мои собственные выгоды заключаются в поспешествовании его намерениям.
Ведайте,— продолжала она, посадя нас на богатую софу,—что Иверон, царь целтиберский, и его дети— мои ближние родственники. Жена его была моя меньшая сестра. Но должно вам знать и то, что все мое знание не в силах чрез собственные мои руки отвратить несчастия моих родственников. Сестра моя была волшебница, а законы наши строго запрещают помогать волшебнице и детям волшебницы. Я остаюсь только огорченною свидетельницею бедствий, наносимых моим родственникам чародейством Зивияла и сестры его. Я должна бы и вечно сострадать им без надежды, если бы небо не вложило в тебя, великодушный Сидон, желания помочь царю Иверону. Твоя неустрашимость и благоразумие обещают мне благополучное всему последствие; ибо кроме известия, где ты можешь сыскать моих племянников, некоторых слабых наставлений к поединку твоему с исполином, имеющим львиную голову, и подкрепления твоего оружия, я ничего не могу сказать тебе в наставление. Итак, дорогой Сидон, поверь мне на несколько часов все свое вооружение.
Я с радостию снял с себя мою броню и прочее оружие для того, что ожидал, что оное волшебным действием учинится таковым же непобедимым, как и Ерусланово.
Тифея отвела нас в особливую комнату, где приготовлены были для нас разные прохлаждения. Все, что вкус и человеческие прихоти изобрели во все веки, находилось тут в избыточестве. Для отдохновения готовы были столь мягкие постели, что, возлегши, чаял я покоиться на самом воздухе.
Чрез несколько часов вошла к нам Тифея; она принесла к нам мое вооружение и в сосуде некое жидкое и благовонное существо, коим облила меня, по научению Ерусланову ставшего на колена, с головы до ног.
Я не могу изобразить вам, какую восчувствовал я от сего в сердце моем бодрость: воинство целого света казалось мне тогда лишь слабым ополчением, если бы надлежало с ним сразиться. Волшебница своими руками надела на меня броню и препоясала меч мой. Я видел, что оные получили отменный противу прежнего блеск и имели начертание неизвестных характеров, кои вы теперь на них видите,— продолжал Сидон к Булату.
— Теперь испытайте крепость своего оружия,— сказала мне Тифея.
При слове сем Еруслан извлек меч свой, коего действие мне довольно было знакомо, и ударил из всех сил по самому слабому месту моей брони. Меч отпрыгнул от оной как бы камень, ударенный о камень; а я нимало не почувствовал сильного действия руки моего богатыря.
— Изведайте ж действие вашего меча,— сказала мне волшебница, отведши меня в особый покой, где увидел я истукан, скованный из твердейшей стали.— Рубите сей истукан всею силою.
Я опустил меч мой не полным размахом плеча моего, однако ж разрубил истукан на две части сверху донизу; я бросился на колена пред волшебницею и благодарил ее за таковый чрезвычайный дар.
— Сие не все еще,— подхватила Тифея,— познайте силу вашего меча.
Сказав то, отвела она меня в другой покой, где увидел я зияющее на меня пламенем чудовище и простирающее преострые свои когти, чтоб растерзать меня.
Самая нужда обороны принудила меня извлечь меч мой; я опустил на оное удар, но представьте себе удивление мое, когда чудовище вдруг сгибло в глазах моих, а меч толь жестоко увяз в деревянной колоде, что я с трудом его высвободил.
Видите ли, — сказала мне Тифея,— все волшебства и очарования исчезают от прикосновения меча вашего. Надейтесь, что предприятие ваше наградится желаемым успехом.
Я повторял благодарения моей благодетельнице, а она продолжала:
— Ну, любезный Сидон, простись теперь со своим наставником. Важное приключение отзывает богатыря Еруслана в другую часть света. С сожалением должна я открыть, что воля судеб определяет вам друг друга не видать больше.
Я любил Еруслана как отца моего, и обстоятельство сие истощило слезы из очей моих.
Мы долго пребыли безмолвны, заключа друг друга объятиями; наконец Еруслан простился со мною и с волшебницею. Сия махнула своею волшебною палочкой, светлый облак окружил и помчал богатыря, и с того времени мы уже не видались.
