уж никогда им не зазвенеть!) золотыми монетами. Переломанные конские ноги неестественно торчали в стороны, в темных расширенных глазах навсегда застыл ужас перед надвигающейся стихией. Вьючные мешки были разорваны, и груз – прекрасной выделки мех горных косуль – разлетелся по склону вместе с обрывками одежды, снаряжения, человеческой кожи и сгустками крови.
На Шаньяза Удачливого он наткнулся только благодаря Спарше, который спустился вслед за хозяином и теперь рыскал в снегу, полагаясь на собственный нос. К богатому купцу боги и впрямь, похоже, остались благосклонны: он не замерз, как другие, беспомощно пытавшиеся переломанными окровавленными пальцами царапать свои ледяные могилы. Шаньяз просто ударился головой о камень и умер мгновенно, даже, наверное, не успев испугаться. Что ж, свою судьбу не дано знать никому из смертных.
Вокруг, шагах в двадцати, в снегу попадались золотые слитки, выпавшие из распоротой сумки купца. Чонг не притронулся к ним. Он продолжал искать – в надежде спасти тех, кто был еще жив, быть может, но раз за разом откапывал трупы – круторогие мохнатые быки, вьючные лошади, люди, одетые кто победнее, кто побогаче – здесь были все равны. Все вперемешку.
Чонг опустил голову. Он чувствовал вину перед этими людьми. Ему не поверили, он не сумел убедить их. Он вспомнил возницу, чуть не огревшего его кнутом. Что было делать? Кричать? Бежать вслед каравану?
«Кричать, – ответил кто-то внутри. – Бежать вслед. Обогнать караван, встать на дороге и не пускать! А ты… Ты по-прежнему выше всего ставишь свои личные обиды! Я-то надеялся, что ты давно излечился от таких мелочей».
И тут Спарша тихонько зарычал, мгновенно выведя Чонга из размышлений.
За каменной осыпью, где дорога делала поворот, послышался неясный шум. Чонг мгновенно вскочил, подхватил свою палку и побежал вверх, утопая в снегу.
Лавина пощадила того самого юношу, почти мальчишку, который перехватил тогда руку возницы… Теперь, однако, его жизни угрожала другая опасность: двое разбойников, черных и ловких, будто обезьяны, и охочих до мертвечины, словно стервятники, насели на него, распластав в снегу, а третий, поменьше ростом и потолще, с бельмом на глазу и одутловатым лицом, точно упырь, суетливо обыскивал его одежду. Чуть вдалеке пофыркивали две низкорослые лошадки. Чонг мысленно поблагодарил Будду за то, что тот услышал его мысли: «Может быть, когда-нибудь мне удастся отплатить тебе добром за добро…»
– Спрячься, – велел он барсу, и тот, недовольно рыкнув, улегся за камнем.
Упырь, ощупав всю одежду юноши, сплюнул с досады:
– Ничего нет. Пусто!
– Послушайте… – еле слышно проговорил парнишка.
– Заткнись, – зло сказал высокий костлявый разбойник, тот, что держал его на земле, не позволяя встать. – Что с ним делать?
– Прирезать, и дело с концом.
Упырь, воровато оглянувшись, вытащил из-за пазухи изогнутый нож.
– Эй!
Все трое обернулись и удивленно уставились на Чонга, появившегося на дороге.
– О Будда, – пробормотал Упырь, – этот полудохлый, кажется, здесь не один. Что смотрите? Прикончите его!
Чонг широко улыбнулся, будто встретив старых друзей:
– Не стыдно вам, добрые люди? Нападаете на тех, кто слаб и не может защититься.
Двое подручных Упыря, отпустив свою жертву, мелкими шажками двинулись навстречу Чонгу. Не то чтобы они боялись его, нет… Они были вооружены длинными ножами и имели изрядный опыт в потасовках, а противник (далеко не великан) был всего один. Смущало лишь то, что он не боялся их. Просто стоял и улыбался, вместо того чтобы испугаться и удрать.
– А ведь он вас обманул. – Чонг указал на Упыря. – Вытащил у юноши золотые монеты и спрятал от вас. Конечно, зачем же делиться?
Костлявый немедленно обернулся к Упырю. Похоже, он не слишком доверял напарнику.
– Тепе, – угрюмо произнес он.
– Что Тепе? Что Тепе? – заверещал тот. – Кому вы поверили?
(«Очень подходящее имя», – вскользь подумал Чонг. «Тепе» означало «маленький коврик для ног».) Юноша с трудом приподнялся на локте.
– Он прав. У меня на поясе висел кошель… Теперь его нет.
