Им овладел азарт боя. Он применял самые разнообразные приемы, пытаясь нащупать крошечную брешь в обороне противника. И, как показалось ему, нащупал. Уловил-таки то короткое мгновение, когда Лангдарма закончил очередную атаку и сделал незаметную паузу, замер перед началом следующей серии выпадов…
С торжествующим криком он метнулся вперед, занося над головой свое страшное оружие… Он способен был остановить свистящий полет двуручного меча, как только тот коснется волос на голове Лангдармы. Он уже видел растерянность своего господина, но нарочно проигрывать и не собирался. Уговор!
А в следующее мгновение он понял, что проиграл. Его атаку спровоцировали и ждали с нетерпением. Тяжелое тело в доспехах проскочило по инерции вперед, и меч просвистел, не встретив препятствия. Кон-Гьял мгновенно развернулся для повторной атаки и тут же почувствовал стальной клинок у своего горла.
– Я не поддался! – быстро выкрикнул он. – Вы победили честно, ваше величество!
– Верю.
Лангдарма, опустив меч, рассматривал длинную царапину у себя на боку.
– Все-таки ты меня щадил. Будь это настоящий бой, после такой раны я бы не встал.
Внезапно он снял со стены еще один меч – прямой дзянъ – и протянул его Ти-Сонгу рукоятью вперед. Тот невольно отшатнулся:
– Зачем это?
– Теперь я хочу сразиться с тобой. Давай, брат. Покажи, на что ты способен!
Пол под ногами заколебался… Хотелось убежать, вжаться спиной в холодную стену, спрятаться…
Негде. Каменный мешок. Вот оно, жертвоприношение! Сон, повторяющийся вновь, на этот раз в реальности. Мрак и холод, алтарь – огромный мальтийский крест, распластанный на полу – и ощущение обреченности и бессильной ярости: все зря, зря! Великий Небесный Отец, окруженный языками пламени, равнодушно смотрит с высоты. А что ему? Только родной брат – самый страшный и ненавистный человек во всем мире – вместо того монаха без лица…
– Но ведь ты король. Вдруг я нанесу тебе рану или даже убью по неосторожности?
– И что? – беспечно отозвался Лангдарма. – Будешь править вместо меня. Ты слышал, Кон-Гъял? Это мое официальное распоряжение.
Ти-Сонг взглянул на меч. И шальная мысль пронзила его: а ведь стоит только коснуться лезвия…
И надежнейший свидетель – начальник дворцовой стражи – стоит рядом. Даже он будет не в силах помешать. Один молниеносный удар!
Ти-Сонг не успел додумать мысль до конца. Его тело само рванулось вперед, вытянувшись в струну. Вот они – трон империи, богатство, власть – на острие меча… Избавление от кошмаров (правитель, восседающий на ступе между рогов горного яка и его, Ти-Сонга, собственное тело, распластанное на жертвенном алтаре).
Лангдарма небрежно отодвинулся чуть в сторону, позволив противнику с воплем врезаться в стену. Из глаз Ти-Сонга посыпались искры. Он только и успел заметить взмах широкого меча-дао и подумал: «Вот сейчас я умру…» Но Лангдарма не стал пускать в ход оружие. Вместо этого он коротко, почти без замаха, ударил брата кулаком под ребра. И когда тот с жалобным всхлипом согнулся и осел на пол, спокойно произнес:
– А ты не так искусен в бою, как те двое наемников. Вообще-то их было трое… Третий – придворный вельможа, который помог им пробраться во дворец. Ты хорошо его знаешь, брат.
Лангдарма вздохнул, глядя на лезвие своего меча.
– Мудрецы говорят: когда человек стареет, он начинает осознавать иллюзорность земной жизни и мысли о смерти перестают его пугать… Не знаю. Этот вельможа был стар, он служил еще нашему отцу. Он так просил меня сохранить ему жизнь! Обещал даже назвать того, кто дал ему денег, чтобы заплатить убийцам. Я его заколол. Предатели всегда вызывали у меня отвращение.
– Кто сказал тебе про покушения?
Она прикинулась удивленной.
– Разве это тайна? Я не знала… Впрочем, какие тайны могут быть во дворце?
Ее ладонь нежно, почти чувственно, коснулась стены, покрытой великолепной росписью. Золотая клетка…
– Говорят, здешние стены умеют слышать. Это правда, мой господин? И не только слышать, но читать мысли…
«Змея, – подумал он. – Ядовитая змея».
Он схватил женщину за обнаженные плечи. Скрюченные пальцы вцепились в нежно-белую кожу, не знавшую солнца. Если ей и было больно, то виду она не подала.
