Ибо она – впервые – не выполнила своей задачи. Шаньяз Удачливый лежит под лавиной, а человек, находившийся в караване, не добрался до места назначения…
Она принадлежала к тайному клану с того самого мига, как впервые переступила порог того неприметного дома, где находилась сейчас. Шаньяз Удачливый выполнял в этом клане роль связного и перевозчика – в его караване могли перемещаться с места на место, не вызывая подозрений, нужные грузы и люди, которых клан посылал для выполнения секретных миссий.
Фасинг долго не догадывалась об этом – дядя оберегал ее от ненужных знаний. Он боготворил племянницу и ни в чем не отказывал ей. Он мог себе это позволить.
Однажды в Сиккиме Фасинг увидела во дворе дома роскошную повозку, запряженную четверкой белых лошадей. Повозка, судя по всему, принадлежала богатому вельможе и была очень красива. Но она ничего не стоила по сравнению с лошадьми.
Они были прекрасны, эти лошади. Сказочно, почти неправдоподобно. Почти непристойно. Фасинг долго стояла перед ними, онемевшая от восторга, зачарованная их длинными гривами, в которые были вплетены яркие оранжевые ленты, грациозно изогнутыми шеями, длинными ногами и аккуратными шариками мускулов, перекатывающимися под бархатной кожей. Из дома вышел вельможа в сопровождении слуг. Она робко спросила у него, сколько стоят его кони. Вельможа рассмеялся и ответил: «Много, милая девочка. Тебе ведь известно, что белые лошади приносят удачу. Я очень дорожу ими».
Все еще посмеиваясь, он забрался на сиденье, один из слуг взял в руки вожжи – и повозка укатила со двора. А Фасинг осталась стоять на месте. Она не видела своего дядю, который потихоньку наблюдал за ней из окна дома, спрятавшись за занавеску. Вечером Фасинг была необычайно тиха и задумчива. Шаньяз, казалось, не замечал ее настроения. Он поужинал, пожелал племяннице спокойной ночи и, одевшись, куда-то ушел. А на следующее утро…
На следующее утро Фасинг поднялась с постели и выглянула в окно. И первой ее мыслью было: «Я все еще сплю. Сплю и вижу сон». Белые лошади – вся четверка – стояли перед крыльцом, пофыркивая и нервно перебирая копытами. Слуги держали их под уздцы, а Шаньяз прохаживался по двору, ожидая, когда племянница спустится вниз. Оказалось, он нашел того вельможу и купил его лошадей, не торгуясь.
Таков он был, Шаньяз Удачливый, богатый купец из Базго. Нельзя сказать, что он сорил деньгами направо и налево – скорее его можно было назвать прижимистым, но для любимой племянницы он не жалел ничего. Для него она всегда оставалась милым и немного капризным ребенком. Наверное, он и не заметил, как ребенок превратился в женщину. И наверное, не единожды пожалел, что взял ее с собой в тот дом в пригороде Лхассы…
Дом, судя по обстановке, принадлежал купцу средней руки – пожалуй, до Шаньяза Удачливого тому купцу было далеко. В этом доме было меньше комнат, меньше слуг (однако все они были вышколены ничуть не хуже, чем у дяди, и это девушке понравилось), не такая роскошная посуда и ковры на стенах. Зато было приятное вино, искусная игра на флейте и большой сад с беседкой. Беседкой Фасинг была особенно очарована: оттуда очень удобно было наблюдать за дядей и хозяином дома, высоким худощавым мужчиной с острой бородкой. Дядя и хозяин о чем-то беседовали, прогуливаясь по дорожке сада. Дорожка пролегала далековато от беседки, и Фасинг, как ни напрягалась, не сумела расслышать разговор. Однако девушка была наблюдательна. И имела острое зрение. Поэтому позже, когда Шаньяз распрощался с хозяином и сел в коляску, Фасинг неожиданно спросила:
– Дядя, кто этот господин?
Тот посмотрел на племянницу с некоторым удивлением:
– Но я ведь говорил тебе: он местный торговец. Мы собираемся заключить с ним сделку…
Она погрозила ему пальчиком:
– Не пытайся меня обмануть. Он совсем не похож на торговца.
– Вот как? – Дядя улыбнулся. – На кого же он похож?
– Не знаю. – Фасинг задумчиво коснулась мизинцем нижней губы. Так она делала, когда хотела о чем-то попросить. Или обидеться. Или обмануть. – От него исходит какая-то сила. Он ведь не просто говорил с тобой, дядя – он приказывал тебе, верно?
Шаньяз промолчал. Фасинг сказала:
– Познакомь меня с ним.