Два ножа мгновенно развернулись и посмотрели в живот Упырю. Тот, криво улыбаясь, стал пятиться назад, пока не уперся спиной в большой валун.
– Вы что, не верите мне, своему главарю?!
– Ты нам никакой не главарь. Лучше по-хорошему отдай золото!
Клинок Упыря тускло блеснул в воздухе.
– Назад, недоумки!
Бац!
Тяжелая палка Чонга со свистом опустилась на руку, сжимавшую оружие. Тепе удивленно проследил за улетевшим в снег ножом, прижал ушибленную кисть к животу и ненадолго потерял интерес к происходящему. Чонг уже забыл о нем… Ощутив движение сзади, он шевельнул палкой, и она, словно змея, обвилась вокруг локтя Костлявого. Прием так и назывался – «Змея, обвившая ветвь».
Взмах ножом справа. Мгновенный разворот вокруг оси, с опорой на пятку – «Схватить за хвост быструю птицу»… Два бандита с воплем летят на землю, больно стукнувшись лбами. Чонг отскочил, угрожающе выставив палку перед собой. Юноша из каравана, шатаясь, поднялся на ноги и взял валявшийся в стороне нож с костяной рукоятью.
– Отдыхай, – бросил ему Чонг. – Сам справлюсь.
Но юноша молча указал рукой вверх по склону. Оттуда с гиканьем скатывались другие разбойники (выходит, их тут целая шайка!). У некоторых ножи были привязаны к длинным палкам, представляя собой некое подобие копий. Два или три раза мелькнули голубоватые лезвия мечей. Взгляд Чонга скользил по фигурам бандитов. Шесть, семь, восемь… А новые все катились и катились со склона в миниатюрных снежных вихрях.
Их окружали. На юношу надежда была плохая – он едва держался на ногах. Черные вьющиеся локоны растрепались, сзади, у затылка, волосы слиплись от засохшей крови – видимо, разбил затылок при падении. (Разбил или пробил? Если пробил, дело совсем скверное, еще немного, и он упадет, и тогда придется выбираться самому, да еще и с ношей на плечах.) Парнишка был длинноногий и тонкорукий, прямой, как свечка, и даже порванная, в лохмотьях, дорожная одежда не портила впечатления. Лицо его побледнело, но в широко раскрытых глазах было полно решимости.
– Беги вниз по склону. Кубарем! – приказал Чонг, поудобнее перехватывая свое оружие. – Я задержу их… Ненадолго.
– Вот еще, – усмехнулся юноша, и Чонгу эта улыбка понравилась. Может быть, паренек был слабоват для боя, но он был явно не трус. И нож его рука держала крепко и уверенно. Перехватив взгляд Чонга, он сказал, нервно покусывая нижнюю губу: – Вот так, брат. В следующий раз будешь знать, как бросаться на помощь сломя голову… Если он будет, следующий-то.
– Не умирай раньше времени, – ответил Чонг.
Тот самый, с рожей упыря, проорал какую-то команду, и разбойники, будто свора голодных псов, бросились со всех сторон. Чонг перестал думать и чувствовать. Некогда. Палка в его руках крутилась во все стороны, раздавая удары. Мудрое тело помнило все, что нужно. Помнило полученные на занятиях синяки – и руки прикрывали жизненно важные точки. Помнило толчки Учителя, от которых Чонг отлетал на несколько шагов – и ноги сами врастали в землю, будто корни могучего дерева…
Движение сбоку. Молниеносный разворот – удар противника ушел в пустоту. И тут же мощный рывок через себя – «Змея прячется среди камней».
Нападавшие нахлынули и откатились. Чонг выпрямился, мгновенно расслабляясь, чтобы с толком использовать краткую передышку. И вдруг – парнишка за спиной предостерегающе крикнул – грубо сделанная стрела совсем близко звякнула о камень. Чонг не мог уйти вниз, распластаться по земле, хотя инстинкт, усиленный долгими занятиями, настойчиво требовал этого: он открыл бы спину своему товарищу… Вторая стрела встретила в полете крепкую палку Чонга и отклонилась в сторону, но все же нашла цель, оцарапав плечо.
Боли не было. Только ноги мгновенно сделались слабыми, и палка почему-то выпала из бесчувственной руки. Чонг с трудом повернул голову и увидел Костлявого. Тот стоял шагах в двадцати на большом камне, широко расставив ноги, и смеялся, показывая мелкие острые зубы. У него было совсем беззлобное лицо…
Разбойники расступились, чтобы их не задели стрелы. Чонг и его друг остались одни, спина к спине, посреди большого круга. Чонг ощутил слабое рукопожатие стоявшего спиной юноши и прикрыл глаза. Что он мог сказать ему в ответ? Даже проститься с парнем не оставалось времени. Может, только надежда, что, если Будда будет милостив, они встретятся в другой жизни…
Костлявый лениво-медленным движением взял стрелу, наложил ее на лук и спокойно отвел правую руку назад, натягивая тетиву.
