— Шучу, апа. Говорят, кто в последнее время проезжает здесь, просто так не уходит из этого дома. Нам бы тоже угоститься от того дастархана, что на тое был.
— Есть, дорогой, есть. Мы ведь на дороге, вот и закупили впрок, чтобы, кто проезжает, согрелся бы. Есть вот как раз.
— Ай, как хорошо! Тогда раздеваемся. Движения Тлеукена были ловки и скоры. Всю
одежду с себя он скинул в одно мгновение. Так же, как и Токмет, он оказался в застегнутом до горла синем кителе и толстых, стеганых черных шароварах. Раздевшись, Тлеукен присел в ногах Омирбека. Ему было лет двадцать пять, крепкий, атлетического сложения мужчина. Рядом с Токметом, которого так и качало и временами он чуть не падал, Тлеукен казался, ни больше ни меньше, горой. Грудь его — чуть ли не в размах рук обыкновенного человека, на каждое плечо можно посадить по джигиту. Только вот голова у него будто не от этого тела. Словно и нет ее, а все это — одна толстая шея, которая, становясь тоньше и тоньше, обрывается неожиданно тупым огрызком. В висках она уже, чем в щеках, лоб в два пальца. Череп выбрит, и голова круглая-круглая и белая, как свежевыделанный бурдюк, набитый маслом. Когда Тлеукен говорит, виски его вслед губам тоже двигаются.
— И вправду, даже честные слова лгуна на ветер уходят, — сказал Омирбек. — Когда Токмет объявил, что не один, мы не поверили. Что же ты так долго дверь искал?
— Да не-ет... — протянул Тлеукен. — Лошади проголодались. Сена им подкинул, пока устраивал... ну вот...
— В райцентр часто ездите, велели бы в дом, где останавливаетесь, две-три арбы сена подбросить.
— Сено есть, — сказал Тлеукен. — Да лошади наши заняты были — день-деньской под седлом простояли. Думали сначала с рассветом ехать, да за чаем вот засиделись, потом люди к нам пришли, затем мы к ним зашли... В общем, что уж там, пока то да се, оказывается, и солнце село. Тогда только за разум взялись, сели на коней в спешном порядке и. только вот до вас, видите, доехали...
— Э, пусть, — махнул рукой Омирбек. —Конторские бумаги — не скотина, их пасти не надо. Утром по потемкам выедете — к полудню будете.
— Утром заседание правления,'— сказал Токмет. — Я присутствовать обязан. Порядок нужен. Где плохое руководство, там и работа не может не хромать.
— Ой, ой, слова Токи — как книжные слова, — сказал Тлеукен.
— Значение животноводства на сегодняшний день — велико, — поднял палец Токмет. — И раз уж правительство доверило тебе ответственную работу, ты обязан оправдать это доверие, работа — не игрушка.
— С государственной работой играть нельзя, — подтвердил Тлеукен. — И потом, вам непременно нужно добраться до моей женеше1 нынче же ночью.
— А это тоже работа, — сказал Токмет. — Зарегистрировался я в загсе — значит, взял на себя ответственность. Взял ответственность — неси ее!
— Взял ответственность —- неси! — повторил Тлеукен, широко улыбаясь.
— Апа!.. — сказал Токмет. — Водочку свою неси. Поедем мы.
— Сейчас, милый, сейчас, — отозвалась Аклима. — Чай вскипел, и мясо как раз сварилось.
— Мясо — это пережитки прошлого, апа. Ну что это такое — мясо. Мясо в каждом доме найдется. Вот водку не везде достанешь. Тлеукен, разве ту бутылку, из сумки, не принесешь?
— Принесу, — сказал Тлеукен.
1 Ж е н е ш е — уважительное от "женге" — жена старшего брата, старшего по возрасту человека.
— Нет, — сказал Токмет. — Сначала мы выпьем до дна водк^ этого дома.
— Сначала мы выпьем водку этого дома, — сказал и Тлеукен.
— Ну, а ту — на дорогу.