И удивилась, увидев, как дядюшкин подбородок упрямо затвердел.
– Тебе это ни к чему, деточка.
– Ни к чему? – Она удивленно подняла бровь. Он ласково обнял ее, но взгляд оставался отрешенным, почти холодным.
– Я не могу объяснить тебе… Просто поверь, хорошо? И запомни: держись от Жреца подальше.
– От кого? – не поняла она. Шаньяз не ответил.
Конечно, она поверила дяде: его интонации были достаточно красноречивы. Но эта вера породила не страх, а любопытство. Любопытство, перед которым невозможно было устоять – впрочем, она и не пыталась. И когда их караван снова оказался в окрестностях столицы, Фасинг решилась.
Самым сложным было ускользнуть от дяди. Тот, словно что-то предчувствуя, отдал слугам приказ не оставлять Фасинг без присмотра. Слуги выполняли распоряжение с большим рвением: нерадивых Шаньяз Удачливый не жаловал. Фасинг потребовалось почти полдня, чтобы придумать что-либо. И она придумала.
…Этот мальчишка был сыном погонщика быков в караване. Парню исполнилось семнадцать, и отец его, кряжистый, приземистый, с громадными сильными ручищами, все сокрушался, глядя на тщедушного отпрыска: я-то, мол, собирался помереть спокойно, думая, что у меня есть преемник, а как такого преемника к быкам подпускать? Не сладит…
Впрочем, парень выглядел тщедушным только в глазах отца – на самом деле он был просто строен и тонок в талии. Пожалуй, излишне тонок: говорят, его мать была очень изящной женщиной, в противоположность супругу.
А самое главное – мальчишка был до обморока влюблен в Фасинг. Безнадежно, безответно и безоглядно: она не раз и не два ловила на себе его взгляды из-под взмокших от желания ресниц. Бывало, Фасинг отправляла его с каким-нибудь пустяковым поручением, и тот бросался исполнять его с такой прытью, что девушке становилось смешно.
В тот день он особенно часто попадался ей на глаза. И в конце концов она раздраженно спросила:
– Ну что тебе?
Мальчишка будто налетел на стену.
– Простите, всемилостивая госпожа… Не желает ли госпожа фруктов? Или воды, или вина? Вам стоит только приказать…
– Иди, не путайся под ногами, – бросила она с досадой. И вдруг остановилась. – Хотя подожди. Пойдем-ка со мной…
Она нетерпеливо втолкнула его в свою комнату и плотно задернула за собой полог.
– Раздевайся.
– Что? – растерянно переспросил мальчишка.
– Ты плохо слышишь? Я велела тебе раздеться!
Он возился долго – Фасинг несколько раз замирала, когда в коридоре раздавались шаги. Однако – хвала Будде – беспокоить ее никто не решался: видно, среди слуг пронесся слушок, что молодая госпожа уединилась в своих покоях с сыном погонщика. Что ж, госпоже простительны некоторые капризы…
Фасинг придирчиво осмотрела фигуру мальчишки: пожалуй, сойдет. Ни секунды не колеблясь, сбросила платье и протянула ему, коротко приказав:
– Одевайся.
Мальчишка будто не слышал. Он не отрываясь и не дыша смотрел на нее. Щеки его нестерпимо заалели, и капелька пота скатилась с верхней губы.
– Не стой истуканом, – прикрикнула Фасинг. – Верхнее можешь не надевать. Ложись в постель и отвернись к стене, чтобы твоего лица не было видно. Если кто-нибудь окликнет, отвечай тонким голосом, что у тебя болит голова. Все понял?
Он сглотнул слюну и кивнул. Фасинг живо натянула штаны, длинную рубашку и подпоясалась кушаком. Осторожно выглянула из комнаты: никого. Сегодня ей сопутствовала удача.
– Не угодно ли будет госпоже сказать, куда она… – проблеял мальчишка.
– Не угодно, – отрезала она.
– Но… Что же будет, если обман раскроется?
Она улыбнулась уголками губ:
– Что будет? Тебя накажут, только и всего, – и выскользнула из дома.
Фасинг помнила путь в мельчайших подробностях, хотя проезжала по нему лишь однажды, в дядиной коляске. Она помнила каждую выбоину на дороге, каждый поворот – их было ровно одиннадцать, этих поворотов. Она не задумываясь миновала базарную площадь, притихшую ближе к вечеру, лавку старьевщика, улицу оружейников, где стучали молотки и остро пахло раскаленным железом, и постоялый двор, который, говорят, сгорел два года назад от удара молнии, но был заново отстроен.