Вряд ли он успел осознать, что произошло. Мощное тело, распластавшись в длинном прыжке, словно серебристая молния, ударило его в спину, рванув затылок когтями, и Костлявый, все еще улыбаясь, полетел с камня головой вниз… А барс тем временем уже расправлялся и со вторым врагом, и с третьим…
– Демон! – истошно заорал кто-то из разбойников. И горы многократно повторили крик: «Демон! Де-емо-он!»
И – не осталось никого вокруг. Говорят, что страх придает человеку способность очень быстро передвигаться. Вот только Упырю, кажется, не повезло. В ужасе он попытался взобраться на скользкий валун, да чуть-чуть просчитался.
Громадный зверь со вздыбленной шерстью поворачивал вправо-влево испачканную чужой кровью морду: не упустил ли чего. А то ведь как бывает…
– Спа-арша, – проговорил Чонг, еле двигая побелевшими губами. – Где же ты раньше был, кошатина противная?
И провалился в небытие. Первым, что вернулось к нему, было ощущение чужого запаха. Запах был непривычным: в родном мире Чонга ему и названия не нашлось бы. Воздух вокруг изменился: стал более густым, тяжелым и слегка мутноватым. Чонг осторожно втянул его носом и, не удержавшись, чихнул.
И открыл глаза.
Мир был другим. Привычные с детства заснеженные вершины куда-то исчезли, уступив место большому городу. Чонгу приходилось бывать в Лехе, Ньяке и Других городах, но этот – поражал воображение.
Чонг огляделся. Справа от него стеной стояли дома, похожие, как братья-близнецы. Окна в домах таинственно поблескивали, словно были забраны отполированными пластинами горного хрусталя (а может, так было и на самом деле – кто их знает, местные обычаи…).
По другую сторону, вдоль широченной улицы, сплошным потоком шли целые караваны разноцветных зверей. Чонг попробовал отыскать среди них лошадь, быка или верблюда, но не отыскал. Звери выглядели незнакомо и жутковато и бежали так быстро, что даже хорошая скаковая лошадь вряд ли догонит. Людей тоже было множество – одни шли навстречу, другие обгоняли, не замечая его: наверное, в этом мире Чонг имел статус невидимки.
Чонгу стало страшно. Он тут же устыдился своей слабости: не пристало служителю Будды, монаху-воину, бояться чего бы то ни было. Но страх не проходил: страх не перед городом, не перед домами-близнецами и даже не перед таинственными животными, запрудившими улицы (он заметил мимоходом, что прохожие их совершенно не боятся – наоборот, очень охотно лезут к ним в пасть и вроде бы даже опасаются, как бы их не забыли проглотить). Скорее, это и вовсе не был страх – просто ясное осознание того, что отныне его жизнь потечет совсем в ином русле. И будет посвящена новой цели.
Где-то здесь, в городе, жил человек, который отчаянно нуждался в помощи Чонга и его защите. И Чонг обязан был сделать все, чтобы оказать эту помощь. «Вот только справлюсь ли, – подумал он с беспокойством. – Да и как найти его здесь, этого человека? О Будда, был бы рядом Учитель…»
Однако оказалось, что его ноги, в отличие от головы, точно знали, куда идти. И Чонг решил довериться им.
С широкой улицы он свернул в сквер (длинная аллея, обсаженная каштанами и какими-то шарообразными кустиками, скамейки и прозрачная будка у входа с непонятной надписью – то ли храм, то ли молельня…), вышел с другой стороны и остановился у подъезда высокого дома, выложенного из неприветливо-серых каменных плит. По размерам дом, пожалуй, не уступал иному дворцу в Лхассе, разве что выглядел попроще: ни башенок по углам, ни колонн, ни изображений святых на фасаде…
Чонг по-прежнему не представлял, что делать дальше. Вернее, не представлял его мозг, а ноги… Ноги сами несли его вперед, и он решил не мешать им. Он вошел в подъезд, поднялся по лестнице и очутился перед дверью – сестрой-близняшкой тех дверей, что находились и слева, и справа. Их было множество, этих дверей, но для Чонга, как он выяснил вдруг, существовала лишь одна.