— Да, пусть на дорогу будет.
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим, да?
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим.
— Прямо из горлышка будем пить?
— Из горлышка выпьем.
— Чтоб булькала?
— Чтоб булькала.
Едиге засмеялся. До сих пор, не обращая на этих двоих особенного внимания, он молча сидел перед печью, греясь ее близким теплом. Теперь против воли он обернулся: не только поведение пьяного Токмета, но и то, как ловко огромный, будто верблюд, Тлеукен подлаживается под него, было смешным.
— Ой, а это... как его... Этого хитреца Омирбека сын... то есть... ошибся я, я думал, это ваш сын, а это внук Маке... ай, господи, я все путаюсь... сын Маке ведь, а? — сказал Токмет.
— Едиге это, стало быть! — заметил Тлеукен.
— Откуда ты, куда ты? —• спросил Токмет.
— Домой на каникулы, на десять дней.
— Только перед вами зашел, — сказала Аклима. —-Дни-то божьи стоят морозные, продрог весь. И-и, дорогой ты мой!..
— На десять дней? — спросил Токмет, сощурив глаза. — Сегодня же двадцать четвертое декабря. До каникул ведь еще неделя, так, нет?
Едиге промолчал.
— Детей, которые отлично учатся, отпускают, оказывается, раньше, — сказал Омирбек.
- А, вон как. Какой у тебя нынче класс?
— Шестой.
— Учеба как?
— Хорошо.
— Четверки?
— Нет, пятерки.
— Все пятерки?
— Все пятерки.
— Ой, молодцом! — сказал Токмет довольный.— Не сходи с этой позиции. Будешь хорошо учиться — таким же, как я, будешь.
— Я, как вы, не буду, — сказал Едиге.
— Я — заведующий фермой, — сказал Токмет. — Вся скотина, все деньги в моих руках, не ломаю головы, что есть, что надевать. Разве не хочешь заведующим фермой быть?
— Не хочу быть заведующим фермой, — сказал Едиге.
— Тогда кем же ты хочешь? Едиге снова промолчал.
— Ты не учился, на полдороге застрял. А Едиге до дна знаний дойдет, — сказал Омирбек. — Самое меньшее — пуркорол1 в райисполкоме будет.
— Батюшки, тогда кончили, — закрыл Токмет лицо своими худыми длинными пальцами» — Думается, смерти ищем мы, играя с пуркоролом?
— Не смейся. Живы будем — увидишь еще, — сказал Омирбек. — Это такой мальчик»
— А чего смеяться? — сказал Токмет, вновь становясь серьезным. — Из способного мальчика что-нибудь да выйдет. Я ведь вот в школе тоже хорошо учился. Особенно по арифметике сильный был. А иначе б я разве чего достиг?
— Ну, мойте руки! — позвал Омирбек. — У старухи, кажется, ужин готов.
— Ой-ей, драгоценная ты мать наша! — сказал Токмет, усаживаясь за столом. — Недаром люди ваш дом хвалят.
— Дорогой, все здесь, что имеем, — сказала Аклима. — На зиму только одного бычка прирезали, да худой оказался. А больше нечего было резать. Это мы для Едиге мясо сварили. Свою долю позднее получите.
— Есть ли лучшая доля, чем эта зеленогорлая? — воскликнул Токмет. — Я же про нее и говорю. Мясо пусть Едиге и Тлеукен едят. А мне и этой бешеной воды хватит. Наливай, Тлеукен.
Тлеукен взял со стола бутылку.
— Тока, сегодняшняя норма выполнена, может, не будем пить?
— Эй, а кто заведующий фермой у нас?
— Вы. Конечно, вы.
— А счетовод кто?
— Я, Тока.
— У кого работа выше, кто кому подчиняется?
— О, что вы говорите, Тока. Разве я когда перебегал вам дорогу?
— Тогда наливай.
— Верно, Тока. Но ведь нам в путь сейчас. А этак, так-то... не тяжеловато ли будет?