Потом волшебница говорила мне:
— Ты пробудешь в моем замке до назначенного срока поединку твоему с хищником престола Иверонова. Не заботься о времени на проезд твой к столице целтиберской. Я берусь на себя облегчить путь твой. Не требуй от меня никаких наставлений, касательных до твоего подвига; я не могу ничего тебе сказать, кроме сего: в сражении с исполином не щади рук своих, ибо малейшее ослабление в ударе приключит тебе множество несчастий. Второе: во все время, доколь ты будешь покушаться против Зивияла и сестры его, не вкушай никаких плодов древесных, сколь бы привлекательны оные ни были, ибо по хитрости твоих врагов легко можешь ты вкусить на оных смерть свою; и наконец, если пожелаешь ты освободить моих племянников, ступай прямо на север.
Сказав сие, Тифея отвела меня в особливую комнату, где во все время пребывания моего угощаем я был великолепно.
Я твердо вкоренил в памяти моей все слова волшеб-ницыны, но не мог рассуждениями моими проникнуть таинственный оных смысл и определил следовать единственному оных смыслу. Тифея уже больше ко мне не появлялась, и в последнюю ночь пятого дня, как в срочную приезда моего к столице целтиберской для поединка, заснул я сверх обыкновения моего крепким сном.
Пробудясь, очутился я лежащий под деревом на пространном поле близ некоего великого города; щит мой служил мне вместо возглавия, а конь мой, привязанный к дереву, спокойно ел белую ярую пшеницу. Вставши, осматривался я на все стороны, не увижу ли кого для осведомления, в каком месте я обретаюсь. Вскоре увидел я идущего ко мне Иверона, почему заключил, что помощь Тифеина доставила меня в надлежащую страну.
— Я отчаялся было,— сказал мне царь целтиберский,— увидеть моего избавителя и ожидал моей смерти, ибо хищник короны моей объявил, что если вы хотя час до полдень сего дня умедлите, он сорвет с меня голову.
— Вы обижаете меня,— отвечал я царю Иверону,— давши вам мое богатырское слово, никогда я оного не нарушу.
Иверон извинялся предо мною, говоря, что он, как несчастливый человек, опасался в моем здравии, чая, что и вступающий за него подвержен бывает его злосчастиям, а не в слове моем сомневался. Он уведомил меня, что в пятом часу дня исполин выступит для сражения на сие поле.
Я просил Иверона остаться зрителем сего поединка под тем деревом, где он меня нашел; а сам, оправя мое оружие и укрепя седло на коне моем, воссел на оного и, выехав на средину поля, возгласил троекратно:
— Незаконный владетель престола царя целтиберского должен явиться к отчету в хищничестве своем пред богатыря Сидона.
При последнем моем возглашении на городских стенах вострубили в трубы и ударили в бубны; а чрез час времени увидел я городские вороты растворяющимися, а стены покрытыми множеством зрителей.
Недолго я ожидал, выход исполина начался торжественным шествием вельмож: они шли по два в ряд, и некоторые из них несли царские утвари на аксамитных подушках. За оными следовала царская колесница, а за сею сам исполин пеший, ибо по величине роста своего ни в какую колесницу уместиться ему было невозможно. Вельможи остановились в полукруге, а исполин, приближась ко мне, говорил страшным голосом: действительно ли ты намерен подвергнуть жизнь свою очевидной смерти за бывшего царя Иверона? Рассуждал ли ты о дерзком своем предприятии и о следствиях сражения с непобедимым исполином?
Он продолжил бы, может быть, подобные сим и, по мнению его, имеющие меня привести в ужас разговоры, если б я не принудил его оные кончить и приготовиться к защищению.
— Не рассказывай мне басен,— сказал я ему с пренебрежением.— Непобедим ли ты, докажет мое оружие. Я не устрашаюсь твоего роста и вижу в тебе лишь бесчеловечное чудовище, заслуживающее истребления. Отдай корону целтиберскую законному ее носителю и готовься к достойной казни.
Раздраженный словами моими, исполин начал дышать пламенем: все окрест него загоралось, и он чаял сожечь меня. Но, к изумлению его, пламень не прикасался ко мне, а обращаясь, опалял самого его.