Ему потребовалось время, чтобы сердце, скачущее где-то у горла, успокоилось и переместилось в грудную клетку. И еще несколько секунд, чтобы протянуть руку и толкнуть дверь.
В дальней комнате у стола сидел человек, задумчиво подперев ладонью подбородок. Чонгу пришло на ум, что это прорицатель или монах-летописец – слишком много бумаг возле него на столе, на подоконнике, рядом с цветочными горшками, и даже на диване у противоположной стены. А еще – здесь было огромное количество книг на стеллажах. Чонг не взялся бы и сосчитать эти книги, не то чтобы заглянуть в каждую.
Он вошел совсем тихо – так, что не скрипнула ни одна половица под ногой, но человек, сидевший у стола, обернулся. У него была самая заурядная внешность, у этого звездочета (или монаха, или прорицателя). Пухленький животик, покатые плечи («А мышцы-то слабенькие, – сочувственно подумал Чонг. – Хотя что тут удивительного, если всю жизнь проводишь за учеными книгами…») и высокий лоб с залысинами. Умные внимательные глаза, зачем-то скрытые за толстыми стеклами. Да, внешность была обычная. Необычным было другое: этот человек был единственным, кто ощутил его, Чонга, присутствие. Он повернулся – и в его глазах мелькнуло удивление. Потом удивление сменилось чем-то похожим на радость.
– Ты пришел, – тихо произнес человек, будто не веря самому себе. – Черт возьми, ты все-таки пришел…
Глава 3
ПРИДВОРНЫЕ
Женщину звали Фасинг.
Это очень красивое имя: матушка, наверное, долго и с пристрастием расспрашивала астрологов и прорицателей, выбирая имя для будущей дочери. А то, что будет именно дочь, она знала задолго до ее рождения. Фасинг означает «Хрустальный ручей Фа». Или, если вспомнить другое толкование, Фа-Сингх-Дре, «Демон Ночной Воды». Самой Фасинг нравились оба эти толкования.
…Она совершенно не помнила, как выбралась из-под снега. Помнила лишь, что там, под снегом, было тепло и уютно, гораздо теплее, чем снаружи, где завывал ветер. Жрец – человек, которого она почитала как учителя, рассказывал, что однажды сам испытал подобное, когда замерзал на перевале. Да, это было то же самое ощущение: тепло и безграничный покой. И – абсолютное нежелание предпринимать хоть что-то для своего спасения. Однако она дралась: яростный, нерассуждающий, кошачий инстинкт жизни сделал свое дело. Не помня себя, она упрямо ворочалась в ледяной могиле, царапала ногтями спрессованный снег над головой, била в него окоченевшими ногами и остановилась, только когда почувствовала глоток свежего воздуха. Она выбралась на поверхность.
Знаменитый караван Шаньяза Удачливого исчез, погребенный лавиной. Нечего было и думать отыскать здесь живых: громадный белый язык, спустившись со склона, разметал людей, вьючных лошадей и быков по обширной низине, что простиралась внизу, и теперь эта низина была усеяна обрывками одежды, телами и обломками повозок. Проваливаясь по пояс и умирая от холода и усталости, Фасинг пробиралась меж трупов и кричала, кричала, пока не сорвала голос. Потом, отчаявшись, выбралась наверх, где местами под снегом угадывалась прежняя тропа, и побрела, оскальзываясь, падая и борясь с желанием больше не подниматься.
Странно было, что она не замерзла. И не сошла с ума. Каким-то чудом ей удалось поймать лошадь без седока, миновать ночные патрули и добраться сюда. Собрав последние силы, Фасинг слезла с седла, поднялась на крыльцо и стукнула кулаком в дверь, прежде чем упасть.
Отворили мгновенно, будто ждали. Быстрые молчаливые (а может, немые) служанки в восемь рук подхватили ее, внесли в дом, заботливо и ласково освободили от одежды и положили в роскошную ванну с обжигающе горячей водой. Аромат благовоний проник в ноздри, Фасинг обмякла, блаженствуя, глаза ее закрылись сами собой, и она незаметно погрузилась в забытье. А главное – страх перед хозяином этого дома вдруг отступил – правда, не исчез совсем, а лишь сделал шаг назад, потихоньку насмехаясь над женщиной: смотри, мол, я здесь, рядом, я тебя не забыл…
Она злилась на свой страх – и все равно боялась («Да что я, в самом деле! Ведь не бил же он меня, в конце концов, даже голоса ни разу не повысил!»). И восхищалась, и готова была пресмыкаться, ползать на животе, валяться в грязи…
Если бы только он приказал – она бы убила любого, не рассуждая. И умерла бы сама, прикажи он ей умереть. А ведь вполне возможно, подумала вдруг Фасинг с оттенком непонятного удовольствия, что сегодня он действительно прикажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
На Шаньяза Удачливого он наткнулся только благодаря Спарше, который спустился вслед за хозяином и теперь рыскал в снегу, полагаясь на собственный нос. К богатому купцу боги и впрямь, похоже, остались благосклонны: он не замерз, как другие, беспомощно пытавшиеся переломанными окровавленными пальцами царапать свои ледяные могилы. Шаньяз просто ударился головой о камень и умер мгновенно, даже, наверное, не успев испугаться. Что ж, свою судьбу не дано знать никому из смертных.