– Ты хочешь, чтобы я признался тебе? – спросил Ти-Сонг. – Хорошо, будь по-твоему. Эти покушения организовал я. Я платил убийцам из своей сокровищницы. Вот так. – Он выдохнул. – Теперь об этом знают лишь двое. Ты и я. Остальные мертвы.
– Прошу прощения, если разгневаю вас, мой повелитель, – тихо произнесла Фасинг. – Но вы не правы. Ваш солнцеподобный брат, король Лангдарма… Он тоже знает, кто подослал убийц.
Он отшатнулся от женщины:
– Нет! Неправда…
Фасинг молчала, и на Ти-Сонга это подействовало сильнее любых слов. Он знал, что она права. И она знала, что он знает.
Он – знал.
Он, стремившийся прекратить религиозные войны на Тибете и упрочить границы для отпора кочевым племенам, рыскающим, словно стая голодных волков… Он, не желавший оглядываться на внутренних врагов, число которых все росло. Бон, бывшее еще недавно единственным учением (иноверие безжалостно искоренялось), реформировано, что вызывает открытое недовольство многих высокопоставленных лам. Их кровожадные боги требовали обильных жертвоприношений, а потому ламы призывали к войне с буддизмом, пустившим на Тибете глубокие корни.
– И ты полагаешь, что твой человек справится с этой задачей? – спросил Ти-Сонг.
– Я уверена в этом, мой господин.
– В чем же его особенность?
Фасинг задумалась.
– Я рискну сказать, мой господин, что он… Не совсем человек. Хотя и в человеческом обличье.
– Уж не сам ли Царь Тьмы? – хмыкнул он, с трудом скрыв охватившую его дрожь.
А хоть бы и так, сказал он сам себе. Главное сейчас – устранить Лангдарму, взойти на трон, опираясь на острия мечей. А там – посмотрим.
Он все всматривался в черное небо над вершинами гор. Огромный город, где жизнь не замирала с наступлением темноты, раскинулся далеко внизу, ибо королевский дворец Потала был воздвигнут на скале, окруженной тремя широкими каналами, а башня, в которой находилась резиденция Ти-Сонга, возвышалась надо всем дворцом, подобно гнезду орла. Ти-Сонг редко поднимался сюда: он не любил башни. Высота пугала его, но он надеялся с помощью этого страха заглушить другой, гораздо более сильный. Женщину должны были доставить к нему еще вечером, до захода солнца. Теперь же до него долетал едва различимый звон большого колокола: в монастыре Син-Кьен, на горе Алу, монахи-буддисты готовились к полуночным службам…
Глава 4
ПРОБА СИЛ
– Слишком быстро. Нужно плавнее.
Тренер взял Аленку за руку и сам потянул вперед, показывая движение.
– А по-моему, чем быстрее, тем лучше, – не согласилась она.
– Быстрота рождается из медленного. Ты слишком надеешься на свою силу. Еще раз, и не торопись.
Аленка попробовала.
– Нет. Это резко. Еще.
– Никак!
– Постарайся сделать тягуче. Чувственнее. Ты же женщина.
Она подняла бровь:
– Пардон? Тренер смутился:
– Ну, будущая женщина. Так и будь женственнее.
Аленка постаралась быть женственнее. Однако понятие «женственность» в ее представлении плохо сочеталось с боевыми приемами. Она сделала еще пару попыток повторить движение, вздохнула и села прямо на пол, поджав под себя ноги. И, подумав, сообщила:
– А в каратэ все по-другому.
– Ты занималась каратэ? – спросил Владлен.
– Нет, гимнастикой. Теперь бросила.
– Почему?
Она пожала плечами:
– Не сошлись характерами кое с кем.
– А откуда знаешь про каратэ?
– У Валерки смотрела по видику. Здорово! Красиво – все в белых кимоно, рукой – раз, ногой выше головы – два! А зачем они кричат?
– Ну, это сразу не объяснишь. Сама поймешь когда-нибудь.
Когда-нибудь. Значит, пока не доросла. Впрочем, Аленка весьма трезво относилась к себе самой и видела, что, несмотря на разряд по гимнастике, движения у нее получались довольно корявые. Руки-крюки и ноги-крюки не желали работать так, как от нее требовали. И она потихоньку злилась, совершенно не понимая, почему тренер доволен ею, пожалуй, больше, чем остальными.
А потом и думать об этом перестала. Все ее существо постепенно, незаметно для сознания, погружалось в какой-то сложный, кажущийся на первый взгляд хаотичным ритм (ничего общего с каратистским «ит, ни, сан!»). Скорее это было похоже на некую сложную программу.