Пользуясь сею его расстройкою, уклонил я копье мое и пустился во всю конскую прыть, чтоб пробить насквозь его желудок. Жестокий сей удар не причинил ему нималого вреда, хотя копие мое до самой руки моей вскочило ему в брюхо, и только удар грудью коня моего опрокинул его навзничь. Исполин вставал и зиял на меня пенящеюся своею львиною пастию, готовясь проглотить меня. Ужаснувшиеся зрители, желающие мне победы, пришли в великую обо мне опасность и изъявляли то жалостными восклицаниями. Однако я обнажил меч мой и ударил оным приближившегося ко мне исполина с таковою силою, что разрубил голову надвое и тело до самых грудей.
— Разрубай на полы! — доходил ко мне голос неизвестной особы.
Но как уже исполин упал и я считал его мертвым, то не уважил слов сих, а более для того, что не хотел постыдить богатырскую руку, коей следует производить только один решительный удар.
Но за сию гордость я наказан был довольно, как услышите в продолжении моей повести. Едва тело исполиново коснулось земле, как вдруг оное исчезло, а я увидел выскочившего из него зверообразного эфиопа в одеянии чернокнижника. Сей прыгнул, подобно кошке, на воздух и был подхвачен появившимся огненным орлом. Удар меча моего, разрушивший чародейное исполиново тело, в коем он сокрывался, лишил его только носа. Из язвы текла кровь, и чародей захватил оную пальцами. Тогда познал я, сколь нужно было повторить мне удары; ибо, без сомнения, истребил бы я оными и самого чародея. Сей, поднявшись на высоту, кричал мне:
— Дерзкий богатырь! Ты разрушил мое очарование и освободил от власти моей царя Иверона с его областию. Отныне страна сия от меня безопасна. Я не могу никоим образом злодействовать земле, на которую истекла кровь моя. Но ты, дерзкий, заплатишь мне за все сии досады своею жизнию. Я не сомневаюсь, что высокомерие твое побудит тебя искать освобождения детям Ивероновым. Ведай, что оные в замке сестры моей, но ты прежде найдешь смерть свою, нежели место их заточения, или скорее погибнешь, нежели освободишь их.
— Да,— отвечал я.— Не сомневайся, что я постараюсь сорвать тебе и сестре твоей головы, в каком бы то ни случилось замке. За гордость твою, бесчеловечный Зивиял (ибо я разумел, что сей чародей был самый он), я докажу тебе, что не в силах ты отвратить освобождение мною несчастных твоих узников; я полагаю в том мою славу.
Чародей плюнул на меня и отворотился, а я с досады бросил в него копьем моим, хотя без всякого успеха. Потом чародей, обратясь к Иверону, говорил:
— Царь целтиберский! Наказание, мною тебе определенное, прекратилось рановременно; ты больше уже не бродящий по свету нищий и будешь спокойно владеть своим народом; однако ж довольно с тебя и того, что ты никогда не увидишь детей своих: сии бедные жертвы своего упрямства сносят достойную им казнь.
— А я клянусь тебе всем, что свято,— подхватил я слова чародеевы и говорил Иверону,— что я возвращу тебе детей твоих или сам погибну.
Чародей не отвечал мне, а продолжал к царю целтиберскому:
— Я возвращаю тебе твоих подданных, коих я проглотил привиденно. Они все живы и обращены в древеса в саду твоем. С разрушением моего очарования получили они прежний вид свой.
Выговоря сие, он исчез.
Я указал приближившимся вельможам их монарха, и царь Иверон, возложа на себя знаки своего достоинства, поднесенные вельможами, взошел на колесницу. Он всенародно приносил мне благодарение и просил меня следовать за собою во дворец его. Я ехал на коне моем по правую сторону колесницы, при радостных восклицаниях всего народа.
По отправлении торжества, которое не весьма было радостно для царя Иверона в рассуждении печали о его детях, повел он меня в покой, где стояли живописные изображения детей его. Вид Зорана представлял прекрасного юношу, в коем свет имел ожидать ироя. Но могу ли я описать вам все, что увидел я в лице Зениды? Я чаял взирать на божество, снизшедшее с небес в образе смертной девицы.
— Вот каковых детей лишился я,— сказал Иверон, вздохнувши.
— Да,— отвечал я,— Если кисть художника не польстила в изображении вашей дочери, не знаю я, какой бы богатырь не подверг жизнь свою всем возможным опасностям для ее избавления.
— Возлюбленный Сидон, — подхватил царь целтиберский, приметя действие, произведенное в моем сердце бездушными чертами своей дочери,— о если бы ты видел подлинник, ты сказал бы, что художник не все еще изобразил в подражании. О, если бы я счастлив был, чтоб за все твои одолжения мог воздать тебе, учиня тебя моим сыном, с какою бы радостью предал я в объятия твои Зениду.