Она помнила дорогу так, будто ходила по ней всю жизнь. Или будто кто-то уверенно вел ее за руку. Прошло не более получаса, как она оказалась перед тем самым домом, где она была в прошлый раз.
Перед теми самыми воротами, которые ничем не отличались от множества других ворот в домах по соседству.
Я сосчитаю до десяти, сказала она себе, и постучу. Нет, лучше до ста. Или до пятисот. Ей становилось попеременно то жарко, то холодно. Множество раз она поднимала руку, стараясь заглушить внутренний голос, нашептывающий в ухо: глупость. Это глупость. Даже если тебе отворят – что с того? Как ты объяснишь, зачем пришла, нарушив все мыслимые приличия? Да и вряд ли ты увидишь хозяина – скорее дверь откроет служанка: «Господин занят, просил не беспокоить».
Да, именно так: не беспокоить.
Она уже собиралась уйти, когда дверь отворилась. Фасинг в ужасе подняла глаза – и увидела хозяина. Он окинул ее внимательным взглядом, еле заметно усмехнулся и произнес:
– Значит, ты не послушалась своего дядю. Что ж, проходи.
Это была ее первая встреча с ламой Юнгтуном Шерабом, главной тайной секты, именовавшей себя «Обществом Шара». Тем, кого Шаньяз Удачливый назвал Жрецом. Ее приняли сразу – и это показалось ей странным. Воображение рисовало ей жутковатый обряд посвящения, включавший клятву на огне и крови – бог мой, как она боялась, что не выдержит боль в самый ответственный момент… Но нет, она заставила бы себя выдержать. Она прошла бы через все – но ничего этого не понадобилось. Жрец просто взял ее за руку, провел через анфиладу комнат (надо же, мимолетно изумилась Фасинг, а снаружи дом кажется совсем маленьким…), остановился перед дальней стеной и что-то прошептал. Стена вдруг снялась со своего места и бесшумно отъехала в сторону, открыв взору еще одно помещение. Фасинг сделала шаг вперед – и замерла.
Они находились у входа в обширный зал, идеально круглый, обрамленный строгими колоннами черного камня, в просветах между которыми, на стенах, ровно, не чадя и не давая дыма, горели факелы. Посреди зала, между полом и потолком, ни на что не опираясь, висел Шар.
Достигая около полутора метров в диаметре, он переливался всеми цветами радуги. И сотнями иных цветов, которым даже не было названия. Они менялись каждую секунду, сливались и разъединялись, водили хороводы, появлялись и исчезали – и когда они исчезали, становились видны белесые клочья тумана, плавающие внутри Шара, под тонкой оболочкой. Фасинг зачарованно протянула руку – и ощутила исходящее от Шара тепло.
– Что это? – прошептала она.
– Божество Древних, – отозвался Жрец. – Тех, кто жил в этих местах задолго до нас. Подойди поближе.
Она подошла. Шар будто почувствовал это: он заколыхался, цвета на его поверхности стали ярче, и Фасинг ощутила кожей легкое покалывание – словно обнаженное тело завернули в плед из грубой шерсти.
– Он живой?
– Ответь сама, – сказал хозяин дома. Она несмело коснулась Шара ладонью.
– По-моему, он меня узнал.
– Это хорошо, – спокойно сказал Жрец. – Значит, ты пришла сюда не зря.
Фасинг склонила голову набок.
– А если бы этот Шар… это божество… отвернулось от меня? Что бы вы сделали? Ведь я свидетельница…
Жрец чуть заметно улыбнулся:
– Шар принял тебя задолго до того, как ты переступила порог моего дома. Он всегда выбирает сам. Нам остается только подчиниться. Так что – отныне ты служишь ему.
– И что я должна делать? – спросила она. И услышала в ответ:
– То, что он прикажет.
С тех пор два чувства прочно угнездились в ее душе: восторг и страх. Великий Будда, каким диким, запредельным страхом переполнялось ее бедное сердечко всякий раз, когда она входила в эту комнату… И всякий раз (вот чудно-то!) комната выглядела по-другому. То это был мрачный круглый зал с черными колоннами, то прямоугольное помещение с окнами во всю стену, и там, за окнами, виднелся великолепный сад, благоухающий яркими цветами – Фасинг никогда в жизни не видела таких цветов… Птицы порхали с ветки на ветку и беззаботно плескалась золотистая форель в рукотворном пруду. Однако стоило отвести взгляд от окна – и комната снова преображалась: теперь это было жутковатое подземелье с неровными стенами и низким потолком, затянутым паутиной. Впрочем, Фасинг подозревала, что комната была одной и той же, просто некое колдовство забавы ради морочило ее. Хозяин дома был великим мастером на подобные проделки.
