А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Династия прервалась – все тонет в крови и хаосе. Люди, охваченные паникой, мечутся, затаптывая упавших. И тогда они услышат голос. Он будет спокойный и властный. Он скажет, что знает путь к спасению. И народ, подняв его на руки, понесет – туда, куда ему будет угодно. Я в этой игре лишний".
И он почувствовал, что его тело ползет куда-то вниз и назад, за высокую спинку трона, на котором сидел Лангдарма. Глаза продолжали лихорадочно искать в толпе холодную усмешку убийцы. Но вдруг он не будет стрелять? Вдруг он ударит кинжалом? Тогда… Тогда он не среди зрителей, а среди артистов. Один из двенадцати танцующих лам? Бред. Бред… И все же…
Рука Кон-Гьяла потянулась к мечу на поясе. Он увидел ужас на лице Ти-Сонга и сделал незаметный шаг ближе к трону.
– Ваше величество…
– Ну, что еще? – недовольно спросил Лангдарма, не отрываясь от танца.
– Прикажите убрать их с площади. Немедленно!
– С ума сошел? Это священный ритуал.
– А ваша жизнь не священна?
Король лишь отмахнулся. Но Кон-Гьял заметил, как напряглись его мышцы. И вздохнул с облегчением, когда барабан глухо ударил в последний раз. Танец закончился. На площадь опять выскочили акробаты и фокусники. Девушки в широких шароварах и тюрбанах, украшенных длинными перьями, кружились в замысловатом танце с разноцветными шелковыми лентами. Гимнасты крутили свои сальто, зажав в зубах горящие факелы. Фокусник маленького роста (возможно, переодетая женщина) в смешном, длинном не по росту плаще, расшитом звездами, доставал из рукавов яркие шары и палочки, и они быстро мелькали в искусных руках. Островерхий колпак то и дело наползал ему на нос, и фокусник потешно пытался его поправить, а предметы, которыми он жонглировал, вдруг волшебным образом послушно зависали в воздухе. Несколько раз он спотыкался, запутавшись в длинных полах своей одежды, но было ясно, что неуклюжестью тут и не пахнет: все движения виртуозно отточены, просто артист смешит зрителей…
«А может быть, убийца давно схвачен, – вяло подумал Ти-Сонг, – и сейчас выдает меня… Лангдарма жив, праздник подходит к концу. И меня арестуют – прямо здесь, у трона… Или – как только я войду во дворец. А через три дня на этой же площади сделают помост, на котором будет стоять здоровенный детина-палач с кривым мечом… И ужас, тот самый, из сна, повторится в действительности».
Фокусник взмахнул руками – широкие рукава плаща словно раскрылись, и большие невесомые шары разлетелись в стороны над толпой. Кто-то попытался поймать их, но они с треском лопались в руках, вызывая взрывы смеха. А над головой артиста уже взлетали и падали совсем маленькие шарики, платки, крошечные палочки… Фокусник поймал одну из них, сдернул с головы колпак, и на короткое мгновение палочка исчезла из поля зрения… И вдруг превратилась в белого голубя. Взмах рукава – и голубь взмыл вверх, пролетел над толпой и приземлился на могучем плече Кон-Гьяла. Заметив испуг на лице телохранителя, король рассмеялся:
– Не падай в обморок, это всего лишь безобидная птица. Ну, – он хлопнул в ладоши, – лети к хозяину. Прими мои поздравления, артист, твое искусство воистину великолепно!
Фокусник поклонился.
Они все будут удивлены.
Подумав об этом, маг развеселился. Внешне это выразилось в том, что уголки его губ чуть дернулись вверх, придав лицу сходство с оскаленной волчьей мордой. Бархатная подушка удобно лежала под спиной. Маг смотрел представление – уже, наверно, в двадцатый раз… А может, и больше, он не считал. Он был единственным зрителем. А фокусник, потевший на сцене перед ним – единственным артистом.
Фокусник поднял руку – белогрудый голубь порхнул через всю комнату, охваченный желанием сесть на плечо, как на насест… И вдруг словно взорвался на полпути, обернувшись клубами разноцветного дыма, внутри которого, скрывшего от глаз и самого фокусника, что-то блеснуло.
– Плохо, – спокойно сказал Юнгтун Шераб и поймал двумя пальцами маленькую стрелу, летевшую ему в лицо. – Медленно.
А сам подумал: «А ученичок хорош. Талантлив. И фокус с голубем – настоящая находка».
– Все сначала.