— Сколько лет у меня под рукой, а ума не набрался! — огорчился Токмет. — И на тое внука Омеке пить
1 То есть прокурором.
не будем, что ли? Неужто хотя бы пол-литру не осушим мы за здоровье только что пришедшего в мир советского гражданина? Или тебе жалко для меня этой водки?
— Побежден, Тока. На сей раз не серчайте уж на меня, — сказал Тлеукен, хихикая и качая своей маленькой, как у ящерицы, головой. Разлил водку поровну в две чашки, принесенные Аклимой, и поднял свою. — Раз уж пить, так чего ее мусолить, опрокинем разом.
— На, Едиге, возьми кость, погрызи, — предложил Омирбек, нарезавший мясо. — А ты, Токмет, позвонком полакомься — закуской будет.
— И-и, свет ты мой!.. — глянула Аклима на Едиге, когда он принялся за еду. —- В чужом доме живет и учится мальчик, разве ж он ест досыта? И-и, милый мой, ешь, не стесняйся. Доконает вас эта учеба. Погляди на себя — как былинка...
— Ну давай, хлобыстнем, — сказал Токмет.
— Покорен вашему приказу, сей момент, — отозвался Тлеукен. — Апа, дайте чашку холодной воды!
— Мясо ешьте, — сказал Омирбек.
— Это зимовье совсем вроде обветшало, — поглядел Тлеукен вокруг. — Вон матица-то как выгнулась. Как бы не сломалась в один прекрасный день.
Токмет тоже поглядел на потолок.
— И балки погнулись, едва держатся, — покачал он головой. — Износились. Летом починить надо.
— Когда обвалятся, вытащите наши кости, тогда и почините, — сказал Омирбек. — К чему пустые слова говорить? Сами-то вы в хорошем доме с голубой крышей живете, а нам... а нам и этого хватит. Ну, пока не остыло, ешьте мясо. Едиге, ты не гляди на них, ешь.
— Ешь, Едиге, ешь, — сказала Аклима.
— Апа! — позвал Тлеукен. — Вода ваша что-то больно холодная, не надо мне, отнесите обратно. — Он подмигнул ей. — Но только не вылейте, после нас гости выпьют.
— Ну, поехали! — поднял Токмет голову.
— Поехали, — сказал Тлеукен.
— Бисмилла...
— Иррахман, иррахим...1
— Прости их, всевышний, — подняла глаза к потолку Аклима.
— Весового вашего деда в душу! — выругался Омирбек.
— Вкуса нет, — сказал Токмет, поднося к носу полную горсть мяса и нюхая его.
1 Милостивого, милосердного...
— И мне так кажется, — протянул к блюду руку Тлеукен.
— Чем больше пьешь, тем лучше идет, родимая.
— После четырех-пяти стаканов водой отдает, — подхватил Тлеукен.
— Ешьте, легче будет, —- сказал Омирбек.
— Ешь, Едиге, — посмотрела на мальчика Аклима. На улице послышался звонкий лай собаки. Тут же
к нему прибавился другой — поглуше и пониже.
— Возьми, эй, возьми! — закричала Аклима.
— Ого! — сказал Омирбек. — Сильнее кричи. Тот волк, что твой голос услышал, во второй раз близко к нам не подходит.
Сучка на улице так и заливалась, не прерываясь ни на мгновение. Чувствовалось, что она не стоит на месте, а суетливо бросается то в одну, то в другую сторону. Ну, а породистый самец, кажется, и не подумал еще даже подняться — лежит, как лежал. Лишь взлаивает лениво. Но лай его — не суетливый лай сучки, а грозный рык.
— Снова пришел. — Омирбек вытер руки о салфетку, оперся о пол и встал. — И поесть не даст. Серый тут один с самой осени околачивается, вынюхивает, что бы урвать, но мы пока еще целы...