Вокруг, шагах в двадцати, в снегу попадались золотые слитки, выпавшие из распоротой сумки купца. Чонг не притронулся к ним. Он продолжал искать – в надежде спасти тех, кто был еще жив, быть может, но раз за разом откапывал трупы – круторогие мохнатые быки, вьючные лошади, люди, одетые кто победнее, кто побогаче – здесь были все равны. Все вперемешку.
Чонг опустил голову. Он чувствовал вину перед этими людьми. Ему не поверили, он не сумел убедить их. Он вспомнил возницу, чуть не огревшего его кнутом. Что было делать? Кричать? Бежать вслед каравану?
«Кричать, – ответил кто-то внутри. – Бежать вслед. Обогнать караван, встать на дороге и не пускать! А ты… Ты по-прежнему выше всего ставишь свои личные обиды! Я-то надеялся, что ты давно излечился от таких мелочей».
И тут Спарша тихонько зарычал, мгновенно выведя Чонга из размышлений.
За каменной осыпью, где дорога делала поворот, послышался неясный шум. Чонг мгновенно вскочил, подхватил свою палку и побежал вверх, утопая в снегу.
Лавина пощадила того самого юношу, почти мальчишку, который перехватил тогда руку возницы… Теперь, однако, его жизни угрожала другая опасность: двое разбойников, черных и ловких, будто обезьяны, и охочих до мертвечины, словно стервятники, насели на него, распластав в снегу, а третий, поменьше ростом и потолще, с бельмом на глазу и одутловатым лицом, точно упырь, суетливо обыскивал его одежду. Чуть вдалеке пофыркивали две низкорослые лошадки. Чонг мысленно поблагодарил Будду за то, что тот услышал его мысли: «Может быть, когда-нибудь мне удастся отплатить тебе добром за добро…»
– Спрячься, – велел он барсу, и тот, недовольно рыкнув, улегся за камнем.
Упырь, ощупав всю одежду юноши, сплюнул с досады:
– Ничего нет. Пусто!
– Послушайте… – еле слышно проговорил парнишка.
– Заткнись, – зло сказал высокий костлявый разбойник, тот, что держал его на земле, не позволяя встать. – Что с ним делать?
– Прирезать, и дело с концом.
Упырь, воровато оглянувшись, вытащил из-за пазухи изогнутый нож.
– Эй!
Все трое обернулись и удивленно уставились на Чонга, появившегося на дороге.
– О Будда, – пробормотал Упырь, – этот полудохлый, кажется, здесь не один. Что смотрите? Прикончите его!
Чонг широко улыбнулся, будто встретив старых друзей:
– Не стыдно вам, добрые люди? Нападаете на тех, кто слаб и не может защититься.
Двое подручных Упыря, отпустив свою жертву, мелкими шажками двинулись навстречу Чонгу. Не то чтобы они боялись его, нет… Они были вооружены длинными ножами и имели изрядный опыт в потасовках, а противник (далеко не великан) был всего один. Смущало лишь то, что он не боялся их. Просто стоял и улыбался, вместо того чтобы испугаться и удрать.
– А ведь он вас обманул. – Чонг указал на Упыря. – Вытащил у юноши золотые монеты и спрятал от вас. Конечно, зачем же делиться?
Костлявый немедленно обернулся к Упырю. Похоже, он не слишком доверял напарнику.
– Тепе, – угрюмо произнес он.
– Что Тепе? Что Тепе? – заверещал тот. – Кому вы поверили?
(«Очень подходящее имя», – вскользь подумал Чонг. «Тепе» означало «маленький коврик для ног».) Юноша с трудом приподнялся на локте.
– Он прав. У меня на поясе висел кошель… Теперь его нет.
Два ножа мгновенно развернулись и посмотрели в живот Упырю. Тот, криво улыбаясь, стал пятиться назад, пока не уперся спиной в большой валун.