Признаюсь, что я почти одним только воображением пленился до крайности прелестною дочерью царя целтиберского; посему не удивляйтесь, что я повергся к ногам Ивероновым и, благодаря его за незаслуживаемую милость, повторял клятвы о презрении моей жизни для избавления детей его. Царь Иверон столько был тем тронут, что повелел с той минуты называть мне себя отцом своим.
— Если мы и не будем счастливы,— говорил он,— узреть в жизни детей моих, если Зоран погиб и Зенида не соединится с тобою вечными узами, кто приличнее заслуживает мое усыновление? Кому наилучше вручу я наследство моего престола, как тому, кто из единой добродетели за меня вступился?
Я благодарил моего благодетеля, обнимая его колена, и просил дозволения в тот же день отправиться на мой подвиг. Тщетно старался он удержать меня при себе на несколько времени; я насильно вырвался из его объятий.
— Дражайший отец мой,— сказал я царю,— вы учинили несчастия свои общими и мне, то простительно ли будет любовнику тратить время, в кое может он сократить несколько часов из несчастной судьбы несравненной Зениды.
Выговоря сие, простился я с ним, оставил страну целтиберскую и обратил путь мой на север по наставлению волшебницы Тифеи.
Я сносил все затруднения странствования. Любовь к царевне Зениде, коею заняты были все мои помышления, облегчала тягости, мною сносимые: иногда проезжал я непроходимые леса, то взбирался на неприступные горы, переплывал морские заливы, сражался с дикими зверьми или с бесчеловечными жителями стран варварских. Я все преодолевал, но не считал сие достойною жертвою красавицы, кою обожал, не зная, такова ли она в самом деле, как я чаял. Наконец, путешествуя целый год, лишился я коня моего и принужден был продолжать странствование пеший.
Чрез несколько дней по сем, зашедши в дремучий лес, в коем принужден был просекать себе дорогу мечом моим, выбрался я на прекрасный луг. Я в жизни моей не видывал места, где бы природа лучше могла соединить свои прелести и расточить свои щедрости: чистейший воздух, наполненный ароматными испарениями всюду тут растущих благовонных цветов, колебался только от приятного пения птичек, кои украшали видом перьев своих кусточки, на коих сидели. Прозрачные источники били ключом свежей воды из-под всякого дерева, кое приглашало под тень свою; зрелые плоды тысячных родов изображались прелестнейшим повторением на поверхности воды. Словом, все там было очаровательно, все привлекало. Стократно покушался я утолить мой голод со всех сторон над головою моею висящими плодами, но завещание Тифеино навсегда удерживало мою алчность. Наконец, утомленный трудным путешествием и полдневным жаром, лег я под финиковым деревом, около коего обвившийся виноград листьями и гроздями своими составлял непроницаемую сень. Прохладный ветерок, качая ветви дерева, преклонял спелые виноградные гроздья почти к самым губам моим.
Представьте, какое искушение человеку, не евшему более суток. Я сорвал гроздь и, держа оный в руках, размышлял, не безрассудно ли я умираю с голоду, следуя завещанию волшебницы. Разве плоды всего света напоены для меня отравою от чародея Зивияла? Если он может погубить меня чрез пищу, он давно бы уже учинил сие на прочей моей пище, кою я вкушал. По таковых размышлениях заключил я съесть виноград и поднес уже ягоды ко рту, как вдруг услышал позади себя голос кричащей женщины:
— Ах, прекрасный богатырь, удержись от вкушения! Ты в садах Зивияловых.
Я бросил гроздь, вскочил и увидел позади дерева стоящую девицу неописанной красоты Легкое ее одеяние, едва скрывающее то, что упрямые красавицы не всем показывают, придавало прелестям ее новые заразы. Надлежало быть утомленну, как я, надлежало любить Зениду, чтоб не восчувствовать чего-нибудь к божеству, представшему в надлежащем для искушения месте.
По крайней мере, я не забыл о вежливости. Я подошел к девице, оказавшей мне одолжение в предохранении меня от опасной пищи. Принесши ей благодарность, осмелился я спросить ее, кто она такова.
— Я несчастная царевна,— отвечала она мне,— впадшая в руки бесчеловечной Нагуры, сестры чародея Зи-вияла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62