И она увидела Шар…
Шар был живой и неживой одновременно. Он переливался всеми цветами радуги, а внутри, под полупрозрачной оболочкой, двигалось и дышало что-то живое. Она пригляделась – и неожиданно увидела себя.
Маленькая девочка посреди зала, погруженного в полумрак, только несколько свечей роняют тусклые отсветы пламени на стены, покрытые темным бархатом. Неподвижные, будто деревянные статуи, ученики, сидящие полукругом на скрещенных ногах, вокруг низкого подиума. Голос гуру, духовного наставника:
– Тьма и свет, инь и ян – не есть, как думают многие, две стороны медали. Это две соседние ступени огромной лестницы. Стоит сделать шаг – и ты пересечешь эту границу, не заметив…
Внутри Шара было неуютно. Огромные тени мелькали по поверхности вперемежку с отблесками пламени. Потом сквозь них проступили очертания исполинской ладони.
– Ты видела тело?
«Чье тело? – испугалась Аленка. – Мое, что ли? Я вроде не умерла».
– Тело засыпало лавиной, – ответил незнакомый женский голос. Низкий, преисполненный глубокой печали. – Я одна спаслась каким-то чудом… Мне страшно, господин.
Потом женщина исчезла. Аленка не видела, куда та ушла и ушла ли вообще. Просто перестала ощущать ее присутствие. Ладонь, охватившая Шар, уплыла вверх.
– Он жив, – сказал кто-то. – Главное, он жив.
Она не замечала проведенного здесь времени. Секунды растягивались в часы, как в замедленном просмотре кинопленки, часы прессовались в краткий миг – хватило бы только прикрыть глаза и вновь открыть их. Тренировки в додзе – зале для боевых искусств – перемежались с беседами по восточной философии и религии, релаксационными гимнастиками, языками и многим другим. Она и не думала уставать. Только однажды, уже ближе к лету, у нее неожиданно возник повод для огорчения.
Марина.
Та самая девочка, восхитившая Аленку своим мастерством в первый раз… Было уже поздно, что-то около десяти вечера. Аленка, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, с трудом привела себя в порядок в раздевалке, подхватила на плечо спортивную сумку и двинулась к выходу.
Было гулко и пусто. Она хотела выключить свет, но вдруг остановилась. Посреди зала, выглядевшего сейчас нелепо громадным, будто покинутый всеми вокзал, стояла Марина. Тоненькая, словно тростинка, она казалась крошечной и беззащитной – одна во всем мире, во всей Вселенной. Она подошла к низкой лавочке, стоявшей вдоль стены присела на нее, тут же встала, зачем-то коснулась рукой гимнастического каната, свисавшего с потолка, как громадный удав. Аленка не выдержала и, поколебавшись немного, подошла:
– Ты почему здесь?
Марина подняла голову. Глаза у нее были большие, серые и печальные.
– Я уезжаю, – тихо сказала она.
– Куда?
Марина не отреагировала. Медленно, будто в зачарованном сне, она подошла к стенке, туда, где на перекладине висел тяжелый кожаный мешок в виде человека-уродца: массивное круглое туловище, ручки-обрубки, а ног вообще нет. Ткнула его ладонью, вроде бы несильно, без замаха, но мешок, будто снаряд из пушки, отлетел к стене и закачался на цепи.
– Жалко, что все закончилось.
– Тебя родители увозят, да? Вы переезжаете?
Марина покачала головой:
– У меня нет родителей. Я из детдома.
– Из детдома, – повторила Аленка. – Я и не знала.
Ей стало грустно. Она представила себе: коридор, серые стены, мрачные комнаты с установленными в нескончаемый ряд железными кроватями. Воспитанники в чем-то одинаковом, безликом и бесполом, сразу не отличишь, мальчик или девочка. Лица у всех печальны и непроницаемы. По свистку – отбой, по свистку – подъем… Впрочем, это, кажется, сцена из какого-то фильма про войну. На самом деле, возможно, все не так уж плохо, но все равно…
– Почему ты раньше не сказала? Можно, я тебя провожу?
– Нет, не надо.
– Мы же подруги!
– Не надо, – повторила она. – Ты и знать про это не должна. Я твердо решила ничего не говорить… А вот вырвалось. Не расспрашивай меня, ладно? Просто посидим вместе.
Они сели рядышком на узкую низкую лавочку. Сидеть было неудобно (жестко, и коленки торчат вверх), но они этого не замечали. Аленке жутко хотелось узнать подробности: как это? куда? зачем? Было очень непохоже, чтобы подруга уезжала на неделю или на месяц. Нет, Маринка совершенно точно знала: они больше не увидятся.