– Вы что, не верите мне, своему главарю?!
– Ты нам никакой не главарь. Лучше по-хорошему отдай золото!
Клинок Упыря тускло блеснул в воздухе.
– Назад, недоумки!
Бац!
Тяжелая палка Чонга со свистом опустилась на руку, сжимавшую оружие. Тепе удивленно проследил за улетевшим в снег ножом, прижал ушибленную кисть к животу и ненадолго потерял интерес к происходящему. Чонг уже забыл о нем… Ощутив движение сзади, он шевельнул палкой, и она, словно змея, обвилась вокруг локтя Костлявого. Прием так и назывался – «Змея, обвившая ветвь».
Взмах ножом справа. Мгновенный разворот вокруг оси, с опорой на пятку – «Схватить за хвост быструю птицу»… Два бандита с воплем летят на землю, больно стукнувшись лбами. Чонг отскочил, угрожающе выставив палку перед собой. Юноша из каравана, шатаясь, поднялся на ноги и взял валявшийся в стороне нож с костяной рукоятью.
– Отдыхай, – бросил ему Чонг. – Сам справлюсь.
Но юноша молча указал рукой вверх по склону. Оттуда с гиканьем скатывались другие разбойники (выходит, их тут целая шайка!). У некоторых ножи были привязаны к длинным палкам, представляя собой некое подобие копий. Два или три раза мелькнули голубоватые лезвия мечей. Взгляд Чонга скользил по фигурам бандитов. Шесть, семь, восемь… А новые все катились и катились со склона в миниатюрных снежных вихрях.
Их окружали. На юношу надежда была плохая – он едва держался на ногах. Черные вьющиеся локоны растрепались, сзади, у затылка, волосы слиплись от засохшей крови – видимо, разбил затылок при падении. (Разбил или пробил? Если пробил, дело совсем скверное, еще немного, и он упадет, и тогда придется выбираться самому, да еще и с ношей на плечах.) Парнишка был длинноногий и тонкорукий, прямой, как свечка, и даже порванная, в лохмотьях, дорожная одежда не портила впечатления. Лицо его побледнело, но в широко раскрытых глазах было полно решимости.
– Беги вниз по склону. Кубарем! – приказал Чонг, поудобнее перехватывая свое оружие. – Я задержу их… Ненадолго.
– Вот еще, – усмехнулся юноша, и Чонгу эта улыбка понравилась. Может быть, паренек был слабоват для боя, но он был явно не трус. И нож его рука держала крепко и уверенно. Перехватив взгляд Чонга, он сказал, нервно покусывая нижнюю губу: – Вот так, брат. В следующий раз будешь знать, как бросаться на помощь сломя голову… Если он будет, следующий-то.
– Не умирай раньше времени, – ответил Чонг.
Тот самый, с рожей упыря, проорал какую-то команду, и разбойники, будто свора голодных псов, бросились со всех сторон. Чонг перестал думать и чувствовать. Некогда. Палка в его руках крутилась во все стороны, раздавая удары. Мудрое тело помнило все, что нужно. Помнило полученные на занятиях синяки – и руки прикрывали жизненно важные точки. Помнило толчки Учителя, от которых Чонг отлетал на несколько шагов – и ноги сами врастали в землю, будто корни могучего дерева…
Движение сбоку. Молниеносный разворот – удар противника ушел в пустоту. И тут же мощный рывок через себя – «Змея прячется среди камней».
Нападавшие нахлынули и откатились. Чонг выпрямился, мгновенно расслабляясь, чтобы с толком использовать краткую передышку. И вдруг – парнишка за спиной предостерегающе крикнул – грубо сделанная стрела совсем близко звякнула о камень. Чонг не мог уйти вниз, распластаться по земле, хотя инстинкт, усиленный долгими занятиями, настойчиво требовал этого: он открыл бы спину своему товарищу… Вторая стрела встретила в полете крепкую палку Чонга и отклонилась в сторону, но все же нашла цель, оцарапав плечо.
Боли не было. Только ноги мгновенно сделались слабыми, и палка почему-то выпала из бесчувственной руки. Чонг с трудом повернул голову и увидел Костлявого. Тот стоял шагах в двадцати на большом камне, широко расставив ноги, и смеялся, показывая мелкие острые зубы. У него было совсем беззлобное лицо…
Разбойники расступились, чтобы их не задели стрелы. Чонг и его друг остались одни, спина к спине, посреди большого круга. Чонг ощутил слабое рукопожатие стоявшего спиной юноши и прикрыл глаза. Что он мог сказать ему в ответ? Даже проститься с парнем не оставалось времени. Может, только надежда, что, если Будда будет милостив, они встретятся в другой жизни…
Костлявый лениво-медленным движением взял стрелу, наложил ее на лук и спокойно отвел правую руку назад, натягивая тетиву.
