточно воинов, чтобы внушить почтение простым подданным империи; но недостаточно, чтобы защитить их от сколько-нибудь внушительных сил кубратов. А после того как его отряд оставит деревню, там вообще не останется никого, кто мог бы защитить несчастных крестьян.
Утром, когда они готовились к отъезду, старик отозвал Маниакиса в сторонку и шепнул ему:
— Молодой человек! Вся эта болтовня насчет того, что ты Автократор, она забавная и может даже повеселить, пока ты пыжишься перед такими беднягами, как мы. Но если до Автократора Генесия дойдут слухи, нет, даже намек на слухи об этом, он быстренько изготовит из твоих кишок пояс с подвязками для своей жены, это уж точно! Говорят, он крутой мужик, этот Генесий, а шуток не понимает вовсе!
— Спасибо, я запомню, — только и сказал Маниакис. Интересно, подумал он, а ведь в глубинке наверняка найдутся и такие поселения, где Автократором по-прежнему числят Ликиния. Если жители подобных деревушек никогда не выбираются в города, а торговцы давно забыли туда дорогу, откуда фермерам знать, как обстоят дела в империи?
По мере того как конная группа Маниакиса пробиралась на юг, к ней постепенно добавлялись все новые горстки беглецов, и когда вдали показалась Великая стена, отряд насчитывал уже почти три сотни всадников. Рыскавшие вокруг разрозненные отряды кубратов обычно были меньше и, едва завидев видессийцев, обращались в бегство, отчего те наконец вновь почувствовали себя настоящими воинами.
— Еще два дня, и мы будем в столице, — сказал Маниакис, обращаясь к своим людям, в надежде приободрить их. — Там мы получим подкрепление и сумеем должным образом отомстить предателям! — Ответные приветственные возгласы прозвучали жидко и вразброд.
У Маниакиса у самого на душе кошки скребли. В самом деле, о каком пополнении армии могла идти речь, когда в столице царили разброд и шатания? А даже если он наберет армию, чем он будет платить солдатам? Вот два вопроса, ответить на которые можно, пожалуй, лишь с помощью самой чудодейственной магии. Он с удовольствием препоручил бы поиск этих ответов колдунам из Чародейской коллегии. Если бы у него имелась хоть малейшая надежда, что те преуспеют в подобном занятии.
Но тут его мысли о том, что может случиться, а что не может, нарушил отчаянный крик всадников из арьергарда:
— Кубраты! Конница кубратов висит у нас на хвосте!
Маниакис оглянулся. Вообще-то ему очень хотелось задать нахальным номадам хорошую взбучку — пока он не разглядел, насколько велик отряд преследователей. Оставалось только одно средство. Зато верное.
— В галоп! — вскричал он. — Если не уйдем от погони, подлецы просто сотрут нас в порошок!
Похоже, Этзилий не собирался преследовать именно его. Скорее всего, кубраты спешили воспользоваться слабостью империи и вторгнуться так далеко на юг, как только можно, до окрестностей самой столицы! Собственно, причина сейчас не имела никакого значения. А вот результат имел, и большое. Он оказался едва ли не хуже, чем сознательная погоня за желанной добычей — видессийским Автократором!
Но их лошади теперь скорее напоминали тени некогда могучих боевых коней. Какой там галоп! Жалкая, хромающая, спотыкающаяся рысь — вот все, на что они были сейчас способны. Если бы кочевники поднажали, они прикончили бы беглецов, из последних сил пытавшихся уйти от преследования. Но даже у степных коньков был предел выносливости.
Поэтому сцена погони выглядела дико. Маниакису вспомнилось представление мимов во время одного из Праздников Зимы. Тогда каждый актер двигался так, словно его наполовину заморозили; всякая, самая пустячная мизансцена растягивалась чуть ли не на час, вызывая сперва громовой, а затем судорожный хохот зрителей. Даже воспоминание о том представлении заставило бы его сейчас расхохотаться, если бы он не был занят весьма серьезным делом, унося ноги ради спасения собственной жизни. Вдобавок он никак не мог забыть о лучших актерах столицы, которых собственноручно отдал на заклание этим самым кубратам в надежде повеселить их.
Снова хлынул ливень, холодный и секущий. Земля под ногами коней, казалось, превратилась в трясину. Преследуемые и преследователи почти перестали продвигаться вперед. В другое время и в другом месте разверзшиеся хляби небесные помогли бы Маниакису сбить кочевников со следа. Но не теперь. Ведь кубраты прекрасно понимали, что отряд Маниакиса движется к Видессу, и могли следовать за ним, даже потеряв его из вида.
Он подумал было свернуть в сторону, направившись в какой-нибудь другой город, но вспомнил, как выглядел Имброс, а ведь Имброс некогда был одним из наиболее укрепленных городов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60