Она прощалась навсегда.
Потом Аленка много раз вспоминала свою подругу. Даже лицо осунулось (правда, ненадолго: цветущей юности длительная меланхолия не свойственна). Что-то было в ней… Что-то, из-за чего сразу выделяешь человека в толпе – не по внешнему признаку, а повинуясь необъяснимым магнитным потокам… Говорят, таким магнетизмом обладали многие из великих: талант талантом, но чтобы тебя узнавали – по походке, по неуловимому жесту, по повороту головы – нужно уметь покорять людей (не в смысле подавлять!) силой своей личности.
В тихом скверике, через который пролегал обычный путь домой (домой сегодня никак не хотелось: грусть светла, на душе покой, а предки неизвестно в каком настроении, предполагать надо всегда худшее), встретился Валерка, верный рыцарь (Рыцарь Печального Образа – с тех пор как Артур в красивом прыжке снес башку тому «новоруссу» и его «шестерке»).
– Привет.
– Привет, – равнодушно отозвалась она.
– С тренировки?
– С нее.
Некоторое время они шли молча.
– Что грустишь так, восходящая звезда мировой гимнастики? – не выдержал Валерка.
– Не звезда уже. Бросила.
– О! – Он удивился. – И давно? Минут десять?
– Больше.
Валерка покрутил головой:
– Новости. А Алла Федоровна в курсе?
– Нет еще.
– Рано или поздно придется сказать. Она-то, бедная, спит и видит тебя на пьедестале… А сейчас чем занялась?
– Да тоже, в общем, гимнастикой. Восточной.
– Ага, – развеселился Валерка. – Дамское кунг-фу. Знаем, проходили.
Он весьма забавно попытался изобразить боковой удар ногой, чуть при этом не упав. Ну улыбнись, взмолился он про себя. Скажи что-нибудь, хоть подзатыльник дай! В былые времена он подобной вольности не допустил бы, разозлился… Не всерьез, конечно, разозлился, а так, для виду, будто играя свою роль в древней как мир игре. Сейчас бы и для виду не стал.
Испокон веков (то есть три года с небольшим) у них был обычай: вечером Валерка встречает ее с тренировки, и они идут в маленькое стеклянное кафе под названием «Белый медведь», угощаться мороженым. В зависимости от времени года мороженое заменялось на кофе с бутербродами. Аленка решительно плевала на диету, предписанную гимнасткам, что на фигуру не оказывало ровно никакого воздействия («Не в кобылу корм» – выражение Аллы Федоровны).
Теперь гимнастика плавала где-то за бортом, а обычай сохранился, и они, не сговариваясь, по привычке повернули к «стекляшке». На первом этаже гудел ресторан, переливаясь разноцветными всполохами, точно новогодняя елка, засунутая в аквариум. Валера с Аленкой поднялись выше, в бар, и уселись на высокие кожаные табуреты. Валерка (взрослый уже, как же!) заказал себе пиво в высокой узкой жестянке и пачку «Уинстона». Аленка остановила выбор на большой чашке кофе и бутерброде с ветчиной. Раньше она тоже глотала пиво, хотя не любила горький вкус, и с вызовом поглядывала на Верного Рыцаря, а тот, изображая сурового папахена с пуританскими взглядами, хмурил брови: «Рано тебе еще». – «Да ну! В самый раз». – «А я говорю, рано. Сначала пиво, потом коктейль, потом водка, и оглянуться не успеешь, а ты уже законченная алкоголичка». – «Водка? Нет, что ты. Мне только месяц как „торпеду» вшили в одно место". – «Это в какое?» – «А сейчас покажу»… Обычный милый треп, импровизация на ходу.
Аленка сидела молча, меланхолично помешивая на дне чашки кофейную гущу. Умела бы гадать – погадала бы на Артура…
– И английский забросила. Зря я тебя учил?
– Не ты, а твоя мама.
– И я тоже!
– Ты практиковался.
Инглиш она и не думала бросать. В клубе английский и немецкий входили в программу обучения. И преподавались, надо сказать, не в пример обычной школе, где и родной русский вызывает отвращение. Так что, пожалуй, болтает она теперь получше Валеркиной мамы. Но не хвастать же этим.
Валерка шумно вздохнул, щелкнул зажигалкой, закурил (чуть не закашлялся, бедолага).
– Муха, что с тобой происходит?
– Ничего.
– С предками не поцапалась?