Вряд ли он успел осознать, что произошло. Мощное тело, распластавшись в длинном прыжке, словно серебристая молния, ударило его в спину, рванув затылок когтями, и Костлявый, все еще улыбаясь, полетел с камня головой вниз… А барс тем временем уже расправлялся и со вторым врагом, и с третьим…
– Демон! – истошно заорал кто-то из разбойников. И горы многократно повторили крик: «Демон! Де-емо-он!»
И – не осталось никого вокруг. Говорят, что страх придает человеку способность очень быстро передвигаться. Вот только Упырю, кажется, не повезло. В ужасе он попытался взобраться на скользкий валун, да чуть-чуть просчитался.
Громадный зверь со вздыбленной шерстью поворачивал вправо-влево испачканную чужой кровью морду: не упустил ли чего. А то ведь как бывает…
– Спа-арша, – проговорил Чонг, еле двигая побелевшими губами. – Где же ты раньше был, кошатина противная?
И провалился в небытие. Первым, что вернулось к нему, было ощущение чужого запаха. Запах был непривычным: в родном мире Чонга ему и названия не нашлось бы. Воздух вокруг изменился: стал более густым, тяжелым и слегка мутноватым. Чонг осторожно втянул его носом и, не удержавшись, чихнул.
И открыл глаза.
Мир был другим. Привычные с детства заснеженные вершины куда-то исчезли, уступив место большому городу. Чонгу приходилось бывать в Лехе, Ньяке и Других городах, но этот – поражал воображение.
Чонг огляделся. Справа от него стеной стояли дома, похожие, как братья-близнецы. Окна в домах таинственно поблескивали, словно были забраны отполированными пластинами горного хрусталя (а может, так было и на самом деле – кто их знает, местные обычаи…).
По другую сторону, вдоль широченной улицы, сплошным потоком шли целые караваны разноцветных зверей. Чонг попробовал отыскать среди них лошадь, быка или верблюда, но не отыскал. Звери выглядели незнакомо и жутковато и бежали так быстро, что даже хорошая скаковая лошадь вряд ли догонит. Людей тоже было множество – одни шли навстречу, другие обгоняли, не замечая его: наверное, в этом мире Чонг имел статус невидимки.
Чонгу стало страшно. Он тут же устыдился своей слабости: не пристало служителю Будды, монаху-воину, бояться чего бы то ни было. Но страх не проходил: страх не перед городом, не перед домами-близнецами и даже не перед таинственными животными, запрудившими улицы (он заметил мимоходом, что прохожие их совершенно не боятся – наоборот, очень охотно лезут к ним в пасть и вроде бы даже опасаются, как бы их не забыли проглотить). Скорее, это и вовсе не был страх – просто ясное осознание того, что отныне его жизнь потечет совсем в ином русле. И будет посвящена новой цели.
Где-то здесь, в городе, жил человек, который отчаянно нуждался в помощи Чонга и его защите. И Чонг обязан был сделать все, чтобы оказать эту помощь. «Вот только справлюсь ли, – подумал он с беспокойством. – Да и как найти его здесь, этого человека? О Будда, был бы рядом Учитель…»
Однако оказалось, что его ноги, в отличие от головы, точно знали, куда идти. И Чонг решил довериться им.
С широкой улицы он свернул в сквер (длинная аллея, обсаженная каштанами и какими-то шарообразными кустиками, скамейки и прозрачная будка у входа с непонятной надписью – то ли храм, то ли молельня…), вышел с другой стороны и остановился у подъезда высокого дома, выложенного из неприветливо-серых каменных плит. По размерам дом, пожалуй, не уступал иному дворцу в Лхассе, разве что выглядел попроще: ни башенок по углам, ни колонн, ни изображений святых на фасаде…
Чонг по-прежнему не представлял, что делать дальше. Вернее, не представлял его мозг, а ноги… Ноги сами несли его вперед, и он решил не мешать им. Он вошел в подъезд, поднялся по лестнице и очутился перед дверью – сестрой-близняшкой тех дверей, что находились и слева, и справа. Их было множество, этих дверей, но для Чонга, как он выяснил вдруг, существовала лишь одна.
Ему потребовалось время, чтобы сердце, скачущее где-то у горла, успокоилось и переместилось в грудную клетку. И еще несколько секунд, чтобы протянуть руку и толкнуть дверь.