Накинув на себя купи, который лежал у него под локтем, он снял висевшее над порогом видавшее виды ружье шестнадцатого калибра и вышел. Спустя некоторое время раздался слабый бухающий звук. "Пороху мало", — подумал Едиге. Умолкшие было в момент выстрела, собаки теперь уже обе залились яростным возбужденным лаем и понеслись куда-то в сторону. Донесся подбадривающий крик побежавшего за ними Омирбека. Потом и лай, и человеческий голос вновь приблизились — и смолкли, будто их обрубили. Со скрипом открылась наружная дверь. Было слышно, как учащенно дышит Омирбек, как он обколачивает, стуча одной ногой о другую, снег с сапог.
— Ну как, попал? — спросил заметно протрезвевший Токмет, не успел Омирбек появиться в дверях.
— Если с каждым выстрелом попадать, волков в этих краях не останется. Лучше бы спросили, увидел ли я его! — Взобравшись к столу, Омирбек медленными движениями свернул купи и снова подложил его под локоть. — Пальнул, в общем, в ту сторону, куда собаки лаяли, а если б и увидел, то даже на расстоянии от тёра до двери не попал бы.
— Батюшки, да ведь легенды люди про вас рассказывают — дескать, отличный вы стрелок, — сказал Тлеукен.
— Не смейтесь, и ваш черед придет, — сказал Омир-бек. — Думаете, такой уж я стрелок, раз ружье держу! Лишь бы зверя пугнуть.
— Но если все же повезет...
— Не повезет, — прервал его Омирбек. — Вместо свинца я туда конского навозу побольше наталкиваю. Так огнем из дула и полыхнет. Зверь увидит — в ту ночь больше не является. Только вот каждый-то день стрелять не будешь. Осенью сюда скупщик шкур Се-кербай приезжал, патронов и пороху у него было завались, так не продал, проклятый, — охотничьего билета, говорит, у тебя нету. Была у меня лисица, тымак себе хотел сделать — отдал задаром да еще и умолял на лишнюю горсточку пороха расщедриться. Как ни берег, а вот кончается. Был бы загон прочный, так не о чем бы и думать, а тут боюсь, как бы серый через крышу не залез. Только вот на собак наших и рассчитываем.
— Ничего, — сказал Токмет. — В будущем году переведу тебя на одну из новых зимовок.
— А сюда какого-нибудь другого беднягу воткнешь?
— И это зимовье будет починено.
-— Починится, ага! — подхватил Тлеукен.
— Как будто я не слышал этих слов, — махнул рукой Омирбек. — И в прошлом году говорили то же. Облагодетельствовали, в общем.
— Ребята устали в дороге, не тронь их, — сказала Аклима. — Пусть мяса поедят.
— Сыты! — развел руками Тлеукен.
— Не идет что-то, — подтвердил Токмет.
— Бульону вот выпейте, а сейчас и чай будет, — сказал Омирбек.
— На чай у нас времени нет, — сказал Токмет.
— Токмёт-жан! Да переночевали бы уж! — уговари-вающе сказала Аклима.
— Не задерживай, старуха! От работы отвлекаешь джигитов! — прикрикнул Омирбек.
— Едиге! Конь твой остывает еще, так поедем с нами, что ли! — посмотрел Токмет на мальчика.
— Конь его в сенях, к стенке прислоненным стоит,— засмеялся Омирбек. — Животное такое, что и сена не ест, и воды не пьет.
— Лошади нет. Я на лыжах, — объяснил Едиге.
— Ай-я-яй, как же так: а когда мы в ваши края ехали, отец твой говорил, что лошадь за тобой отправит! — воскликнул Тлеукен.
— Домой очень захотелось, вот и не стал лошадь ждать, — сказал Едиге.
— Ничего, — возразил Токмет. —Привяжем к тороке веревку, за конец возьмешься — только скользить и останется.
— И без веревки вашей дойду, — отрезал Едиге. — Утром рано выйду, три-четыре часа — и буду на месте.
—- Дом твой по пути, неловко оставлять тебя, подсаживайся тогда к кому-нибудь сзади, —сказал Токмет.