Одно было неизменным в этой комнате: Шар. И человек, которого Фасинг называла Жрецом. Которого страшилась до дрожи в коленках. И которым хотела обладать до дрожи в кончиках пальцев. В тот день (она помнила его во всех подробностях: лил дождь, тяжелые капли барабанили по крыше паланкина, который она наняла, и ритмично чавкала грязь под босыми ногами носильщиков, одетых лишь в набедренные повязки) Юнгтун Шераб предстал перед ней в длинном черном балахоне, расшитым таинственными солярными знаками. Он едва взглянул на нее и тотчас отвернулся, и Фасинг пришлось довольствоваться его затылком. Надо признать, затылок был красив: гладко выбритый, созданный по всем правилам золотого сечения, он притягивал ее как магнит. И возбуждал так, что ее щеки начинали полыхать розовым цветом.
Она попыталась придать лицу гордое, даже надменное выражение, но получилось плохо. Она поняла это, едва перехватив его мимолетный взгляд. Снисходительный и чуточку насмешливый. И это взбесило ее пуще всего. И притянуло. И еще неизвестно, что больше. «Сколько же ему лет, – подумала Фасинг. – Сорок? Сто? Триста?»
Он только что закончил свои упражнения. Деревянные фигурки людей, стоящие полукругом вдоль стен, были в щепу иссечены страшным – в умелых руках страшнее меча – оружием: гибким прутом из зеленоватого металла, с маленькой костяной рукояткой.
Фасинг тихонько подошла к манекену, который изображал воина в доспехах, с копьем и круглым щитом в руках. Сейчас копье вместе с правой рукой отсутствовали – лежали на полу. Щит был рассечен пополам страшным ударом. Лицо воина превратилось в сплошную труху. Фасинг осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до фигуры и подумала: «Она хранит его тепло – тепло его оружия…»
И робко спросила:
– Вы можете испепелить взглядом, мой господин. Зачем вы истязаете себя военными упражнениями?
Он хмыкнул в ответ:
– А зачем, по-твоему, король Лангдарма, имея целое войско, каждое утро на рассвете упражняется с мечом и алебардой?
Маг сделал тягучее движение и оказался рядом с женщиной, так близко, что она ощутила терпкий запах пота, исходящий от его тела.
– Не жалей его. – Он кивнул на манекен. – Он был хорошим воином и умер достойно. Когда-нибудь я верну ему жизнь. И тогда…
Он резко оборвал себя и заговорил вдруг совсем о другом:
– Через несколько дней тебя и твоего дядю пригласят на официальный прием во дворец. Там ты будешь представлена светлейшему принцу Ти-Сонгу Децену, брату нашего правителя Лангдармы.
Фасинг, до того момента усиленно старавшаяся не думать о том, что скрыто под одеждой хозяина, едва не поперхнулась от неожиданности.
– Меня представят брату короля? О Будда, но я всего лишь…
– Не перебивай, – ровным голосом сказал Жрец. – Ты должна будешь понравиться ему. Войти в доверие. Проникнуть в его самые сокровенные мысли. Услышать то, что он никогда не решится произнести вслух даже наедине с собой.
Она была слегка озадачена.
– А вы уверены, что я справлюсь?
Жрец оставил ее вопрос без ответа. И чуть заметно улыбнулся – он по-прежнему стоял к женщине спиной, но она могла поклясться, что он именно улыбнулся…
Наверное, он может видеть будущее.
Эта незатейливая мысль была единственной в ее голове – остальные, сколько бы их ни было, – разлетелись, как горох, стоило Фасинг в сопровождении дядюшки Шаньяза Удачливого приблизиться к трону в сверкающем зале королевского дворца.
Здесь было светло и торжественно. Полукруглый свод, теряющийся где-то в вышине, поддерживали на своих плечах 108 золотых колонн, в основаниях которых прятались могучие львы с густыми гривами и глазами-изумрудами, и ярко-оранжевые знамена со священными письменами висели вдоль стен, украшенных барельефами с изображением батальных сцен. Помня наставления Шаньяза, Фасинг старалась не вертеть головой и не выражать свое восхищение чересчур громко – бедный дядюшка, он всерьез считал ее очаровательной маленькой дикаркой…
Голова ее, впрочем, и вправду слегка кружилась – от благовоний, источаемых ароматическими палочками, от шуршания роскошных шелковых одежд придворных, от протяжных звуков труб в руках десяти высших лам, одетых в длинные балахоны, и от осознания тех заоблачных вершин, куда она взлетела по прихоти хозяина маленького невзрачного дома на самой окраине Лхассы… В ее голову вдруг закралось подозрение, что и все остальное здесь происходит по его прихоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Она принадлежала к тайному клану с того самого мига, как впервые переступила порог того неприметного дома, где находилась сейчас. Шаньяз Удачливый выполнял в этом клане роль связного и перевозчика – в его караване могли перемещаться с места на место, не вызывая подозрений, нужные грузы и люди, которых клан посылал для выполнения секретных миссий.