– Я больше с ними не цапаюсь. – Она помолчала. И с непонятной грустью сказала: – У папки скоро отпуск, уезжает в санаторий. Хочет там поработать как следует.
– В санатории – работать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
С торжествующим криком он метнулся вперед, занося над головой свое страшное оружие… Он способен был остановить свистящий полет двуручного меча, как только тот коснется волос на голове Лангдармы. Он уже видел растерянность своего господина, но нарочно проигрывать и не собирался. Уговор!
А в следующее мгновение он понял, что проиграл. Его атаку спровоцировали и ждали с нетерпением. Тяжелое тело в доспехах проскочило по инерции вперед, и меч просвистел, не встретив препятствия. Кон-Гьял мгновенно развернулся для повторной атаки и тут же почувствовал стальной клинок у своего горла.
– Я не поддался! – быстро выкрикнул он. – Вы победили честно, ваше величество!
– Верю.
Лангдарма, опустив меч, рассматривал длинную царапину у себя на боку.
– Все-таки ты меня щадил. Будь это настоящий бой, после такой раны я бы не встал.
Внезапно он снял со стены еще один меч – прямой дзянъ – и протянул его Ти-Сонгу рукоятью вперед. Тот невольно отшатнулся:
– Зачем это?
– Теперь я хочу сразиться с тобой. Давай, брат. Покажи, на что ты способен!
Пол под ногами заколебался… Хотелось убежать, вжаться спиной в холодную стену, спрятаться…
Негде. Каменный мешок. Вот оно, жертвоприношение! Сон, повторяющийся вновь, на этот раз в реальности. Мрак и холод, алтарь – огромный мальтийский крест, распластанный на полу – и ощущение обреченности и бессильной ярости: все зря, зря! Великий Небесный Отец, окруженный языками пламени, равнодушно смотрит с высоты. А что ему? Только родной брат – самый страшный и ненавистный человек во всем мире – вместо того монаха без лица…
– Но ведь ты король. Вдруг я нанесу тебе рану или даже убью по неосторожности?
– И что? – беспечно отозвался Лангдарма. – Будешь править вместо меня. Ты слышал, Кон-Гъял? Это мое официальное распоряжение.
Ти-Сонг взглянул на меч. И шальная мысль пронзила его: а ведь стоит только коснуться лезвия…
И надежнейший свидетель – начальник дворцовой стражи – стоит рядом. Даже он будет не в силах помешать. Один молниеносный удар!
Ти-Сонг не успел додумать мысль до конца. Его тело само рванулось вперед, вытянувшись в струну. Вот они – трон империи, богатство, власть – на острие меча… Избавление от кошмаров (правитель, восседающий на ступе между рогов горного яка и его, Ти-Сонга, собственное тело, распластанное на жертвенном алтаре).
Лангдарма небрежно отодвинулся чуть в сторону, позволив противнику с воплем врезаться в стену. Из глаз Ти-Сонга посыпались искры. Он только и успел заметить взмах широкого меча-дао и подумал: «Вот сейчас я умру…» Но Лангдарма не стал пускать в ход оружие. Вместо этого он коротко, почти без замаха, ударил брата кулаком под ребра. И когда тот с жалобным всхлипом согнулся и осел на пол, спокойно произнес:
– А ты не так искусен в бою, как те двое наемников. Вообще-то их было трое… Третий – придворный вельможа, который помог им пробраться во дворец. Ты хорошо его знаешь, брат.
Лангдарма вздохнул, глядя на лезвие своего меча.
– Мудрецы говорят: когда человек стареет, он начинает осознавать иллюзорность земной жизни и мысли о смерти перестают его пугать… Не знаю. Этот вельможа был стар, он служил еще нашему отцу. Он так просил меня сохранить ему жизнь! Обещал даже назвать того, кто дал ему денег, чтобы заплатить убийцам. Я его заколол. Предатели всегда вызывали у меня отвращение.
– Кто сказал тебе про покушения?
Она прикинулась удивленной.
– Разве это тайна? Я не знала… Впрочем, какие тайны могут быть во дворце?
Ее ладонь нежно, почти чувственно, коснулась стены, покрытой великолепной росписью. Золотая клетка…
– Говорят, здешние стены умеют слышать. Это правда, мой господин? И не только слышать, но читать мысли…
«Змея, – подумал он. – Ядовитая змея».
Он схватил женщину за обнаженные плечи. Скрюченные пальцы вцепились в нежно-белую кожу, не знавшую солнца. Если ей и было больно, то виду она не подала.