Маленький артист не выразил досады или недовольства. Вообще ничего не выразил. Лишь поклонился и с упорством заводной игрушки начал повторять номер. Он глотал огонь и вынимал изо рта разноцветные треугольные флажки. У его ног образовалась уже целая горка – это наводило на мысль о лоскутах, валяющихся на земле после парада. Маг знал: скоро они исчезнут. И наступит черед больших шаров, а за ними вылетит белый голубь – вон из той обыкновенной с виду палочки.
– Знаешь, – задумчиво сказал он, – пожалуй, надо покрасить стрелу – так, чтобы она перестала блестеть.
– Как вам это удается? – тихо спросила Фасинг, проводя пальцами по гладкой щеке мага. – Он ведь послушен, как… как…
– Как овечка? – Юнгтун Шераб усмехнулся. – Ну нет. Он смел и инициативен. А для моих замыслов другие и не нужны. Я указываю только конечную цель. Путь к ней он прокладывает сам – в этом-то вся и сложность. А сейчас уходи. Он не должен тебя видеть.
«Это я не должна его видеть – вблизи», – сообразила женщина. А издалека, из-за потайной двери, где она пряталась во время представления, она могла разглядеть только фигуру в черном балахоне. Лицо же артиста было скрыто под маской.
Меж тем артист закончил представление и поклонился. Юнгтун Шераб с раздражением поглядел на танцующие клубы красно-желтого дыма, в котором исчез голубь.
– Скольких же птиц ты извел? – недовольно спросил он.
– Ни одной, мой господин. Голубь один и тот же.
– Что, он не погибает?
– Нет. Это только фокус.
Маг с сомнением взглянул на артиста:
– Зачем тебе такой огромный колпак? И халат явно не по росту… Ты будешь вызывать смех.
Он спросил это тоном строгого учителя, экзаменующего ученика.
– Это хорошо, мой господин, – последовал уверенный, спокойный ответ. – Никто не будет воспринимать меня всерьез, и никто не прочтет моих намерений. Вы сами научили меня этому.
– Почему ты не стрелял в этот раз?
– Я стрелял.
– Я ничего не заметил. Где же стрела?
– Чуть справа от вашего виска, мой господин.
Юнгтун Шераб стремительно обернулся. Миниатюрное темно-коричневое древко торчало из стены совсем рядом с его головой.
Близко. В каких-то двух пальцах.
Голубь взмыл вверх, и эта картина – белая птица в синеве неба – приковала к себе всеобщее внимание. Даже великан Кон-Гьял, беспрестанно рыскавший беспокойным взглядом по толпе, на миг поднял глаза вверх… Как раз в тот самый момент, когда голубь вдруг исчез, обратившись, как по волшебству, ярким разноцветным облаком.
Король Лангдарма не сразу и понял, что произошло. Его что-то кольнуло в шею, будто ужалило большое насекомое… Но насекомых не могло быть в третий зимний месяц (в этом году Ченгкор-Дуйчин пришелся как раз на вторую его половину). Он хотел дотронуться до места укуса, но рука вдруг отказалась повиноваться.
– Ваше величество! – в ужасе закричал Кон-Гьял, бросаясь к Лангдарме в запоздалой попытке закрыть его своим телом.
Ты мешаешь мне наблюдать за праздником, хотел сказать король. Ты заслоняешь от меня выступление того маленького смешного фокусника, а он ведь по-настоящему талантлив, этот фокусник, достаточно увидеть его номер с голубем. И потом, что подумают люди, заметив, что ты едва не сбросил меня с трона?..
Его тело не двинулось с места – его удерживала отравленная стрела, пробившая шею и застрявшая в высокой спинке. Вокруг бесновалсь толпа, мельтешили придворные, и все казалось пустым и ненужным, лишь прекрасный белый конь спокойно ждал своего господина, чтобы еще раз торжественной поступью пройти по площади…
…Он проспал почти всю дорогу. Сначала – в тряском пазике, который вез его до пристани, потом в «ракете», наплевав на устойчивый гул, рождавший мысль о бормашине, потом – снова в автобусе до своей остановки. И даже, как показалось, те двести метров, что отделяли остановку от подъезда в его родном доме, Колесников тоже проспал. Что было странно: после недавних событий в санатории (отдохнул, называется…) Игорь Иванович внутренне приготовился к недельной бессоннице в компании с валокордином и ромашковым чаем на темной кухне.
Аллы Федоровны дома не было, и он, поблагодарив судьбу за неожиданный подарок, рухнул на диван, не снимая ботинок. И глаза закрылись сами собой.