Фасинг долго не догадывалась об этом – дядя оберегал ее от ненужных знаний. Он боготворил племянницу и ни в чем не отказывал ей. Он мог себе это позволить.
Однажды в Сиккиме Фасинг увидела во дворе дома роскошную повозку, запряженную четверкой белых лошадей. Повозка, судя по всему, принадлежала богатому вельможе и была очень красива. Но она ничего не стоила по сравнению с лошадьми.
Они были прекрасны, эти лошади. Сказочно, почти неправдоподобно. Почти непристойно. Фасинг долго стояла перед ними, онемевшая от восторга, зачарованная их длинными гривами, в которые были вплетены яркие оранжевые ленты, грациозно изогнутыми шеями, длинными ногами и аккуратными шариками мускулов, перекатывающимися под бархатной кожей. Из дома вышел вельможа в сопровождении слуг. Она робко спросила у него, сколько стоят его кони. Вельможа рассмеялся и ответил: «Много, милая девочка. Тебе ведь известно, что белые лошади приносят удачу. Я очень дорожу ими».
Все еще посмеиваясь, он забрался на сиденье, один из слуг взял в руки вожжи – и повозка укатила со двора. А Фасинг осталась стоять на месте. Она не видела своего дядю, который потихоньку наблюдал за ней из окна дома, спрятавшись за занавеску. Вечером Фасинг была необычайно тиха и задумчива. Шаньяз, казалось, не замечал ее настроения. Он поужинал, пожелал племяннице спокойной ночи и, одевшись, куда-то ушел. А на следующее утро…
На следующее утро Фасинг поднялась с постели и выглянула в окно. И первой ее мыслью было: «Я все еще сплю. Сплю и вижу сон». Белые лошади – вся четверка – стояли перед крыльцом, пофыркивая и нервно перебирая копытами. Слуги держали их под уздцы, а Шаньяз прохаживался по двору, ожидая, когда племянница спустится вниз. Оказалось, он нашел того вельможу и купил его лошадей, не торгуясь.
Таков он был, Шаньяз Удачливый, богатый купец из Базго. Нельзя сказать, что он сорил деньгами направо и налево – скорее его можно было назвать прижимистым, но для любимой племянницы он не жалел ничего. Для него она всегда оставалась милым и немного капризным ребенком. Наверное, он и не заметил, как ребенок превратился в женщину. И наверное, не единожды пожалел, что взял ее с собой в тот дом в пригороде Лхассы…
Дом, судя по обстановке, принадлежал купцу средней руки – пожалуй, до Шаньяза Удачливого тому купцу было далеко. В этом доме было меньше комнат, меньше слуг (однако все они были вышколены ничуть не хуже, чем у дяди, и это девушке понравилось), не такая роскошная посуда и ковры на стенах. Зато было приятное вино, искусная игра на флейте и большой сад с беседкой. Беседкой Фасинг была особенно очарована: оттуда очень удобно было наблюдать за дядей и хозяином дома, высоким худощавым мужчиной с острой бородкой. Дядя и хозяин о чем-то беседовали, прогуливаясь по дорожке сада. Дорожка пролегала далековато от беседки, и Фасинг, как ни напрягалась, не сумела расслышать разговор. Однако девушка была наблюдательна. И имела острое зрение. Поэтому позже, когда Шаньяз распрощался с хозяином и сел в коляску, Фасинг неожиданно спросила:
– Дядя, кто этот господин?
Тот посмотрел на племянницу с некоторым удивлением:
– Но я ведь говорил тебе: он местный торговец. Мы собираемся заключить с ним сделку…
Она погрозила ему пальчиком:
– Не пытайся меня обмануть. Он совсем не похож на торговца.
– Вот как? – Дядя улыбнулся. – На кого же он похож?
– Не знаю. – Фасинг задумчиво коснулась мизинцем нижней губы. Так она делала, когда хотела о чем-то попросить. Или обидеться. Или обмануть. – От него исходит какая-то сила. Он ведь не просто говорил с тобой, дядя – он приказывал тебе, верно?
Шаньяз промолчал. Фасинг сказала:
– Познакомь меня с ним.
И удивилась, увидев, как дядюшкин подбородок упрямо затвердел.