В дальней комнате у стола сидел человек, задумчиво подперев ладонью подбородок. Чонгу пришло на ум, что это прорицатель или монах-летописец – слишком много бумаг возле него на столе, на подоконнике, рядом с цветочными горшками, и даже на диване у противоположной стены. А еще – здесь было огромное количество книг на стеллажах. Чонг не взялся бы и сосчитать эти книги, не то чтобы заглянуть в каждую.
Он вошел совсем тихо – так, что не скрипнула ни одна половица под ногой, но человек, сидевший у стола, обернулся. У него была самая заурядная внешность, у этого звездочета (или монаха, или прорицателя). Пухленький животик, покатые плечи («А мышцы-то слабенькие, – сочувственно подумал Чонг. – Хотя что тут удивительного, если всю жизнь проводишь за учеными книгами…») и высокий лоб с залысинами. Умные внимательные глаза, зачем-то скрытые за толстыми стеклами. Да, внешность была обычная. Необычным было другое: этот человек был единственным, кто ощутил его, Чонга, присутствие. Он повернулся – и в его глазах мелькнуло удивление. Потом удивление сменилось чем-то похожим на радость.
– Ты пришел, – тихо произнес человек, будто не веря самому себе. – Черт возьми, ты все-таки пришел…
Глава 3
ПРИДВОРНЫЕ
Женщину звали Фасинг.
Это очень красивое имя: матушка, наверное, долго и с пристрастием расспрашивала астрологов и прорицателей, выбирая имя для будущей дочери. А то, что будет именно дочь, она знала задолго до ее рождения. Фасинг означает «Хрустальный ручей Фа». Или, если вспомнить другое толкование, Фа-Сингх-Дре, «Демон Ночной Воды». Самой Фасинг нравились оба эти толкования.
…Она совершенно не помнила, как выбралась из-под снега. Помнила лишь, что там, под снегом, было тепло и уютно, гораздо теплее, чем снаружи, где завывал ветер. Жрец – человек, которого она почитала как учителя, рассказывал, что однажды сам испытал подобное, когда замерзал на перевале. Да, это было то же самое ощущение: тепло и безграничный покой. И – абсолютное нежелание предпринимать хоть что-то для своего спасения. Однако она дралась: яростный, нерассуждающий, кошачий инстинкт жизни сделал свое дело. Не помня себя, она упрямо ворочалась в ледяной могиле, царапала ногтями спрессованный снег над головой, била в него окоченевшими ногами и остановилась, только когда почувствовала глоток свежего воздуха. Она выбралась на поверхность.
Знаменитый караван Шаньяза Удачливого исчез, погребенный лавиной. Нечего было и думать отыскать здесь живых: громадный белый язык, спустившись со склона, разметал людей, вьючных лошадей и быков по обширной низине, что простиралась внизу, и теперь эта низина была усеяна обрывками одежды, телами и обломками повозок. Проваливаясь по пояс и умирая от холода и усталости, Фасинг пробиралась меж трупов и кричала, кричала, пока не сорвала голос. Потом, отчаявшись, выбралась наверх, где местами под снегом угадывалась прежняя тропа, и побрела, оскальзываясь, падая и борясь с желанием больше не подниматься.
Странно было, что она не замерзла. И не сошла с ума. Каким-то чудом ей удалось поймать лошадь без седока, миновать ночные патрули и добраться сюда. Собрав последние силы, Фасинг слезла с седла, поднялась на крыльцо и стукнула кулаком в дверь, прежде чем упасть.
Отворили мгновенно, будто ждали. Быстрые молчаливые (а может, немые) служанки в восемь рук подхватили ее, внесли в дом, заботливо и ласково освободили от одежды и положили в роскошную ванну с обжигающе горячей водой. Аромат благовоний проник в ноздри, Фасинг обмякла, блаженствуя, глаза ее закрылись сами собой, и она незаметно погрузилась в забытье. А главное – страх перед хозяином этого дома вдруг отступил – правда, не исчез совсем, а лишь сделал шаг назад, потихоньку насмехаясь над женщиной: смотри, мол, я здесь, рядом, я тебя не забыл…
Она злилась на свой страх – и все равно боялась («Да что я, в самом деле! Ведь не бил же он меня, в конце концов, даже голоса ни разу не повысил!»). И восхищалась, и готова была пресмыкаться, ползать на животе, валяться в грязи…
Если бы только он приказал – она бы убила любого, не рассуждая. И умерла бы сама, прикажи он ей умереть. А ведь вполне возможно, подумала вдруг Фасинг с оттенком непонятного удовольствия, что сегодня он действительно прикажет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45