– Ты хочешь, чтобы я признался тебе? – спросил Ти-Сонг. – Хорошо, будь по-твоему. Эти покушения организовал я. Я платил убийцам из своей сокровищницы. Вот так. – Он выдохнул. – Теперь об этом знают лишь двое. Ты и я. Остальные мертвы.
– Прошу прощения, если разгневаю вас, мой повелитель, – тихо произнесла Фасинг. – Но вы не правы. Ваш солнцеподобный брат, король Лангдарма… Он тоже знает, кто подослал убийц.
Он отшатнулся от женщины:
– Нет! Неправда…
Фасинг молчала, и на Ти-Сонга это подействовало сильнее любых слов. Он знал, что она права. И она знала, что он знает.
Он – знал.
Он, стремившийся прекратить религиозные войны на Тибете и упрочить границы для отпора кочевым племенам, рыскающим, словно стая голодных волков… Он, не желавший оглядываться на внутренних врагов, число которых все росло. Бон, бывшее еще недавно единственным учением (иноверие безжалостно искоренялось), реформировано, что вызывает открытое недовольство многих высокопоставленных лам. Их кровожадные боги требовали обильных жертвоприношений, а потому ламы призывали к войне с буддизмом, пустившим на Тибете глубокие корни.
– И ты полагаешь, что твой человек справится с этой задачей? – спросил Ти-Сонг.
– Я уверена в этом, мой господин.
– В чем же его особенность?
Фасинг задумалась.
– Я рискну сказать, мой господин, что он… Не совсем человек. Хотя и в человеческом обличье.
– Уж не сам ли Царь Тьмы? – хмыкнул он, с трудом скрыв охватившую его дрожь.
А хоть бы и так, сказал он сам себе. Главное сейчас – устранить Лангдарму, взойти на трон, опираясь на острия мечей. А там – посмотрим.
Он все всматривался в черное небо над вершинами гор. Огромный город, где жизнь не замирала с наступлением темноты, раскинулся далеко внизу, ибо королевский дворец Потала был воздвигнут на скале, окруженной тремя широкими каналами, а башня, в которой находилась резиденция Ти-Сонга, возвышалась надо всем дворцом, подобно гнезду орла. Ти-Сонг редко поднимался сюда: он не любил башни. Высота пугала его, но он надеялся с помощью этого страха заглушить другой, гораздо более сильный. Женщину должны были доставить к нему еще вечером, до захода солнца. Теперь же до него долетал едва различимый звон большого колокола: в монастыре Син-Кьен, на горе Алу, монахи-буддисты готовились к полуночным службам…
Глава 4
ПРОБА СИЛ
– Слишком быстро. Нужно плавнее.
Тренер взял Аленку за руку и сам потянул вперед, показывая движение.
– А по-моему, чем быстрее, тем лучше, – не согласилась она.
– Быстрота рождается из медленного. Ты слишком надеешься на свою силу. Еще раз, и не торопись.
Аленка попробовала.
– Нет. Это резко. Еще.
– Никак!
– Постарайся сделать тягуче. Чувственнее. Ты же женщина.
Она подняла бровь:
– Пардон? Тренер смутился:
– Ну, будущая женщина. Так и будь женственнее.
Аленка постаралась быть женственнее. Однако понятие «женственность» в ее представлении плохо сочеталось с боевыми приемами. Она сделала еще пару попыток повторить движение, вздохнула и села прямо на пол, поджав под себя ноги. И, подумав, сообщила:
– А в каратэ все по-другому.
– Ты занималась каратэ? – спросил Владлен.
– Нет, гимнастикой. Теперь бросила.
– Почему?
Она пожала плечами:
– Не сошлись характерами кое с кем.
– А откуда знаешь про каратэ?
– У Валерки смотрела по видику. Здорово! Красиво – все в белых кимоно, рукой – раз, ногой выше головы – два! А зачем они кричат?
– Ну, это сразу не объяснишь. Сама поймешь когда-нибудь.
Когда-нибудь. Значит, пока не доросла. Впрочем, Аленка весьма трезво относилась к себе самой и видела, что, несмотря на разряд по гимнастике, движения у нее получались довольно корявые. Руки-крюки и ноги-крюки не желали работать так, как от нее требовали. И она потихоньку злилась, совершенно не понимая, почему тренер доволен ею, пожалуй, больше, чем остальными.
А потом и думать об этом перестала. Все ее существо постепенно, незаметно для сознания, погружалось в какой-то сложный, кажущийся на первый взгляд хаотичным ритм (ничего общего с каратистским «ит, ни, сан!»). Скорее это было похоже на некую сложную программу.