– Тебе это ни к чему, деточка.
– Ни к чему? – Она удивленно подняла бровь. Он ласково обнял ее, но взгляд оставался отрешенным, почти холодным.
– Я не могу объяснить тебе… Просто поверь, хорошо? И запомни: держись от Жреца подальше.
– От кого? – не поняла она. Шаньяз не ответил.
Конечно, она поверила дяде: его интонации были достаточно красноречивы. Но эта вера породила не страх, а любопытство. Любопытство, перед которым невозможно было устоять – впрочем, она и не пыталась. И когда их караван снова оказался в окрестностях столицы, Фасинг решилась.
Самым сложным было ускользнуть от дяди. Тот, словно что-то предчувствуя, отдал слугам приказ не оставлять Фасинг без присмотра. Слуги выполняли распоряжение с большим рвением: нерадивых Шаньяз Удачливый не жаловал. Фасинг потребовалось почти полдня, чтобы придумать что-либо. И она придумала.
…Этот мальчишка был сыном погонщика быков в караване. Парню исполнилось семнадцать, и отец его, кряжистый, приземистый, с громадными сильными ручищами, все сокрушался, глядя на тщедушного отпрыска: я-то, мол, собирался помереть спокойно, думая, что у меня есть преемник, а как такого преемника к быкам подпускать? Не сладит…
Впрочем, парень выглядел тщедушным только в глазах отца – на самом деле он был просто строен и тонок в талии. Пожалуй, излишне тонок: говорят, его мать была очень изящной женщиной, в противоположность супругу.
А самое главное – мальчишка был до обморока влюблен в Фасинг. Безнадежно, безответно и безоглядно: она не раз и не два ловила на себе его взгляды из-под взмокших от желания ресниц. Бывало, Фасинг отправляла его с каким-нибудь пустяковым поручением, и тот бросался исполнять его с такой прытью, что девушке становилось смешно.
В тот день он особенно часто попадался ей на глаза. И в конце концов она раздраженно спросила:
– Ну что тебе?
Мальчишка будто налетел на стену.
– Простите, всемилостивая госпожа… Не желает ли госпожа фруктов? Или воды, или вина? Вам стоит только приказать…
– Иди, не путайся под ногами, – бросила она с досадой. И вдруг остановилась. – Хотя подожди. Пойдем-ка со мной…
Она нетерпеливо втолкнула его в свою комнату и плотно задернула за собой полог.
– Раздевайся.
– Что? – растерянно переспросил мальчишка.
– Ты плохо слышишь? Я велела тебе раздеться!
Он возился долго – Фасинг несколько раз замирала, когда в коридоре раздавались шаги. Однако – хвала Будде – беспокоить ее никто не решался: видно, среди слуг пронесся слушок, что молодая госпожа уединилась в своих покоях с сыном погонщика. Что ж, госпоже простительны некоторые капризы…
Фасинг придирчиво осмотрела фигуру мальчишки: пожалуй, сойдет. Ни секунды не колеблясь, сбросила платье и протянула ему, коротко приказав:
– Одевайся.
Мальчишка будто не слышал. Он не отрываясь и не дыша смотрел на нее. Щеки его нестерпимо заалели, и капелька пота скатилась с верхней губы.
– Не стой истуканом, – прикрикнула Фасинг. – Верхнее можешь не надевать. Ложись в постель и отвернись к стене, чтобы твоего лица не было видно. Если кто-нибудь окликнет, отвечай тонким голосом, что у тебя болит голова. Все понял?
Он сглотнул слюну и кивнул. Фасинг живо натянула штаны, длинную рубашку и подпоясалась кушаком. Осторожно выглянула из комнаты: никого. Сегодня ей сопутствовала удача.
– Не угодно ли будет госпоже сказать, куда она… – проблеял мальчишка.
– Не угодно, – отрезала она.
– Но… Что же будет, если обман раскроется?
Она улыбнулась уголками губ:
– Что будет? Тебя накажут, только и всего, – и выскользнула из дома.
Фасинг помнила путь в мельчайших подробностях, хотя проезжала по нему лишь однажды, в дядиной коляске. Она помнила каждую выбоину на дороге, каждый поворот – их было ровно одиннадцать, этих поворотов. Она не задумываясь миновала базарную площадь, притихшую ближе к вечеру, лавку старьевщика, улицу оружейников, где стучали молотки и остро пахло раскаленным железом, и постоялый двор, который, говорят, сгорел два года назад от удара молнии, но был заново отстроен.
Она помнила дорогу так, будто ходила по ней всю жизнь. Или будто кто-то уверенно вел ее за руку. Прошло не более получаса, как она оказалась перед тем самым домом, где она была в прошлый раз.