…Ему казалось, что он летит. Или, точнее, парит в невесомости, между небом и землей, между раем и адом. Глаза по-прежнему ничего не видели, тело ничего не ощущало – ни холода, ни жары, ни боли, хотя он ждал ее, эту боль… Все писатели-фантасты, и отечественные, и зарубежные, в один голос утверждают, что при переходе человек обязан ощущать боль, словно при выходе из материнской утробы. А вот слух – слух оставался при нем. Он знал это наверняка, потому что где-то далеко тихонько плакала одинокая флейта.
Флейта звучала в горах, среди холодной прозрачной синевы. Чонг ни за что не услышал бы ее днем – разноголосый шум столичного города несовместим с тонкими нежнейшими переливами.
Те картины – кошмар, вдруг ставший реальностью, – все еще стояли перед глазами, но постепенно теряли яркость, мозг не справлялся с нахлынувшими испытаниями и все настойчивее тянул в темную пустоту – мягкую, ватную, успокаивающую…
Чонг вдруг подумал, что его тюрьма самым гармоничным образом отражает его внутреннее состояние. Его признали виновным. Его тут же опознал хозяин постоялого двора, где они с Учителем оставили лошадей. Его задержала стража на выезде из Лхассы…
Он смутно помнил то, что произошло. Хотя видел все – в числе тех счастливчиков, кому удалось протиснуться в передние ряды. Только один момент запечатлелся в его памяти – словно кто-то приложил к живой коже раскаленное клеймо. Момент, когда король Лангдарма Третий вдруг бессильно обмяк на своем золоченом троне. Кто-то там, возле трона, испуганно вскрикнул, приближенные сбились в беспорядочную кучу – будто кто-то неосторожно ткнул палкой в муравейник. И Чонг тоже закричал, потому что увидел – очень отчетливо, словно в двух шагах от себя – короткую стрелу в горле правителя. Чонг закричал, но его не услышали: кругом тоже кричали и махали руками, по-прежнему ухали барабаны и заунывно пели цимбалы. Новые и новые артисты выбегали на площадь, чтобы удивить народ своим искусством. Удивить публику и любимого правителя, которого уже не было среди живых, не было, не было…
Его не было, а праздник еще катился по инерции, и это было самое жуткое…
Только спустя целую вечность люди сообразили, что праздник идет не так. Целая вечность прошла, прежде чем ряды вдруг смешались, умолкла музыка, людской водоворот закружил Чонга и понес куда-то помимо его воли.
Учителя рядом не было. Чонг растерялся. Он был один в громадном чужом городе, а вокруг метались обезумевшие люди. Лотки с товарами, которые вынесли торговцы, оказались в мгновение ока перевернутыми, и пыльные улицы усеялись обрывками дорогих тканей, разбитой под ногами посудой, люди скользили и падали, наступая на разлетевшиеся фрукты, на размазанные в кашу сладости, рыбу, масло… Всюду стоял крик ужаса. Кто-то пытался укрыться по домам, кто-то – спасти оставшийся товар. Матери, обезумев, звали детей…
И над всей этой массой возвышались черные всадники – словно вестники смерти, с клинками наголо. Лошади топтали людей копытами, били грудью, расчищая себе дорогу. Из уст в уста передавалось: убит король… убит король… Войска подняли мятеж… На трон сел младший брат Лангдармы Ти-Сонг Децен… Он заявил, что короля убили буддийские монахи… Религия Будды объявлена вне закона…
Невозможно было отыскать Учителя в таком хаосе. Чонг бросился на постоялый двор, где они оставили лошадей.
Зык-Олла, тучный и мрачный хозяин постоялого двора, встретил его в воротах. Одежда его была в полнейшем беспорядке, нижняя челюсть отвисла до самой шеи и мелко тряслась от страха.
– Скажите, – еле выговорил Чонг, – мой наставник Таши-Галла был здесь?
– О, он недавно уехал. Взял свою лошадь, сказал, что больше не вернется.
Чонг опрометью бросился в свою комнату. Зык-Олла еле успевал за ним.
– Пожилой господин очень торопился. Он не стал даже брать свои вещи, сразу прошел в конюшню, за лошадью…
Женщина спустилась по лестнице и тревожно посмотрела в глаза монаха.
– На улицах опасно, – тихо сказала она. – Тебе лучше спрятаться у нас.
– Почему я должен прятаться? – удивился Чонг. – Разве я преступник?
Женщина продолжала смотреть ему в глаза.
– Ты буддист. Если тебя схватят, то не станут разбираться.
Она почти загипнотизировала Чонга. Ему ужасно захотелось остаться – спрятаться под надежной защитой, в уютной каморке, в темноте… Страсти улягутся, и можно будет выйти на свет…
– Я не могу остаться, – твердо сказал он. – Спасибо вам, добрые люди, за все, что вы сделали.