И она увидела Шар…
Шар был живой и неживой одновременно. Он переливался всеми цветами радуги, а внутри, под полупрозрачной оболочкой, двигалось и дышало что-то живое. Она пригляделась – и неожиданно увидела себя.
Маленькая девочка посреди зала, погруженного в полумрак, только несколько свечей роняют тусклые отсветы пламени на стены, покрытые темным бархатом. Неподвижные, будто деревянные статуи, ученики, сидящие полукругом на скрещенных ногах, вокруг низкого подиума. Голос гуру, духовного наставника:
– Тьма и свет, инь и ян – не есть, как думают многие, две стороны медали. Это две соседние ступени огромной лестницы. Стоит сделать шаг – и ты пересечешь эту границу, не заметив…
Внутри Шара было неуютно. Огромные тени мелькали по поверхности вперемежку с отблесками пламени. Потом сквозь них проступили очертания исполинской ладони.
– Ты видела тело?
«Чье тело? – испугалась Аленка. – Мое, что ли? Я вроде не умерла».
– Тело засыпало лавиной, – ответил незнакомый женский голос. Низкий, преисполненный глубокой печали. – Я одна спаслась каким-то чудом… Мне страшно, господин.
Потом женщина исчезла. Аленка не видела, куда та ушла и ушла ли вообще. Просто перестала ощущать ее присутствие. Ладонь, охватившая Шар, уплыла вверх.
– Он жив, – сказал кто-то. – Главное, он жив.
Она не замечала проведенного здесь времени. Секунды растягивались в часы, как в замедленном просмотре кинопленки, часы прессовались в краткий миг – хватило бы только прикрыть глаза и вновь открыть их. Тренировки в додзе – зале для боевых искусств – перемежались с беседами по восточной философии и религии, релаксационными гимнастиками, языками и многим другим. Она и не думала уставать. Только однажды, уже ближе к лету, у нее неожиданно возник повод для огорчения.
Марина.
Та самая девочка, восхитившая Аленку своим мастерством в первый раз… Было уже поздно, что-то около десяти вечера. Аленка, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, с трудом привела себя в порядок в раздевалке, подхватила на плечо спортивную сумку и двинулась к выходу.
Было гулко и пусто. Она хотела выключить свет, но вдруг остановилась. Посреди зала, выглядевшего сейчас нелепо громадным, будто покинутый всеми вокзал, стояла Марина. Тоненькая, словно тростинка, она казалась крошечной и беззащитной – одна во всем мире, во всей Вселенной. Она подошла к низкой лавочке, стоявшей вдоль стены присела на нее, тут же встала, зачем-то коснулась рукой гимнастического каната, свисавшего с потолка, как громадный удав. Аленка не выдержала и, поколебавшись немного, подошла:
– Ты почему здесь?
Марина подняла голову. Глаза у нее были большие, серые и печальные.
– Я уезжаю, – тихо сказала она.
– Куда?
Марина не отреагировала. Медленно, будто в зачарованном сне, она подошла к стенке, туда, где на перекладине висел тяжелый кожаный мешок в виде человека-уродца: массивное круглое туловище, ручки-обрубки, а ног вообще нет. Ткнула его ладонью, вроде бы несильно, без замаха, но мешок, будто снаряд из пушки, отлетел к стене и закачался на цепи.
– Жалко, что все закончилось.
– Тебя родители увозят, да? Вы переезжаете?
Марина покачала головой:
– У меня нет родителей. Я из детдома.
– Из детдома, – повторила Аленка. – Я и не знала.
Ей стало грустно. Она представила себе: коридор, серые стены, мрачные комнаты с установленными в нескончаемый ряд железными кроватями. Воспитанники в чем-то одинаковом, безликом и бесполом, сразу не отличишь, мальчик или девочка. Лица у всех печальны и непроницаемы. По свистку – отбой, по свистку – подъем… Впрочем, это, кажется, сцена из какого-то фильма про войну. На самом деле, возможно, все не так уж плохо, но все равно…
– Почему ты раньше не сказала? Можно, я тебя провожу?
– Нет, не надо.
– Мы же подруги!
– Не надо, – повторила она. – Ты и знать про это не должна. Я твердо решила ничего не говорить… А вот вырвалось. Не расспрашивай меня, ладно? Просто посидим вместе.
Они сели рядышком на узкую низкую лавочку. Сидеть было неудобно (жестко, и коленки торчат вверх), но они этого не замечали. Аленке жутко хотелось узнать подробности: как это? куда? зачем? Было очень непохоже, чтобы подруга уезжала на неделю или на месяц. Нет, Маринка совершенно точно знала: они больше не увидятся.