Перед теми самыми воротами, которые ничем не отличались от множества других ворот в домах по соседству.
Я сосчитаю до десяти, сказала она себе, и постучу. Нет, лучше до ста. Или до пятисот. Ей становилось попеременно то жарко, то холодно. Множество раз она поднимала руку, стараясь заглушить внутренний голос, нашептывающий в ухо: глупость. Это глупость. Даже если тебе отворят – что с того? Как ты объяснишь, зачем пришла, нарушив все мыслимые приличия? Да и вряд ли ты увидишь хозяина – скорее дверь откроет служанка: «Господин занят, просил не беспокоить».
Да, именно так: не беспокоить.
Она уже собиралась уйти, когда дверь отворилась. Фасинг в ужасе подняла глаза – и увидела хозяина. Он окинул ее внимательным взглядом, еле заметно усмехнулся и произнес:
– Значит, ты не послушалась своего дядю. Что ж, проходи.
Это была ее первая встреча с ламой Юнгтуном Шерабом, главной тайной секты, именовавшей себя «Обществом Шара». Тем, кого Шаньяз Удачливый назвал Жрецом. Ее приняли сразу – и это показалось ей странным. Воображение рисовало ей жутковатый обряд посвящения, включавший клятву на огне и крови – бог мой, как она боялась, что не выдержит боль в самый ответственный момент… Но нет, она заставила бы себя выдержать. Она прошла бы через все – но ничего этого не понадобилось. Жрец просто взял ее за руку, провел через анфиладу комнат (надо же, мимолетно изумилась Фасинг, а снаружи дом кажется совсем маленьким…), остановился перед дальней стеной и что-то прошептал. Стена вдруг снялась со своего места и бесшумно отъехала в сторону, открыв взору еще одно помещение. Фасинг сделала шаг вперед – и замерла.
Они находились у входа в обширный зал, идеально круглый, обрамленный строгими колоннами черного камня, в просветах между которыми, на стенах, ровно, не чадя и не давая дыма, горели факелы. Посреди зала, между полом и потолком, ни на что не опираясь, висел Шар.
Достигая около полутора метров в диаметре, он переливался всеми цветами радуги. И сотнями иных цветов, которым даже не было названия. Они менялись каждую секунду, сливались и разъединялись, водили хороводы, появлялись и исчезали – и когда они исчезали, становились видны белесые клочья тумана, плавающие внутри Шара, под тонкой оболочкой. Фасинг зачарованно протянула руку – и ощутила исходящее от Шара тепло.
– Что это? – прошептала она.
– Божество Древних, – отозвался Жрец. – Тех, кто жил в этих местах задолго до нас. Подойди поближе.
Она подошла. Шар будто почувствовал это: он заколыхался, цвета на его поверхности стали ярче, и Фасинг ощутила кожей легкое покалывание – словно обнаженное тело завернули в плед из грубой шерсти.
– Он живой?
– Ответь сама, – сказал хозяин дома. Она несмело коснулась Шара ладонью.
– По-моему, он меня узнал.
– Это хорошо, – спокойно сказал Жрец. – Значит, ты пришла сюда не зря.
Фасинг склонила голову набок.
– А если бы этот Шар… это божество… отвернулось от меня? Что бы вы сделали? Ведь я свидетельница…
Жрец чуть заметно улыбнулся:
– Шар принял тебя задолго до того, как ты переступила порог моего дома. Он всегда выбирает сам. Нам остается только подчиниться. Так что – отныне ты служишь ему.
– И что я должна делать? – спросила она. И услышала в ответ:
– То, что он прикажет.
С тех пор два чувства прочно угнездились в ее душе: восторг и страх. Великий Будда, каким диким, запредельным страхом переполнялось ее бедное сердечко всякий раз, когда она входила в эту комнату… И всякий раз (вот чудно-то!) комната выглядела по-другому. То это был мрачный круглый зал с черными колоннами, то прямоугольное помещение с окнами во всю стену, и там, за окнами, виднелся великолепный сад, благоухающий яркими цветами – Фасинг никогда в жизни не видела таких цветов… Птицы порхали с ветки на ветку и беззаботно плескалась золотистая форель в рукотворном пруду. Однако стоило отвести взгляд от окна – и комната снова преображалась: теперь это было жутковатое подземелье с неровными стенами и низким потолком, затянутым паутиной. Впрочем, Фасинг подозревала, что комната была одной и той же, просто некое колдовство забавы ради морочило ее. Хозяин дома был великим мастером на подобные проделки.