— Оставим тебя — Маке нам еще голову проломит,— потрогал свой бритый череп Тлеукен.
— Ни к кому я подсаживаться не буду, — снова отрезал Едиге.
— Тяжелый характер, — сказал Токмет. — Говорили, что своенравный — выходит, правда.
— Так ведь старика же Маке сын, — сказала Аклима.
— Не мучьте мальчика по-пустому, — подал голос Омирбек.
— Выходит, мы его на дороге оставили, — сказал Токмет.
— Люди прослышат — в глаза от стыда им глядеть не сможем! — заохал Тлеукен.
— Вот вы как сделайте, — сказал Омирбек. — Будете через Шат проезжать — зайдите в дом к Едиге, объясните, что к чему. Пусть выедут ему навстречу с лошадью для него.
— Совет разумный, — обрадовался Токмет.
— Очень разумный, очень! — подхватил и Тлеукен,,
— Сами знаете, у меня кроме гнедого, на котором овец пасу, другой скотины нет, а то бы посадил да отправил. Так-то тоже отпускать: какой еще день будет... вдруг запуржит... маленький еще мальчик...
— О господи, отстрани беду! — испуг&чась Аклима.— Как иногда начнешь заговариваться, плетешь лишнее...
— Без плохого слова нет хорошего дела, — сказал Омирбек.
Едиге проснулся от громких возбужденных голосов.
— Эх, Тока, разве я не говорил, что мы снова в Ка-ракору приехали? Вон Едиге лежит. Вон, гляди, проснулся как раз.
— Едиге? — пробормотал Токмет. Язык у него заплетался, он пробормотал что-то еще, Едиге не разобрал.
— До Шата мы еще не добрались, — продолжал Тлеукен. — Забыли, Тока, что ли: ночью он с нами не поехал, остался здесь. Это Каракора. Зимовка аксакала Омирбека. Только что у водопоя человека видели — это он был. Ага! Вот и Аклима-апа пришла, гляньте сами, не узнаете, что ли?
— О боже мой, дорогие вы мои! — проговорила Аклима, вошедшая в дом с мешком кизяка на спине. — Говорили ведь ночью — переспите, нет, не согласились. Раздевайтесь теперь, сейчас печь растоплю, согреется дом. Замерзли небось. И-и, милые вы мои... и не еда, и не питье — что за напасть на вас, такую к ней страсть имеете. Доконает вас эта водка в один прекрасный день. Господи сохрани, хорошо хоть, в степи не остались, вернулись благополучно.
— И лошади устали, — сказал Тлеукен. — Едва добрались.
— Раздевайтесь, садитесь, скоро и чай вскипит, — сказала Аклима.
— К-к... ка-ак Кар... р... ракора? — выговорил Ток-мет.
— Ой, бедный Тока! — сказал Тлеукен. — Когда мы добрались до перевала Айкай, мы разве не вытащили нашу дорожную бутылку? Не пили разве из горлышка, она так и булькала? Потом я дальше потянул, а вы — в эту сторону, аул наш в этой стороне, сказали. В конце концов вы одолели, вот и приволокли меня. Остались вы теперь без своего собрания.
— Спать... хочу!.. — пробормотал Токмет.
— И я выдохся, — сказал Тлеукен.
— Сейчас, милые, сейчас, — проговорила Аклима. — Сейчас постелю обоим.
Едиге поднялся, неторопливо оделся и подошел к окну. Стекло обметал серовато-белый иней. Только в разбитой и залатанной потом средней шибке осталась не затянутая им, с кончик пальца, прогалинка. Едиге пригнулся и посмотрел в нее на улицу. Он увидел небо — маленький кусочек, с конский потник. Синее-синее. В воздухе кружились и поблескивали снежинки. День будет тихий, подумал Едиге.
1969
ЛИВЕНЬ
Молодого поэта Уакаса Дуйсенбай-улы Жалбагаева родной аул встретил с почетом. Едва переступил он порог Кармысовой юрты, как народ повалил валом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48