Она прощалась навсегда.
Потом Аленка много раз вспоминала свою подругу. Даже лицо осунулось (правда, ненадолго: цветущей юности длительная меланхолия не свойственна). Что-то было в ней… Что-то, из-за чего сразу выделяешь человека в толпе – не по внешнему признаку, а повинуясь необъяснимым магнитным потокам… Говорят, таким магнетизмом обладали многие из великих: талант талантом, но чтобы тебя узнавали – по походке, по неуловимому жесту, по повороту головы – нужно уметь покорять людей (не в смысле подавлять!) силой своей личности.
В тихом скверике, через который пролегал обычный путь домой (домой сегодня никак не хотелось: грусть светла, на душе покой, а предки неизвестно в каком настроении, предполагать надо всегда худшее), встретился Валерка, верный рыцарь (Рыцарь Печального Образа – с тех пор как Артур в красивом прыжке снес башку тому «новоруссу» и его «шестерке»).
– Привет.
– Привет, – равнодушно отозвалась она.
– С тренировки?
– С нее.
Некоторое время они шли молча.
– Что грустишь так, восходящая звезда мировой гимнастики? – не выдержал Валерка.
– Не звезда уже. Бросила.
– О! – Он удивился. – И давно? Минут десять?
– Больше.
Валерка покрутил головой:
– Новости. А Алла Федоровна в курсе?
– Нет еще.
– Рано или поздно придется сказать. Она-то, бедная, спит и видит тебя на пьедестале… А сейчас чем занялась?
– Да тоже, в общем, гимнастикой. Восточной.
– Ага, – развеселился Валерка. – Дамское кунг-фу. Знаем, проходили.
Он весьма забавно попытался изобразить боковой удар ногой, чуть при этом не упав. Ну улыбнись, взмолился он про себя. Скажи что-нибудь, хоть подзатыльник дай! В былые времена он подобной вольности не допустил бы, разозлился… Не всерьез, конечно, разозлился, а так, для виду, будто играя свою роль в древней как мир игре. Сейчас бы и для виду не стал.
Испокон веков (то есть три года с небольшим) у них был обычай: вечером Валерка встречает ее с тренировки, и они идут в маленькое стеклянное кафе под названием «Белый медведь», угощаться мороженым. В зависимости от времени года мороженое заменялось на кофе с бутербродами. Аленка решительно плевала на диету, предписанную гимнасткам, что на фигуру не оказывало ровно никакого воздействия («Не в кобылу корм» – выражение Аллы Федоровны).
Теперь гимнастика плавала где-то за бортом, а обычай сохранился, и они, не сговариваясь, по привычке повернули к «стекляшке». На первом этаже гудел ресторан, переливаясь разноцветными всполохами, точно новогодняя елка, засунутая в аквариум. Валера с Аленкой поднялись выше, в бар, и уселись на высокие кожаные табуреты. Валерка (взрослый уже, как же!) заказал себе пиво в высокой узкой жестянке и пачку «Уинстона». Аленка остановила выбор на большой чашке кофе и бутерброде с ветчиной. Раньше она тоже глотала пиво, хотя не любила горький вкус, и с вызовом поглядывала на Верного Рыцаря, а тот, изображая сурового папахена с пуританскими взглядами, хмурил брови: «Рано тебе еще». – «Да ну! В самый раз». – «А я говорю, рано. Сначала пиво, потом коктейль, потом водка, и оглянуться не успеешь, а ты уже законченная алкоголичка». – «Водка? Нет, что ты. Мне только месяц как „торпеду» вшили в одно место". – «Это в какое?» – «А сейчас покажу»… Обычный милый треп, импровизация на ходу.
Аленка сидела молча, меланхолично помешивая на дне чашки кофейную гущу. Умела бы гадать – погадала бы на Артура…
– И английский забросила. Зря я тебя учил?
– Не ты, а твоя мама.
– И я тоже!
– Ты практиковался.
Инглиш она и не думала бросать. В клубе английский и немецкий входили в программу обучения. И преподавались, надо сказать, не в пример обычной школе, где и родной русский вызывает отвращение. Так что, пожалуй, болтает она теперь получше Валеркиной мамы. Но не хвастать же этим.
Валерка шумно вздохнул, щелкнул зажигалкой, закурил (чуть не закашлялся, бедолага).
– Муха, что с тобой происходит?
– Ничего.
– С предками не поцапалась?
– Я больше с ними не цапаюсь. – Она помолчала. И с непонятной грустью сказала: – У папки скоро отпуск, уезжает в санаторий. Хочет там поработать как следует.
– В санатории – работать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45