Одно было неизменным в этой комнате: Шар. И человек, которого Фасинг называла Жрецом. Которого страшилась до дрожи в коленках. И которым хотела обладать до дрожи в кончиках пальцев. В тот день (она помнила его во всех подробностях: лил дождь, тяжелые капли барабанили по крыше паланкина, который она наняла, и ритмично чавкала грязь под босыми ногами носильщиков, одетых лишь в набедренные повязки) Юнгтун Шераб предстал перед ней в длинном черном балахоне, расшитым таинственными солярными знаками. Он едва взглянул на нее и тотчас отвернулся, и Фасинг пришлось довольствоваться его затылком. Надо признать, затылок был красив: гладко выбритый, созданный по всем правилам золотого сечения, он притягивал ее как магнит. И возбуждал так, что ее щеки начинали полыхать розовым цветом.
Она попыталась придать лицу гордое, даже надменное выражение, но получилось плохо. Она поняла это, едва перехватив его мимолетный взгляд. Снисходительный и чуточку насмешливый. И это взбесило ее пуще всего. И притянуло. И еще неизвестно, что больше. «Сколько же ему лет, – подумала Фасинг. – Сорок? Сто? Триста?»
Он только что закончил свои упражнения. Деревянные фигурки людей, стоящие полукругом вдоль стен, были в щепу иссечены страшным – в умелых руках страшнее меча – оружием: гибким прутом из зеленоватого металла, с маленькой костяной рукояткой.
Фасинг тихонько подошла к манекену, который изображал воина в доспехах, с копьем и круглым щитом в руках. Сейчас копье вместе с правой рукой отсутствовали – лежали на полу. Щит был рассечен пополам страшным ударом. Лицо воина превратилось в сплошную труху. Фасинг осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до фигуры и подумала: «Она хранит его тепло – тепло его оружия…»
И робко спросила:
– Вы можете испепелить взглядом, мой господин. Зачем вы истязаете себя военными упражнениями?
Он хмыкнул в ответ:
– А зачем, по-твоему, король Лангдарма, имея целое войско, каждое утро на рассвете упражняется с мечом и алебардой?
Маг сделал тягучее движение и оказался рядом с женщиной, так близко, что она ощутила терпкий запах пота, исходящий от его тела.
– Не жалей его. – Он кивнул на манекен. – Он был хорошим воином и умер достойно. Когда-нибудь я верну ему жизнь. И тогда…
Он резко оборвал себя и заговорил вдруг совсем о другом:
– Через несколько дней тебя и твоего дядю пригласят на официальный прием во дворец. Там ты будешь представлена светлейшему принцу Ти-Сонгу Децену, брату нашего правителя Лангдармы.
Фасинг, до того момента усиленно старавшаяся не думать о том, что скрыто под одеждой хозяина, едва не поперхнулась от неожиданности.
– Меня представят брату короля? О Будда, но я всего лишь…
– Не перебивай, – ровным голосом сказал Жрец. – Ты должна будешь понравиться ему. Войти в доверие. Проникнуть в его самые сокровенные мысли. Услышать то, что он никогда не решится произнести вслух даже наедине с собой.
Она была слегка озадачена.
– А вы уверены, что я справлюсь?
Жрец оставил ее вопрос без ответа. И чуть заметно улыбнулся – он по-прежнему стоял к женщине спиной, но она могла поклясться, что он именно улыбнулся…
Наверное, он может видеть будущее.
Эта незатейливая мысль была единственной в ее голове – остальные, сколько бы их ни было, – разлетелись, как горох, стоило Фасинг в сопровождении дядюшки Шаньяза Удачливого приблизиться к трону в сверкающем зале королевского дворца.
Здесь было светло и торжественно. Полукруглый свод, теряющийся где-то в вышине, поддерживали на своих плечах 108 золотых колонн, в основаниях которых прятались могучие львы с густыми гривами и глазами-изумрудами, и ярко-оранжевые знамена со священными письменами висели вдоль стен, украшенных барельефами с изображением батальных сцен. Помня наставления Шаньяза, Фасинг старалась не вертеть головой и не выражать свое восхищение чересчур громко – бедный дядюшка, он всерьез считал ее очаровательной маленькой дикаркой…
Голова ее, впрочем, и вправду слегка кружилась – от благовоний, источаемых ароматическими палочками, от шуршания роскошных шелковых одежд придворных, от протяжных звуков труб в руках десяти высших лам, одетых в длинные балахоны, и от осознания тех заоблачных вершин, куда она взлетела по прихоти хозяина маленького невзрачного дома на самой окраине Лхассы… В ее голову вдруг закралось подозрение, что и все остальное здесь происходит по его прихоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45