Женщина шагнула к нему, в глазах у нее читалась мольба, но Зык-Олла вдруг грубо дернул ее за руку и заслонил спиной.
– Иди, монах, – торопливо проговорил он. – Иди, лошадь твоя вычищена и накормлена, а твой спутник наверняка ждет не дождется у Западных ворот. Так что торопись.
Чонг молча поклонился и вышел во двор. Хозяин упорно не смотрел на него, отворачиваясь и вжимая голову в плечи. Все равно парень обречен, твердил он себе, стараясь заглушить совесть. И у нас в доме его бы быстро нашли – как только начнутся повальные обыски. А так… Он еще может ускользнуть. Хоть маленький, а все же шанс.
Видимо, последнюю фразу Зык-Олла произнес вслух, потому что женщина вдруг резко повернулась к нему, и в ее глазах полыхнул гнев.
– Ты же знаешь, что стража давно перекрыла все выезды из города, – сказала она. Он угрюмо промолчал. – Его схватят…
– Да, – с яростью отозвался он. – Глупая курица, а ты подумала, что будет с нами, если его схватят не на улице, не у Западных ворот, а в нашем доме? Обо мне, своем муже, ты подумала? Если что-нибудь случится со мной, кто тебя, дуру, будет кормить?
– Он почти ребенок…
– Да что ты, – издевательски проговорил Зык-Олла. И шепотом добавил: – А вдруг это и вправду он убил нашего короля? Или не он – так его наставник…
– Попридержи язык, – испуганно сказала женщина. Стук в калитку заставил их замолчать. Они застыли, не в силах сделать ни шага, скованные ледяным страхом. Стук повторился, и Зык-Олла, как завороженный, шевельнул подбородком: иди, мол, открывай. Она еще не верила – сознание слабо цеплялось за надежду: вдруг пронесет – но тут постучали в третий раз, громче и настойчивее.
– Ну, что стоишь, – прошипел муж.
Не глядя на него, она подошла к двери и помертвевшими пальцами отворила засов. На пороге показалась чумазая девочка в коротенькой рубашонке, войлочных башмаках. Ей было лет пять или шесть, не больше.
– Что тебе, Тагпа? – спросила женщина с облегчением.
Девчушка озадаченно нахмурилась и выпалила:
– Сестра лежит больная. Просила две горсточки риса… Нам раньше давал сосед, у которого лавка. Но его убили сегодня утром. Я сама видела: лежит весь в крови, на лбу вот такая рана (она со сладострастием раздвинула руки – получалось, что орудие убийства во много раз превосходило размером голову). И не дышит. Сестра заплакала и запретила мне ходить туда, велела постирать рубаху, у нас за домом ручей, ну вы знаете…
– Что ж ты не постирала?
– Да постирала. Видите, еще мокрая.
– Замерзла небось?
– Не-ет, я бегом… Только вода в ручье стала какая-то грязная. Не отстиралась моя рубашка…
– На, держи свой рис… Да поменьше бегай одна!
– Ох, спасибо вам.
– Пронесло, кажется, – одними губами прошептал Зык-Олла; когда девочка убежала прочь. – А про монаха в случае чего и думать забудь. Не было здесь никого, вот и все.
Чонга схватили на выезде из Лхассы и бросили в сырой каменный мешок, забранный сверху решеткой.
Он был здесь уже много дней. Сначала он пытался считать их, но вскоре сбился.
Казалось, минуло уже много лет, и много лет глаза, привыкшие к вечному полумраку, созерцали серые влажные стены и ничего более – кусочек зарешеченного неба светился сверху, как слабое напоминание о внешнем мире… Плевать на внешний мир. Так хорошо… Так спокойно.
А потом вдруг что-то изменилось. Вернее, не изменилось ничего: не колыхнулся воздух, не скрипнула дверь, не зашуршала гнилая солома на полу. Но когда Чонг поднял взгляд, то увидел человека.
Этот человек был ему знаком. Они уже виделись однажды – давно, еще в прошлой счастливой жизни, которая, конечно, тоже мало походила на сахар. Там было полным-полно опасностей, и частенько приходилось драться и голодать, испытывать боль и сдерживать слезы, когда предают… Она вовсе не была легкой, та жизнь, но в ней не было этого затхлого воздуха, соломы в углу камеры и решетки наверху. И поэтому она, та жизнь, казалась сейчас чудесной сказкой.
– Я знаю вас, – проговорил Чонг, вяло подумав:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45